Сафлор

Глупо было ожидать, что его оставят в покое. Соквон отлично понимал, что родители изначально не предусматривали второй вариант – он должен был просто сделать так, как ему говорили и не рыпаться. Так было всегда – даже когда он пытался что-то изменить, будучи еще ребенком или подростком, родители всегда находили средство, чтобы направить его в нужное им русло. Соквон всегда отступал. Его уступчивость объяснялась каждый раз по-разному – когда он был еще мал и оставался очень сильно привязанным к матери, он просто не хотел ее расстраивать. Позже он думал о том, что мог навредить друзьям или тем, от чьего влияния его хотели оградить. В последние годы он подчинялся только лишь потому, что не хотел нагнетать напряженную обстановку в семье. Чонвон действительно видел его насквозь – как-то раз он сказал, что Соквон был очень привязан к семье. Так оно и было – несмотря на отчуждение и недоверие он все равно желал всем им добра и не хотел усугублять их положение. Как и других детей, его часто обвиняли в эгоизме, но задумываясь обо всем всерьез, Соквон понимал, что почти ничего не делал для себя, поскольку всегда думал, как это отразится на других. Единственное, в чем он не смог себе отказать – желание быть с Цукасой и владеть им безраздельно. Однако сейчас становилось ясно, что, не имея опыта в исполнении собственных прихотей, Соквон и с этим делом справился неграмотно и криво – не позаботился об охране, вел себя, можно сказать, безрассудно. Он был слишком легкомысленным, что и привело в итоге к этой самой точке, в которой он сейчас находился. Ему довольно рано пришлось усвоить, что его непослушание действовало на мать удручающего, из-за чего она надолго приходила в подавленное состояние. Это злило и сбивало с толку отца, от которого зависели все остальные дети. Получалось, что каждое решение Соквона отражалось на всей семье в целом, и это было просто невероятно тяжело. Им очень умело манипулировали с самого детства, и он вырос человеком, привыкшим выполнять чужие указания, особо ни над чем не задумываясь. Поняв, что в сопротивлении не было смысла, он начал подчиняться практически безоговорочно. Даже когда мать попросила пригласить Цукасу на выходные, он почти не возражал, а ведь уже тогда нужно было задуматься о последствиях. Так повелось с самого детства – когда его забирали из Японии еще ребенком, он устроил настоящий скандал, потому что не хотел прощаться с няньками, но в итоге мать расплакалась, и Соквон потом долго просил у нее прощения. Когда его отправили учиться в специальную школу, он вообще ничего не понимал. Когда вынудили учиться в Америке, он не стал особо настаивать на собственном желании получить образование в Японии. На самом деле даже в настоящем, когда он управлял огромной частью семейного бизнеса, он делал лишь то, что от него хотели. Отец выдернул его из Америки и перевел в Корею, и Соквон, как вещь, отправился, куда его определили. Почему он не воспротивился тогда, хотя прекрасно понимал, как сложно будет стоять во главе компании, не дожив и до двадцати? Ответ был очевиден – потому что отец не принимал отказов, и возражения ничего не меняли. Точнее, отец и мать воспринимали отказы – они относились к ним как к личным оскорблениям и поступали соответственно. Наказывали и давали понять, что оскорблять родителей не стоило ни при каких обстоятельствах. Родители в каком-то роде просто привыкли к подчинению. Поэтому сейчас его поведение ставило их в тупик. Соквон ожидал, что со временем дело дойдет до отца, и тогда стиль воздействия изменится – отец, который безжалостно наказывал даже жену, от которой болезненно зависел, в отношении других выбирал совсем уж варварские методы. – Слышал, ты готовишь дела? – первым делом спросил отец, когда Соквон явился к нему с отчетами. Время отчетов было в конце лета, но отец запросил их гораздо раньше, еще в июне, и было очевидно, что бумажки его сейчас не интересовали. – Да. Прошу прощения, – опуская взгляд и тщательно соблюдая установленный порядок поведения, ответил Соквон. – Значит, не собираешься работать