Сафлор

В начале февраля почти все дела были улажены – можно было особо не дергаться. Соквон полностью подвел итоги за прошедший год и отправил отчеты – в налоговую службу, в органы контроля и еще целую пачку документов отцу. Тео успешно прошел три тура, после чего один из инструкторов заверил его в том, что его шансы на поступление выросли до семидесяти процентов. Соквон попросил его особо не надеяться на уже составленное впечатление и продолжить работать над своими навыками, и Тео заверил его, что был готов усердно заниматься даже после поступления в агентство. Он также поделился своими наблюдениями, признавшись, что главный хореограф не понравился ему практически сразу – зная прекрасно, как это звучит на корейском, этот человек называл его «Тедди», из-за чего над Тео начали подтрунивать уже с первых же дней. Очевидно, после поступления ситуация должна была усугубиться. Соквон заметил, что это стало еще одним стимулом искать информацию с удвоенной скоростью – Тео явно не собирался надолго задерживаться в агентстве. После этого Соквон устроил вечеринку в «Форзиции», понимая, что уже успел пропустить осеннюю, и если он не соберет приятелей во второй раз подряд, родителям это покажется странным. Так что он сообщил Фредди и паре приятелей, с которыми обычно отдыхал, о своих планах, согласовал с ними день и заказал стандартный набор для вечера. Ему не хотелось никуда идти и что-либо делать, да и «особого» требования на этот раз у него не было. Когда менеджер «Форзиции» поинтересовался, стоит ли ему найти парня, соответствующего предпочтениям Соквона, тот признался, что не планировал оставаться в клубе на ночь. Он собирался провести вечер в клубе лишь для отвода глаз. В последний раз он был в клубе в апреле – тогда же он познакомился с Цукасой. Наверное, это был исторический вечер, поскольку тогда даже вкус алкоголя воспринимался иначе. Думая о том, что с ним произошло за это время, Соквон понимал, что до встречи с Цукасой он получал от жизни гораздо больше удовольствия. Теперь, сидя за столом в кабинке, слушая разговоры и выпивая стакан за стаканом, он не ощущал никакого расслабления или веселья. Красивые и приветливые хостесс больше не казались привлекательными и не были способны скрасить это время, хотя прежде Соквону нравилось с беседовать с ними или наблюдать за тем, как они смешивали напитки, перешептывались между собой и заигрывали с клиентами. В этом было что-то успокаивающее, хотя он и понимал, что работа хостесс был сплошь игрой. Наверное, что-то прекрасное, что называют любовью, должно украшать жизнь и наполнять ее красками. Соквон еще не называл свои чувства к Цукасе любовью – даже мысленно. Несколько раз ему хотелось сделать это – подвести итог и сказать самому себе: «я люблю его». Он останавливал себя всякий раз. Судя по книгам, фильмам и прочей сентиментальщине, любовь должна наполнять жизнь смыслом, но ничего подобного Соквон не чувствовал. Совсем. Цукаса словно обокрал его – он ограбил жизнь Соквона, умертвил все ощущения, уничтожил вкус к развлечениям и даже сексу. Он забрал все, в чем Соквон видел радость от жизни и заменил это собой – собой единственным. Соквону хотелось есть вместе с ним, спать рядом с ним, заниматься сексом только с ним. Цукаса не сделал никаких открытий – он закрыл все дороги. Понимая это, Соквон не называл свои чувства любовью. От этих чувств и сам Цукаса также не получал ничего хорошего – его держали взаперти, лишали свободы выбора и постоянно заставляли что-то делать. Никому от этих чувств не было толку – ни пользы, ни удовольствия. Они были ненужными – какими-то бесполезными выжимками настоящих ощущений, чем-то болезненным и ненормальным. Ощущая липкое алкогольное тепло, побежавшее по венам, Соквон наблюдал за своими