Сафлор

После праздников, третьего января, как раз на день рождения к Наоко приехали подруги. Высокая классическая красавица Суджон уже дебютировала в другом агентстве, а смугленькая, но очень колоритная Миран ждала своей очереди в «Plane 1st». Они проводили очень много времени вместе с Наоко – ездили в Саппоро, дурачились в жилых комнатах, катались на санках и резвились в снегу как дети. Девочки планировали пробыть в Японии до десятого числа, но даже если бы им захотелось остаться подольше, Цукаса был бы только рад – с их приездом Наоко стала веселее и активнее. Цукаса знал, что она тосковала по той старой жизни, в которой для нее составляли расписание занятий – между утренним фитнесом и послеобеденной хореографией вписывали уроки в школе, а по вечерам учили правильно петь и брать высокие ноты. Но, наверное, еще сильнее она скучала по подругам – по тем, с кем провела три года, повзрослела и многое пережила. Суджон и Миран были не просто другими трейни – они делили с Наоко общую спальню и душ, вместе ездили отдыхать, развлекались и переживали дни неудач. Наверняка они знали о Наоко куда больше, чем сам Цукаса. Отметив праздники со своими семьями, они решили провести часть отпуска с Наоко, и это было очень щедро с их стороны. С другой… возможно, им эта поездка тоже была необходима. Иногда, в перерывах между реализацией разных идей и взрывами смеха, девочки просто разговаривали – тихо и серьезно. В такие минуты они, скорее всего, делились друг с другом тем, о чем не могли поговорить с другими. Дни после праздника растянулись в череду ленивых будней, когда даже посетителей в кафе было не очень много. Цукаса ездил в Саппоро искать специалистов по ремонту и наладке коммуникаций, покупал строительные материалы, просматривал журналы по дизайну интерьера и без спешки решал свои проблемы. По вечерам он закрывал кафе пораньше и уходил в свою комнату, где читал или делал что-нибудь еще. В последнее время он стал чаще вспоминать Соквона, и ловил себя на том, что думал о нем. Поэтому когда одной прекрасной ночью, после того как Цукаса закрыл кафе и даже принял душ, его телефон завибрировал с корейским номером на дисплее, он ответил почти сразу же. Он не знал, правильно ли было звонить Соквону или писать ему сообщения, учитывая не совсем мирное время, но теперь, когда ему только и оставалось, что принять звонок, он ни секунды не сомневался. – Чем занимается моя принцесса? – промурлыкал необычно расслабленный голос Соквона. Насколько Цукаса понял, это означало, что Соквон был пьян. – Не знаю, – ответил он, опускаясь на кровать и укладываясь на подушку. – Откуда мне знать. – Ты не понял… – Все я понял, – глядя в потолок, улыбнулся Цукаса. – Просто не называй меня так. На самом деле я сейчас собираюсь спать. – Понятно. Значит, я не разбудил? Просто… умираю, хочу видеть тебя. А еще лучше хочу трогать. Или трахать. Не давать тебе спать, изводить постоянно. Помнишь, как ты психовал, когда я тыкался стояком тебе в ногу, когда ты собирался спать? – Отлично, тебя потянуло на воспоминания. Это вообще безопасно, нет? Ты сейчас хоть один? – Ну, один, конечно. И этот номер запасной, он не на мое имя зарегистрирован. То есть, весь телефон целиком не мой. Теперь, правда, он мой, но изначально таковым не был. – Ты теперь еще и телефоны у людей отнимаешь? – поинтересовался Цукаса, переворачиваясь набок и перекладывая телефон на свободное ухо. – Да, я такой. Отнимаю что могу. Тебе ли не знать. Я просто… соскучился очень. Хочу к тебе, или тебя сюда. – Иди, потрахайся там с кем-нибудь, у тебя просто излишки спермы в организме, – посоветовал Цукаса. Соквон немного помолчал – Цукаса