Сафлор

Сеансы последовали один за другим, и о каждом из них Цукаса заранее предупреждал Соквона. С тех пор, как Соквон вмешался в круг его знакомых по баскетбольной площадке, многое стало другим – они обменялись телефонными номерами, Соквон взял у домовладельца дубликат ключа от квартиры, нередко интересовался тем, как шли дела на работе у Цукасы. К тому же, теперь, когда у Цукасы пропал повод каждый день выходить на улицу, он перестал покидать дом без надобности и чаще всего ходил только в магазин на первом этаже. Опасаясь, как бы ситуация с Сону не повторилась с кем-нибудь другим, он купил пару гантелей и механический тренажер для ног, чтобы заниматься дома. Еще в начале декабря Соквон принес ему беговую дорожку странного вида – она выглядела как обычный коврик, на краю которого располагались кое-какие кнопки. При включении коврик запускался необычным способом – нужно было только встать и сделать пару шагов, отчего полотно приводилось в движение. Поначалу работать с таким ковриком-дорожкой было неудобно, и Цукаса решил вовсе им не пользоваться, однако через пару дней все-таки дал ему еще один шанс, и в итоге приноровился. Впрочем, он все равно должен был выходить на улицу, чтобы совсем не утратить человеческий облик. Походы в парикмахерскую, покупка лекарств и всякой бытовой мелочи, поездки до канала, где Цукаса все-таки сделал пару снимков для Наоко – все это вписывалось в его новую повседневность как-то без напряжения. Он спал, когда хотел и ел, когда хотел. Поэтому появление новых событий, а именно посещений психотерапевта и сеансов с детьми, внесло в его распорядок приятный дух организованности. В день сеанса Цукаса поднимался раньше обычного, хотя никогда не настраивал будильник. Он тщательнее брился, более внимательно подбирал одежду, чтобы не раздражать детей. Выходил в строго определенное время, стараясь не опаздывать – это было важно, поскольку если удавалось поговорить с доктором Сон еще до приезда семейства Ю, он мог задать несколько интересовавших его вопросов. Таким образом, к четвертому сеансу он стал более подготовленным и уверенным. Сеансы выматывали его своей неопределенностью, но Цукаса видел изменения, происходившие в детях, и думал, что все было не напрасно. Он по-прежнему сидел на коврике, рисуя разные картинки и сопровождая это комментариями – рассказывал о том, какие машины ему нравились, когда он был ребенком, как рано он начал читать и писать, как он чувствовал себя, когда родилась Наоко. Со временем, понимая, что дети ничего особенно от него не ждали, Цукаса сумел расслабляться в их присутствии и говорить так, чтобы они не думали, будто он ждал ответа, но понимали, что его слова предназначались им. Получалась односторонняя беседа, в которой не было никаких вопросов. При этом иногда Цукаса смеялся – если говорил какие-то корейские слова неправильно или ловил себя на каких-то неточностях. Ему казалось странным беседовать с маленькими детьми о довольно серьезных вещах, но по каким-то признакам он понимал, что большая часть его слов воспринималась правильно – по крайней мере, Джонхва точно могла истолковать его рассказы как надо. В конце третьего по счету сеанса она решилась сойти с дивана и подсесть к нему на ковер, оставив, однако, Рин сидеть на месте. Она наблюдала за движениями карандаша и слушала его голос – ей было удобнее воспринимать информацию, когда не нужно было глядеть в глаза. Цукаса с каждым разом все более и более проникался восхищением к профессионализму доктора Сон – в рисовании было множество плюсов и совсем не наблюдалось недостатков. После третьего сеанса, забирая девочек, Даён неожиданно обратилась к нему. Обычно она не говорила ничего кроме слов приветствия и благодарности, но теперь решилась на некоторую вольность. Она не бывала у доктора без мужа, и всегда общалась с другими только в его присутствии, и Цукаса даже представить себе не мог, как сильно ее утомляла такая ужасная жизнь. В первый раз, когда он увидел ее, Даён была в кругу семьи и вела себя более открыто, но теперь она, полностью осознавая особенности своего положения, держалась очень осторожно, оставаясь холодной даже с детьми. Лишь на