друзьями, в которых ничего не изменилось с прошлого апреля, и испытывал почти обиду. Почему он позволил Цукасе ворваться в свою жизнь и устроить разор? Почему все они продолжали жить хорошо и правильно, привычно и понятно, а он один мучился и не чувствовал практически ничего? Под конец, когда все стали расходиться, он проследил за тем, чтобы все гости распределились по выбранным комнатам, а сам направился к выходу. В полутемном коридоре со скудной подсветкой его внимание привлекла мигавшая четким красным огоньком камера. Он остановился, встав как раз в том месте, где, судя по записи, тогда стоял Цукаса, на плече которого висела та несовершеннолетняя «жертва изнасилования». Соквон помнил этот отрезок записи до последнего кадра. Теперь его не было, но все хранилось в его памяти. Он помнил даже это. Заметивший его остановку официант подошел к нему, поинтересовавшись, все ли в порядке. Соквон скользнул взглядом по его форменной рубашке, тут же вспоминая, во что был одет Цукаса в их первую встречу. Везде он. Всюду, в каждом воспоминании, в каждой картинке, в каждой мелочи. Нигде от него не спрятаться. – Менеджер Ким все еще на месте? – спросил он у официанта. – Да, я могу позвать его, – ответил мальчик. Буквально через пару минут появился менеджер Ким, выглядевший обеспокоенным и одновременно заинтересованным. Соквон поднял на него усталый взгляд и задал простой, но показавшийся весьма правильным в этой ситуации вопрос: – Есть кто-то подходящий? * Из-за вынужденной пассивности и постоянного ожидания сон Цукасы стал некрепким – даже по ночам он засыпал только на пару часов, после чего просыпался и подолгу лежал, прокручивая в голове разные мысли и мелочи. Намучившись, он засыпал вновь, только чтобы еще раз открыть глаза через какое-то время и лежать уже до утра. Он почти вернулся к тому состоянию, в котором был в самом начале – еще в июне, когда Соквон только привез его в Сеул. Цель его пребывания в этой стране опять размылась – Соквон не приходил, ничего не требовал, не оставлял никаких сообщений. Кроме того короткого разговора с Пейджем у Цукасы не было вообще ничего, и он думал, что еще неделя такой жизни, и он совсем одичает. Стопка изрисованных листов росла на столе – он даже не мог выбросить то, что ему не нравилось, потому что не имел возможности выносить мусор. Хуже всего было то, что он понятия не имел, сколько продлится это заточение. Он очень беспокоился о матери и Наоко, поскольку в последний раз, когда он их видел, они были весьма встревожены его поспешным отъездом, и он обещал позвонить им из Сеула, но так этого и не сделал. Конечно, они переживали и боялись за него, учитывая, что обе теперь были в курсе его странных отношений с Соквоном, о которых он и сам не мог сказать ничего определенного. Все это серьезно злило его, и постоянное раздражение добавлялось к длинному списку факторов, не дававших ему спать. Поэтому, услышав щелчки замка, в котором поворачивался ключ, Цукаса немедленно открыл глаза, сталкиваясь с ночной темнотой. Он сдвинул одеяло вниз, нашарил на постели простыню, в которую обычно заворачивался, чтобы не ходить совсем голым, и набросил ее, спуская ноги на пол. К моменту, когда он вылез из «спальни», Соквон уже был в гостиной – он стоял возле дивана и смотрел на него. В черном костюме с приспущенным узлом галстука и расстегнутыми манжетами рубашки, выглядывавшими из-под рукавов пиджака, он выглядел как пришелец с того света или маньяк. Цукаса молча уставился на него, прижимая край простыни к груди и думая о том, насколько идиотской была вся ситуация – он не знал, что ему делать. Сказать было нечего – ничего нового он сообщить Соквону не мог. Можно было бы наброситься с разными расспросами вроде «какого хрена», «где ты был», «зачем ты это