Сафлор

Праздничные дни прошли как одно большое недоразумение – Соквон прожил в родительском доме почти неделю, выезжая только в офис. Суть таких мероприятий заключалась в ужинах, которые в это время почему-то возобновились, хотя с тех пор, как мать семейства перестала есть после шести часов вечера, отец и Пёнхи тоже сели на эту своеобразную диету. Однако в новогодние праздники уклад семьи Ю несколько менялся – Чонвон и его семья тоже приходили в главный дом, Кансок и Соквон приезжали из своих квартир, и начинались странные каникулы, длившиеся чуть меньше десяти дней. За это время Соквон успевал очень сильно устать от своих родных, что неизбежно напоминало о временах, когда он взрослел. Тогда он также мог приезжать домой только изредка, и за время разлуки успевал даже соскучиться, но, оказавшись в семье, уже через пару дней начинал тосковать по своей «свободной» жизни. На этот раз он работал, завершая новогодний сезон и прощаясь с последними днями уходившего года – это время было самым сложным. Те, кто не успел купить билеты к родным или получал неожиданные премии на работе, обращались в агентства, желая приобрести горящие туры на ближайшее время. Соквона всегда удивляло, что даже при том, что все люди прекрасно знали, когда наступали праздники, огромное число клиентов все равно откладывало заказ тура или билета до последнего. На что они надеялись? Билеты неизбежно дорожали, и чтобы компенсировать эту разницу, операторам приходилось предоставлять скидки на другие услуги. Новогодний ажиотаж нарастал к двадцать пятому, после чего взлетал до почти панического состояния, и к ночи тридцать первого все заканчивалось. Соквон тратил слишком много сил на решение организационных вопросов, но все равно не успевал справиться со всем одновременно. Дело усложнялось еще и тем, что между ним и Чонвоном так некстати началась холодная война, которая не выражалась в каких-то крупных и заметных поступках, но ощущалась словно исподволь. Чонвон неохотно обсуждал с ним рабочие вопросы, не сразу отвечал на звонки и тратил драгоценное время. Соквон понимал, что к мелкому пакостничеству ни один из его братьев склонностей не имел, и эти раздражавшие его задержки и паузы объяснялись простым нежеланием общаться, но негатив все равно накапливался внутри и норовил прорваться как-нибудь в неподходящий момент. По вечерам отдохнуть не удавалось – он возвращался домой как раз к ужину, где ему приходилось сидеть за одним столом со странно молчаливыми родителями, искусственно «нормальной» Даён, откровенно холодившим пространство Чонвоном и насмешливо-понимающим Кансоком, уже успевшим вкурить, что за дела происходили между его братьями. Кансок мало говорил с ними, все больше занимался своими делами, но когда случалось что-то серьезное, он обязательно умудрялся обо всем узнать. Соквон не сомневался, что как и Чонвон, Кансок уже понял, кем ему приходился Цукаса. О том, что Соквон предпочитает парней, его братья узнали, пока он учился в университете – это был практически единственный раз, когда они застали его врасплох. Тогда все получилось глупо и дико – звонок по видеосвязи поднял его с постели, в которой помимо него был еще один парень. Кевин, с которым Соквон тогда «встречался», так и не проснулся, зато Чонвон и Кансок отлично его разглядели – по крайней мере, им хватило, чтобы понять, что человек, спавший на другой подушке, не был девушкой. После этого Соквон стал тщательнее шифроваться и отвечать на звонки только, находясь на балконе, где был хороший сигнал, но при этом не наблюдалось ничего и никого лишнего. С Кевином они спали почти весь третий курс университета – с ним было удобнее, потому что он ничего не требовал и не спрашивал. Кевин изредка встречался с девушками, но все равно возвращался к Соквону. Возможно, потому что ему не хотелось, чтобы другие узнали о его гомосексуальных развлечениях. Насколько Соквон успел понять за годы жизни за границей, у американцев и европейцев было почти что принято обсуждать своих партнеров по постели. Став старше и начав проводить все