третью встречу она позволила себе заговорить по-настоящему. – Мы хотели назвать старшую дочь именем «Арым». Она родилась прекрасной, с такими длинными ресницами, кажется, они до бровей доставали. Имя «Арым» – прекрасная – очень бы ей подошло. Но старшего сына зовут Джунхваном, и в итоге было выбрано созвучное имя – так казалось гармоничнее. Меня расстраивал тот факт, что у девочки нет красивого имени. Однако вы в некотором роде меня успокоили. Я считаю колокольчики прелестными цветами, достойными восхищения. Приятно знать, что младшая дочь носит такое славное имя. Цукаса с трудом удержался от обеспокоенного взгляда в сторону ее мужа, который, разумеется, присутствовал при этом. – Я просто не знал, как начать говорить и что делать, – признался Цукаса. – Обе ваши дочери прекрасны, и «Джонхва» – тоже очень красивое имя. К четвертому сеансу Даён явилась одна, правда, когда пришло время забрать детей, она вошла в кабинет уже с мужем. Зная прекрасно, каким серьезным бизнесом управлял Чонвон, Цукаса удивлялся тому, что он успевал хотя бы так присутствовать при каждой встрече. Он явно не доверял ни жене, ни тем, кто ее окружал. Уходя к родителям, Рин задержалась, остановившись у самого края ковра, на котором теперь стоял только что сложивший рисунки Цукаса. Обычно все его рисунки забирала Джонхва – это уже не обсуждалось, и она даже не спрашивала разрешения. Теперь же это сделала Рин, и все было почти так же, как и всегда, с той лишь разницей, что она вернулась к нему за сложенными листами и, забирая их, схватилась за палец его свободной руки своими крошечными пальчиками. Цукаса едва не отшатнулся, и потом не единожды приходил в ужас от мысли, что могло бы произойти, если бы он повел себя неосторожно. Рин подняла на него свои красивые глаза – по форме они напоминали двух нарисованных рыбок – и задержалась на нем взглядом. От прикосновения из Цукасы выбило дух – будто это была Наоко из далекого-далекого прошлого, когда он играл с ней перед сном, менял ей ползунки и носил на руках из комнаты в комнату. Она не сказала ни слова – просто посмотрела на него, держась за его указательный палец, а потом ушла, сжимая слегка помятые рисунки. Даён и Чонвон будто и не заметили ничего – видимо, не желая смущать ребенка, в кои то веки проявившего инициативу в общении с другим человеком. Они все вместе вышли из здания – доктор Сон предложила им пройтись по коридору всей компанией, чтобы у девочек не сложилось впечатление, будто Цукаса жил в ее кабинете. Это было понятно – он уже находился внутри, когда они приходили, и оставался, когда уходили. Не желая, чтобы девочки начали воспринимать его как доктора, психотерапевт решила показать им, что Цукаса приезжал именно к ним, а после встречи так же уезжал. Уже во дворе комплекса, отпустив супругов Ю с детьми, она задержала его, положив ладонь на его локоть. – Я ведь могу связаться с вами лично после сеанса? Позвонить вам и обсудить некоторые детали? – Я что-то сделал неправильно? – забеспокоился Цукаса. – Нет-нет. Просто мне нужно узнать ваше мнение. Мы просматриваем записи и слушаем все разговоры, но лично в комнате присутствуете только вы. И только вы можете дать объективную оценку всему, что происходит между вами и малышками. Поэтому я хотела бы задать вам несколько вопросов. Чонвон со своей семьей еще не успел сесть в машину, и Цукаса, чувствуя себя некомфортно под его подспудным наблюдением, торопливо кивнул. – Конечно. Мой мобильный есть в ваших записях. Доктор поблагодарила его, а затем отпустила. Он уже уходил со двора, когда в его кармане завибрировал телефон. Не прерывая шаг, Цукаса вытащил его и ответил, мельком отметив, что звонил Соквон. – Заберу тебя сейчас с автобусной остановки, – ровно, с непонятным выражением сказал Соквон. – Будь там через пять минут. Цукаса вздохнул. Идти было минут семь, и он не собирался бежать, только потому что Соквону что-то взбрело в голову. Он прошел до остановки, заметив припаркованную в разрешенной зоне машину Соквона. Была уже середина декабря, воздух казался холодным и тяжелым для дыхания, а постоянная сырость от мокрого снега и дождей делала его просто непереносимым. Выросший