Сафлор

В связи с тем, что объем работы значительно увеличился, Соквон не мог заниматься вопросом агентства, в котором училась Наоко, столько, сколько ему хотелось. Вернувшись из Берлина, он застал уже середину ноября, и теперь ему предстояло контролировать дела во всех подотчетных агентствах, начавших работать в полную силу к предновогоднему сезону. Однако даже при таком положении вещей он успел кое-что выяснить. В апреле-мае он не уделил истории Наоко должного внимания, но теперь ему было известно, что агентство, в котором она училась, называлось «Plane 1st», и продвигало только две не слишком успешные группы. В этом агентстве все еще училось три поколения трейни, каждое из которых проходило определенные тесты в конце сезонов, однако вестей о подготовке нового коллектива все еще не было. Судя по тому, что средний возраст дебютирующей трейни составлял шестнадцать-восемнадцать лет, Соквон сделал вывод, что ныне девятнадцатилетняя Наоко должна была войти в состав группы, представленной агентством еще в прошлом году, поскольку для будущих проектов она могла уже слишком «постареть». Однако ничего подобного не произошло, и Соквон еще не мог получить данных о том, планировался ли ее дебют вообще. Возможно, ее стажерский контракт могли обменять с другим, переправив ее в агентство, планировавшее более ранний выпуск проекта – иногда главы поступали подобным образом, чтобы хоть как-то реализовать в финансовом плане своих стажеров. Дело усложнялось тем, что Соквон ничего не смыслил в айдол-индустрии и знал лишь то, что было известно на деловом уровне – иногда в разговорах упоминались курсы акций некоторых компаний, особенно тех, что входили в «большую тройку». Он также выделял те агентства, группы которых привлекали в Корею больше всего туристов – иногда это бывали скромненькие конторки с двухэтажными офисами, но вполне прилично выступавшими артистами. Всего этого, разумеется, было мало, и чтобы не наломать дров, Соквону предстояло изучить структуру кей-поп бизнеса хотя бы до среднего уровня. В идеале, конечно, нужно было углубиться в эту среду. Ему не было жаль ни времени, ни сил, и он с осторожностью выбирал источники информации, поскольку не мог втягивать в это дело кого попало. Доверяя Фредди, он все-таки оставил его в стороне и пока что занимался зондированием вопроса сам – следил за новым сезоном, выступлениями групп, прохождениями музыкальных шоу и чартами, постепенно понимая, как сложно была устроена эта индустрия. Если бы хотя бы одна поп-звезда из США, где он провел немало времени, была вынуждена вкалывать столько, сколько это делали корейские айдолы, то в Америке не осталось бы музыкальных звезд – никто не захотел бы работать так изнурительно и долго. Айдолы совсем не отдыхали, они постоянно посещали разные шоу, снимались в фотосессиях, и по несколько раз в неделю ездили на музыкальные шоу, где их оценивали по результатам живых чартов. Они следили за просмотрами на каналах, устраивали «частные» прямые трансляции, постоянно публиковали новые материалы, обеспечивая фанатов сумасшедшим количеством информации. Соквон подумал, что в этом плане Корея дошла до нереального идеала, превратив шоу-бизнес не просто в машину для заработка денег, а в самый настоящий космический корабль. В этом бизнесе нельзя было зевать попусту. Мелкая интрижка одного из айдолов могла привести к падению цен на акции компании, к которой он был приписан. Никто не мог жениться или выйти замуж, не спросив благословения публики. Однако изнанка этого бизнеса вызывала еще больше эмоций. Не самых приятных, разумеется. Соквон постоянно задавался одним вопросом: а знал ли Цукаса о том, что именно происходило за кулисами? Ему удалось выудить несколько телешоу и церемоний награждения, где Наоко была замечена в качестве танцовщицы, «цветочной» девочки и массовщицы. Несомненно, ей было известно многое, но о чем она позволяла знать своему брату? Цукаса любил ее так сильно – если бы он узнал хотя бы десятую часть того, во что втягивались красивые трейни, он бы сошел с ума. Первоначально Соквон выяснил, что большинство этих девочек и мальчиков, уделявших каждый день по шесть часов хореографии и пению, «приглашались» на, так называемые, алко-вечеринки, где работали как обслуга. И судя по тому, что он узнал, даже хостесс, которых он нанимал для своих вечеринок в закрытом