сделал», но оригинальностью такие варианты особо не отличались, да и Соквон, наверняка, ожидал чего-то подобного. Так что Цукаса решил подождать какое-то время – просто постоять и посмотреть, что будет дальше. Зачем-то же Соквон приперся посреди ночи. – Почему именно ты? – чуть шатнувшись вперед, медленно выговаривая слова, спросил Соквон. – Почему именно ты? На это ответить тоже было нечего. Вряд ли Соквон ожидал, что ему что-то скажут в ответ – по крайней мере, Цукаса уж точно ничего вразумительного придумать не мог. – Я хотел… к черту все, хотел послать все это и попробовать… из-за тебя ничего… никаких… С каждой паузой Соквон приближался к Цукасе на нетвердых ногах, из чего можно было сделать безошибочный вывод, что он был пьян, причем порядочно. – Иди сюда, – протягивая к нему руку, прошептал Соквон, приближаясь еще на шаг. – Это еще что? – спросил Цукаса, уклоняясь от руки и отходя в сторону. – Поспать не хочешь? – Нет, – выдохнул Соквон, необычно быстро покрывая оставшееся между ними расстояние и все-таки хватая его за плечи. – Не уходи. – Отъебись, – прошипел Цукаса, стряхивая его руки и думая о том, что еще более дурацкую ситуацию придумать просто нельзя. – Лезь спать, с тобой сейчас бесполезно разговаривать. – Я не знаю… я не хочу спать. По своему опыту Цукаса знал, что пьяные люди не укладывались спать, когда это было нужно, и постоянно лезли разговаривать, хотя в итоге несли какую-то невразумительную муть. Отделаться от таких было просто невозможно, и приходилось либо терпеть и ждать, либо сваливать куда-нибудь в безопасное место. Поэтому еще во время учебы и жизни в кампусе Цукаса предпочитал не находиться трезвым среди пьяных. – Все из-за тебя, – сказал Соквон, поворачиваясь к нему. – Ты во всем виноват. Я даже трахаться ни с кем не могу, я… Не такой уж ты и красивый, есть гораздо лучше, и я видел таких. И даже спал с такими. – Поздравляю, – мрачно ответил Цукаса, понявший, что никакого покоя в эту ночь ему не будет. – И даже сегодня. Тот, другой… как его звали… иди сюда, куда ты уходишь… – Нахуй отъебись, не трогай меня, – отходя к дивану, огрызнулся Цукаса. – Ты держишь меня в этой долбанной квартире больше недели, а потом припираешься с пьяными истериками. Ты вообще нормальный? Соквон упрямо мотнул головой и пошел к нему. Петлять по гостиной, будучи завернутым в одну простыню и убегая от пьяного Соквона Цукаса не собирался. Он даже не представлял, как это могло выглядеть со стороны. – Там сядь, – указывая на спальную секцию, скомандовал он, правда, особенно ни на что не надеясь. – Я не смог трахнуть его… он умеет почти все, но мне… мне нужно не это, я не знаю. Что в тебе такого? – снимая галстук и сминая при этом воротник рубашки, отчаянно и требовательно спросил Соквон. – Почему именно ты? Дело же не в теле, да? Дело в чем-то другом. Но почему… почему… Он слегка затянул петлю, не расплетая узел, а оставляя средней ширины удавку с двумя свободными концами, и только глядя на эти манипуляции, Цукаса понял, что он собирался сделать. За мгновение до того, как Соквон бросился к нему, Цукаса скинул простыню на пол и отскочил за диван, стараясь уйти как можно дальше. Если бы он мог размышлять в этот момент по-человечески, он попробовал бы ударить Соквона керамической вазой, стоявшей на столе. Это помогло бы надолго вывести эту пьяную морду из строя, но в первые секунды Цукаса и не думал всерьез наносить ему ощутимый вред. Однако чем дальше заходила эта странная игра, тем яснее становилось, что без кровопролития Соквона было не остановить. Помимо весьма разговорчивых пьяных людей Цукаса также выделял еще три типа – тех, кого намертво срубало спать после превышения нормы, тех, кто становился расхлябанным и шатался из комнаты в комнату, и тех, кто становился