на Хоккайдо, с его снежно-белыми зимами, Цукаса не понимал всей этой слякотно-серой прелести сеульского климата. От этого портилось настроение, да и усталость от сеанса с детьми не добавляла радости. – Опоздал, – хмуро отметил Соквон, открывая дверь изнутри. – Ты же не умер, – в тон ему ответил Цукаса. – Что у тебя? – Ничего. Это постоянно так происходит? – Что? Что именно тебе не нравится сейчас? – Она постоянно к тебе прикасается? – спросил Соквон, заводя мотор. Цукаса бросил взгляд на приборную панель – скорость была почти минимальной. С такими делами до его дома машина могла доехать только за полчаса. На автобусе было быстрее. – Тебя заматерят таксисты и нормальные водители, – хмыкнул он, наблюдая за неторопливо тянувшейся вереницей бутиков за окном. – Поезжай быстрее. Соквон свернул на небольшую дорогу, уезжая куда-то в сторону от назначенного маршрута, и Цукаса забеспокоился. Он выпрямился, выглядывая из окна и стараясь понять, куда его решил отвезти Соквон, но так ничего не понял, потому что машина начала петлять по улочкам. Цукаса знал в Сеуле только самые большие дороги и все годы жизни в этом городе обходился лишь необходимым минимумом знаний, чтобы совсем уж не пропасть. – Куда ты? – вскинулся он, когда Соквон заехал на узкую дорогу, ведшую между домов и по ширине больше походившую на тротуар. – Куда ты меня везешь? Дорога заканчивалась тупиком – упиралась в бетонное заграждение между двумя зданиями, выходившими к ней глухими стенами. Хорошо еще, мусорных баков не было – обычно в таких вот уголках и обустраивали свалку, чтобы вонь не беспокоила через окна. – Это фабрика готовых обедов, стены абсолютно глухие, можешь кричать, сколько влезет, – предупредил Соквон. – А до дома подождать нельзя? – нахмурившись, спросил Цукаса. – Обязательно здесь это делать? – И что, по-твоему, я собираюсь делать? Голос Соквона звучал опасно вкрадчиво. – Не знаю, могу только предполагать, что ты хочешь трахаться, – без раздумий ответил Цукаса. – Но я устал, понимаешь? После этих сеансов я очень сильно устаю и не соображаю. Так что не мог бы ты оставить меня в покое хотя бы до вечера? Соквон опустил голову, держа руки на руле и глядя на свои колени. – Она взяла тебя за локоть. Ты ей улыбался. – Может, потому что она не трахает меня, держа где-то на серваках улики для того, чтобы посадить в тюрьму? – уже начиная всерьез злиться, предположил Цукаса. – Может, потому что она вообще во мне не заинтересована? Соквон покачал головой, закусывая губу. – В университете ты встречался с Хара Хитоми, даже спал с ней. Потом ты каким-то образом оплачивал медицинские счета Фуджита Мики, когда она восстанавливалась после выкидыша. Ребенок, по всей видимости, не был твоим, поскольку девушка была промискуитетной, иными словами – трахалась с кем попало. И с тобой тоже. Так что не нужно меня обманывать, я знаю, что девушки тебе тоже подходят. Более того, я заставляю тебя лежать внизу, но тебе периодически нужно быть сверху – это твоя потребность, скорее, просто эмоциональная. Тебе нужны девушки, но я… я не могу тебе этого позволить, я убью тебя, если ты решишь трахнуть кого-нибудь. Я клянусь, я сделаю тебе очень и очень больно, если поймаю тебя… Цукаса уставился вперед, не видя ни бетонных плит стены, ни лобового стекла. – Ты выучил имена тех, о ком я и сам уже помню смутно. Откуда ты их знаешь? Как далеко ты зашел, изучая мое прошлое? – спросил он, ощущая ядовитый страх, разливавшийся от живота к груди. – Это не имеет значения. Я знаю о тебе очень многое, и не испытывай мое терпение. – Мне не нужно спать с девушками. Точнее, я могу это делать, причем не без удовольствия, но у меня нет особых потребностей в сексе. Я могу прожить и без женщины. Доктор Сон здесь совсем… – Ты ее защищаешь? Я же еще ничего толком не сказал. – Зато скажешь в ближайшие пять минут. Она ничего… Соквон выдохнул через сжатые зубы, прерывая его и поворачиваясь к нему всем корпусом. – Ненавижу тебя, – процедил он. – Ненавижу тебя за то, что ты сделал со мной. Кто теперь вернет мне то, что ты отнял у меня, Цукаса? Посмотри, во что ты меня превращаешь. – Тогда отпусти меня, и дело с концом, – предложил