Сафлор

Всего за месяц Соквон успешно пережил несколько стадий – душивший его несколько дней гнев сменился ощущением бессилия и пустоты, на смену которым пришла полная растерянность. Он не верил, что все закончилось, но каждый раз, пытаясь поразмыслить трезво, приходил к выводу, что заканчиваться, по сути, было нечему. Между ним и Цукасой никогда не было ничего серьезного – ни обещаний, ни чувств, ни настоящих обязательств. Был секс, да и то не совсем нормальный. В апреле Наоко должна была поступить в университет. Соквон знал, что она выбрала Саппоро City University, но не уточнял, какой именно факультет ей приглянулся. Он слышал, что сравнительно с государственными и другими частными университетами обучение в этом заведении обходилось дешевле, да и проживание оплачивалось проще. Учитывая сложное финансовое положение семьи, ее выбор был вполне оправданным. Он помнил, что для каждого из своих детей семья Мидзуки установила долю финансовых средств, которыми они могли распорядиться по своему усмотрению еще до смерти родителей. Именно эти деньги Цукаса потратил на обучение. Часть своих денег Наоко израсходовала на учебу в Корее, но что-то еще оставалось на счету, так что хотя бы на первый год ей должно было хватить. Насколько Соквон понял, ради нее Цукаса был готов вкалывать хоть круглыми сутками, даже если ему не нравилось то, чем она занималась. К тому же, как он сумел выяснить, Цукаса сэкономил для семьи достаточно денег, когда оплатил своими сеульскими сбережениями неустойку перед «Plane 1st». Соквон не знал точно, на какую сумму могла сейчас рассчитывать Наоко, но не сомневался, что в будущем Цукаса собирался оплачивать ее обучение в университете. Март расплывался серыми лужами под пасмурным небом, и Соквон думал, что повис между этой грязной водой и рваными тонкими тучами. Он не мог отпустить Цукасу совсем и в результате запер сам себя – он вернулся в квартиру, привез с собой собранные до этого вещи и разложил все по местам. Самым неприятным было то, что он в действительности не знал, как лучше было бы поступить – полететь в Саппоро летом или все-таки оставить Цукасу на некоторое время. Ему очень хотелось узнать, как жил Цукаса, с кем он виделся и встречался, но он запрещал себе предпринимать какие-либо шаги. Он удалил все данные и пароли от ящиков Камитани, уничтожил файлы с информацией о Цукасе и осознанно погрузился в состояние настоящего голода. В этом было что-то мазохистское, близкое к самоистязанию, но Соквон думал, что иного выбора у него просто не было. При последней встрече с Мориномия Рюдзи, тем самым нидаймэ, занимавшимся делами в Корее, Соквон уже поймал намек, касавшийся его полетов в Японию. Он побывал в Японии всего два раза за год, но цель его поездок уже заинтересовала клан – они опасались, как бы он не начал налаживать связи с их конкурентами. Поэтому прямо сейчас Соквон не мог дернуться по своему желанию – он рисковал привлечь еще больше внимания или вообще спровоцировать слежку. Ставить на кон безопасность Цукасы и его семьи Соквон не собирался. Иногда он завидовал Цукасе, понимая, что этот человек имел что-то неоспоримо ценное в своей жизни – мать и сестру. Цукаса не был уверен в завтрашнем дне, жил с нестабильным заработком и вообще имел самые туманные представления о будущем, но зато у него была константа – семья, за которую он боролся, и ради которой продолжал вставать по утрам. Соквон уважал эту любовь и относился к ней почти с таким же трепетом, с каким сам Цукаса относился к Наоко. Это было необъяснимо, но Соквону нравилось, что Цукаса был так сильно привязан к родным – он видел в этом какую-то целостность, которой ему самому сильно недоставало. А еще он боялся, что, испортив жизнь семьи Цукасы, навсегда разрушит даже крошечную надежду на то, что однажды сможет хоть что-нибудь вернуть. Спустя месяц после того, как Цукаса ушел, Соквон продолжал вращать свою жизнь вокруг него и не собирался ничего менять. Он сдался окончательно в тот самый последний вечер в клубе, поняв тогда, что никто никогда не подарит ему тех самых ощущений и чувств, которые мог даже без особого желания пробудить Цукаса. Конечно, в тот же самый вечер он все похерил, и об это тоже следовало помнить. Он не мог вернуть Цукасу прямо сейчас, поскольку боялся