Сафлор

Соквон проснулся от журчания воды – Цукаса чистил зубы и брился, неплотно закрыв дверь ванной. Воспоминания прошедшей ночи почти сразу же всплыли в голове, и Соквон еще полежал некоторое время, пытаясь с ними справиться. Прошедшей ночью Цукаса был напряженным и неотзывчивым – едва сумел кончить всего один раз, да и то, почти без удовольствия. Это было понятно – Соквон много чего ему наговорил, а когда взял в первый раз, был грубым и нетерпеливым. Однако, даже сожалея об этом, он не мог сказать, что если бы эта ситуация повторилась, он смог бы повести себя иначе – нет, не смог бы. Соквону было страшно от мысли, что он вообще еще держался в разумных рамках, ведь на самом деле ему хотелось растерзать Цукасу к чертям. Когда вода стихла, он поднялся с постели и прошел к ванной комнате, остановившись у двери. Вышедший через секунду Цукаса даже не удивился – просто кивнул и прошел мимо, направляясь в кухню. Соквон почистил зубы его уже мокрой щеткой и даже воспользовался его бритвой, а потом вышел в гостиную и уселся в кресло, ожидая, когда он вернется – он знал, что Цукаса придет, чтобы поговорить. Ожидания оправдались – Цукаса действительно пришел. Уселся на диван напротив него, откинулся на спинку. – Вчера, прежде чем засунуть в меня пальцы, ты сказал, что все изменится. Что именно изменится? – спросил он, серьезно глядя на Соквона. – Я хочу знать, что ты собрался менять. Говори точно и не увиливай. Соквон подался вперед и поставил локти на расставленные колени, отвечая на прямой взгляд Цукасы. – Ты поймешь все, когда побываешь в моей семье. Не сомневаюсь, что ты будешь особенно внимателен к Даён-нуне, но не особенно увлекайся, чтобы Чонвон-хён не начал нервничать. Ей тоже следовало внимательнее присматриваться к моей матери – она могла избежать множества проблем, если бы была проницательнее. Но обычно ты видишь все, даже то, что тебе видеть не нужно. И ты поймешь, что за жизнь тебя ожидает со мной. Я такой же, как мой старший брат – собственник и тиран. – Значит, одного секса теперь тебе мало? – почти равнодушно уточнил Цукаса. – Всегда было мало, но я надеялся обходиться этим. Первоначально – весь тот месяц, что ты был в Японии – я думал, что ты понравился мне только в постели. Что найду, потрахаю тебя с месяц или два, а потом отпущу. Ты тоже на это надеялся, и не спорь. Но время идет дальше, и я чувствую, что ситуация меняется в другую сторону. – Тебе просто нужно найти другого и отвлечься от меня, – посоветовал Цукаса. – И не подумаю, – ухмыльнулся Соквон. – Ты мой. Просто прими это, Цукаса. Это не закончится никогда, я просто перестану обманывать тебя и себя и скажу это прямо – этому не будет конца. Я буду следить за тобой и буду спать только с тобой. Когда ты заболеешь, стану болеть и я. Когда ты попытаешься уйти, я сойду с ума и причиню много вреда всем – тебе, себе, и тем, кто будет вокруг. – Ты забыл спросить меня, – возразил Цукаса. – Я для тебя – всего лишь шлюха, это понятно. – Нет. Шлюх не ревнуют так, как я ревную тебя. Шлюх не ищут так, как я искал тебя. – Зато шлюх трахают так, как ты вчера выебал меня, – жестко подытожил Цукаса. – Ты бросил в меня своим телефоном и напомнил о том, что держишь меня за яйца, хотя я и так прекрасно это помню – я не могу забыть об этом, когда раздвигаю для тебя ноги. – Шлюх покупают, а не насилуют, – вполне спокойно, хотя это и далось ему с большим усилием, уточнил Соквон. – Я понял, – процедил Цукаса. – Если не хочешь и дальше быть жертвой изнасилований, не давай мне повода делать это. Не вынуждай меня становиться преступником всякий раз. Цукаса отвернулся к балконной двери и сжал зубы так, что Соквон увидел, как напряглись его желваки. – Знаешь, Соквон, это