Цукаса. – Лучше я отъеду подальше, а потом расхреначу машину об эту стену вместе с нами обоими. Цукаса не сумел выдержать его взгляд – отвернулся к стеклу, испытывая острое желание выбраться из машины. С Соквоном происходило что-то странное – его руки дрожали, голос звучал необычно глухо, дыхание было шумным и неровным. Не испытывая никакого желания делать что-либо, Цукаса все-таки решил поговорить. Отгораживаться от Соквона прямо сейчас было нельзя. Сону, каким бы молодым и невинным он ни был, все-таки оставался мальчиком, и здесь Соквон мог доверять себе и своему телу – он мог предложить Цукасе все то же самое, что и Сону. Поэтому такая конкуренция его не беспокоила. Но что он мог сделать, если бы Цукаса захотел встречаться с женщиной? Мог ли он удержать его? Чем он мог перебить женскую нежность, мягкость и природную теплоту? Он был мужчиной, и на этом все рассуждения обрывались. Это было понятно, и для осознания этой простой схемы Цукасе потребовалась всего минута, но дальше все становилось сложнее. Почему Соквон так болезненно к нему привязался? Неужели вероятность измены со стороны Цукасы, вероятность потери этих ненормальных отношений была такой ужасной для Соквона, что он предпочел бы парное самоубийство? Суицид был последним средством – аварийным выходом, так сказать. Вариантом, проступавшим только тогда, когда все остальные пути уже были испробованы и найдены негодными. Да, Соквон никогда не смог бы приблизиться к женщине, и Цукаса понимал всю разницу между сексом с мужчиной и женщиной. Но разве это было поводом для самоубийства? – Ты давно об этом думал? – спросил Цукаса, возвращаясь к нему через некоторое время. – О докторе Сон и обо мне? – Да. Всю прошлую неделю. Как назло не мог приехать, все времени нет с этими рождественскими турами. Я заехал на полчаса повидаться с Пёнхи, и тогда Даён-нуна заметила, что ты положительно влияешь не только на девочек – даже Сон сонсэнним стала выглядеть лучше и по-другому укладывать волосы с тех пор, как ты стал приходить постоянно. – Я был там всего четыре раза. – Это не имеет значения. Мы знаем эту женщину годами, наша семья постоянно у нее бывает – она наша дальняя родственница, и ей многое о нас известно. Она всегда одинаковая и на вид очень простая. Но каждый ее жест что-то означает. Сегодня она взяла тебя за локоть рукой, на которой был браслет. Сон сонсэнним никогда не надевала браслетов. Если бы Цукаса не был знаком с Соквоном и его паранойей и не испробовал бы некоторых последствий своей шкурой, он бы ни за что не поверил, что можно решить въехать в стену, только потому, что кто-то надел браслет. – Она знает все рычаги, она сумеет тебе понравиться, если захочет, – прошептал Соквон. – Я этого не выдержу, Цукаса. Я не сплю уже две ночи. Нельзя положить этому конец, потому что это касается семьи моего брата. Но я сам, господи, я сам втянул тебя в это! Черт возьми, почему такое происходит, Цукаса? Почему ты не можешь быть только моим?! – Ты как ребенок, – вздохнул Цукаса. – Я не нужен тебе настолько, насколько тебе сейчас кажется. – Откуда тебе знать? Откуда ты знаешь, кто мне нужен, а кто нет? – Хорошо, тогда давай так – ты меня не знаешь, и ты даже не представляешь, кого сейчас ставишь в центр своей жизни, – старательно сохраняя спокойствие, проговорил Цукаса. – Я далеко не безобидный мальчик, и если ты думаешь, что мной можно легко манипулировать, ты ошибаешься. Эта женщина не сможет меня в себя влюбить, потому что у меня есть свои мозги, понятно? Ты думаешь, я совсем идиот? – Об этом я тоже думал. Не нужно было приходить к нему в квартиру и лечить его. Не нужно было беспокоиться о нем. Не нужно было впускать его к себе в ту ночь, когда у него были проблемы с бизнесом. Не нужно было соглашаться знакомиться с его семьей. Цукаса кругом наделал ошибок, позволив Соквону слишком сильно привязаться. Во всем был виноват только он – он создал обманчивое впечатление, будто у них все в порядке. И не имели значения слова, которые он постоянно говорил – смысл придавался только поступкам. А по поступкам выходило так, словно он смягчился и начал отвечать Соквону. Зачем он встрял в это? Цукаса должен был