время в Корее, он заметил, что и азиаты также любили похвастаться своими похождениями, обсуждая женщин. В этом плане мужчины не сильно отличались друг от друга – им нравилось рассказывать, кто куда дает, кто как отсасывает, и кто за сколько может кончить. Эти грязные разговоры ходили по мессенджерам, курительным комнатам, барам и кабинетам. Наверное, Кевин выбрал Соквона, поскольку тот совсем не говорил о сексе и даже в пьяном состоянии никогда не называл тех, с кем спал. Соквон выбрал Кевина, потому что тогда он был его «типом». Невысокий, но хорошо развитый физически, светловолосый и кареглазый, с красивой линией нижней губы и точеным подбородком. А еще Кевин не любил говорить о прошлом или семье, но зато любил трахаться много и долго – как раз хватало недели на две. Ровно столько проходило между их встречами. Пока все это дело продолжалось, Соквон и не думал, что как-то привязался к Кевину – тот учился на курс старше и находился в совсем другом корпусе, Соквон даже точно не знал, какая у него была специальность. Они не пересекались в студенческом городке, да и познакомились только на вечеринке в стиле «ночь открытых дверей, квартира безразмерная, на качество выпивки не жаловаться». Однако уже в конце учебного года, когда Кевин неожиданно заболел, Соквон понял, что кое-какая связь между ними образовалась. Беспокоясь о Кевине, он несколько раз навещал его в больнице, беседовал с врачами и покупал лекарства. У Кевина были родители и даже при деньгах, но Соквону просто хотелось что-то для него сделать. Как оказалось, секс сближал не только тела. Вспоминая о Кевине, Соквон не мог не отметить Камитани Акиру – человека, с которым Цукаса встречался год и восемь месяцев. Об этом он узнал еще в мае, когда возможность читать о Цукасе превратилась для него в альтернативу прикосновениям и прямому контакту – не будучи в состоянии получить живого Цукасу, он начал узнавать о нем все, что смог достать. А достать удалось немало, но чаще всего информация была не совсем полезной, поскольку последние годы Цукаса прожил изолированно и не заводил ни с кем серьезных связей – ни дружеских, ни романтических. Никаких. С одной стороны это радовало – не нужно было отрывать его от другого мужчины или женщины, поскольку это было бы совсем уж сложно и неприятно. С другой стороны такая необщительность настораживала. Соквон понял, что даже во времена бурной университетской юности Цукаса редко спал подолгу с одним и тем же человеком, предпочитая необременительные отношения или вообще случайный секс. Такая беспорядочность никак не объяснялась, но в ней было что-то родственное с тем, что происходило потом – Цукаса, хотя и контактировал с другими, все равно не подпускал к своей жизни никого, кроме тех, кого знал с самого детства. Чрезмерная свобода и подчеркнутая замкнутость имели один и тот же корень – нежелание иметь что-то личное с другими. Между этими периодами был только один странный отрезок времени – те месяцы, что Цукаса провел с Камитани. Означало ли это, что Цукаса выделил его для себя и полюбил настолько, что не сумел отказаться от своего упрямого одиночества? Соквон пытался понять, что стояло за этими необычно долгими отношениями, но не мог через время и расстояние прикоснуться к этой тайне. Еще летом, от нечего делать, он оплатил услуги одной детективной конторки в Токио, промышлявшей не совсем легальными делами. Она работала под крылом охранной компании среднего звена и не привлекала лишнего внимания, но от знакомых из клана Соквон знал, что к этим ребятам можно было обратиться с какой-нибудь особой просьбой, если средства, которыми они пользовались, не вызывали неприязни. В то время он уже привез Цукасу в Сеул – это были счастливые дни, когда он мог почти в любое время приходить в квартиру и делать, что ему хотелось. Конечно, на деле получалось иначе, но все-таки Соквона приятно грела мысль, что Цукаса находился в пределах досягаемости, и деться ему было некуда. Через некоторое время после обращения и оплаты услуг Соквон получил пароли от нескольких почтовых ящиков