не стал его торопить и тоже отмолчался в ответ. – Как ты вообще смеешь, – через некоторое время начал Соквон. – Как у тебя смелости хватает такое мне говорить. Знаешь же, что я лучше тебя дождусь и выебу до потери сознания, чем сейчас куда-то попрусь искать себе партнера на ночь. – Если честно, мне не хочется, чтобы меня трахали до потери сознания. Это больно. Мне задница нужна не только для того, чтобы твой член принимать. – Ну… ну, послушай меня просто. Я очень соскучился. А ты нет? – Нет, – солгал Цукаса. На самом деле, если он и не скучал в обычном смысле, сам факт, что у него стали появляться мысли о Соквоне, уже говорил о том, что Цукаса начал ждать встречи. Он не пытался от этого избавиться, поскольку понимал, что после стольких месяцев непрерывных «отношений» это было если не нормально, то хотя бы объяснимо. – Конечно. Ты себе уже кого-то нашел? Ты там с кем-то, да? Я же все узнаю, ты же понимаешь. Я все сразу почувствую по тебе, когда ты сюда приедешь. И если я прав, я тебя… – Убивай, убивай, только если я действительно буду виноват. Сейчас я ничего такого не делаю. Ты думаешь, это так легко – взять и трахнуться с кем-то? Как будто моя задница находится на ладони – поздоровался и уже дал себя поиметь. – Я просто боюсь. Ты там сейчас свободный, мы две недели не виделись. Это я буду ждать и мучиться, а ты нет. Сразу себе найдешь кого-то. Цукаса вздохнул. – Если тебе так хочется, я обязательно кого-то найду. – Да хватит стебаться! Я серьезно говорю. Вот сейчас слышу тебя и сразу твое лицо вижу. Хочу поцеловать твои глаза. У тебя веки мягкие. И губы тоже. Губы вообще охренительные, я как в первый раз попробовал, все оторваться не мог. И дыхание приятное… пахнет хорошо. Ты вообще пахнешь здорово, ты знал? Молоком, кажется. Только не детский запах, а такой… особенно где шея. Рядом с волосами. И плечи тоже. – Это секс по телефону? Я такое не умею, никогда не пробовал, – чувствуя, как к щекам прилила кровь, сказал Цукаса. – Нет, это просто… я немного пьян. Поэтому. Не слушай, если не нравится. Хотя, нет, лучше слушай. Я вряд ли еще буду такое говорить. Цукаса перевернулся на живот. Он видел Соквона пьяным только два раза – при первой встрече и еще на Чусок, когда тот выпил на корпоративе, а потом приехал к нему на такси. Пьяным Соквон был практически неуправляемым – с ним можно было сколько угодно пытаться говорить, он все равно делал то, чего ему хотелось. И говорил всякий бред. Наверное, поэтому он в основном старался не выпивать. – У тебя что-то случилось? Уже не праздники, а ты пьян. Соквон опять помолчал. Цукаса дождался, пока он чуть слышно запыхтел, видимо, тоже пересаживаясь или ворочаясь в постели. – В целом ничего. Чонвон ищет тебя, все высматривает твои следы. Уже в Пусане все проверил. Идиот. Даён стрижет своим дочерям ресницы. Кансок трахает девушку, управляющую автомобильным… этим, как его... Делает как раз то, за что, оказывается, отец его и отстранил от туристического бизнеса. Все отлично. А я, который считает все это ненормальным, звоню человеку, которого трахаю под шантажом. Звоню и говорю, что соскучился, запрещаю ему знакомиться с другими. И сомневаюсь, а стоит ли записать его голос, чтобы подрочить потом как-нибудь. Или на ночь запустить в наушники с повтором. – Даён… что делает? Что она делает? – приподнимаясь на локте и прижимая телефон к уху, переспросил Цукаса. – Стрижет ресницы девочкам? – Да. Слушай, я не хочу говорить по телефону, но мне пиздец как нужно кому-то рассказать. Я боюсь за ее детей. Понимаешь, я приехал домой на выходные, и вижу, что там что-то не так… ну, с детьми. С ними вообще все не так, конечно, но я