уже совершенно новый уровень. Это не просто шантаж и секс-сделка, это что-то другое. Еще не могу дать точного определения, но на такое я не могу согласиться. – Ты и отказаться не можешь. Спроси меня, почему я выбрал именно тебя, и я отвечу, что не знаю. Так получилось. Почему этот Сону выбрал тебя? – О нем я тоже хотел поговорить. Расскажи, что ты с ним сделал. Голос Цукасы звучал уже без жесткости, и если бы Соквон не видел его, то решил бы, что он не злился вовсе. Его способность контролировать свои эмоции и их проявления казалась Соквону одним из самых удивительных талантов – Цукаса мог совладать с собой даже в минуты, когда другой человек ослеп бы от гнева. Он постоянно помнил о последствиях и не срывался, не делал глупостей и не говорил лишнего. В этом ощущалась сила, вызывавшая уважение. – В субботу я нашел его имя и адрес. В воскресенье изучил его биографию. В понедельник наведался к нему в гости. Изъял его телефон, сломал ему один палец, чтобы он выдал мне графический ключ для разблокировки. – На этих словах Цукаса вскинулся, но не перебил его. – Изучил содержимое его телефона, удалил все твои фотографии и номер твоего мобильного. Он говорил, что не отступится – что сумеет тебя… завоевать. Ты прямо прекрасная Диана. Мы оба не очень серьезно, но все-таки младше тебя, и мы вцепились в тебя насмерть. Я провел в его квартире всю ночь – я и еще два моих человека. Это было необходимо для закрепления эффекта. – Скажи, что вы его не насиловали, – прошептал Цукаса, поворачиваясь к нему. – Скажи, что вы не делали с ним этого. – А что если и делали? – поинтересовался Соквон, внимательно разглядывая его красивое, но побледневшее лицо. Вчерашняя усталость делала его визуально старше, и бледность, появившаяся минуту назад, лишь усиливала этот эффект. И все-таки Соквон находил его прекрасным и даже сейчас допускал мысль, что мог бы взять его прямо на диване. – Что если бы я приказал его трахнуть – что ты сделаешь? – Как будто я могу что-то сделать. Но даже не рассчитывай на нормальный секс, если ты убил человека или сделал его инвалидом из-за меня. Можешь и мне переломать пальцы, можешь разорвать прямой кишечник какой-нибудь херней из секс-шопа, можешь ноги мне отрубить – все равно. Если ты сделал с ним что-то непоправимое, я… Соквон поднялся и пересел к нему на диван, оборвав его на полуслове. – Нет, принцесса, я ничего такого не сделал. Но я донес до него правильную мысль – возможно, он топ, а не боттом, как говорит моя сестра, увлекающаяся яоем. Или какие еще слова она использует? Сэмэ или… не помню точно. Я дал ему понять, что найдутся люди, которые быстро превратят его в боттома или укэ. Но ничего подобного с ним еще не произошло. Ты мне веришь? Цукаса, безотрывно глядя в его глаза, медленно кивнул. – Верю, потому что ты мог вообще ничего мне не рассказывать. Судя по всему, ты считаешь, что мне ничего знать и не нужно. – Я считаю, что ты должен знать о последствиях. О том, что может случиться, если ты попытаешься сойтись с кем-то другим. – Кто разрешил тебе? Кто сказал тебе, что ты можешь так поступать? Кто дал тебе эти права – присваивать меня или кого бы то ни было еще? Соквон наклонился к нему, целуя его плечо, закрытое тканью тонкой футболки. – Никто не дает нам таких прав. Есть люди, что делают вещи похуже этого. – Но меня затронуло именно это. – Я уже говорил тебе вчера. Твоя мать родила тебя таким. Это никак не объясняется – ни твоей красотой, ни твоим характером, ни умением себя контролировать, ни умом или талантом. Ничем. Просто я не могу без тебя. И я даже думать не хочу о том, что ты можешь без меня. – Тебе всего двадцать три, ты еще сможешь когда-то… кстати, а двадцать три тебе по международным или по