Камитани, а также доступ к его компьютеру и закрытым записям блога. Он не поленился пролистать все ящики до конца, самолично перелопатив сотни и сотни писем. Не испытывая совершенно никакого стыда, Соквон прочел все письма, сохранившиеся со времени, когда Камитани еще имел отношения с Цукасой. В одном из ящиков даже обнаружилась отдельная папка, в которой этот человек хранил послания, видимо, имевшие для него особое значение – все эти письма были присланы Цукасой. Камитани до сих пор хранил их, хотя ящик не был заброшенным – он явно помнил о том, кого потерял. Письма на самом деле были не слишком информативными, но кое-что из них удалось выудить – например даты визитов к семьям друг друга, трехдневные каникулы летом, проведенные в Ниигате, и даже воспоминания о походах в театр и кино. Уже тогда, ощущая разъедавшую его внутри ревность к этому прошлому, Соквон понял, что в его моральном облике и эмоциональной основе произошли серьезные изменения – разумеется, не в лучшую сторону. Ему хотелось стереть Камитани из жизни Цукасы, удалить все эти воспоминания, которые, несомненно, оставались не только в печатном виде в одном из ящиков, но и в головах обоих. Он вспоминал, чем занимался примерно в это же время и понимал, что был еще слишком мал – тогда он был еще ребенком, и даже если бы увидел Цукасу где-то на улице, не обратил бы на него внимания. Даже в прошлом не было никакой возможности вмешаться и что-либо изменить, но его все равно мучила нестерпимая боль от осознания, что когда-то Цукаса был счастлив с другим – счастлив по-настоящему. Хуже было от осознания того, что Камитани был для Цукасы единственным – как тогда, так и сейчас. Никто не приблизился к Камитани настолько, чтобы удостоиться хотя бы пары свиданий подряд. Что такого Цукаса нашел в нем, почему позволил себе завести эти долгие отношения? Справившись с письмами, касавшимися Цукасы, Соквон принялся за те, что не имели к нему отношения – просто, чтобы понять, что за человеком был этот Камитани Акира. Соквон потратил неразумно много времени на чужую жизнь, но не чувствовал ни вины, ни страха – ему казалось, что он имел на это право. Точно так же, уже зимой, когда Цукаса отправился в Японию, он вновь обратился к уже знакомым специалистам, оплатив еще и взлом номера в мессенджерах. Ему хотелось узнать, сделает ли Камитани какую-нибудь глупость, попробует ли связаться с Цукасой или поедет сразу же к нему домой. Сообщения стали приходить только после нового года. Соквон заходил в профиль с компьютера и видел, что Камитани начал настоящую бомбардировку. Правда, никакого ответа от Цукасы не последовало – ни на первое, ни на тридцать шестое сообщение. Он даже не пытался остановить себя, хотя и понял, что сорвался в те же дебри, что и Чонвон, который продолжал искать Цукасу везде и всюду. Наблюдая за старшим братом, Соквон думал, что не хотел бы опуститься до такого идиотизма, но тоненький голосок внутри посмеивался и твердил, что он уже стал таким же. На выходных после новогодней ночи Чонвон отправил жену и детей в свой дом, а сам задержался в родительском. Стоя на террасе в свете дворового фонаря, он дождался, когда Соквон присоединился к нему, а после сказал: – Я не верю, что Мидзуки Цукаса уехал из Кореи. Я не верю, что ты его отпустил. Зная себя и зная, что ты очень похож на меня, я могу сказать, что ты слишком хорошо чувствуешь себя для человека, утратившего смысл жизни. – В таком случае, разыскивая его, чтобы убить где-нибудь в подвале, а потом закопать на заднем дворе своего дома, ты осознанно идешь еще и на братоубийство? – спросил Соквон, подходя ближе и становясь у самых перил. – Да, иду. Потому что могу. – Я не говорил тебе, что Цукаса уехал. Ты сам так решил. И ты ведь понимаешь, что я не могу допустить, чтобы ты влезал в мои личные дела? Чонвон вздохнул и улыбнулся – легко и почти беззаботно. – Соквон-и, ты слишком чувствителен. Именно эта эмоциональность делает тебя жестоким, я понимаю. Она делает тебя опасным для нас, потому что, поддаваясь своим порывам, ты можешь натворить