кругу, работали менее изнурительно, чем эти, по сути, еще дети. Подача спиртных напитков, пение и танцы, беседы с гостями и постоянные домогательства – это был лишь стандартный набор «услуг», к которым добавлялись и другие, более скандальные. Девочек заставляли танцевать на столах. Мужчины, от которых зависела судьба будущих айдолов, могли свободно запустить руку в трусики к еще фактически школьницам, и если считать проникновение пальцами во влагалище или анальное отверстие сексуальным насилием, то через это прошли десятки тех, кто так и не смог в будущем дебютировать. Множество девочек и мальчиков срывались и прекращали обучение в агентствах, не будучи в силах выдержать это унижение. Еще хуже приходилось тем, кого могли действительно изнасиловать пьяные гости – в случае беременности все расходы на аборт и связанные с этим юридические риски девушка брала на себя. Да, эти алко-вечеринки устраивались далеко не каждым агентством, но выяснить доподлинно, какие из них заставляли своих трейни отрабатывать грязные вечера с рекламодателями и спонсорами, было практически невозможно – в этой кухне все тщательно скрывалось. Крупные агентства, отдававшие предпочтение деткам из богатых семей, чаще всего не занимались подобными делишками или нанимали для алко-вечеринок профессионалок и проституток, но в мелких конторках царил настоящий хаос. Соквон хотел знать, какие именно дела творились в агентстве «Plane 1st», и не приходилось ли Наоко отрабатывать возможность показаться на ТВ, хотя бы и на заднем плане – в некоторых небольших компаниях стажер мог попасть на телевидение или большой концерт только через ублажение клиентов. Он насчитал три случая, когда Наоко принимала участие в праздничных концертах, однажды она сопровождала в числе прочих группу из своего агентства на телешоу, и всего один раз была показана вместе с остальными трейни в общем плане. Выбрали ли ее специалисты за действительно красивую внешность или ей пришлось унижаться? Только теперь, сопоставляя даты и обстоятельства, Соквон понял, что Цукаса пришел работать в ночной клуб только после того, как Наоко перестала посещать занятия в агентстве. Это означало, что все ключевые события, изменившие жизнь Цукасы и Наоко, произошли примерно в одно время – в апреле текущего года. Ему хотелось уточнить временные рамки, но получалось слабо – у него не было своих личных и проверенных источников в этой области. Поэтому Соквон решил, что лучшим вариантом было сделать так, чтобы в агентстве появился шпион. Уделяя этому интересу ничтожно мало времени, Соквон смог прийти к подходящему решению только на второй неделе декабря, когда все кастинги прекратились. Так что с поиском шпиона нужно было подождать до следующего года. На этой стадии обходиться без помощи Фредии было уже невозможно. Соквон выложил ему все свои планы и подозрения, после чего Фредди, разумеется, пришел в полный ужас. – Ты идиот? Ты хочешь влезть в дерьмо, только потому, что сестру твоего мальчика кто-то обидел? Они были на все том же балконе, где привыкли пить кофе или болтать в перерывах. Иногда Фредди курил. Например, сейчас. – Я хочу выяснить, что там произошло. – И что ты сделаешь? Накажешь виновных? – не унимался Фредди, которому эта идея явно не казалась замечательной. – Сам решу, что делать. Я многое могу, и тебе это известно. – Известно, – кивнул Фредди. Он провел рукой по черным волосам и вздохнул с почти старческой тяжестью. – Ты уже использовал личные ресурсы, чтобы поставить на место ребенка-баскетболиста, посягнувшего на твою прелесть. Это уже было нездорово. Если ты его трахаешь, это не значит… – Перестань, я не буду с тобой это обсуждать. – Да иди ты в задницу! – почти крикнул Фредди. – Ты понимаешь, что переходишь все границы? Ты понимаешь, что лезешь в совершенно незнакомый мир? Сколько ты занимался этим вопросом – три недели? Это просто смешно. Айдол-индустрия работает десятилетиями, Соквон. – Я не собираюсь подрывать основы всей кей-поп машины, мне нужно только одно сопливое агентство с номинальной стоимостью в десять миллионов долларов. Я могу купить его сегодня вечером, а завтра утром пустить по миру. – Так и купи, чего мучиться. Настала очередь Соквона вздыхать. – Фредди, у меня есть семья и старшие братья. Мой доход прозрачен, и все дела на территории Кореи тщательно проверяются, я не свободен в крупных