имею в виду, внешне что-то изменилось. Нет, они все такие же милашки, но лица странные. А потом, после обеда, подхожу ближе, чтобы посмотреть внимательнее, и… ресниц нет. У обеих. Эта сука им ресницы отстригла. Ножницами. Представляешь, Цукаса? Ты только представь – она им срезала ресницы. Конечно, они плакали – страшно же, когда ножницами возле глаз клацают. Хорошо еще, веки им не повредила. Сука… сука… я… ты только подумай, они плакали, а она еще и лупила их за это. Блять, я почему-то… ну, подумаешь, ресниц сейчас нет. Спросил у доктора – отрастут, все нормально. Но это же пиздец, да? Это уже пиздец, скажи! – Это не просто пиздец… у них такие красивые ресницы, – усаживаясь на постели, вполголоса сказал Цукаса. – А зачем она это сделала? Она хоть объяснила? – Нет. Она думает: «Мои дети, что хочу, то и делаю». Бешеная дрянь. Я бы врезал, но она женщина все-таки. И еще Чонвон потом… опять трепыхаться начнет. Может, мне их всех убить, чтобы не мучились? Гнилая семья, только вид один. Ничерта внутри нет. И мама… хоть бы она что-то сказала, хоть бы отругала ее за эти ресницы, так нет же – ей тоже похуй. Всем на все похуй. А девочки вот теперь с такими глазами. Ну, то есть, ты меня понимаешь, да? Ресницы – это хрень на самом деле, тем более, если они обратно отрастут. Не хрень это то, что она так сильно их ненавидит. Это как нужно блять хотеть что-то плохое сделать, чтобы аж до этого додуматься. Это же ее дети. Как так можно? Показалось странным, что они – два, в общем-то, свободных и молодых парня – обсуждали сейчас отрезанные детские ресницы. Но Цукаса был настолько удивлен такими новостями, что не мог иначе – он тоже осуждал Даён и волновался за ее детей. Правда, его больше тревожила не ненависть их матери, а то, что этот поступок уже выглядел нездорово. Возможно, доктору Сон нужно было заниматься не девочками, а их матерью? – А за девочками есть кому следить? Няня может их защитить, если Даён захочет сделать что-то похуже? – осторожно спросил Цукаса, которому больше не хотелось ни спать, ни лежать. – Да. Теоретически няня может их защитить. Только вот станет ли связываться? Она не защищает их, когда эта сука их бьет. Это не ее работа, я знаю, ей платят только чтобы она их кормила, купала и переодевала. И вмешиваться, когда родная мать что-то там делает… да, я понимаю. Но блять, вот если подумать хорошо… они еще удивляются, что дети не говорят, да? А как они в таком доме должны говорить? Я тоже не эталон психического здоровья, я ревнивая скотина, которая трахает и терроризирует человека, но у меня и детей нет. И не будет. Эх, пора бы перестать думать о них – это семья Чонвона, пусть он за них боится, но… девочки у меня теперь с тобой связаны в голове. А то, что с тобой – это уже святое. Я уже как больной – когда с ними один остался… короче, спросил: «Скучаете по нему? Я вот очень скучаю». И Рин кивнула мне. Можешь представить? Посмотрела на меня и кивнула. – Соквон засмеялся, и Цукаса подумал, что еще минута, и он заревет пьяными слезами. – Они милые. Я бы для них другую семью нашел, где их любить будут, а не ресницы им резать. – А пацанов бы оставил у Даён? – просто чтобы хоть немного отвлечь его, спросил Цукаса. – Нет. Их бы тоже куда-нибудь отдал. В этой семье детям не место. Нахуй такую семью. – Ага, – согласился Цукаса. – Но пока что ты ничего не можешь сделать. – Спасибо, что напомнил, – ухмыльнулся Соквон. – Умеешь сказать приятное. – А то, – со смехом ответил Цукаса, наклоняясь вперед и прислушиваясь к звукам, доносившимся с первого этажа. – Я поставляюсь в комплекте с паршивым языком, если ты еще не понял. – Зато в поцелуях этот язык самый