агрессивным и удесятерял свои силы для всякой фигни. Видимо, Соквон относился к последним – еще пять минут назад он едва стоял на ногах, а теперь у него откуда-то взялись силы, чтобы гоняться за Цукасой по темной гостиной. Убегать смысла не было – прятаться здесь было негде, а другой комнаты с дверью, которую можно было бы запереть, в квартире не было. Конечно, существовала ванная, но Цукаса предпочел бы закрыть в ней Соквона – холод пошел бы ему на пользу. Соквон метнулся к нему, все еще крепко сжимая галстук в одной руке, и Цукаса с размаху ударил его по лицу, выгадывая несколько секунд, чтобы отнять этот несчастный кусочек шелка. Почему-то Соквон слишком быстро восстановился от удара, и в следующее мгновение ответил, не соизмеряя силу и нисколько не стесняясь – когда они дрались в снегу, ничего подобного он не делал. Цукаса с трудом устоял на ногах, почувствовав, как челюсть взорвалась адской болью, очень скоро сменившейся онемением. Он ударил Соквона еще раз, краем глаза пытаясь понять, далеко ли было до керамической вазы – единственного предмета, который можно было использовать. Ничего предпринять не удалось – Соквон заблокировал следующие два удара, а потом полностью раскрылся, буквально прыгая вперед и наваливаясь на Цукасу всем весом. Он мог упасть и совсем неудачно, так что ему, можно сказать, еще повезло, когда он приложился затылком об пол и столкнулся всей спиной с паркетом. Соквон прижал его сильнее, придавливая лоб к его лбу и шепча: – Никуда ты не уйдешь. Цукаса рванулся, высвобождая руку, и Соквон перехватил его запястье. Для уличных драк его сил вполне хватало – со средним парнем или мужчиной Цукаса мог справиться если не свободно, то хотя бы с ощутимым успехом, но здесь возможности были явно неравны. В том, что происходило дальше, Цукаса не видел ничего знакомого и понятного – это и рукопашным боем назвать не получалось, поскольку Соквон перехватил его поперек корпуса и перебросил еще раз, подмяв уже со спины и выворачивая левую руку так, что Цукаса почти взвыл от боли. Даже в пьяном состоянии Соквон умел то, чего Цукаса даже понять не мог. Только теперь становилось ясно, что слова «я могу убить человека» не были пустой бравадой. Видимо, Цукаса серьезно недооценивал Соквона, полагая, что тот был просто спортивным и развитым молодым человеком – на самом деле Соквон, очевидно, специально обучался и осваивал какую-то боевую технику, приемы которой позволяли ему довольно эффективно справляться с парнями вроде Цукасы. Эти приемы были вложены в его тело и доведены до автоматизма, так что Цукаса едва успевал следить за тем, что Соквон вообще с ним делал. Как-то извернувшись под Соквоном и приподнимаясь на локте правой руки, Цукаса слегка сдвинулся, высвобождая место для маневра – нужно было перевернуться хотя бы лицом, чтобы иметь возможность ударить, потому что со спины он был абсолютно беспомощным. В результате Соквону пришлось схватить обе его руки, и тогда Цукаса понял, что проклятый галстук остался где-то на полу. Этот факт радовал его ровно две секунды, прежде чем Соквон перехватил его запястья одной рукой и второй потянулся вбок, нашаривая галстук, лежавший совсем недалеко. Цукаса высвободил левую руку, и Соквон почему-то отпустил и правую, переключаясь именно на левое запястье. Цукаса яростно работал коленями, молотя по его бокам и спине, но самое большее, чего удалось добиться – Соквона слегка встряхивало от каждого удара. Левая рука была схвачена галстучной петлей, и Соквон поднялся, перетаскивая не успевшего подняться Цукасу и держась за галстук. Он протащил его совсем немного – до ножки дивана, к которой и принялся привязывать свободные концы. Из-за почти безумного сопротивления ему пришлось ударить Цукасу еще раз, почти взорвав его голову