воспринять всерьез слова Соквона о том, что теперь он никогда никуда не сможет уйти. Но это было так сложно – это казалось просто невероятным. Это и сейчас казалось нереальным. Легче было думать, что Соквон просто не наигрался в детстве и теперь восполнял эти пробелы опасными развлечениями с живым человеком. Проще было пребывать в сладком неведении и надеяться, что когда-то все это пройдет. Соквон сказал: «Это не закончится никогда». Цукаса ему не поверил. Подумал, что это простые слова избалованного ребенка. Стоило быть внимательнее и допустить мысль о том, что обещание Соквона не было пустым. Да, Соквон был прав – Цукаса оказался идиотом. Самым беспросветным тупицей. Нужно было соблюдать эти границы от начала – только секс и ничего больше. Он ведь и сам этого хотел, верно? И что еще хуже – Цукаса собирался прямо сейчас совершить еще более страшную вещь. Одна допущенная ошибка влекла остальные, и трясина «отношений» с Соквоном затягивала его все глубже. – Ты сможешь поехать? Тебе нельзя быть сейчас за рулем, – осторожно сказал Цукаса, стараясь избежать опасного решения. – Может, вызовешь кого-то, кто поведет за тебя? Ты дрожишь, и, кажется, нездоров. – Мне нельзя быть рядом с тобой. – Тогда я выйду? Дойду до остановки и поеду автобусом. – Ты не знаешь, как отсюда выйти. Я завез тебя слишком далеко. – Ничего, я не маленький, разберусь. – Я не хочу, чтобы ты разбирался. Хочу, чтобы ты был со мной здесь. – Тебе нельзя, сам же сказал. Ты сказал, что ненавидишь меня. Почему бы не поступить разумно – просто не выпустить меня хотя бы сейчас? – Знаешь, кто ты? – поворачиваясь к нему, спросил Соквон. – Ты – кантаридин. Королевский яд. В малых дозах действует как возбуждающее. Афродизиак. Очень эффективен, работает безотказно даже со стариками. Чуть ошибешься с дозировкой – ты покойник. Будешь умирать часами и мучиться. Я уже ошибся с дозировкой. Теперь только умереть. Поздно спасаться. Вот и точка. Пытаясь придать происходившему между ними какую-то разумную форму, Цукаса упирался в ужасные выводы, от которых хотелось бежать и прятаться. Но прямо сейчас, когда Соквон совсем себя не контролировал, следовало позаботиться об их жизнях. Цукаса понимал, что все только усложнится, но, с другой стороны, они все равно постоянно занимались сексом – в этом и состоял основной смысл его приезда в Корею. Почему бы не сделать этого в машине? Двери были заблокированы. Соквон дрожал и покрывался испариной, словно схватил тяжелую простуду. Цукаса не мог пересесть на водительское место. Можно было бы позвонить кому-нибудь и попросить помощи – но кому? Можно было попытаться разблокировать дверь вручную, но разве он мог бросить Соквона в таком состоянии? Это было полным бредом – только что осознав все свои ошибки, Цукаса все равно осознанно собирался сделать очередную глупость. Чтобы просто остаться в живых, а не разбиться в чужой машине о тяжелые бетонные плиты и не умереть на фабрике готовых обедов. Он отстегнул ремень и поднялся из кресла, поворачиваясь и перелезая назад. Соквон положил руку на его бедро и сжал пальцы. – Что ты делаешь? Цукаса взял его за запястье и оторвал от себя, переходя назад и усаживаясь прямо за своим прежним местом. Он действительно очень устал, и ему хотелось отдохнуть, но, с другой стороны, он был истощен не физически, а эмоционально. Если секс с Соквоном и отнимал какие-то силы, то это касалось только тела, а не головы. Он осторожно расстегнул свой серый дафлкот, выпутывая крупные пуговицы из петель. Соквон наблюдал за ним через зеркало главного вида. – Сюда точно никто не заглянет? – спросил Цукаса, наклоняясь вперед и стягивая рукава дафлкота. – Не хотелось бы, чтобы кто-то увидел. – Никто. – И давно ты знаешь это место? Часто сюда кого-то привозил? – улыбаясь, продолжил свои расспросы Цукаса. Драповая ткань соскользнула с рубашки, и он, сложив верхнее, переложил его на переднее сидение, коснувшись при этом Соквона рукой. – Нет. Я здесь… это фабрика одного из знакомых, он показал это место, когда был пьян. Он здесь снимает стресс. Говорит, надежнее места в Сеуле нет, если хочешь поорать. Кричать с моста – никакого толку. Еще заснимет кто-то. – Ну, да, в