Сафлор

Из всех площадок Сеула Цукаса выбрал именно ту, что была в парке Ханган – она имела стандартные размеры баскетбольного поля и не ограничивалась какими-то определенными зонами. Чаще всего в других парках, где Цукаса успел осмотреться, площадки бывали маленькими – видимо, строители обходились самым минимумом, чтобы посетителям было, где побросать мяч. Играть на тех площадках было не интересно – они были рассчитаны на пару-тройку участников и годились лишь для набивания в одно кольцо. В Хангане Цукаса играл в нормальный баскетбол – там всегда было полно желающих, так что иногда даже приходилось дожидаться своей очереди. Он приходил не очень часто, однако постоянные игроки его уже запомнили – обычно его выбирали в команду к середнячкам, поскольку у него были неплохие навыки, но при этом он не очень заострялся на результатах. В случае проигрыша Цукаса не расстраивался, в случае выигрыша реагировал очень сдержанно. Знакомство с некоторыми постоянными игроками вытекало в более теплое общение, и в парке у Цукасы было даже больше приятелей, чем на работе, где он проводил предостаточно времени. Ему не очень нравилось внимание других людей, и он по привычке с настороженностью относился к личным вопросам, так что какое-то время делал вид, что совершенно ничего не понимал в корейском. Потом, правда, пришлось расшифроваться, и с тех пор его стали «прописывать» в круг – номер его телефона уже лежал в контактах у парочки ребят, с которыми он каждую неделю делил площадку и мяч. Одним из них был довольно смазливый, но еще совсем молодой Сону – Цукаса не уточнял, но предполагал, что он еще ходил в школу. Сону был весьма общительным, ничего не стеснялся и еще обожал скиншип, причем не боялся практиковать его с малознакомыми людьми. Впрочем, то, что довольно сдержанному в контактах с посторонними Цукасе казалось скиншипом, Сону, вполне возможно, таковым и не представлялось – он воспринимал это как обычный способ общения. Схватиться за чужую руку, привалиться к спине или толкнуть, чтобы обратить на себя внимание – все эти «мелочи» были для него привычны и характерны. Поначалу Цукаса обращал на это внимание и даже несколько раз пытался показать, что ему не нравились такие вольности, но позже решил, что ничего страшного Сону не делал – если уж и стоило кого-то отпихивать от себя, то точно не этого ребенка. Октябрь вошел во вторую половину, и для игр на открытом воздухе становилось холодновато, но они продолжали встречаться в парке по вечерам. Цукаса знал, что со временем площадку начнут закрывать на ночь – когда наступит зима, играть можно будет только в первой половине дня и пару часов после обеда. Поэтому работающие люди вроде него, скорее всего, оставались без баскетбола на ближайшие три месяца. Можно было бы выбираться по выходным, но риск при этом был неоправданным – Цукаса не хотел постоянно объясняться с Соквоном, которому частенько удавалось прийти утром в субботу и остаться на целый день, а потом еще захватить часть воскресенья. Ему все еще казалось странным, что Соквон не брал номер его телефона и не интересовался деталями, вроде конкретного места работы. При этом Соквон без всякого стыда совал свой нос в другие дела – проверял, чем Цукаса питался, покупал ли себе новую одежду, какие книги читал на досуге и даже каким мылом предпочитал умываться, а какое покупал для рук. Такая избирательность никак не объяснялась. Соквон не спрашивал, на какой площадке Цукаса играл в баскетбол, в каком магазине покупал рис и полуфабрикаты, в каких аптеках доставал для себя пластыри и мази. Зато ему была известна куча других вещей – на взгляд Цукасы они были менее значимыми, но то, что Соквон постоянно их уточнял, раздражало его. В выходные они делили все – от палочек для еды до зубных щеток. Соквон нарочно ел палочками Цукасы, хватался за его ручное полотенце, надевал его носки и футболки, ходил за ним в душ и вытаскивал из книг закладки, а потом терял страницы. Обычно Цукаса не чувствовал к нему никакого тепла – только привычность и какой-то странный порядок. Присутствие Соквона как будто нашло свое место в его жизни, и все встало на места – теперь это было даже фактором комфорта. Он не лгал себе и понимал, что этот странный эффект объяснялся на самом деле очень просто – он тоже получал удовольствие от секса и даже ждал этих ночей. Несмотря на то, что порой ночи омрачались каким-то странным настроением Соквона – Цукаса все еще не решался назвать это ревностью – многое было приятным и желанным. Он никогда не имел настолько долгих отношений – даже просто ради секса, даже в обычной дружбе. Акира был не в счет – Цукаса хотел думать, что Акиры вообще в его жизни не было. Однако усвоенные уроки от встречи с этим человеком превратили Цукасу в того, кем он был сейчас, так что отнекиваться было глупо – Акира случился и сделал то, что сделал. Совокупность событий прошлого, в конечном счете, и привела к тому, что Цукаса замкнулся и перестал подпускать людей ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Он очень ревностно охранял свое личное пространство – как в прямом, так и в переносном смысле. Единственным человеком, которого он не то, чтобы решил, но все-таки согласился подпустить поближе, оказался Сону – тот просто не спрашивал разрешения и вошел в сферу, в которую Цукаса обычно себя заключал. Что касалось Соквона – Цукаса до сих пор плохо понимал, что именно за связь образовалась между ними. Определенно, Соквон нарушал его жизнь, но при этом его вмешательство не казалось катастрофическим – прожив в статусе его любовника почти полгода, Цукаса не ощутил особенных перемен в себе или своей жизни в глобальном смысле. Да, было проживание в этом нелюбимом городе, была болезненная разлука с матерью и сестрой, были неудобства бытового характера и регулярный секс с человеком. Однако внутренне Цукаса не ощущал вторжения – он был все тем же человеком, что и до встречи с Соквоном. Он любил и не любил те же вещи, что и прежде. Соквон не диктовал ему, как жить и что делать, он требовал лишь присутствия в постели – и даже с минимальной симпатией Цукаса мог без труда обеспечить исполнение этого условия. Несколько лет подряд до встречи с Соквоном он провел в компании порно-роликов определенного содержания и собственной руки. Занимаясь самоудовлетворением, он даже не мог представить никого конкретного – он никогда не закрывал глаза и не отдавался своим фантазиям, поскольку у него их не было вовсе. Он видел то, что происходило на экране, и использовал естественную физическую реакцию для достижения оргазма – избавлялся от излишков протеина в организме, смывал с себя остатки продуктов выделительной системы и забывал обо всем. Поэтому сейчас, находясь в постели с живым человеком, он ощущал себя очень хорошо – даже при условии, что воспоминания о мудаческом поведении Соквона никуда не исчезали. Заниматься сексом, а не дрочить – это было здорово. Цукаса думал о том, что для Соквона, скорее всего, эти встречи имеют такое же значение – слишком занятый работой, он вряд ли находил время на проституток или временных любовников. Только почему он решил привезти себе игрушку издалека? Почему выбрал именно того, кто изначально ничего не хотел? Иногда Цукаса задумывался о том, что именно происходило с ним самим. Первая ночь была отвратительным пятном в его памяти – он не помнил деталей, но не мог забыть боль и ощущение униженности и использованности. То же самое он ощущал в течение того получаса, что они провели в машине Соквона, когда тот явился на Хоккайдо. Однако дальше, начиная с секса в номере и до сего момента, он почти не чувствовал ничего похожего на отвращение. Порой его охватывали опасения – привыкнув к Соквону и его телу, сможет ли он вернуться к той обычной жизни, что была до всего этого? Он был сильно привязан к Акире, но разрыв с ним принес столько боли, что на некоторое время Цукаса перестал чувствовать что-либо кроме разочарования и вины. Поэтому отказаться от удовольствий и заключить себя в рамки не составило труда. Будет ли так же, когда все закончится с Соквоном? Гарантировало ли отсутствие чувств дальнейший покой? Если с Акирой было больше настоящих чувств, шедших изнутри, то с Соквоном образовалась физическая нить, которая значила гораздо меньше, но не управлялась головой – желание, которое Соквон будил в Цукасе, нельзя было отключить просто так. Долгое воздержание теперь выходило излишками страсти – Цукаса мог удовлетворять все бешеные сексуальные запросы Соквона, лишь потому что и сам был почти настолько же ненасытным. Безусловно, были моменты, которые ему не нравились, но в то же время, он забывал о них, стоило достичь определенной точки возбуждения. Самым страшным было то, что добраться до этой точки можно было за десять минут. Соквону обычно хватало и пяти. Они десятки раз лежали вместе, и чаще всего Соквон не приветствовал никакого разнообразия – ему хотелось видеть лицо Цукасы, но он не позволял ему седлать себя или делать что-нибудь еще. Эта ограниченность не вязалась с тем, что в вопросах секса Соквон определенно имел самый богатый опыт – уж побольше, чем сам Цукаса. Почему он предпочитал обычную позицию лицом к лицу и при этом всегда укладывал Цукасу на спину? Странная прихоть никак не объяснялась – как и почти все, что делал Соквон. Изучив тела друг друга, они могли сколько угодно препираться вне спальни, но, оказываясь в постели, становились практически единым целым. Цукаса боялся недооценить силу этой привычности. Ему было страшно, что после того, как он надоест Соквону и получит свободу, он станет скучать. Сама мысль об этом казалась мучительной и недостойной. А еще Цукаса отлично понимал, что его замкнутость в этом случае играла против него – еще летом он почувствовал, что отсутствие общения с другими превращало Соквона в своеобразный центр его мира. Регулярное общение и физический контакт в его случае ограничивались лишь этим человеком – разве можно было от него огородиться? Цукаса решил, что должен был ввести в свой мирок и других людей – хотя бы двух или трех. Чтобы его воспоминания и впечатления разнообразились, и лицо Соквона перестало быть единственным в кругу его общения. Возможно, поэтому к октябрю у него сложились вполне мягкие дружеские отношения с Сону – тот не стеснялся звонить в любое время и иногда даже по вечерам, когда бывал свободен. Сону казался еще совсем ребенком – улыбался доверчиво и открыто, рассказывал о себе даже то, чего не спрашивали и вообще вел себя довольно рискованно. Цукаса подозревал, что все это должно было с возрастом уйти и раствориться в целой череде разочарований – так же, как у него самого или кого-то другого. Он не считал себя особенным, а свою историю с Акирой не выделял на фоне других – он понимал, что миллионы людей проходили через это до него, и еще больше пройдут после. Ему было жаль Сону, потому что этот мальчик не мог стать приятным исключением. Проникаясь к нему искренней и бескорыстной симпатией, Цукаса не отталкивал его от себя, и поэтому со временем привык к прикосновениям. Одним из вечеров, когда они отдыхали после матча, наблюдая за тем, как играла другая группа, Сону улегся на скамью, положив голову на колени Цукасы. – Ты красивый, – неожиданно сказал он, глядя на него снизу и касаясь пальцем его подбородка. – Очень красивый. Цукаса убрал его палец от своего лица и уставился на площадку, ничего конкретно там не разбирая. – Ты тоже ничего, – ответил он. Почти такой же разговор состоялся между ним и Соквоном в клубе, когда они встретились впервые. Цукаса помнил почти каждое движение и слово, произнесенное до того, как он улегся в постель – с момента, когда Соквон оказался над ним, воспоминания размывались. – Ты женат? – спросил Сону. – Тебе уже тридцать. – Нет, я не женат. Если бы у меня была семья, я бы не смог так долго жить в Корее. – Привез бы ее сюда. И ребенка. – Нет у меня ни жены, ни ребенка. – А может, ты гей? – вполне невинно и очень прямо спросил Сону. – Что-то есть в тебе такое, знаешь… что-то нежное. Это заводит мужчин. Цукаса щелкнул его по носу. – А тебе откуда знать, что их заводит? – Я спал с парочкой. Не одновременно. Повисла пауза – Цукаса просто не знал, что сказать. Сону все еще лежал на его коленях и смотрел на него снизу. Сомневаться в правдивости его слов не приходилось – Цукаса сам постоянно слышал от Соквона, как действовала его нежность. Сам он ничего нежного в себе не находил, но ему, как и