звоном, наполнившим черепную коробку. Вязать узлы Соквон, наверное, тоже учился специально – на все про все ушло не больше семи секунд. Все было кончено – Цукаса задрал голову, глядя на узел и понимая, что его рабочая левая рука оказалась привязанной к ножке дивана. Соквон отполз и прислонился спиной к этому же самому дивану, переводя дух. – Ты сильный, – сказал он. – Долго продержался. Я думал, легче справлюсь. Цукаса молчал. Он уже знал, что связывание галстуком грозило серьезными проблемами, и не ждал ничего нового. Сняв измятый пиджак и рубашку, Соквон вновь вернулся к Цукасе, отталкивая его согнутые в коленях ноги вниз и усаживаясь верхом. Правой рукой Цукаса ударил его еще раз, но получилось почти жалко – Соквона мотнуло в сторону, но не сильно. Свободное запястье было схвачено и зафиксировано на полу рукой Соквона и солидной долей его веса. Соквон склонился над ним, и Цукасе захотелось плюнуть, но он удержался, понимая, что ничем бы себе не помог. – Ты ведь левша, верно? – вкрадчиво спросил Соквон, обдавая его лицо горячим проспиртованным дыханием, отчего Цукаса недовольно сморщился. – Я давно заметил. Кто-то переучил тебя, но ты левша. Когда скрещиваешь руки, левую кладешь поверх правой. И еще – он склонился еще ниже, почти касаясь его лица – ты дрочишь левой. Так что левая рука нам сейчас ни к чему, только проблем наделаешь. – И что теперь? Будешь трахать связанного? – спросил Цукаса, просто уточняя его планы. – Или убить хочешь? – Чувствуешь? – Соквон слегка сжал его бедрами, прогибаясь в спине и прижимаясь пахом к его животу. – Стоит как каменный, даже больно. На тебя, принцесса. Тебе ничего и делать не надо. Конечно, ты тут прыгал и светил голым задом, но не могу сказать, что с тем… этим, в клубе… не могу сказать, чтобы он одетым был. Так что в тебе такого? Почему я хочу тебя, почему тебя одного? – У тебя с ним не встал? – почти издевательски уточнил Цукаса, приподнимая брови. – Как жаль. Неприятно позориться даже перед шлюхой. – Встал, почему же… все работает как надо, это же физиология, – улыбнулся Соквон. – Но кончить не удалось. Так что я в тебя кончу – с тобой точно все получится. Цукаса вновь промолчал, но инстинктивно напрягся, чувствуя, как тело Соквона подобралось и отяжелело. Соквон сдавил его запястье сильнее. – Не дергайся, – посоветовал он, целуя Цукасу в лоб. – Есть разные препараты, я мог бы выбрать любой. От одного ты сам полез бы ко мне и просил бы трахать тебя до смерти. От другого ты уснул бы через десять минут – и так, что даже не почувствовал бы, если бы я отодрал тебя без смазки. А есть еще один. Называется «дышать и моргать». Догадываешься, да? Под ним ты мог бы только дышать и моргать, ничего другого. Твои мышцы расслабились бы настолько, что ты не сумел бы даже пальцем пошевелить. Ты бы все понимал и чувствовал, но ничего не смог бы со мной сделать. – Так я тебе спасибо сказать должен? – прерывающимся от злости голосом спросил Цукаса. – Ты должен расслабиться сам, без наркотика. Так будет лучше. Я все равно тебя трахну. Логика этого решения была просто потрясающей – Соквон собирался наказать Цукасу за то, что сам не смог кончить с кем-то там другим. Соквон прижался лицом к его шее, и Цукаса почувствовал, как горячий и влажный язык прошелся по его коже. От этого скользкого ощущения захотелось сбросить Соквона и сбежать в ванную, чтобы смыть с себя это, но все, что удалось – заработать алую полосу на левом запястье, в которое врезалась гладкая и плотная полоса галстучной петли. – Почему ты такой? – мокро целуя его под подбородком и опускаясь к надгрудинной впадинке между ключицами, спрашивал Соквон. – Я не хочу от тебя зависеть, я хочу жить как раньше. Но, черт возьми… ты, ты все у меня отнял. Теперь ты все для меня. Ты – все.