страшных дел. Но она и сдерживает тебя. Ты никогда не причинишь вреда Даён или детям, и тебе нечем мне пригрозить по-настоящему. Ты с радостью плюешь на законы морали, запреты родителей и свод конституции, потому что эти рамки установлены не тобой. Но внутри тебя есть твой собственный закон, который ты не сможешь преступить никогда. Даён и дети под защитой твоего собственного закона. И даже сейчас, когда я ткнул тебя носом в этот факт, ты не сможешь ничего изменить. Было противно это признавать, но Чонвон понимал все правильно. Соквон не собирался намеренно и наперекор своей натуре ломать жизнь Даён или делать что-то своим племянникам, но ему очень хотелось доказать Чонвону, что он не настолько беспомощен. Это желание пока что оставалось неисполнимым, поскольку никакой возможности для действий Соквон не видел. Он никогда не был по-особенному близок с братьями, но раньше думал, что это отчуждение объяснялось просто недостатком проведенного вместе времени. Сейчас он понимал, что у них никогда не было шанса стать даже хотя бы приятелями, не то, что настоящими братьями. Прошла еще пара недель, прежде чем активность Чонвона снизилась. Соквон следил за движениями брата через людей и бизнес, и понимал, что бесплодные поиски утомили старшего. Чонвон особо не стеснялся и не прятался – ездил то в Пусан, то в Тэгу, срывался в Сувон или еще куда-нибудь, формально прикрываясь рабочими делами, но Соквон отлично понимал, с чем были связаны эти поездки. Он и сам точно не знал, сколько агентств по недвижимости, хостелов и отелей управлялось Чонвоном, но, используя свои собственные связи, Соквон видел, как в некоторых частях Сеула устраивались проверки. Владельцы отелей готовили документы и не принимали новых постояльцев, тщательнее проверяли списки и часто присылали дополнительные вопросы по некоторым клиентам, проявляя особое внимание к японцам. Соквон не сомневался, что Чонвон следил и за ним, и как-то защититься от этого было нельзя – они управляли слишком большим числом сотрудников и не могли контролировать потоки увольняющихся и поступающих на работу. Среди новых работников или тех, кто уже был устроен давно, вполне могли оказаться люди, передававшие данные Чонвону. В некотором роде вся эта возня была просто глупой. Чонвон даже специально проверил старую квартиру, которую до этого Соквон снимал для Цукасы – он сделал это дважды, еще в декабре прошедшего года и пятнадцатого января наступившего. Повторная проверка уже говорила о том, что Чонвон исчерпал свои поисковые ресурсы, и это обнадеживало. Соквон понимал, что Чонвон не правил всем Сеулом, и потому у него не было вопросов касательно того, как Цукаса будет жить после возвращения. Цукаса был затворником и фрилансером, ездил на общественном транспорте и не заводил дружбы с соседями – он и сам обеспечивал собственную безопасность. Правда, Соквон все равно подумывал приставить к нему Донхо – шофера-телохранителя из старого штата, которого нанял еще в первые месяцы работы в Корее. Донхо все равно уже видел Цукасу, к тому же, любил ходить в штатском и умел хорошо сливаться с толпой. Можно было бы поселить Донхо в соседней квартире, чтобы ему было проще охранять Цукасу. Однако все эти вопросы еще рассматривались, потому что Соквону не хотелось светить перед кем-то свою личную жизнь. После двадцатого, как он и предполагал, Чонвон успокоился. Как раз через пару дней в «Plane 1st» стартовал набор новых трейни, куда он без сомнений отправил Тео, успешно прошедшего первый этап прослушиваний. Таких прослушиваний должно было быть еще пять, на каждом из них желающие постепенно отсеивались, после чего должно было остаться пять или шесть – для одного поколения этого было достаточно. В процессе обучения еще несколько могли уйти, после чего агентство собирало группу из семи или восьми представителей – насколько он понял, руководители старались сделать так, чтобы в дебютирующей группе были трейни из двух или даже трех поколений. Оставшихся стажеров или рассылали в другие агентства или выбрасывали во всякие шоу на выживание. Или