Мориномия. Он не мог все забыть и распрощаться с Цукасой. Он был заперт и подвешен, но продолжал как-то жить. Конечно, придя в себя в то злополучное утро, он позвонил Фредди, чтобы тот привез ему одежду и оставил ее у двери. Самым ужасным было то, что Соквон не пользовался электромагнитным замком, так как никому не доверял, поэтому даже домоправитель, не имея дубликата, никак не мог помочь ему выбраться. Пришлось звонить в специальную службу по санкционированному взлому дверей, после чего его, наконец, выпустили. Соквон проверил по своим каналам каждый вариант и даже запросил списки пассажиров у двух авиакомпаний, но так и не нашел никаких следов Цукасы. Он искал даже через человека, работавшего в головном офисе Чонвона – у Соквона тоже имелись свои засланцы, правда, чаще всего они не делали ничего опасного. Цукаса словно испарился. Соквон не спешил паниковать и думать, что Чонвон как-то вписался в нужный момент и сцапал Цукасу на улице – его осведомитель между делом заметил, что старший брат ослабил, но не прекратил поиски. Значит, Цукаса улепетнул каким-то левым путем, но никто об этом ничего не знал. Прождав некоторое время, Соквон все-таки позволил себе еще раз воспользоваться своими не совсем законными связями, чтобы проверить, что происходило с банковским счетом Цукасы. Ему хотелось проверить и семейный счет, но некоторые транзакции могла выполнять и Киока, поэтому стопроцентной уверенности общий счет дать не мог. Полученные данные успокоили Соквона – Цукаса пользовался своим японским счетом, причем начал делать это уже на следующий день после того, как ушел из корейской квартиры. Он оплачивал услуги ремонтных компаний и каких-то учебных центров, заказывал декоративные материалы и компьютерную технику для кафе. Ничего странного в его счетах не было, так что Соквон успокоился – Цукаса был у себя в доме, и беспокоиться о нем не стоило. Через пару недель после этого Тео успешно справился с последним туром прослушиваний и приступил к обучению в трейни-центре агентства. С тех пор Соквон начал оплачивать его работу наличными и заботиться о финансовых издержках его учебы. В конце каждой недели Тео должен был отчитываться, но за полмесяца учебы он ничего не успел выяснить, поскольку тратил слишком много сил на упражнения. В одной из бесед на балконе Фредди намекнул, что, вполне возможно, этот проект был бессмысленным, но Соквон хотел еще подождать. Ему казалось, что разбирательство с агентством как-то связывало его с Цукасой. Он понимал, что в реальности Цукаса даже не знал о происходившем, но его приятно грела мысль, что он продолжал заниматься чем-то, связанным с семьей Мидзуки. Соквон обдумал все детали и провел четкое разграничение. Продолжая следить за жизнью Цукасы, читая сообщения Камитани и вообще пытаясь как-то вмешаться в текущие события, он только разжигал свое желание поскорее полететь в Японию. Поэтому он запретил себе работать в этом направлении, по меньшей мере, до лета. Это было сложно и больно, но он не пытался позвонить Цукасе и не делал попыток что-то узнать о его решениях. Справиться с этим было бы невозможно, если бы не было второй части его плана – Соквон касался не настоящего Цукасы, а его прошлого. Через дела агентства и Тео, через воспоминания и то, что с ними осталось – фотографии, рисунки, записи. Не имея возможности видеть Цукасу, не позволяя себе интересоваться его жизнью и следить за ним, Соквон обратил все свое внимание на работу Тео и с нетерпением ждал результатов. Это казалось логичным, поскольку в жизни Цукасы оставалось, пожалуй, только одно белое пятно, которое, однако, до сих пор оказывало на него грандиозное влияние. Соквон продолжал жить в старой квартире, оставил сломанную Цукасой ширму, сложил все его вещи в один из ящиков под кроватью и сделал копии рисунков, рассыпавшихся той последней ночью по полу – они слишком увлеченно возились и столкнули стопку листов со стола. Оригиналы Соквон теперь хранил в своем шкафу рядом с документами, а копии просматривал каждый вечер – по одной или две. Все это действовало странно – в отсутствии Цукасы наркомания Соквона, которая должна была ослабнуть, начала усугубляться. При этом, становясь сильнее, она не была такой же дикой, как прошлым летом – она окрепла, но превратилась во