дальше? – приподняв бровь, спросил Чунмин, откладывая папку с документами на край стола и поднимая взгляд. – Прошу прощения, – повторил Соквон. – Мне не нужны твои извинения, – прямо сказал отец. – Что ты хочешь сказать? Думаешь, так легко просто взять и выйти из бизнеса? Твое место готовилось для тебя годами, и ты не вправе сейчас бросать все на полпути. Я не могу тебе этого позволить. Ты должен подчиниться и сделать все так, как тебе передал Кансок. – Я не могу, – ответил Соквон, сжимая кулаки. – Я не могу. – Что это ты там делаешь? – переводя взгляд на его руки, почти издевательски спросил отец. – Кулаки сжимаешь? Считаешь, сейчас твой гнев может сравниться с моим? Или может, ты хочешь меня ударить? – Никак нет, – все еще стараясь не смотреть на отца, ответил Соквон. – Послушай меня, – укладывая на столешницу руки и сцепляя в замок пальцы, медленно произнес Чунмин, подаваясь вперед. – Слушай внимательно. Меня не интересует, чего ты хочешь, и в кого ты влюблен. Все это не относится к делу. Я и второй из твоих братьев вложили слишком много усилий в расширение бизнеса в Корее, и твои капризы сейчас неуместны. К тому же, ты ведь понимаешь, что никакие проблемы не возникли бы, не будь твой выбор мужчиной. Если бы ты выбрал женщину, как и Чонвон, я бы без промедления дал тебе на все разрешение, но сейчас это просто неприемлемо. Я не позволю, чтобы бизнес, который я выстраивал всю жизнь, оказался под угрозой только потому, что ты не можешь держать свой член в штанах. Если кто-то из конкурентов добудет информацию о твоих развлечениях, это станет концом всего. Знаю, Кансок полагает, что ты мог бы жить свободно в Японии, но сейчас я не стану тебя обманывать – тебе и там не доведется заводить себе мальчиков. Ты должен быть абсолютно чистым и безупречным. В противном случае ты мне не нужен. – Я готов к этому. – К чему? – Оказаться ненужным. Отец поднялся из-за стола и обошел его, вставая прямо перед Соквоном. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, к чему шло дело. Соквон лишь раз в жизни испытывал на себе тяжесть отцовской руки, но тот опыт запомнился ему надолго – наверное, потому что он был еще ребенком. – Ты знаешь, какой ответ от тебя ожидается, – давая ему возможность передумать, сказал Чунмин. Должно быть, Инсу была действительно сильной и смелой женщиной – даже будучи вполне взрослым молодым человеком, Соквон испытал непреодолимый страх, стоя прямо перед отцом и ожидая, когда он ударит. Внушительность Чунмина была не только результатом его влиятельности и манеры общения – это было естественным эффектом его физических параметров. Его сила ощущалась даже на расстоянии, он мог легко подавить практически любого. – Лишение наследства и отстранение от бизнеса не рассматриваются? – спросил Соквон. – Фактически я не имею никакого выбора? Когда отцовский кулак врезался в его скулу, Соквон почти не почувствовал боли – он просто рефлекторно подобрался, напрягая мышцы ног и спины, чтобы не упасть. За первым ударом последовал второй, после которого почти без перерыва посыпались и другие – Соквон не считал. В конце концов, он все-таки упал – он не мог ответить, хотя ему очень хотелось это сделать. Нельзя было даже закрываться. О том, чтобы ударить отца в ответ или хотя бы поднять на него ненавидящий взгляд не могло быть и речи. Соквон должен был выдержать все, сохраняя лицо идеально воспитанного ребенка, хотя именно за непослушание его сейчас и наказывали. – Думаешь, ты ценен для меня? Если бы мать не находила в тебе какую-то радость, я мог бы даже избавиться от тебя. Мне все равно унаследуешь ли ты что-то или нет, но прямо сейчас ты должен подчиняться и делать так, как тебе говорят. Ты единственный, с кем могут вести дела наши японские знакомые, но не думай, что я не найду способ воздействовать на тебя, не убивая. Соквон приподнял подбородок, упираясь макушкой в ковер и улыбаясь. Он страшно устал. – Мать ждет, что ты подчинишься, и ты не представляешь, что с ней случится, если ты откажешься от семьи. Собираешься сбежать со своей японской подстилкой? – спросил