просто отсылали домой. Соквон не сомневался, что Тео будет принят – он советовался с его учителями, а за неделю до первого тура отправил его на полное медицинское обследование, чтобы выяснить, был ли он физически готов к перегрузкам. Конечно, это было поздновато, но Соквон просто замотался и забыл об этом, а Фредди не собирался ни с чем подобным ему помогать, поскольку изначально был против этой идеи. С первого этапа Тео явился довольным, поскольку прошел легко. Дальше должно было стать сложнее. Дела постепенно пришли в порядок, и Соквон решил, что мог привезти Цукасу домой. Он соскучился почти до слез, и даже застелил постель простынями, привезенными из той квартиры, где Цукаса прожил лето и осень. Освобождая квартиру, он вообще привез много чего – книги, предметы личной гигиены, полотенца, часы для прикроватного столика и оставшуюся одежду. Все это дожидалось в его собственной квартире-студии, где по его планам Цукаса должен был пожить некоторое время. Двадцать пятого он отправился в Саппоро прямым рейсом, не предупредив Цукасу – хотелось увидеть его реакцию, да и вообще посмотреть, чем он там занимался. Соквон не стал задерживаться в аэропорту и сразу же поехал по уже знакомому адресу. До дома Цукасы он добрался только вечером и решил уточнить, где ему можно было остановиться. Он просто пошутил, когда спросил, не сдавались ли комнаты – дом был слишком мал, чтобы Цукаса или его мать могли оставлять еще и постояльцев. Однако Мидзуки-сан почему-то оставила его на ночь. Едва Соквон увидел Цукасу, протиравшего тарелки за стойкой, он почувствовал просто бешеное желание вытащить его оттуда, посадить в машину и увезти подальше. Соквона и прежде злило осознание того, что Цукаса обслуживал людей в магазине. В его понимании работа в кафе мало чем отличалась от работы в консультанта. Цукаса просто улыбнулся ему, и, поскольку посетителей было мало, да и те, что явились, уже сидели за столиками, он без проблем поднялся на второй этаж, чтобы показать комнату. Соквон только и успел, что схватить его и поцеловать – правда, Цукаса довольно быстро отстранился, предупредив, что работать с опухшими губами не собирался. Его волосы отросли – в Сеуле он стригся каждые две недели, а здесь, видимо, решил не заморачиваться. С такими волосами он тоже выглядел неплохо. После мучительной и долгой ночи, когда Соквон лежал в постели, привалившись к стене, за которой была комната Цукасы, он поднялся невыспавшимся и сердитым. Он думал только о том, что оставалось совсем чуть-чуть – потерпеть до вечера, а там уже их ждали билеты и аэропорт. Они должны были вылететь последним рейсом в Сеул, чтобы нигде не мелькать понапрасну. Но явившийся в кафе Камитани все испортил. Соквон видел его на фотографиях и поэтому узнал сразу. Для Камитани сам он оставался простым незнакомцем. В жизни – в реальности, когда можно было рассмотреть хорошенько и со всех углов – Камитани был красивым. Неброский, но основательный – все в нем было надежным и крепким на вид. Он был чуть ниже Цукасы, значительно смуглее и немного шире в плечах, так что на первый взгляд казался даже непропорциональным. Соквон по привычке осмотрел его почти по частям, отмечая короткие и кривоватые в голенях ноги, крупные ладони с неожиданно ровными и красивыми пальцами, и даже на вид внушительную шею – наверняка этот Камитани был весьма силен. Судя по его неторопливым и уверенным движениям, в которых не было ни суеты, ни волнения, Камитани и сам отлично осознавал свою силу. Цукаса, хоть и был выше ростом, по сравнению с ним казался почти по-женски изящным, несмотря на то, что сам по себе не был слабым или тоненьким. Соквон остался за стойкой, чтобы послушать, о чем пойдет речь. Он не прятался, и видимо, именно поэтому Камитани не обратил на него внимания. Все верно – к этому моменту Камитани отправил уже сорок сообщений. Цукаса не ответил ни на одно. – Слушай, откуда у тебя вообще мой номер? – спросил он, после того, как Камитани сообщил, что уже сорок раз пытался дописаться до него. – Твоя мама дала. Она меня помнит. – Если