финансовых решениях. Если куплю агентство, которое не связано с туристическим бизнесом, да к тому же еще, и убыточное – будет… подозрительно, если можно так выразиться. – А если ты запустишь в это агентство засланца, ничего подозрительного не случится? Соквон подвинул ему стеклянную пепельницу и отвернулся к уже начавшим зажигаться вечерним городским огням. – Найди мне парня от шестнадцати до восемнадцати. Красивого и талантливого. Можно из школы искусств. Такого, чтобы умел держать язык на месте. – Ты думаешь, ты полиция нравов? Хочешь осудить их за то, что домогаются несовершеннолетних? – фыркнул Фредди. – Это решения стажеров – оставаться в агентствах или нет. Большинство остаются даже после алко-вечеринок. Сами, никто их не заставляет. Так что я не буду отправляться в крестовый поход против индустрии. Я хочу узнать, что случилось с Мидзуки Наоко. Это что – так много? Фредди затушил сигарету и выпустил дым носом. – Нет, это ничтожно мало. Как и все, чего ты хочешь. * Цукаса работал без перерывов. Поначалу первый заказчик, которого интересовал новый дизайн меню, попросил еще поработать над крупной рекламной полиграфией и виртуальными пригласительными. Позже появились и другие – причем довольно быстро. Цукаса не возражал – ему нравилось работать с визуальными материалами, и хотя это было далеко не тем, о чем он мечтал еще будучи студентом, за эту работу платили в разы больше, чем за полную смену в магазине. Он стал отправлять домой больше денег, и мать сразу же это заметила – она не задавала вопросов, но дала понять, что ее такое положение вещей озадачивало. Не собираясь лгать ей там, где это было не нужно, Цукаса объяснил, что нашел больше заказчиков. Соквон, приходивший теперь два раза в неделю, был каким-то задумчивым и серьезным. У него появились новые привычки – подолгу лежать на полу в гостиной, прижав к себе Цукасу и просто разглядывая потолок. Они стали больше говорить – теперь Соквон мог сообщать какие-то незначительные новости, касавшиеся его бизнеса, делиться какими-то пространными мыслями насчет родных. Цукаса был знаком со всеми членами его семьи лично, и теперь они не были для него безликими созданиями, связанными с этой землей только своим родством с Соквоном. В первых числах декабря Цукаса задумался о том, что должен был поговорить с Соквоном насчет поездки в Японию – он слишком долго не был дома и не виделся с семьей. Даже в те времена, когда он жил в Сеуле ради Наоко, он находил возможность выехать домой хотя бы раз в три месяца, не считая крупных праздников. Теперь прошло больше полугода, и он истосковался по матери и сестре, с которыми мог только говорить по телефону и видеосвязи. Ему очень хотелось встретиться с ними, побыть в доме и вообще отдохнуть от всего корейского. К тому же, в начале января, с разницей в неделю были дни рождения Наоко и его матери, так что Цукаса рассчитывал уехать хотя бы на десять дней. Зная подозрительность Соквона, он решил начать говорить о своей поездке заранее, чтобы потом не возникало сложностей. Поэтому в очередной день, когда они лежали в гостиной, Цукаса осторожно сообщил, что хотел бы улететь в Японию на новогодние праздники. – Разумеется, – на удивление быстро согласился Соквон. – Не хочу, чтобы ты был здесь один. Моя семья заберет меня на все праздники, но я не могу допустить, чтобы ты слишком часто появлялся в том доме. Так что поезжай к себе. Я могу оплатить дорогу. Цукаса покачал головой: – Нет, у меня достаточно денег. Я мог сам покупать билеты даже в те годы, что жил здесь с Наоко. – Хорошо, настаивать не буду. Предстояло перейти к другой части разговора, и Цукаса вздохнул, давая себе немного времени. – Я, наверное, вернусь только одиннадцатого или двенадцатого января, – добавил он, поворачиваясь набок и глядя на Соквона. – У Наоко день рождения третьего января, а у мамы десятого. Еще очень повезло, что все эти события с таким небольшим перерывом. – Я знаю. Если ты уедешь примерно двадцать девятого, чтобы тебе не толкаться в полном аэропорту среди опаздывающих на праздники… тогда ты проведешь там что-то около двух недель. Не захочешь вернуться ко мне. Тебе там будет хорошо – ты будешь с теми, кого любишь, отоспишься, отдохнешь. Будешь говорить по-японски, есть японскую еду и возиться с сестрой. Ты не захочешь вернуться. – Я все равно вернусь, даже если не