Чунмин, присаживаясь на корточки рядом с ним. – Ничтожество. Не могу понять, как в нашей семье мог появиться такой непроходимый тупица. Мы достаточно уговаривали тебя, мы потратили на тебя неразумно много времени. За эту отсрочку можешь благодарить мать. Сейчас твое время вышло. – Прошу прощения, – переводя на отца прямой взгляд, в последний раз повторил Соквон. Теперь даже если бы в его жизни никогда не случилась встреча с Цукасой, даже если бы он не ощущал почти убивавшую его тоску, сейчас он все равно ответил бы отказом. Хотелось сплюнуть кровь прямо на ковер. Хотелось подняться и ударить отца – вложиться в кулак полностью и сделать так, чтобы это по-прежнему красивое и мужественное лицо утратило свое брезгливое выражение. Соквон редко испытывал такую всепоглощающую ненависть к кому-либо, и даже несколько минут назад, входя в домашний кабинет отца, он и не предполагал, что испытает что-то подобное. Отец положил раскрытую ладонь на его горло и крепко сжал пальцы – достаточно сильно, чтобы Соквон ощутил дискомфорт, но, не перекрывая дыхание. – Я слишком много потратил на тебя, щенок, – процедил он, глядя сверху. – Моя жена, не может без тебя жить. Не могу предположить, что такого я сделал в прошлой жизни, что в этой мне приходится сталкиваться с этим. О, да, наверное, нужно было сказать это вслух, но Соквон решил не усугублять ситуацию. «Ты ревнуешь? Ты всегда ревновал. Мама отдает мне столько, сколько ты не получал ни до моего рождения, ни за все время, что вы живете рядом». Все еще сжимая его горло, Чунмин вытащил из кармана телефон и одной рукой набрал номер. – Все готово? Отправляйте. Да, он у меня. * «Люблю спать, и чтобы никто не будил». – Проснись, Цукаса. На фоне голубоватого в ночи окна плечо Цукасы выглядит очень красиво – так и хочется вцепиться в него зубами. Он и сам знает все о себе – хотел надеть футболку перед тем, как заснуть, но Соквон не разрешил. Соквон вообще отобрал у него все вещи и сбросил со своего края постели, так что Цукаса заснул все-таки голым. Под простыней тоже ничего нет, Соквон точно знает – он уже протягивал руку и касался его бедра. Под ладонью только теплая и гладкая кожа, ничего больше. – Проснись, я хочу тебя. Цукаса все еще спит, и Соквон переворачивает его на спину, переползая ближе и почти укладываясь на его плечо. Когда он уснул? Кажется, совсем недавно – минут десять назад. Нет, завтра Соквон уезжает на неделю, никак нельзя тратить драгоценное время. – Проснись, иначе я трахну тебя прямо так. Мягкая кожа щек под губами ощущается фантастически прекрасно, и Соквон тянется ладонью вниз, скользя по мягкому и расслабленному животу – Цукаса еще не проснулся, нужно помочь ему проснуться. Хочется больше. – Отъебись, дай поспать, – шепчет Цукаса, пытаясь отвернуться. Соквон улыбается – нет, сейчас спать никто не будет. Он опускается губами к теплой со сна шее и втягивает кожу губами, зная, что сейчас Цукасе будет больно. Если не проснется. – Свали, сказал же, – ворчит Цукаса, все-таки приподнимая руки и упираясь в плечи Соквона. – Перед сном же два раза трахались. – Я еще хочу. Прямо сейчас. Соквон перекладывается, подминая его своим весом и убирая руки со своих плеч – оба запястья перехватываются и прижимаются к подушкам над головой Цукасы. Кровать в квартире хорошая – большая и крепкая. Соквон мельком думает, что когда искал квартиру для Цукасы, о кровати не особо беспокоился, но в итоге вот так повезло. Цукаса сжимает зубы и не впускает его. Соквон давит на его запястья, а потом вспоминает, что левое привязано, и держать его не нужно. И откуда были мысли о кровати, если они вообще лежат на полу? – Уступи, – просит Соквон, надавливая свободной рукой на его подбородок. – Уступи, я же все равно сделаю, как мне надо. Нет, он не пьян. Хотя… нет, не пьян. В итоге он все равно вынуждает Цукасу открыть рот и целует его как сумасшедший, доставая языком почти до гланд. Это, наверное, больно. – Не кусайся, – предупреждает Соквон, отрываясь всего на секунду, прежде чем вернуться. – И не сжимайся. Он опускается к уже измятым и воспаленным