любому другому человеку, было непросто оценить себя. – И это было настолько информативно? – через некоторое время спросил Цукаса. – Это было по-обычному – так же, как с девочками. С той лишь разницей, что я могу спать только с теми, кто по-настоящему нравится мне. Если с девочками все иначе – достаточно почувствовать тело в своих руках, и у тебя уже стоит, то с парнями по-другому. Мне не каждый парень подходит. Я верхний. Стопроцентный. – Ты не можешь знать этого сейчас наверняка. За свою жизнь ты попробуешь многое, и возможно, решишь, что иные вещи тебе нравятся больше. – С тобой так и было? Цукаса вздохнул. Захотелось убрать голову Сону со своих колен, но он удержался, опасаясь, как бы тот не принял это за признак брезгливости. – Ты знаешь, когда нужно останавливаться? – спросил он, опуская взгляд. Сону безмятежно улыбнулся: – Знаю. Я должен был остановиться десять минут назад, еще до того как заговорил с тобой на эту тему. Десять минут назад молодой человек в костюме, сидящий на скамье через две аллеи от нас, остановил взгляд на твоей спине. И с тех пор смотрит, не отрываясь. Думаю, он ревнует. Думаю, он имеет на тебя какие-то права. И думаю, что у меня будут неприятности. Но я так долго хотел добиться твоего внимания, что именно сейчас, пока еще ничего не случилось, хочу выяснить, есть ли у меня какой-то шанс. Цукаса напрягся. Парень в костюме? Соквон? В такое-то время? – Мне тридцать лет, – округляя свой возраст в большую сторону, подвел итог Цукаса. – А тебе от силы восемнадцать, причем по корейским меркам. По нашим тебе семнадцать, получается? – Мне девятнадцать по вашим. Всего одиннадцать лет – это не проблема. Вспоминая тебя, я всегда чувствую голод – прямо сосет в желудке. Хочу тебя до невозможности. – Как ты прямо доносишь свои мысли, – ухмыльнулся Цукаса, все-таки пропуская ладонь под его шеей и поднимая его со своих колен. – Сядь нормально, если все еще видишь этого парня в костюме. И не делай глупостей, понятно? – Я не ребенок, – сказал Сону, поднимаясь и поправляя толстовку, которой до этого были накрыты его плечи. – Ты почти ребенок, – ответил Цукаса. – Я не сплю по паре раз до расставания. Секс без обязательств или one night stand – это не для меня. А серьезно с тобой встречаться я не собираюсь. Но вообще, допуская мысль, что ты гей, я полагал, что ты будешь нижним. С другой стороны… никогда не угадаешь. – Значит, у тебя с этим черным костюмом все серьезно? Ты любишь его, да? – Я с ним уже очень долго. Так что больше не делай этого. Я ценю, что ты так честен со мной, но в твоем признании приятного мало. Сону вздохнул. – Тогда я пойду, умоюсь, – сказал он, сбрасывая толстовку. – Посторожишь мои вещи? Цукаса улыбнулся: – Конечно, о чем разговор. Когда Сону скрылся из виду, Цукаса медленно повернулся. Соквон сидел точно как и говорил Сону – через две аллеи на скамейке, точно позади него. Его холодный взгляд не дрогнул даже когда Цукаса прямо посмотрел в его глаза. Он посидел еще немного, а потом поднялся и зашагал по аллее, направляясь к внешней парковой зоне. Очевидно, он совсем покидал парк. Цукаса дождался Сону, а потом тоже ушел домой. Это был вечер пятницы, и он не ждал, что Соквон придет к нему в тот же день. Однако Соквон не явился ни в субботу, ни в воскресенье. Цукаса беспокоился, причем его мысли были направлены к последствиям – он не сомневался, что Соквона разозлила увиденная в парке картина, и оставалось только гадать, что такого он там себе надумал. Еще хуже было, когда Цукаса пытался представить, что его ожидало. В напряженной тишине прошло все начало новой недели, и за это время Цукаса успел передумать столько, что почти расплющился под грузом собственных мыслей. Его злило это странное молчание, и он, ненавидя неопределенность, даже думал как-нибудь съездить в квартиру Соквона, чтобы поговорить. С другой стороны, они не были друг для друга партнерами или возлюбленными, с чего он должен был объясняться? В среду вечером, когда Цукаса стоял в душе и думал о том, чем сейчас занимался Соквон, раздался нетерпеливый и громкий стук в дверь. Он успел смыть пену с живота и плеч, завернуть кран и сдернуть