лучший, – возвращаясь к теме секса, добавил Соквон. – Ну, хватит, ты сейчас там обкончаешься. Завязывай и иди спать. – Цукаса, – как-то тихо позвал его Соквон. – Слышишь меня? – Слышу. И что? – Скажи, что скучаешь. Солги. Просто скажи, пусть это и неправда. Хочу услышать. Что тебе стоит? – Я скучаю, – после недолгой паузы сказал Цукаса. – Иди спать. – И я скучаю. Спи один, пока мы опять не встретимся. Цукаса дал отбой первым, после чего сразу же поднялся с постели и вышел из комнаты. Снизу доносились звуки песни, набравшей популярность в последние месяцы – в Сеуле она звучала почти в каждом такси. Он примерно знал, чем там внизу занимались девочки, и ему это не нравилось. Правда, лишать их веселья тоже не хотелось, тем более, с тех пор, как она покинула агентство, Наоко почти не танцевала. Он спустился по узкой деревянной лестнице вниз, попадая в кухню, из которой можно было пройти в зал. Уже с порога увидел, что его опасения оправдались – девочки танцевали «Gashina», воспользовавшись при этом барной стойкой как столом. Одно из окон зала было открытым – Цукаса всегда оставлял его на случай, если кому-то из соседей что-то понадобится. Это был такой знак – когда все окна были закрыты сомкнутыми жалюзи, это показывало, что дом был абсолютно пуст, и стучаться не было смысла. Оставаясь незамеченным, Цукаса прокрался по стенке и дошел до окна, чтобы опустить жалюзи и сдвинуть тонкие полоски. Сделать это тихо не получилось – все равно пластиковые детали зашуршали, опускаясь, и Наоко сразу же забеспокоилась. – Ниичан, ты почему еще не спишь? Цукаса вздохнул. – Вы бы хоть окно закрыли. С улицы же все видно. Восседавшая на барной стойке Суджон пожала плечами: – Ну и пусть видно. Это вообще на сцене исполняется. – Но сейчас ты не на сцене, – занудно ответил Цукаса, подходя чуть ближе и внимательно вглядываясь в ее лицо. Показалось, что она была пьяна. Впрочем, через минуту он понял, что ему не показалось – на самом деле все трое были пьяны. Цукаса не мог вспомнить, сколько лет было Миран, но Суджон и Наоко уже могли выпивать – после новогодней ночи все счетчики переводились на год вперед, и девятнадцатилетние считались уже двадцатилетними. – Откуда у вас алкоголь? – спросил Цукаса, подходя еще ближе. Наоко прыснула в кулак: – Ниичан, ты прямо как мамочка. Купили в Саппоро. Еще из нашего бара взяли. – Мы заплатим, – как-то неуверенно, наверное, от смущения, добавила Миран. – Да мне не интересны деньги, – смягчаясь от ее растерянного вида, махнул рукой Цукаса. – Просто как бы плохо не стало. Сколько выпили? Наоко вздохнула – начинается. – Ну, бутылку мы купили сами, а потом еще здесь. Чуть-чуть. Миран продолжала объясняться, и она была единственной, на кого появление старшего вообще произвело хоть какой-то эффект. Поэтому Цукаса понял, что Суджон и Наоко уже хорошо опьянели. – Отлично… ну, тогда танцуйте до конца, а потом по кроватям. Подняться наверх хоть сможете? Суджон, которая все еще сидела на стойке в неудобной стартовой позиции для «Gashina», с интересом вскинула голову. – А оппа посмотрит, как мы танцуем? – Оппа проследит, чтобы мы его послушались, так что да, посмотрит, – ворчливо ответила за него Наоко. – Ниичан, иди в самый конец, чтобы Миран не смущалась. Мы тут за парней танцуем. По очереди. – А твоя очередь танцевать за главную уже была? – уходя к дальней стене, полюбопытствовал Цукаса. – Да, Суджон последняя, – мрачно ответила Наоко, которой явно не нравилось, что Цукаса все-таки решил остаться, несмотря на ее намек. Она подвинула к себе телефон, повозила пальцем по экрану, а потом из портативной колонки зазвучала эта самая «Gashina». Все-таки