я не ответил ни разу, ты должен был понять. – Уже много лет прошло. Я извинялся без конца тогда, и могу повторить еще раз или… сколько захочешь. Почему ты ничего не слушаешь? – Найди кого-нибудь другого, не вынуждай меня делать тебе больно. Я уже тогда сказал, что не поставлю отношения с тобой выше родственных. – Но я ничего не прошу! Этого недостаточно, ты хочешь еще меньше? Ты уезжал с Наоко в Сеул, и я даже думал, что это лучше, но потом меня так скрутило, что я даже хотел поехать к тебе. Цукаса положил ладонь на столешницу и наклонился вперед, тихо, но отчетливо проговаривая слова: – Ты не мог выбрать более неподходящего времени для визита. Тебе лучше уйти. – Тогда выслушай меня. Я пробовал много раз с другими, и ты, наверное, тоже. Ничего не выходит. В последнее время я уже перестал стараться. Так, как с тобой, не будет ни с кем другим. Я знаю, ты изменился, как и я – слишком много времени прошло. Но если нам хватит смелости, мы могли бы начать заново. Соквон видел, как напрягся Цукаса – видел в нем что-то спрятанное, затаенное, но сильное. Это и резануло больнее всего. С Сону Цукаса просто нянчился, это было видно невооруженным глазом, и даже с того неудобного положения, когда Соквон наблюдал за ними со спины. Со стороны Сону было какое-то любопытство, смешанное с детским «хочу, хочу, хочу». С доктором Сон был общий интерес, подкреплявшийся уважением – на том снимке, что прислал ему Чонвон, Цукаса выглядел заинтересованно и внимательно ее слушал. Все не то. С Камитани было то самое. Чувства. Соквон видел, что Камитани мог предложить Цукасе многое – он не только знал это по рабочей переписке, которую бессовестно взломал и прочел чуть меньше месяца назад, он еще и наблюдал это в самом Камитани. У него были чувства – настоящие, искренние и, что самое главное, старые, успевшие пережить несколько лет. Соквон все еще не мог сказать, что знал Цукасу, но, насколько ему было известно, Цукаса не бросался на дешевые и ненадежные вещи, он всегда предпочитал что-то, имевшее подлинную ценность. И у Камитани оно было. Прошлое. Совместные воспоминания, доброе имя в глазах у Мидзуки-сан – у матери, к мнению которой Цукаса, несомненно, прислушивался. Настоящее – неостывшая любовь, не исчезнувшая даже спустя столько лет и вытеснившая из жизни других партнеров, о существовании которых Соквон тоже узнал из переписки. Насчет будущего у Соквона имелись сомнения – все зависело от Цукасы. Тогда-то он и сорвался. Ему не хотелось, чтобы Цукаса делал этот выбор. Соквона отупляла собственная боль, подкрепляемая страхом и чувством безысходности. Камитани не мог отобрать у него Цукасу, он просто не имел на это права. Так что в результате Соквон привез Цукасу в свою квартиру и изменил планы – еще в аэропорту Канку, в Кансае, он подумал, что мог просто запереть Цукасу на некоторое время. Дать себе и ему небольшую передышку и несколько дней на размышления. Так что все вещи были спешно собраны и вытащены из квартиры в подъезд прямо так – несложенными и неупакованными. Соквон оставил в бельевой корзине только старое постельное, которое домработница не успела постирать перед его отлетом. Это было просто, но эффективно – не оставить в доме никаких средств связи и одежды. Потом, оттащив свернутые в ком вещи к лифту, он услышал, как Цукаса дергал и шевелил дверную ручку, скребся за дверью. Ему даже казалось, что он слышал его неровное дыхание. Цукаса провозился у двери с минуту, а потом ушел в квартиру – видимо, решил поискать ключи или телефон. Соквон получил возможность пошуршать, втискивая одежду и прочую мелочь в большую спортивную сумку. Ее и еще два чемодана он приволок к своей машине на внутренней парковке, откуда сразу же позвонил консьержу, предупредив, чтобы он никого не впускал. Он не ждал гостей и не желал, чтобы кто-то поднимался в его квартиру. Домработница также получила указания не являться в ближайшую неделю. Уже в дороге Соквон припомнил, что на полках имелось несколько стаканов с лапшой-кальгуксу, а в холодильнике лежала целая упаковка жареного риса