что-то, державшее Соквона изнутри. Он никому не рассказал о том, что Цукаса был где-то далеко – он вообще ни с кем не говорил о нем. К весне его жизнь вошла в новое русло – Цукаса больше не присутствовал в ней физически, но одновременно заполнил ее до краев воспоминаниями, мыслями, сожалениями, сомнениями и планами. Все было связано с ним. * Еще осенью, начиная готовиться к поступлению в университет, Наоко подала документы на прохождение специального курса, целью которого было подтверждение наличия у нее базовых знаний и навыков, соответствующих уровню средней или старшей школы по японскому стандарту. Цукаса ничем не мог ей помочь, и делал только то, что было в его возможностях – отправлял ей деньги. Позже, зимой, когда она проходила общенациональный базовый тест, Цукаса уже был дома и наблюдал за ее подготовкой и переживаниями. В это время Наоко не особенно с кем-то разговаривала, да и вообще ходила, погруженная в собственные мысли и сомнения. Следя за ней и ощущая беспокойство, втрое более сильное, по сравнению с тем, что он испытывал, поступая в университет почти десять лет назад, Цукаса очень сожалел, что не мог быть рядом с ней в момент прохождения последнего этапа экзаменов. По крайней мере, тогда он думал, что не мог быть с ней радом. Это было сложно назвать везением, но вернувшись из Сеула, Цукаса успел к самым важным событиям. Седьмого февраля он присутствовал на годовщине смерти отца, а в конце месяца взял на себя все домашние дела и вообще обвесился работой до самой макушки, чтобы дать Наоко больше свободы для сдачи последнего вступительного экзамена в университет. Наоко тоже сделала для него немало – приехала в Фукуоку с деньгами и нормальной одеждой, не задавая вопросов и не выболтав ничего матери. Только благодаря ей Цукаса смог вернуться домой без больших проблем и необходимости объяснять свой странный внешний вид. Занятость хоть как-то спасала от мыслей, которые теперь следовали за ним неотступно. Если раньше, расставаясь с Соквоном на некоторое время, он мог не думать о нем, то теперь он постоянно боролся с собой, поскольку то и дело возвращался к тому, кого оставил в Сеуле. В его побеге было что-то незавершенное, словно Цукаса не поставил окончательную точку – он не чувствовал, что оторвался и освободился. Никакого облегчения или удовлетворения. Поначалу он думал, что это пройдет со временем, но ничего подобного не происходило – даже спустя несколько недель после возвращения домой, он не мог сказать, что обрел покой и воссоединился с семьей. Почему-то он больше не чувствовал себя дома. – Ниичан, – ласково позвала его Наоко, усевшись за стойкой и глядя на него внимательными большими глазами. – Да? – отвлекаясь от микроволновки, улыбнулся Цукаса. – Осталось всего несколько дней до получения результатов, – сказала она, улыбаясь в ответ. – Я боюсь. В университете сложно учиться? – Ты поступаешь в частный университет, там не страшно. Тебе придется некоторое время пожить в кампусе, но со временем ты сможешь жить дома, а в университет ездить только по необходимости, когда там будут какие-то важные лекции или пора экзаменов при смене триместров. – Я о другом беспокоюсь, – почти с укоризной протянула Наоко, укладывая локти на столешницу. – О том, как я смогу учиться. Это было тяжело для тебя? Цукаса снял с плеча полотенце и уселся напротив нее – клиентов не было, он мог позволить себе немного поболтать с сестрой. – Уже не помню, – признался он. – Но я знаю, что первые два года ты будешь не особенно занята. Будет то же самое, что и в школе, только чуть сложнее и расширеннее. Упор на твою специальность будет дан гораздо позже. – Ты же учился в государственном, конечно, тебе было сложнее, – возразила Наоко. – И у тебя была сложная дорожка – отделение западной культуры и специальность изящных искусств или как там… А я буду учиться в области туризма. Последний пункт совсем не радовал Цукасу, но он ничего ей об этом не говорил, поскольку не хотел влиять на ее выбор. К тому же, было глупо возражать против решения сестры, только потому, что Соквон работал в той же сфере. Соквон, если подумать, никем особенным ему не приходился. Возможно, они вообще больше не встретятся. – Нао, твой университет тоже имеет высокий стандарт. Тебя заставили сдать «Общий тест