смотреть было интересно – когда танцуют красивые девушки, это всегда притягивает взгляд. Цукаса наблюдал за тем, как даже пьяная и слишком уж расслабленная для этой песни Суджон повторяла движения, имитируя стрельбу и все остальное, и ему было интересно, почему она не сходила со стойки, хотя по плану именно это и было нужно. Он помнил, что в оригинальном танце исполнительница в первой части сходила со стола, а потом возвращалась на него. Может быть, Суджон не сходила, потому что Наоко и Миран не могли ее поддержать – все-таки они были девочками. Впрочем, даже так, в таком упрощенном «сидячем» виде танец выглядел красиво. Цукаса не уточнял, но ему казалось, что Суджон должна была занимать в своей группе позицию вижуала. Он помнил, что каждая группа делилась по позициям. Макнэ – самая младшая. Лидер – мост с начальством. Лидирующий танцор – дэнс-машина. Лидирующий вокалист – сильный голос, самые сложные партии. Центр – привлечение внимания во время выступления. Лицо группы – реклама и промоушен. Гёрл-краш – привлечение женской аудитории. Вижуал – красавица, первое лицо всех фотосессий и участница рейтингов. Суджон была именно такой – бесспорно, очень красивой. На предвзятый братский взгляд Цукасы она не была красивее Наоко, но в ней было что-то привлекавшее и удерживавшее внимание. Плавность движений, правильность лица, природное изящество и идеальные пропорции – красивые, но не слишком длинные ноги, развернутые, но не мужские плечи. Даже сейчас, когда она была пьяна, Суджон умела показывать себя с лучшей стороны и отлично пользовалась своей врожденной чувственностью. Цукаса вспомнил, что она была такой с самого начала – впервые он увидел ее шестнадцатилетней девочкой, когда привез вещи Наоко в общежитие. Уже тогда Суджон больше походила на маленькую женщину, чем на девушку. Это не было вульгарностью или развязностью, и по каким-то причинам не защищало ее, а делало более слабой и уязвимой. Тоже плюс для сцены – мужчины любят таких. Он наблюдал за Наоко и Миран, и видел, что они очень отличались – даже с учетом того, что произошло в апреле прошлого года, Наоко все равно была чистым и невинным ребенком. Невысокая Миран вообще казалась младше своего возраста. Наоко когда-то готовили на позицию центра. Хорошо, что ничего не получилось. Музыка закончилась, и Наоко повернулась к нему. – Всё посмотрел? – Ну, конечно. Вам же тоже интереснее, если зритель есть, – не испытывая никакого стыда за свое упрямство, невозмутимо ответил Цукаса. – Так что вы еще благодарить меня должны. Наоко безнадежно покачала головой – мол, что с ним делать? Цукаса был с ней согласен – делать что-либо было уже поздно. – Иди спать, – нахмурилась она, когда Цукаса так и не тронулся с места. – После вас, – сказал он. – Прослежу, чтобы вы тут «Hush» танцевать не начали. – Тогда ладно, если не уходишь, помоги снять Суджон со стойки, – вздохнула Наоко. – Она не может спуститься сама, Миран не хватает роста, а я, боюсь, не удержу. Цукаса кивнул и направился к ним. Теперь стало понятно, с чего это Суджон так и не сошла со стойки, хотя знала все партии танца. Он подошел вплотную к Суджон, замечая, что Наоко и Миран уже направились к выходу из зала. – Я тяжелая, – предупредила Суджон, обнимая его за шею. – Но могу обнять тебя ногами, если ты не боишься. Цукаса усмехнулся – ее слова звучали как пьяная попытка соблазнения, хорошо еще, она не была серьезна. – Не боюсь. Обними, если тебе так удобнее. Хотя я и так удержу. Все девочки весили не больше пятидесяти – это был стандарт даже для высоких. Больше пятидесяти – уже проблема. С таким весом сложно танцевать и петь одновременно. Суджон крепко