из магазина. Неготовых продуктов у него не было, но зато был удон в пачке и еще в морозильнике лежали креветки и что-то из морепродуктов, он уже не помнил точно, что именно. Этого Цукасе должно было хватить дня на три, а потом Соквон думал привезти еще еды. Не имея возможности пока что жить в своей квартире, он довольно быстро подыскал себе другое жилье. Следующие три дня он провел в постоянной работе, которой, словно в пику ему, стало гораздо меньше – к Лунному новому году корейцы предпочитали не дергаться из своих домов, а зарубежные туристы не воспринимали этот праздник близко к сердцу. Подумав, что у Цукасы уже должна была закончиться еда, на четвертый день Соквон купил еще лапши и всего остального, и поехал домой. Подниматься почему-то не хотелось. Он знал, что внутри его ждал Цукаса – разумеется, обозленный и уставший от жизни взаперти. Одно дело не выходить никуда по своей воле, и другое – оказаться под арестом. Соквон даже готовился к драке или чему-то вроде – учитывая, что Цукаса уже однажды сорвался, ожидать можно было чего угодно. Уморить Цукасу голодом он не мог, и потому, преодолевая нежелание, поднялся на этаж и, не задерживаясь, сразу же открыл дверь. Может быть, ему повезло, а может, и нет – Цукаса был в душе и ничего не слышал. Соквон не стал возиться долго, и, воспользовавшись этой возможностью, оставил пакет с едой прямо у порога, а потом просто смылся. В такое совпадение верилось с трудом – он зашел и вышел, так и не встретившись с Цукасой в однокомнатной квартире. На следующий день он думал об этом в перерыве и ломал голову над дальнейшими планами. Держать Цукасу там постоянно было нельзя – наверняка по вечерам в окнах горел свет, и было видно, что в квартире кто-то жил, в то время как Соквон уезжал ночевать в другое место. Он был как раз на балконе, когда к нему вышел Фредди, принесший новости о втором этапе прослушивания. – Тео держится молодцом. Прошел, – сообщил Фредди, вставая рядом. – Хорошо. Когда следующий этап? – Через пять дней. Думаю, к концу февраля он уже будет принят, если не простудится или не сделает еще чего-нибудь. Я видел записи – он в хорошей форме. На этом туре прослушивали уже с танцами, и те, кто в первый раз показали себя как отличные вокалисты, далеко не всем составом прошли дальше. У многих не хватает сил для хореографии. Тео крепкий, и легкие у него объемные. В общем, я немного расслабился. – Тогда будем ждать конца прослушиваний. – Цукаса уже в Корее? – Что? Вопрос был задан так неожиданно, что Соквон не сразу понял, о чем речь. – Я спрашиваю, где Цукаса, – рассмеялся Фредди. – Ты его под замок запер или вообще в подвале каком-то держишь? Соквону захотелось сказать правду, но делать Фредди соучастником было просто подло. – Он в Корее, да, – уклончиво ответил он. – Осторожнее, – отходя к двери, сказал Фредди. – Не делай с ним ничего незаконного. Ты на нем помешался, с этим ничего не поделать, но не переходи черту. Соквон вздохнул. Он не знал точно, где проходила эта самая черта, но она уже давно была пересечена. * Простыня превратилась в одежду, а книги – в средство спасения. Цукаса ходил по квартире как псих-одиночка и даже не делал никаких попыток сбежать. Действительно, куда он мог уйти совершенно голым? Соквон не оставил даже трусов, не говоря уже о чем-нибудь нормальном. Никакой связи с внешним миром. Цукаса мог бы постучать в стену и попросить помощи у соседей, но он все еще чувствовал себя не настолько плохо, чтобы унижаться и выставляться перед незнакомыми людьми раздетым и беспомощным. Соквон наверняка учел и это – эту тупую замкнутость, не позволявшую Цукасе звать на помощь или вообще поднимать шум. Вообще, особых причин для беспокойства не было – Цукаса со своей стороны знал, что Соквон не мог запереть его надолго или оставить умирать с голоду. Он не боялся за свою жизнь, его мучили совсем другие чувства и мысли. Его практически душила злость, из-за которой он не мог спокойно спать или на что-то отвлечься. В квартире не было даже телевизора, хотя, если бы он даже и был, Цукаса наверняка