вашим меркам? Корейцы накидывают год, округляя период беременности до двенадцати месяцев и рождают детей уже годовалыми, но во всем остальном мире это не так. – По вашим мне двадцать два. – Черт… ты понимаешь, что ты еще даже жить не начал? Как ты можешь… – Ничего не хочу слушать, – наваливаясь на него и укладывая на диван, выдохнул Соквон. – Открой рот, я хочу целовать тебя. Цукаса колебался всего секунду, прежде чем приоткрыть губы и впустить его внутрь, отвечая на поцелуй. Соквон провел рукой по его животу, сполз ладонью на бок, зацепил пальцами резинку пижамных штанов. После ночи в нем оставалось не очень много сил, но он хотел взять Цукасу еще раз. Тот был мягким и податливым, отвечал не только технически – всем телом, реагируя на ласки и поцелуи, подставляя шею и сладко вздыхая, когда Соквон целовал его живот и грудь. Наверное, Цукаса тоже хотел забыться – не думать о том, что только что услышал. Даже для такого цельного человека, как он, эта беседа была слишком дикой и способной выбить из колеи. Возможно, он отдавался Соквону, позволяя себе раствориться в процессе, чтобы не страдать от мыслей. Соквон тоже этого хотел – не страдать. – Ты больше не работаешь в магазине. Я уволил тебя оттуда. В моем портфеле остатки твоей зарплаты, я отдам их тебе после завтрака. Пойми, я не хочу объясняться перед родителями, почему мой друг работает консультантом в магазине бытовой техники, – вполголоса сказал он, прижимая Цукасу к спинке дивана, когда все закончилось. – Я понял, что больше там не работаю. Обычно ты отпускаешь меня из постели с учетом времени, чтобы я не опаздывал. Сегодня ты держишь меня гораздо дольше. Еще вчера я предположил, что теперь ты будешь вмешиваться в мою жизнь куда активнее, чем до этого. Соквон хотел сказать, что нашел для Цукасы несколько заказов по части дизайна – не в туристическом бизнесе, у своих знакомых. Он хотел объяснить, что по-прежнему не собирался заставлять Цукасу принимать его деньги, не планировал превращать его в человека, получающего оплату за секс. Хотелось, чтобы Цукаса понял: Соквон не посягал на его право самостоятельно себя обеспечивать, ведь по сути, это было последним оплотом гордости для самого Цукасы. Именно эта грань не позволяла ему чувствовать себя жалким подобием человека и сохраняла его достоинство. Нужно было поговорить об этом, но Соквон не мог. Он вновь переместил Цукасу вниз, укладываясь сверху. Чувствуя себя абсолютно опустошенным, он не надеялся заняться полноценным сексом еще раз, но его беспокоило то, что Цукаса еще не кончил. Он медленно отвел колено Цукасы в сторону, придавливая его к спинке, а потом осторожно ввел два пальца внутрь – расслабленный и смягченный проход впустил их беспрепятственно. Гладкие внутренние стенки мягко обжали его пальцы, и Соквон почувствовал, что опять возбуждается – это было просто ненормально, ему даже самому верилось с трудом. Цукаса пошевелил свободной ногой, отодвигая ее в сторону и также сгибая ее в колене, чтобы обхватить Соквона. Его губы приоткрылись, голова запрокинулась, открылась белая шея с тонкой кожей, на которой опять оставались следы с прошедшей ночи. Иногда Соквон мог оставить его без засосов, но чаще всего Цукасе приходилось как-то справляться с синяками, расцвечивавшими его тело лиловыми пятнами. Он двинул пальцами вглубь, безошибочно находя нужное место и слегка задевая его – он пытался достать его членом, пока скользил внутри, но его накрыло так сильно, что он слабо контролировал собственные движения. Теперь, когда он все еще осознавал, что делали его руки, Соквон обвел это место кончиками пальцев, одновременно наблюдая за тем, как задрожали ресницы Цукасы, как по внутреннему краю губ скользнул и тут же