сцепила руки за его шеей и прижалась к нему всем телом, Цукаса обхватил ее за талию и потянул на себя, но когда он почти стянул ее со стойки, она подалась назад и задержалась. – А почему окно закрыл? – спросила она, приближая к нему лицо. – Онни! – окликнула ее Миран, которой, видимо, стало совсем неудобно. – Онни, хватит, тебе же завтра стыдно будет! – Потому что недалеко находится курорт, там туристы отдыхают и иногда шастают по окрестностям. Незнакомые люди. Как ты думаешь, что им стоит разбить окно, увидев трех красивых девушек, исполняющих эротические танцы на стойке? – спросил Цукаса, не отстраняясь и не отводя взгляда. – И даже если ты уедешь и все забудешь, Наоко останется здесь жить. Для нее в этом тоже нет ничего хорошего. – Оппа заботливый, не правда ли? – ухмыльнулась Суджон, забрасывая ноги на его талию. – А почему сам не ушел? – Чтобы ты спросила, – чувствуя легкое раздражение от ее непонятных расспросов с сексуальной окраской, ответил Цукаса. – Я и спрашиваю. – Спать не собираешься? – А оппа смущается? Или оппа волнуется? – с деланным любопытством спросила она. – Мне отпустить тебя? – Суджон! На этот раз крикнула уже Наоко. – Только когда встанешь на пол, – сказал Цукаса, перехватывая ее крепче. – На счет три, ладно? Он стянул ее со стойки, но Суджон так и не разжала ноги, повиснув на нем и все еще впиваясь взглядом в его лицо. Цукаса почувствовал, как внутри поднялась волна не то страха, не то растерянности – он действительно не знал, что теперь делать. – Не боишься меня? – спросила Суджон, заглядывая ему в глаза и словно желая поиграть. – Оппа смелый, да? – Донсэн-а, ты тоже смелая, – ответил Цукаса. – Ноги разожми, а то выглядит так, будто тебе хочется вовсе не спать. – А я и не говорила, что мне спать хочется. Ты нас прогнал. Перевозбудился? Цукаса поджал губы всего на секунду, а потом выдохнул, подхватывая ее под бедрами. Почему-то ему не хватало смелости спустить ее внаглую – просто расцепить ноги и грохнуть на пол. В Суджон было что-то затаенное – не возбуждение и не игривость, а какое-то пока еще неопределенное ожидание. – Думаешь, у меня встанет на пьяную девочку намного младше меня? – спросил Цукаса, уже не выбирая сдержанные выражения. – Не намного. Сколько тебе? Двадцать восемь с нового года? А мне двадцать. Это нормально, даже если тебе сорок семь. Это нормально… нормально, господи, это нормально! Оппа… оппа… Даже если тебе пятьдесят, это нормально. Суджон разжала ноги и встала на пол, не отпуская его и прижимаясь лицом к его шее. Из нее словно вынули стержень, и Цукаса понимал, что эта расслабленность не была полностью эффектом опьянения – в ней самой что-то надломилось. – Оппа, как Наоко повезло иметь такого брата. Ты пришел с ней тогда, все забрал, подписал отказ как ее опекун. Денег принес, ничего не сказал. Эта тварь тебя видела, эта скотина… он тебя видел. Видел, понимаешь? Что у Наоко кто-то есть, что за ней мужчина стоит. Кто-то сильный. Наоко не одна, у нее семья есть. А мне и вернуться некуда… соседи скажут – напрыгалась, намучилась, вернулась, так и надо ей. За меня слишком много заплатили, я не могу сейчас все бросить… я не могу, я не должна… чтобы деньги даром пропали… это же так тяжело… мама копила… – Суджон всхлипнула, прижимаясь к нему теснее. – Он пришел на мой дебют. Сказал, что я должна… должна сделать это… а у меня просто не получилось бы, там же танец такой, как я… если таз будет болеть или внутри… я не смогу, там почти шпагат, и шортики узкие… Меня уже одели, костюм сложный… ткань дорогая. И все видно, сшито же на заказ… он сказал… господи, сказал… что ему и в рот нормально, что… теперь это вкус