с вешалки полотенце, когда стук стал совершенно сумасшедшим – Соквон барабанил так, что в подъезде открылась соседняя дверь. Только этого еще не хватало – чтобы соседи вмешивались в их дела и что-то разнюхивали. Зачем привлекать лишнее внимание? Глупость Соквона хлестала через край, и Цукаса даже забыл о своих опасениях, в которых прошли последние пять дней. Он выбежал к двери, едва не поскользнувшись по дороге, и открыл ее, впуская Соквона внутрь. Тот как раз о чем-то говорил с соседкой, вышедшей на шум – его лицо было спокойным и доброжелательным, и было не похоже, чтобы это был тот же самый человек, который ломился в дверь полминуты назад. – Вот видите? – по-доброму обратилась к Соквону женщина. – С ним все в порядке. Он всегда приходит домой и не доставляет нам никаких проблем. Хорошо, что у него есть друг, который о нем переживает, но в другой раз, если вы будете так взволнованы, лучше постучитесь к нам или попробуйте позвонить ему. Не нужно так колотить в дверь, на этом этаже есть маленькие дети. Соквон извинился перед ней, не снимая с лица вежливую улыбку. Через секунду он вошел в квартиру и захлопнул дверь за собой. Цукаса отступил, придерживая полотенце, которое успел обернуть вокруг бедер. Было холодновато для того, чтобы разгуливать по квартире с мокрой кожей, прикрыв при этом только задницу. – Ты… Он не успел договорить – Соквон бросил портфель на пол и схватил его, почти бросая о стену и придавливая собой. От него пахло ветром и дождем, его серый плащ был усыпан темными каплями, и ткань неприятно прилипла к все еще влажному после душа телу Цукасы. – Все изменится, прости, – выплюнул он, прижимаясь носом к его носу. – Я хотел по-хорошему. Не хотел ломать твою жизнь. Но ты сломал мою, и ты должен за это ответить. Цукаса отвернулся, чувствуя, как свернутые углы полотенца, на которых оно держалось, расслабились. Сырая махровая ткань упала на пол, и Соквон, почувствовавший это, обхватил Цукасу за талию, отрывая от пола и перетаскивая к спальне. Мелькнула совершенно идиотская мысль – облегчение, что додумался закрыть кран еще до того, как все это началось. Оказавшись на постели – Цукаса упал поперек – он сразу же подобрался, неосознанно стараясь закрыться. Обнаженное тело ощущалось совершенно незащищенным – если бы Соквон также был голым, все было бы иначе, но он был полностью одет, даже плащ и шарф все еще были на нем. Правда, шарф он сдернул уже через секунду – прежде чем схватить Цукасу за ноги и притянуть к себе, на самый край постели. Он опустился на колени перед кроватью и раздвинул колени Цукасы, и не думавшего сопротивляться. – Ты заставляешь меня ненавидеть себя, – прошептал он за мгновение до того, как облизнуть указательный палец и надавить на вход, заставив Цукасу нервно вздрогнуть. – Не зажимайся. Я хочу… Он наклонился ближе, обдавая дыханием кожу Цукасы, и вынуждая его приподняться на локтях, отползая вглубь кровати. – Нет, сказал же, даже не думай, – прошипел Цукаса, пытаясь сдвинуть ноги. Соквон встал с колен и заполз сверху, загоняя колено между его бедер. – Я хочу этого, – прошептал он, припадая к его губам. Он укусил его несколько раз, от чего губы Цукасы засаднили, а во рту появился слабый привкус крови. – Почему ты не разрешаешь? Я хочу этого. – А я не хочу. Это грязно. – Ну и что? Думаешь, то, что мы делаем – это чисто? Ни черта подобного. Я имею тебя в задницу, и ты ничего не можешь с этим сделать. Я забираю тебя себе. А знаешь, почему я так часто тебя трахаю? Потому что только так ты мой. Ты мой, когда мой член в тебе. Ты мой не только потому, что я беру тебя физически и захватываю твое тело – ты отдаешься мне по-настоящему, я же чувствую. Тебе нравится то, что я делаю с тобой. Думаешь, он так сможет? Обладать тобой полностью, забирать тебя без остатка – делать то, что тебе так нравится со мной? – Я вообще о нем не думаю, – процедил Цукаса, чувствуя, как палец Соквона вновь прижался к отверстию. – Перестань, я не хочу. – Ты в первый раз говоришь эти слова, – прошептал Соквон. – Но я не остановлюсь. И не думай сопротивляться. Что у тебя за спиной? Хорошие тренировки и стандартный курс кэндо