спрятался розовый язык. Теплое дыхание скользило по его лицу, и он целовал открывшуюся шею так нежно, как только мог. Если бы ему не приходилось опираться на другую руку, он мог бы гладить это так бесцеремонно присвоенное им тело – ему очень хотелось этого. По приобретенному опыту он знал, что Цукасе не нравилось грубое и быстрое стимулирование – иногда от чрезмерной активности он остывал и напрягался, пытаясь высвободиться. Поэтому сейчас Соквон действовал умело и осторожно, находя в этом еще один источник удовольствия – даже не физического, а эмоционального. Он знал, как доставить радость этому телу, знал, как правильно с ним обращаться. Переместившись немного вверх, он накрыл губы Цукасы своими, уверенно, но не напористо целуя его – даже не пытаясь влезть в него языком, а просто лаская его губы своими. Теплые руки обняли его за плечи, и Соквон услышал тихий, но отчетливый стон. Цукаса редко позволял себе это во время секса, и обычно это происходило в темноте. Теперь выключить солнечный свет было нельзя, а полностью прояснившееся утро заполняло комнату, и от него Цукаса не мог спрятаться. Его тело под Соквоном еще минуту назад было теплым и расслабленным, но постепенно в мышцах пресса и бедер набиралось напряжение. Соквон знал это напряжение, знал все до мелочей – как Цукаса прикусывал губы с первыми волнами оргазма, как он хмурил тонкие брови и втягивал воздух, как сокращались мышцы его живота, прошитые крупной дрожью. Цукаса под ним вытянулся, распрямляясь всего на мгновение, а потом опять подбираясь и сжимая его пальцы. Он отвернулся, терзая зубами губу, и его лицо выражало самое настоящее страдание, хотя Соквон слишком хорошо понимал, что эта боль была оборотной стороной удовольствия. Он прижался носом к его уху, трогая языком уже заласканную и зацелованную шею. – Сок… вон… Соквон остановился. Показалось, что ослышался. Цукаса сжался в последний раз, уже в отступавшей судороге, и с его губ сорвался еще один стон – теперь без имени. Осознание пришло чуть позже – Цукаса кончил с его именем. В первый раз. Сам Соквон уже ничего не стеснялся – он постоянно сжимал Цукасу, шепча или выстанывая его имя, и скрывать ему было абсолютно нечего. Но Цукаса, который редко издавал какие-то звуки и чаще всего хорошо следил за собой, даже занимаясь сексом – почему-то он не сдержался этим утром. Это было невероятно. Соквон и не надеялся когда-то услышать от него такое. Все еще не вынимая пальцы, Соквон несколько раз двинул ими внутри, вытягивая из послеоргазменного ощущения последние капли, а потом освободил тело Цукасы от своего вторжения и обнял его обеими руками. – Ты мой, – только шевеля губами, сказал он, не веря при этом самому себе. Секс был слишком ограниченным – он не позволял Соквону сделать то, чего он так хотел. Проникновение, обладание, получение оргазма – все это было незначительно и позволяло лишь подчинить тело, а Соквон хотел большего. Он хотел обладать голосом, прикосновениями, дыханием, теплом тела и даже взглядом Цукасы. Ему не хотелось влезать в голову Цукасы, проникать в его мысли, контролировать его желания и поступки, поскольку именно этого всегда пытался добиться его отец, и в итоге все равно потерпел поражение. Мать Соквона так и не подчинилась ему до конца и не стала осознанно отдаваться ему, несмотря на то, что родила ему четверых детей. Вернее, она швырнула этому мужчине свое тело, отгородившись от остального. Помня об этом, Соквон всегда обещал себе, что если с ним случится то же самое, что и с отцом, он не станет посягать на то, что человек не в состоянии отдать. Цукаса перевел дух, а потом поерзал, выползая наверх. Соквон приподнялся, помогая ему, уселся и позволил Цукасе уйти. Через полчаса он