моего дебюта, оппа. Этот отвратительный вкус моего дебюта, я его теперь никогда не забуду. Цукаса сжал ее крепче, понимая, что сейчас было слишком опасно ее отпускать. Краем глаза он поймал суетливое движение – Наоко утаскивала мало что понимавшую Миран, оставляя его и Суджон наедине. – Танцевала на автомате, сама не знаю, как все сделала. Мне казалось, все знают, что меня в рот поимели за десять минут до выхода. И во рту этот вкус, я никак не могу его забыть, он до сих пор не уходит. У меня… трещина на губе была… на нижней. Когда замазывали перед сценой, было больно. Когда пела… господи, как забыть? Как забыть это, скажи мне? Я думала… думала, все вы такие, всем только одного надо. Но мы здесь уже так долго, а ты ни разу… – Суджон подняла заплаканные глаза. Она была ниже Цукасы всего на пару сантиметров даже без каблуков. – Поцелуй меня, оппа. Поцелуй меня, помоги мне. Больше ничего не надо. Я хочу стереть это. Ты ведь не брезгуешь? «Все будут брезговать меня, когда узнают», – эти слова произнесла Наоко, когда Цукаса говорил с ней на следующее утро после того, как она вернулась в квартиру вся в слезах. – Нет, откуда такие мысли, – улыбаясь, сказал он. – Но тебе это не нужно. Ты и без моих поцелуев чиста. – Эту мразь никогда не накажут. Так и будет девочек трахать – каких выберет, кто понравится. Тварь, кто его только… и держат же, потому что… хореограф хороший. Я ушла, потому что совсем жить не давал, почти каждую неделю… боже, я же никому не рассказывала, я же клялась, что молчать буду! Но я не могу, я с ума сойду, если не скажу! Он просто… он бы и Наоко трахнул, только она же иностранка, он все проблем боялся. А меня с пятнадцати лет… я думала, все закончилось, но… Цукаса слегка погладил ее по спине одной рукой. Ему очень хотелось, чтобы ей стало легче, но вряд ли эти воспоминания могли когда-то потускнеть. Еще больше ему хотелось добраться до этого человека прямо сейчас и убить его – убить медленно и мучительно, выбрав какой-нибудь унизительный способ. Обязательно так, чтобы понимал, за что ему достается. Или даже не убить, а сделать инвалидом. Чтобы мучился всю оставшуюся жизнь. От этого желания внутри поднималась жесткая неуемная дрожь, от него холодели ладони, и темнело в глазах. – Поцелуй меня, оппа, – снова попросила Суджон. – Это ничего не значит, я не буду больше ничего просить. Только… Он положил ладонь на ее затылок и коснулся лбом ее лба. – Это ничего не будет значить, – предупредил ее он. – Я занят, у меня кое-кто есть. Суджон торопливо закивала, шмыгая носом и выглядя при этом совсем не сексуально. Цукаса коснулся губами ее влажных и нежных губ, думая, что это был первый раз за последние несколько лет, когда он сам проявлял инициативу в поцелуе. Суджон ответила сразу же, прихватывая его нижнюю губу, втягивая и слегка прикусывая. Ее теплое дыхание скользнуло по его лицу, и Цукаса вдохнул, целуя ее в ответ, а потом отпуская. – Кое-кому повезло, – улыбаясь, сказала Суджон. – Хотя… ты мне нравишься, но встречаться с тобой я бы не стала. – Мне полегчало, – улыбнулся он, совсем отходя от нее. – Надеюсь, тебе тоже. Он отвел ее в спальню для гостей, где сегодня спала Наоко – они спали в ней парами попеременно. Кто-то один спал в комнате Наоко, а двое других в гостевой. Цукаса не видел смысла в этой путанице, но если им было так веселее, он не собирался вмешиваться. Когда он вернулся в комнату, телефон мигал сообщениями – сразу двумя. «Слышал, ты, наконец, здесь. Могу я зайти? Акира». «Спи один, пока мы не встретимся снова». Цукаса положил телефон на тумбочку рядом с кроватью и улегся, отворачиваясь к стене. Захотелось накрыться с головой.