захочу, – просто сказал Цукаса. – Это же очевидно. – Не задерживайся, – попросил Соквон. – Возвратись одиннадцатого. – Тебя порой не бывает по две недели, и все в порядке, – напомнил Цукаса. – Ты же не умираешь в это время. Соквон также повернулся к нему, обнимая за талию одной рукой и притягивая ближе. – Просто вернись одиннадцатого. Цукаса помолчал, обдумывая свои дальнейшие слова. С Соквоном всегда следовало быть осторожным – не потому, что любые намеки могли быть истолкованы неправильно, а потому что он слишком сильно реагировал на некоторые вещи. – Сразу после маминого дня рождения? Это будет невежливо. – Если ты не приедешь, я поеду за тобой. Привезу тебя силой, – пообещал Соквон. Хотя он улыбался, его слова не казались шуткой. – Ты должен чаще отпускать меня, – мягко сказал Цукаса, прилагая усилия, чтобы не начать говорить то, о чем потом мог бы пожалеть. – Конечно, я твоя наложница, но у меня тоже есть какие-то желания. Я почти ни о чем тебя не прошу. – Почти? Ты вообще ни о чем не просишь. – Тем более. Единственное, чего я хочу – ездить к семье. Еще летом я всерьез надеялся, что ты наиграешься, и все закончится максимум к началу осени, но все меняется. Все становится другим. Цукаса был уверен, что об этом стоило говорить открыто. В конце концов, чего они могли стесняться? На его теле не оставалось мест, которые Соквон бы не потрогал и не рассмотрел, он весь был изучен и открыт. Он никогда не был настолько близок с кем-то другим – даже с Акирой. Близость физическая влекла за собой близость эмоциональную. И если между ними установился такой нездоровый контакт, который Соквон не планировал прекращать в ближайшее время, некоторые детали следовало обговорить заранее. – Я говорил тебе об этом. О том, что теперь ты будешь моим. Раньше мы просто занимались сексом. Потом я понял, что не смогу обходиться только этим. Ты нужен мне полностью. – Нельзя присвоить человека, даже если ты его родил – даже своего ребенка ты не можешь превратить в собственность, – сказал Цукаса. – Человек может удержаться рядом с другим, только если полюбит. – О любви мы с тобой еще не говорили, – грустно улыбнулся Соквон. – После того, как я несколько раз прибегал к… – К ебле, как к наказанию, – подсказал Цукаса, тоже начиная улыбаться. – Черт, да. После этого ни о какой любви мы, разумеется, не говорили. Но я очень хочу, чтобы ты был у меня. Называть тебя своим, делать тебя своим – не брать тебя только в постели, это временный эффект. Я хочу, чтобы ты был у меня. – А чего хочу я – это учитывается? – спросил Цукаса, чувствуя, как напряглась рука Соквона, лежавшая на его талии. – Или ты считаешь, что я исчезну в тебе полностью и стану существовать только как твоя собственность? – Я не очень много могу предложить. Ты бы получил меня. Всего, со всеми потрохами и грязными мыслями. С моими детскими капризами и психованным характером. С извращенными фантазиями на твой счет, с блядскими требованиями и истериками. С моими деньгами, возможностями, способностями. Всего меня. Но ты этого не хочешь. Это не равноценный обмен, я понимаю. Я не эквивалентен тебе, ты можешь дать куда больше. Поэтому… Цукаса положил кончики пальцев на его губы, останавливая. – Я не поэтому ничего не хочу. Отношения между людьми – не бизнес. Я не подсчитываю прибыль от сделок и ничего не жду. – Да, ты ничего не ждешь. Потому что я тебе вообще не нужен. Но об этом мы поговорим как-нибудь потом, да? Когда вернешься, например. – А может, не нужно говорить об этом? – предложил Цукаса, не видевший в разговорах о любви ничего хорошего. – Хорошо, не будем. Только вернись. Сюда, ко мне. – Соквон перевернул его на спину и поцеловал в лоб, а потом в обе щеки. – Я так хочу тебя, Цукаса. Речь шла не только о физическом обладании, они оба это понимали, но добавить к уже произнесенному было нечего. Цукаса не стал напоминать ему, что когда-то сказал забыть о сексе на полу. Что-то в Соквоне – в его голосе, взгляде, дыхании – не позволило ему прервать сейчас поцелуи и объятия, подняться и пойти в спальню. Так что он закрыл глаза и позволил снять с себя кофту, зная прекрасно, что после этого Соквон не остановится. * Проснувшись среди ночи, Соквон проверил телефон, который до этого оставил в режиме без звука – если он не ждал никаких срочных новостей, то обычно старался делать так, чтобы в этой квартире ему