пришел в кухню – по утрам они завтракали за маленьким столиком у стены, сидя друг напротив друга. – Не забывай о презервативах, – наливая ему кофе, тихо сказал Цукаса. – Прости, – вздохнул Соквон. – Живот болел? Или сейчас болит? Собственная забывчивость раздражала, причем сильно. Соквон понимал риски секса без презервативов, но в последнее время все чаще забывал о них. Это было глупо, поскольку наносило вред им обоим. Он понимал, что область, в которую он отпускал сперму, была предназначена для переваренной пищи – для веществ, уже переработанных организмом. И его семя никак к таким не относилось – оно было слишком тяжелым и вредным для чувствительной внутренней системы кишечника. Кончить разок было можно – большая часть вытекала, едва ему стоило вытащить член. Но Соквон, как правило, не ограничивался одним разом – ему хотелось много и часто, и обычно он не сдерживался. – Твоему семявыводящему каналу тоже не понравятся мои бактерии, – усмехнулся Цукаса, опускаясь на стул напротив. – Прости за медицинский язык, но если я скажу по-другому, у тебя просто пропадет аппетит. – Я мечтаю как-нибудь вылизать твой зад и засунуть в тебя язык, а ты говоришь о потерянном аппетите, – без какого-либо стыда ответил Соквон. – Думаю, я должен еще сказать спасибо, что ты вообще говоришь со мной о сексе. – Это касается здоровья, об этом нужно говорить. Не хочу мучиться спазмами или страдать от раздражения. И про вылизывание я сказал тебе забыть – я каждый раз говорю, но ты постоянно забываешь. Соквон отпил кофе и откинулся на спинку стула. – Я понял, как я тебя накажу. Если ты разозлишь меня очень сильно, я сделаю с твоей дырочкой все, чего мне хочется. Или куплю игрушку. Цукаса совсем ничего не ответил и как будто пропустил это мимо ушей. Соквон решил, что тема исчерпана, и перешел к другим вопросам. Более важным, если уж начистоту. – В это воскресенье мы отправимся к моим родителям. Ты познакомишься с моей семьей. Никаких особых правил в нашем доме нет – мама уверена, что по-настоящему интеллигентный человек не демонстрирует манеры, а помогает другим чувствовать себя комфортно. Поэтому ты не должен напрягаться и беспокоиться – ты можешь говорить о чем угодно, и я полностью тебе доверяю. Ты увидишь Даён-нуну – будь с ней осторожен. Говоря с ней, старайся не смотреть прямо на нее – лучше будь чем-нибудь занят. А еще лучше – не обращайся к ней совсем. Ты также увидишь Пёнхи – мою младшую сестру. С ней осторожничать не нужно, но будь доброжелательным – иногда она может легко вывести из себя. Но что еще важнее – ты увидишь детей Чонвон-хёна. Я знаю, что ты чувствителен к чужому несчастью, и прошу тебя – не принимай близко к сердцу то, что увидишь. Цукаса остановился, не донеся чашку до губ. – Они больны? – спросил он, внимательно глядя на Соквона. – Трое младших не разговаривают, – ответил через некоторое время Соквон. – Это нервное. Они не немые – иногда могут очень громко плакать. Они не глухие, поскольку пугаются громких звуков и реагируют на свои имена. Их обследовали несколько раз. Они просто не говорят. Это больная тема для хёна, поскольку семья нашего уровня должна отдать детей в хорошую школу, но пока что об этом и речи быть не может. – Боже, хорошо, что я не могу забеременеть, – вздохнул Цукаса, все-таки делая глоток. – Я бы сделал вазэктомию, если бы у меня имелся хоть малейший шанс обзавестись детьми, – честно сказал Соквон. – О втором брате что-то скажешь? – спросил Цукаса, продолжая смотреть на него. – Кансок-хён… думаю, при первом знакомстве он покажется тебе обычным. Он не слишком общителен, но тебе вряд ли будет от этого дискомфортно. Поэтому… поэтому не беспокойся на его счет. Цукаса кивнул и опустил взгляд в чашку.