наш век видеокамер как-то неразумно орать в общественных местах, – согласился Цукаса, наклоняясь и развязывая шнурки ботинок. – Что ты там делаешь? – уже начиная беспокоиться, еще раз спросил Соквон. – Ничего. Угадай. – Это мои слова. – Запатентуй их, и они станут твоими. Хочу вытащить шнурки и задушить тебя, пока не стало слишком поздно. – Ну и хрен с тобой, делай что хочешь, – с шумом выдыхая воздух, сказал Соквон. – И сопротивляться не будешь? Цукаса стянул ботинки, откладывая их к запертой дверце. Поднял руки к воротнику рубашки – пока он находился с детьми, она была застегнута наглухо, теперь можно было немного расслабить ее. Справился с манжетами, расстегивая их и отгибая, чтобы освободить запястья. Соквон все еще смотрел на него через зеркало. – Это ты… ты сейчас, как тогда в моей квартире, да? Типа – трахнемся, чтобы я успокоился. Чтобы не мешал тебе? – начиная понимать суть подготовки Цукасы, уточнил он. Вернее, понял он, наверное, сразу, но поверил только сейчас. – Только тогда ты… – Да, тогда я отсосал, потому что так было удобнее. – А если я не буду ничего делать? – поворачиваясь к нему и глядя уже напрямую, а не через амальгаму и стекло, спросил Соквон. Цукаса ничего не ответил, просто пожал плечами – не хочешь, не надо. Он действительно не беспокоился на этот счет и даже не думал, что станет делать, если Соквон не захочет заниматься сексом в машине. По крайней мере, в их вторую встречу, когда он приехал на Хоккайдо, Соквон не стал трахать его в машине, потому что счел условия неподходящими. Так что сейчас он тоже вполне мог отказаться, и это стало бы историческим событием, поскольку это был бы первый раз, когда Цукаса проявил бы инициативу, но остался ни с чем. Обычно он вообще ничего не делал – от него требовалось лишь отвечать и не сопротивляться. Но Соквон все-таки отстегнул свой ремень безопасности и развернулся, переходя назад. Цукаса отодвинул колени, чтобы ему было удобнее перелезать. Соквон опустился рядом с ним, разглядывая его с жадностью и недоверием одновременно. Словно не мог поверить, что все так просто. Он взял Цукасу за колено, разворачивая к себе и наклоняясь вперед, потом перехватил и второе колено, втаскивая его на сидение и укладываясь сверху. Цукаса лег, почти упершись головой в дверцу. Соквон сверху немного поерзал, стягивая свое пальто, а потом и пиджак и сваливая одежду на пол. Справившись, он улегся, опираясь на один локоть, а другую руку пропуская под плечом Цукасы и слегка приподнимая его к себе. – Я знаю, ты не можешь стать моим, – глядя на него очень внимательно, но без прежней цепкости, прошептал он. – Знаю, это справедливо. Но пожалуйста, не отдавай никому другому то, что не достается мне. Я не могу тебя заставить, ты все равно сделаешь все, что тебе нужно, если действительно захочешь. Только ты сам можешь сделать это. Не прошу тебя отдаться мне, просто прошу уберечь все, что ты прячешь от меня. Ты ведь от всех это прячешь, Цукаса. «Ты стал так часто называть меня по имени». Слова почти сорвались с языка, и Цукаса поймал их, прикусив губу, когда Соквон наклонился к его шее, но поцеловал через ткань рубашки, прижав воротник к коже. В пойманных и непроизнесенных словах не было ничего опасного, но Цукаса испугался того, что стояло за ними. – Ты не можешь никому принадлежать… может быть, Наоко получает от тебя то, что скрывается от других. Но я очень сильно тебя хочу. «Я знаю». Цукаса обнял его за шею, подтягиваясь еще немного наверх, чтобы уместиться на сидении с ногами. Соквон приподнялся, давая ему необходимое пространство для движения, а потом взял его лицо в ладони и прижался губами к его губам. Поцелуи с ним всегда были разными, и Цукаса даже не понимал, чем именно они различались, но его всегда охватывали совершенно разные чувства. Иногда они затрагивали только физические ощущения, иногда ему казалось, что Соквон вытягивал из него душу, в другое время поцелуи становились для Соквона средством утверждения – он словно пытался сказать, что Цукаса, несмотря ни на что, принадлежал ему. Конечно, это были обманчивые чувства, но зачастую они достигали такой яркости, что в момент поцелуя Цукаса был