достижений первой ступени», в то время как для захудалых университетов такое не нужно, – напомнил ей Цукаса. – Но учиться не так уж и плохо. – Я тогда была еще совсем маленькой, – задумчиво начала Наоко, видимо, решив что-то вспомнить, – но уже тогда видела, каким ты был мрачным во времена экзаменов. Мне все-таки страшно. Цукаса немного подумал, сомневаясь, стоит ли говорить такое, но потом все-таки решился. – У нас есть небольшой секрет, да, Нао? Ты знаешь, что дома я рисовал исключительно левой рукой. Ты видела это, и тебе это нравилось. Я природный левша, это понятно. В университете, во время «живых» экзаменов, когда мы рисовали с натуры или делали что-нибудь еще, я рисовал правой. Технически для меня нет разницы, и я не испытываю никакого дискомфорта, пользуясь правой рукой, но результат всегда отличается. То, что нарисовано левой, всегда красивее, правильнее и живее. Мои преподаватели всю дорогу сомневались в том, что я самостоятельно выполнял задания. Они все думали, что за меня рисовал кто-то другой, поэтому на «живых» занятиях и зачетах я справлялся хуже. – Тогда почему ты не рисовал левой? – Потому что не мог, – отрезал Цукаса. – Не спрашивай. – Ладно, убедил, – рассмеялась Наоко. – Ниичан, ты старая вредина. Ты же будешь приезжать ко мне хотя бы три раза в неделю? Цукаса тоже засмеялся, кивая и соглашаясь: – Конечно. Даже каждый день, если ты захочешь. Потом у тебя появятся друзья, и ты сможешь жить сама, а я буду тебе только мешать. Наоко все еще улыбалась, но ее глаза стали серьезными. – Нет, я это уже проходила. В Сеуле поначалу мне было весело – общежитие, тайные посиделки с девчонками, побеги за сладкой ватой и прогулки по городу, покупки на блошином рынке и свидания с мальчиками-трейни. Было весело и классно – выпивать без присмотра, смотреть фильмы ужасов. Заниматься всякой фигней и просыпаться в обнимку с кем-нибудь. Я тогда совсем не думала о тебе, и мне казалось, что ты напрасно приехал со мной. Это было так глупо – мне было всего семнадцать, но я чувствовала себя такой самостоятельной и сильной. С тех пор многое изменилось. Я понимаю, почему ты поехал со мной. – Нао, послушай меня очень внимательно, – протягивая ей руку, сказал Цукаса. – До двадцати четырех я и не задумывался о том, как много должен семье. Ты пришла к этому гораздо раньше, так что можешь собой гордиться. Это просто такой возраст – безрассудная свобода хлещет через край, и только потом, когда насытишься ею, понимаешь, что на самом деле то, что виделось свободой, оказалось грязью, от которой тяжело отмыться. Я не буду рассказывать тебе о своем студенчестве, потому что гордиться мне совсем нечем. Ты не представляешь, сколько раз я совершал ошибки и причинял людям боль. Родители, конечно, предполагали, но я думаю, для каждого из них свой ребенок все равно кто-то вроде святого. – Нет, для папы ты святым никогда не был, – тихо сказала Наоко, сжимая его пальцы. – Он как-то пришел домой очень хмурым и сказал, чтобы я помалкивала о том, что услышу. А потом рассказал, что видел тебя в городе. С парнем каким-то. Вы целовались или… или делали что-то вроде этого. Папа тем вечером лег спать очень поздно – то сюда ходил, то домой поднимался, то вылезал на крышу, то еще что-то делал. Он пил почти три дня. Потом взял с меня слово, что я кого-нибудь им рожу, когда выйду замуж. Видимо, решил, что от тебя внуков уже точно не дождется. Такие подробности оставались для него неизвестными, и Цукаса слушал сестру очень внимательно, задним числом ощущая стыд перед отцом, который, очевидно, первым во всей семье понял, кем вырос его сын. Его до сих пор удивляло, что отец так ничего ему и не сказал – Цукаса даже не знал, когда именно его застукали. – Я и с девушками шатался, – как бы между делом заметил он. – Просто не поймался ни разу. Господи, какой… – Пиздец, – кивнула Наоко. – Но если бы мама знала, что я делала в Сеуле, она бы тоже не пришла в восторг. – Если ты спала с девочками, ничего плохого в этом нет, – смеясь, сказал Цукаса. Иногда Наоко позволяла себе ругаться при нем, и это было даже смешно. – Нет, с девочками я ничего не делала. Точнее… хорошо, что ты никогда не видел тех танцев, которые мы репетировали. Хорошо, что записей с некоторых наших выступлений не осталось. Это был настоящий