от поцелуев губам, не понимая, как можно хотеть в этой жизни чего-то еще, кроме как целовать Цукасу. Поцелуй длится и длится, и заканчивать его не хочется, и Соквон начинает двигаться, не открываясь от измученного и почти безвольно податливого рта. Странно – обычно Цукаса сопротивляется до последнего, пока его не накроет. На полу, наверное, жестко. Утром нужно будет поискать гель от синяков или хотя бы женьшеневый пластырь. Внутри у Цукасы тесно и сладко, и Соквон стонет прямо в его губы, меняя ритм и двигаясь быстрее. Это такая игра – можно продержаться почти полчаса, если двигаться с разной скоростью. Довести себя почти до оргазма, в последний момент сдать назад, замедляясь, а потом и вовсе остановиться. И через секунду опять начать двигаться – медленно, чтобы постепенно прибавить и еще раз дойти до опасной точки. Соквон поднимает лицо, нехотя отрываясь от Цукасы и видит, что тот открыл глаза и смотрит на него. Взгляд будто непонимающий. Тени от форзиций лежат его лице, и Соквону кажется, что это лишнее – он слишком красивый, чтобы портить его тенями. Нужно будет сказать менеджеру, чтобы не ставил вазу с форзициями у кровати – свет из окна падает из-за них криво. Цукаса смотрит действительно непонимающе. Его голова ездит по подушкам, и Соквон придерживает его за плечи, потому что Цукаса легкий, и двигается вместе с ним. Или это просто потому что его задница еще слишком узкая – он же все-таки впервые сегодня отдается. В темных глазах постепенно появляется осознание – взгляд проясняется, наполняясь ужасом. По мере движения это выражение становится отчетливее, и Соквону почти стыдно. – Ты не просыпался, – говорит он, склоняясь ниже. – Сейчас уже четыре часа. В клубе утро начинается в шесть, через два часа мне придется уйти. Я не могу ждать, пока ты проснешься. Холодные руки упираются в его плечи – опять? – и Соквон перехватывает их, убирая наверх к изголовью кровати. Куда делся галстук, которым он привязал левую? Цукаса вертит головой, и губы Соквона мажут по его щекам и линии челюсти – он не дает себя целовать и сдавленно стонет, дергая руками. Это можно понять – просыпаться на чьем-то члене, наверное, просто мерзко. – Да кончи ты уже, что с тобой сегодня… Соквон вынырнул из душного и тяжелого сна с сердцем, колотившимся прямо в глотке. Тело не ощущалось вовсе – ноги и руки не двигались, и он просто лежал на полу, глядя в темный потолок. Это сон, просто сон. Ничего страшного. Нет, не просто сон. Это было. В разное время и при разных обстоятельствах, но все это было в реальности. Цукаса все это переживал на своей шкуре и каждый раз шел отмываться, после чего возвращался в ту же постель. Отвратительно. Наверное, стоило давно понять, что на самом деле Соквон не делал с ним ничего такого, чего не испытал бы сам. Речь при этом шла отнюдь не о физическом насилии, но при этом сам механизм воздействия был удивительно похожим в обоих случаях. Допустим, сейчас отец делал с ним то же самое, что и он с Цукасой. Принуждение без выбора. Насилие без инцеста? Пожалуй, именно так это и называлось. В желании полностью подавить кого-то и заставить делать что-то определенное, нет абсолютно ничего здорового. Куда ни глянь, везде одни совпадения. Совпадения – не в смысле случайностей, а в смысле сходства. Цукаса говорил: «У меня была пропасть возможностей обо всем подумать». Он сказал это после того, как посидел под замком. Соквон тоже мог сказать это после того, как провел в тюрьме несколько дней. Он даже не считал проведенные взаперти дни, поскольку не видел в этом никакой пользы. Что толку ждать освобождения, если все равно не собираешься ничего для этого делать? Даже если за ним придут, вытащат его к отцу, и отец повторит вопрос, Соквон даст старый ответ и вернется сюда же. Он не считал себя мучеником, поскольку отвечал за свои собственные преступления. В каком-то роде в своем нынешнем положении Соквон находил что-то неестественно приятное – в том, что переживал почти то же самое, через что провел Цукасу. Ситуации были настолько похожими, что в это слабо верилось. Постепенно