готов поверить чему угодно. Теперь же Цукаса понимал, что Соквон хотел что-то отдать ему. Такое происходило впервые. Этот дар не имел формы и определенного смысла, и его нельзя было определить словами. Поэтому Соквон использовал для его выражения тело. Когда поцелуй закончился, Цукаса еще с пару секунд приходил в себя – его будто вытащило из тела, и все казалось нереальным. Он перестал осознавать, что они находились в машине, в тупике между двумя зданиями, кишевшими занятыми рабочими. К реальности его вернуло прикосновение к животу – Соквон расстегнул ремень и уже стягивал с него джинсы, отползая вниз и выглядя при этом очень сосредоточенным. Он прильнул губами к животу Цукасы – к коже прямо над резинкой белья, втягивая ее, но не доставляя боли. – Нет, не сегодня, – отодвигаясь еще немного наверх, попросил Цукаса. – Не нужно. Соквон поднял на него глаза, касаясь подбородком только что поцелованного места. – Почему? Цукаса не хотел, чтобы Соквон делал это именно сейчас, когда его терзали мысли о собственной неравноценности с женщиной. Если бы Соквон решил взять его ртом, это выглядело бы отвратительно. Вернее, не само решение, а принятие – если бы Цукаса согласился на это, то стал бы ненавидеть сам себя. Между ними происходили странные и аномальные вещи, их отношения были неизлечимой патологией, но Цукаса не хотел унижать Соквона или кого бы то ни было еще. А если бы он позволил ему использовать рот, это превратило бы секс в мерзкую имитацию соития, в которой один стремился бы получить недостижимое, а второй просто воспользовался бы этой возможностью, зная заведомо, что все это не имеет смысла. – Иди сюда, – хватая его за плечи и подтягивая к себе, прошептал Цукаса. – Сделай это. Я тоже этого хочу. – Ты… Соквон послушно поднялся на руках, вновь оказываясь над ним. – Да, я уверен. Иначе, для чего я снял обувь? – У меня нет смазки… и резинок тоже нет. Один раз можно же? – Можно. Цукаса расстегнул его ремень, спустил брюки, касаясь уже возбужденной плоти через плотную ткань белья. Облизнулся, переводя дыхание, прежде чем запустить руку внутрь. Соквон вздрогнул, его брови страдальчески сдвинулись, и он выдохнул с легким стоном. – Подожди, я так не выдержу. Уже давно… – А моя толстовка что – больше не помогает? – не удержался Цукаса, с лукавой улыбкой наблюдая за его мучениями. – Гад, – тоже улыбаясь, прежде чем наклониться и коснуться носом его носа, поддразнил Соквон. – Ну и гад же ты… знаешь же, что я слабый… – Ты-то слабый? – приподнимая бровь, ухмыльнулся Цукаса. – Ну, конечно. Соквон уперся рукой в сидение со стороны спинки, а вторую поднес ко рту, облизывая указательный палец. – Я осторожно, – предупредил он, опуская ладонь и касаясь его внизу. Настала очередь Цукасы вздрагивать от теплого и легкого прикосновения, перешедшего в осторожное надавливание. – Расслабься, – попросил Соквон, проталкивая палец внутрь. – Люблю этот момент. Быть в тебе - самая большая радость жизни. – Не так уж и много радостей тебе выпало, – чувствуя, как палец скользнул глубже, заметил Цукаса. –Ради тебя стоило подождать. Соквон поиграл с ним немного, а потом облизнул второй палец и вернулся к нему. Цукаса приоткрыл губы, выдыхая, и Соквон тут же склонился ниже, целуя его и с дрожью выдыхая теплым воздухом. Совсем скоро он опустился тазом, безошибочно находя нужный угол, несмотря на тесное пространство и необычную позицию – Цукаса полулежал, опираясь плечами о запертую дверь, и Соквон подтянул его чуть ниже, одновременно обнимая и поддерживая. Цукаса обхватил его ногами, позволяя толкнуться глубже и испытывая почти незаметную боль, отдававшуюся дискомфортом и не вызывавшую желания оттолкнуть. Он повернул голову, позволяя Соквону припасть к его шее и полностью отдаваясь ощущению внутри – он чувствовал почти радость от наполнения и слияния. Единение с Соквоном стало привычным для него, и тело Цукасы воспринимало это не просто, как нечто нормальное – оно было в полном восторге от происходившего. Он заметил это уже давно – если он отдавался охотно и осознанно, Соквон по каким-то непонятным причинам, почти не двигался внутри, но достигал оргазма довольно быстро. Этот момент