сломал бы его в приступе бешенства. Он и без того едва не расколотил спальню-коробку, когда ложился спать в первый день. Теперь одна из сдвижных ширм была надтреснутой и не закрывалась до конца. Злость, которая взорвалась оглушительным фейерверком сразу после прочтения записки, никуда не делась – она просто уселась внутри и теперь тлела опасным огоньком. Цукаса как-то легко поверил в то, что Соквон был достаточно сумасшедшим и эгоистичным, чтобы сотворить такое – запереть его в квартире. Это и злило – что он почти привык к этому мудачеству. Чтобы занять себя хоть чем-то, он убирался по два раза в день, стирал постельное белье вручную и много рисовал – Соквон зачем-то привез из его квартиры листы и карандаши, которые Цукаса там оставил еще до отлета в Японию. Спать Цукаса не мог, есть ему особо не хотелось – он буквально заставлял себя готовить лапшу и съедать хоть что-то. Так что к моменту, когда Соквон как-то угадал правильный момент и принес пакет с едой, у него еще оставалось кое-что в холодильнике. Гораздо больше его расстраивало то, что он не успел вылезти из душа вовремя и упустил возможность схватить этого гада. Значит, секс теперь не был приоритетным? Когда-то, еще после «инцидента» с Сону, Соквон предупредил Цукасу, что секса стало недостаточно. Теперь он – осознанно или нет – доказывал верность своих слов. Несмотря на то, что Цукаса уже долгое время находился в Сеуле и даже в его квартире, он не спешил приходить. Так что секса у них не было больше месяца, и кажется, Соквона это беспокоило гораздо меньше, чем… чем что? Цукаса думал об этом и о многом другом постоянно. Теперь у него было достаточно времени, чтобы вытащить из памяти каждый эпизод и изучить его со всех возможных ракурсов. На пятый день «заключения» в дверь постучались. Цукаса подошел не сразу – было очевидно, что человек за дверью не был Соквоном, а никого другого он не ждал. Однако стук повторялся раз за разом, и Цукаса, наконец, откликнулся. – Прошу прощения, Мидзуки-сан, вы меня не знаете, – после краткого приветствия начал голос. – Я Фредерик Пейдж, главный менеджер Ю Соквона. Об этом разговоре не должен знать никто. Я буду благодарен, если вы никому не расскажете. Соседей сейчас нет, обе квартиры на этой площадке пусты, вы можете ответить, если вам есть, что сказать. – Извините, но сказать мне нечего, – честно ответил Цукаса. – Зачем вы пришли? Вас прислал Соквон? Послышался смешок, после которого Пейдж ответил: – Нет, это личная инициатива. Соквон, скорее всего, убьет меня, когда узнает. Если узнает. – Если это случится, то не по моей вине, – сразу же заверил его Цукаса. – Отлично, вы меня поняли. В окнах по ночам зажигается свет, я видел это позавчера и вчера, когда специально приезжал к дому, однако Соквон отвечает на телефонные звонки в другой квартире. Я единственный, кому известно о том, что вы все-таки в Корее, так что… позволил себе предположить, что вы находитесь здесь. Под замком, верно? – Да. – Послушайте, у Соквона будут большие неприятности, если так будет продолжаться и дальше. Цукаса ухмыльнулся. У Соквона, может, неприятности и будут – у него самого они, допустим, уже появились, и довольно давно. Если это еще можно назвать неприятностями. – Не могу ничем помочь, – ответил он. – Можете. Соквон не будет держать вас здесь вечно, и когда-то вы сможете выйти. Я дам вам свой номер телефона. Запомните его, пожалуйста. Запись лучше будет уничтожить, так что постарайтесь запомнить хорошо. Как только сможете выйти, свяжитесь со мной. Я помогу вам уехать. Так будет лучше для вас обоих. Похоже, Пейдж полагал, что у Цукасы и Соквона была какая-то болезненная любовь со страстными сценами. Цукаса не стал ничего ему говорить, и просто поднял с пола просунутый под дверь листок с номером. – Спасибо, – поблагодарил он, рассматривая написанные красивым размашистым почерком цифры. – Я буду ждать, – сказал Пейдж. – И будьте добры, не сдайте консьержа – он только что впустил меня за солидную взятку, и его Соквон тоже убьет, если узнает. – Не беспокойтесь, я буду молчать.