стриптиз, с той разницей, что одежду никто не снимал. Я даже получала приглашения и предложения определенного содержания. Правда, на меня никогда не давили, чтобы я их принимала, и я могла свободно отказаться. Ощутив, как напряглась его рука, Наоко чуть крепче сжала пальцы и отвела взгляд. Ей, несомненно, было очень стыдно, но она продолжила говорить, хотя всего минуту назад еще не собиралась ни в чем признаваться. – Иногда я думаю, что сама во всем виновата. Когда живешь среди тех, кто поступает вот так… не думаешь, что делаешь что-то плохое – просто идешь вместе со всеми. Мы думали, все это безопасно, ни с кем же ничего не случается. Все так делают. Это какой-то угар – ничего не чувствуешь, и мир кажется нереальным. Точнее, у них там своя реальность была. И плюешь на свои шестнадцать лет, начинаешь носить шорты, которые больше похожи на нижнее белье, заигрываешь со всеми, кто нравится. Выступаешь на сцене с номерами, которые не кажутся стыдными. Думаешь: «Я же не просто так, это же часть учебы и часть будущей работы». И принимаешь похотливые глаза зрителей за восхищенные. Сейчас все по-другому. Спасибо, что забрал меня домой. Спасибо, что позволил мне отойти от всего этого и понять, как все это мерзко на самом деле. Теперь, спустя так много времени, я вижу, чем это было на самом деле. Жаль, что поздно остановилась. Поэтому в университете я вряд ли займусь чем-то подобным. Цукаса ей верил. Наоко очень походила на него, когда ему исполнилось двадцать четыре. Тогда он, правда, с большим опозданием понял, что ничего в жизни не делается «просто так» и не проходит бесследно. В Сеуле Наоко очень быстро и болезненно повзрослела, и Цукаса знал, что в университете она будет очень осторожна. * К следующим выходным Тео принес первые интересные новости. Соквон получил от него письменный отчет, поскольку у Тео не было ни сил, ни времени на личную встречу – теперь он учился как в школе, так и в центре и совсем выбивался из сил. Соквон отложил прочтение отчета до вечера воскресенья, поскольку торопиться было некуда. Поэтому он открыл документ уже в родительском доме, когда остался на ночь. «Вчера девушки из моего набора проходили тест на физическую выносливость и растяжку. По этому случаю главного хореографа (уже известный вам инструктор Пак) не было целый день, и мы занимались под руководством второго инструктора. Вечером, после получения результатов, пошли разговоры о том, что в текущем поколении нет никого с хорошей растяжкой, так что pole dance опять не будет реализован. Как я понимаю, танец на шесте очень престижен, поскольку не каждая девушка может его продемонстрировать. По словам второго инструктора в предыдущих поколениях трейни была всего одна японка, которая научилась исполнять этот танец в разных жанрах и разновидностях после первого года обучения. Остальные, если не проявляли к этому способностей с самого начала, дальше также не могли освоиться с пилонами. Вы уже догадались, что эту японку зовут Мидзуки Наоко. Слышал, что ее готовили как «секретное оружие» агентства, поэтому записей ее танца не сохранилось во избежание утечки, но второй инструктор уверяет, что она была просто виртуозна. Кроме того, она исполняла этот танец на нескольких мероприятиях, где произвела очень хорошее впечатление. Я спросил, тренировал ли ее второй инструктор или кто-то еще, на что мне ответили, что обучением искусству pole dance занимается исключительно инструктор Пак и периодически к процессу присоединяется общий тренер, который следит за состоянием здоровья стажеров. Надеюсь, информация будет вам полезна». Соквон закрыл документ, немного подумал, а потом все-таки решил поискать в сети видео с разными вариантами танца на пилоне. Как оказалось, этот вид хореографии демонстрировали как на концертах, так и на развлекательных шоу. Он понимал разницу между танцами с элементами акробатики и стриптизом – для него она была очевидна. Но Соквон также не сомневался, что такое разграничение могли провести далеко не все. Красивая девушка в открытой одежде и металлический шест на вращающейся платформе – сочетание, наводящее извращенное человеческое сознание на абсолютно конкретные фантазии. Если Наоко делала подобное, она не ходила по краю пропасти – она скользила прямо по острию ножа.