в университете? Я все знаю, не беспокойся. Это нельзя сравнить с тем, что умею я. Ты силен, но не агрессивен, тебе придется переламывать себя, чтобы причинить мне осознанную боль. Я другой. И я сломаю тебя одной рукой, Цукаса. Сломаю так, что ты еще очень долгое время будешь питаться через трубочку. Так что не дергайся. – Может, проверим? – спросил Цукаса, приподнимаясь. – Проверим, кто сильнее? Давай посмотрим, а? Думаешь, меня так легко изнасиловать? Любой человек становится сильнее, если его хотят поиметь и искалечить. – А как насчет этого? – Соквон вытащил из кармана телефон и бросил на кровать рядом с головой Цукасы. – Хочешь посмотреть, как она в подробностях описывает, что ты делал с ней? – Нахуй пошел, – почти свистящим шепотом отозвался Цукаса. – Ты думаешь, я дам себя… – Дашь. Я… этот Сону – он ведь от начала был в тебе заинтересован? Он фотографировал тебя. В его телефоне двадцать три твоих снимка – сделаны в четыре разных дня, начиная с середины августа. Некоторые из них обработаны фильтрами и отредактированы – он не просто снимает тебя на камеру, он еще и играет этими фото, подстраивает их под свой вкус. Он дрочит на тебя, Цукаса! Он мысленно имеет тебя, он… – Соквон сжал его одной рукой, и Цукасе стало действительно больно. – Он трахает тебя в мыслях и кончает, шепча твое имя! – Сону… ты знаешь его имя? Ты просматривал его телефон? Он еще ребенок, мать твою, что с тобой не так?! – пытаясь высвободиться, крикнул Цукаса. – Что ты ему сделал? – Ничего. Он будет играть в другом парке, – придавливая его к кровати своим весом и протискивая палец внутрь, ответил Соквон. – Он уже поставлен в известность, что не только в парке Ханган можно играть в баскетбол. Если захочет, перетянет с собой и Джунхо. Сону, Джунхо, Шиу – все они будут играть в другом месте. – Ты… знаешь их имена? – Я знаю, что они могут звонить тебе – ты дал им свой номер. – Ты никогда мне этого не запрещал. – Я тогда и представить не мог, что это взбесит меня настолько. Не играй со мной, Цукаса, не пытайся меня обманывать. – Мы так не договаривались. – Мы никак не договаривались. Но эти видео дают мне определенные права. – Незаконные права. – Мне плевать. Пока у меня есть эти видео, я буду трахать тебя сколько захочу. Я и только я, понятно? А если тебе этого мало, я всегда могу купить игрушку и трахать тебя ею. – Я уже сказал, куда тебе идти. Нахуй. Понял? Соквон добавил второй палец, и Цукаса заметно напрягся. – Твое нутро мое. Твое тело мое. Твои губы мои. Твой член мой. Ты весь мой. Весь, целиком. Если я узнаю, что ты дал кому-то отсосать или сделал это с кем-то… я убью тебя. Я уже говорил тебе это? Говорил в тот день, в Саппоро – я убью этого человека, и тебя. – А потом себя, я помню. Так что если я возненавижу тебя настолько, что захочу убить, я не пожалею своей жизни. Трахнусь с тем, на кого мне плевать, и потом просто погляжу из ада, как твоя душа летит ко всем чертям. – Даже не говори этого, – процедил Соквон, наклоняясь к нему. – Цукаса, твоя мать прокляла тебя, когда родила таким красивым. Этот Сону – ему двадцать лет. Он боролся со мной до последнего. Боролся за тебя, все не хотел отступать. – Скажи, что ты с ним сделал. Скажи, Соквон! Ты же не убил его? – Не убил. Потому что он не получил тебя – я видел в нем неутоленное желание, и понял, что ты ничего ему не отдал, даже надежды. Ты спас его этим. – А ты можешь убить человека? Соквон двинул пальцами внутрь и наружу, а потом добавил третий. Цукаса прикусил губу. – Могу. Как мой отец и любой из моих братьев. Ты не должен был этого узнать, но теперь просто нет другого выхода. Цукаса отвернулся от него, и его взгляд упал на лежавший рядом телефон, поблескивавший темным экраном. Соквон расстегнул ширинку и достал напряженный член. Цукаса смотрел на телефон все время, пока Соквон двигался в нем, растягивая его изнутри, целуя его шею и непрерывно трогая его – скользя ладонями везде, где мог достать. Даже закрывая глаза, Цукаса продолжал видеть этот телефон. Он ни разу не видел тех записей, которыми Соквон держал его в постели, но не сомневался в их реальности. Соквон не давал ему спать всю ночь.