никто не мешал. Среди уведомлений в верхней части экрана красовались пропущенные вызовы. Чонвон звонил шесть раз. Осторожно, стараясь не разбудить Цукасу, Соквон поднялся с постели и вышел из спальни, направляясь к балкону. Закрыв за собой дверь и надев «дежурную» толстовку Цукасы, всегда висевшую на бельевой веревке, набрал номер старшего брата. Если Чонвон звонил несколько раз, значит, дело было срочным, и до утра тянуть не стоило. – Разбудил? – спросил Чонвон, ответивший со второго гудка. – Нет. Прости, что не брал трубку. Что случилось? – спросил Соквон, глядя на городские улицы, стелившиеся внизу в тусклом свете придорожных фонарей. – Цукаса свободен на этой неделе? У нас к нему дело. Вернее, у нашего семейного психотерапевта. Соквон поднял взгляд в темное небо, ощущая смесь страха и волнения, подступившую в секунду, но захлестнувшую его полностью. Что им было нужно от Цукасы? Чего они хотели? Зачем было встречаться с психотерапевтом? Что им известно? – Не знаю, могу спросить, нет ли у него дел, – сохраняя спокойствие голоса, ответил он. – Он фрилансер, какие у него могут быть дела. Впрочем, все равно уточни. Дело в том, что мои младшие дети заговорили. – Поздравляю. Как это связано с нами? – С тобой – никак. Это связано с ним. Они говорят только это японское заклинание от боли. Это единственные слова, которые они произносят, да и то в соответствующей ситуации – если им больно. Они лечат друг друга этим заклинанием, причем выговаривают все слова внятно, даже я могу их понять, не говоря уже о няне. Но они говорят только это, и больше ничего. Они умеют разговаривать, Соквон, понимаешь? – Понимаю. Но Цукаса просто сказал это заклинание, потому что Рин было больно, он всего-то хотел помочь. – Я там был вместе с тобой и видел то же, что и ты, я не собираюсь его обвинять. Мы пытались говорить с ними, приводили педагога и возили их в специализированный центр на три дня. Они намеренно не говорят ничего другого. Думаю, они умеют говорить и другие слова, только не хотят. Почему-то они решили, что могут произносить только это. Соквон прислонился спиной к стене и засунул свободную руку в карман. На балконе было холодно, и толстовка была слишком тонкой, чтобы защитить от сырого ночного воздуха. Голос Чонвона звучал устало, и говорил он необычно тихо. – Когда вы услышали их разговоры в первый раз? – спросил Соквон. Все-таки это были его племянницы, и ему было интересно узнать, как именно шли их дела. – Три недели назад. Словом, через несколько дней после того, как Цукаса побывал в нашем доме. С тех пор мы постоянно работаем с ними, но они упорно не говорят ничего больше. Даён даже кричала на них, и… она ударила старшую. Что самое интересное – ни Джонхва, ни Рин не использовали заклинание, чтобы снять боль от удара. Я понятия не имею, что происходит в их головах, но они мои дети, и я должен о них позаботиться. – Да, конечно. Но Цукаса вряд ли чем-то поможет, он ведь и видел их всего пару раз в тот день – когда знакомился, и когда они прибежали на него поглядеть. Что он может сказать? Это Даён-нуна и няня проводят с ними целые дни, а он… что он знает? Чонвон вздохнул. – В наш дом каждую неделю приходят гости. Джонхва и Рин постоянно слышат разные слова и разговоры, и с ними нередко пытаются завести дружбу, поскольку они красивые и спокойные. Но они не повторяют ни за кем, кроме Цукасы. Психотерапевт провела с ними четыре сеанса релаксирующего рисования, и я думаю, она также склоняется к тому, что они нашли в Цукасе что-то особенное. Она хочет встретиться с ним, чтобы понять, чего не хватает моим дочерям в нас, почему они не хотят учиться у нас, но с такой легкостью запомнили то, что показал он. Это разумно. Соквон опустился на корточки, протершись спиной по стене. Было как-то неприятно и тревожно. Возможно, это ощущение возникло от осознания, что Чонвон все равно собирался добиться своего и связаться с Цукасой – он наверняка уже знал этот адрес и даже номер городского телефона. Лучше было согласиться – так Соквон хотя бы, мог контролировать взаимодействие Цукасы со своей семьей. – Хорошо, я поговорю с ним. – Спасибо. Пусть назовет удобный для себя день, специалист будет готова принять его в любом случае. Стало смешно – Чонвон говорил так, словно помощь требовалась Цукасе, хотя он и был единственным здоровым человеком во всей этой истории.