делал секс не безликим средством достижения оргазма, а чем-то большим, о чем было страшно даже думать. Держа его одной рукой, Соквон использовал вторую для опоры, и Цукаса сам приподнялся на локтях, стараясь прижаться к нему теснее. Его член терся о живот Соквона, что вкупе с легкой стимуляцией внутри приносило дразнящее и щекочущее удовольствие, захватывавшее не только тело, но и его всего целиком. Соквон двигался внутри неглубоко и медленно, почти не выходя из него и не тревожа сжатые мышцы отверстия, но оставаясь внутри настолько, насколько это было возможно. Опираясь теперь только на один локоть, Цукаса обнял свободной рукой Соквона, положив ее на его спину и не слыша собственного стона. Все казалось эфемерным и ненастоящим, и последовавшая через секунду вспышка захлестнула мягким теплом его тело, заставляя откинуть голову назад и застонать еще раз – теперь уже громче. Немного протрезвев, Цукаса понял, что Соквон уже покинул его тело – теперь он растекся сверху, разгоряченный и тяжелый. Между бедер ощущалась скользкая влажность – Соквон тоже кончил. – Полежи еще чуть-чуть, – не глядя на Цукасу, но чувствуя, что он уже оправился, попросил Соквон. – Ни о чем не думай. Его тело было расслабленным – в его тяжести, поначалу показавшейся удушающей, сквозило умиротворение, которое даже Цукасе показалось восхитительным. Куда лучше, чем дрожь и лихорадка, терзавшие его еще полчаса назад. Через минуту Соквон слегка сполз, нашаривая на полу свое пальто, из кармана которого вытащил узкую упаковку влажных салфеток. Цукаса, лениво отметивший эту возню, уперся обеими ладонями в сидение, поднимаясь и собираясь усесться, но остановился, когда холодное и тонкое нетканое полотно, пропитанное антибактериальным лосьоном, прижалось между его ягодиц. Соквон, смотревший в его лицо, как-то странно улыбнулся, стирая оставшиеся следы спермы и откладывая салфетку. – Обычно ты сразу срываешься в душ, как будто боишься, что я сделаю тебе ребенка, – сказал он, теперь вынимая салфетку для себя. – Но сейчас тебе придется обойтись такими походными условиями. Это была твоя идея. Они потратили почти десять минут на одевание, после чего Цукаса также остался на заднем сидении, а Соквон пересел за руль. Он отвез его к дому, а потом вернулся в офис. И когда он постучался в его дверь вечером, Цукаса не нашел в этом ничего удивительного – он почему-то ждал визита. Соквон обнял его с порога, прижимая к стене и целуя в губы настойчиво и глубоко. – У тебя же еще один сеанс до того, как ты уедешь? – спросил он, отрываясь. – Да. Последний в этом году, а там видно будет. – Я буду верить тебе и больше не стану ловиться на то, что делает Чонвон-хён. Это он прислал те фотографии – снял тебя и ее во дворе центра. Сфотографировал и сразу отправил в групповой чат. У меня с братьями отдельная беседа… туда и отправил. Я думал весь остаток дня. Он никогда так не поступал… ему что-то не нравится, так что будь с ним осторожен. Лучше, если этот сеанс будет последним вообще. Постарайся как-нибудь объяснить девочкам, что еще очень долго с ними не увидишься, и поезжай в Японию. Так безопаснее. Оставайся в Японии до пятнадцатого числа. Если я стану умирать от тоски, приеду к тебе сам. Это было поразительно – Соквон никому не верил. То есть, он не только не мог положиться на кого-то – он еще и ждал подвоха от родного брата. – Кому я нужен с моим доходом и отсутствием гражданства? – попытался успокоить его Цукаса. – Не знаю. Я до последнего не хотел верить, что Чонвон нарочно все это сделал, но других вариантов нет. Он же знает, каково это – быть зависимым и уязвимым. Все равно, что выстрелить в меня. Не знаю, чего он хочет, но пока выясню, тебе лучше побыть в Японии. Там тебя не тронут. Цукаса увел его к ванной комнате, оставив умываться, а сам ушел в кухню. Они пили чай, когда на телефон Цукасы, лежавший на прикроватном столике в спальне, пришло сообщение. «Мидзуки-сан, не удаляйте это сообщение. Это Ю Даён. Мне очень нужно с вами встретиться, я приеду завтра. Пожалуйста, впустите меня, когда консьерж позвонит вам. Не говорите, что никого не ждете. Пожалуйста, мне действительно нужно с вами поговорить».