сознание прояснилось, и тело отошло от вязкого ощущения сна. Соквон пошевелился, поднимаясь и с разочарованием чувствуя чисто механическое возбуждение. Во сне он трахал Цукасу, и вот так его тело продолжало реагировать на все происходившее в голове – даже если сам он этого не хотел. Он уселся на полу, отползая к стене и прислоняясь к ней спиной. Хотелось пить, но вода пока что закончилась, а пока принесут еще… кто знает, когда это будет. Соквон всегда знал, что у отца были какие-то свои катакомбы для работы с теми, кому требовались «воспитательные меры». Правда, ему было неизвестно, применял ли он это по отношению к Чонвону или Кансоку. Вполне возможно, что он стал первым из детей, кому довелось побывать в этом помещении. Вообще, здесь было не так уж и плохо – комнатка проветривалась искусственным нагнетанием и вытяжкой воздуха, на полу был надувной матрас, даже унитаз имелся. Тусклая лампа горела только по несколько часов в день, остальное время Соквон проводил в темноте. Единственное, с чем было по-настоящему плохо – с гигиеной. Соквон не мылся ни разу с тех пор, как оказался здесь, и теперь даже сам чувствовал запах собственных грязных волос, когда вертел головой или вообще шевелился. Спина нещадно чесалась, но он старался терпеть и не трогать ее, чтобы не стало хуже. Не хватало еще разодрать кожу в кровь. Постепенно возбуждение сошло на нет, и Соквон вздохнул легче. Прошло не так уж много времени, а он уже не мог представить, что где-то на улице сейчас вовсю катило лето – здесь было довольно холодно, так что все время приходилось кутаться в тонкое синтетическое одеяло. Оторванность от мира пришла подозрительно быстро, но Соквон был даже рад ей. Никакой информации. Никакого взаимодействия с другими. Никаких новых впечатлений. Никаких перспектив. Только сны. Липкие и горячие сны. * С отправкой заказа возникли проблемы – транспортная компания что-то напутала, пришлось ехать к терминалу, выяснять детали. Цукаса промучился полдня, пока его посылку все-таки отыскали, после чего повторил отправку и вернулся домой. Июльская жара набирала тяжесть и влажность, и хотелось только одного – чтобы пошел дождь. Вечером от заказчика пришло сообщение – материалы были доставлены, макет в полном порядке. Оставался запуск тиража, но Цукасу это уже не волновало – он получил оплату, проверил перевод и успокоился. Летом работы убавилось, можно было спуститься вниз, в кафе и помочь там с туристами. Правда, летний сезон привлекал на Хоккайдо разве только любителей прохлады и тишины, или тех, кто имел загородные дома где-нибудь в хвойных лесах. Цукаса в последний раз проверил почту, обнаружил новое сообщение от заказчика, и, опасаясь замечаний, загрузил его сразу же. «Спасибо за материалы, я просмотрел макет и абсолютно всем доволен. Как и ожидалось от вас, Мидзуки-сан, все отлично и никаких претензий. Хотелось бы задать не очень удобный вопрос. Нашему общему знакомому выпала тяжелая утрата, но я не могу с ним связаться, чтобы выразить соболезнования. Вы наверняка уже слышали, что мать Ю Соквона умерла два дня назад. По правде говоря, я хотел бы как-то проявить участие, но у меня нет возможности поговорить с ним или отправить ему сообщение. Поскольку мы с вами познакомились лишь благодаря его усилиям, я хотел бы спросить, можете ли вы помочь мне с ним связаться или хотя бы передать мои соболезнования». Цукаса просидел перед монитором пятнадцать минут, не давая ему погаснуть и все глядя на слова «мать Ю Соквона умерла два дня назад». Желание побежать и сделать хоть что-нибудь разбивалось о десятки вопросов, роившихся в голове, и в итоге Цукаса никуда не двигался. Справившись с собой, он ответил, что понятия не имеет, как можно связаться с Соквоном, поскольку сам уже давно с ним не общался. Извинившись напоследок, он отправил сообщение и сразу же открыл документ, в котором хранил все адреса, сохраненные на непредвиденный случай. Среди контактов поставщиков, заказчиков, ремонтников и юристов адрес Фредерика отыскался довольно быстро – Цукаса примерно помнил его, так что выделить нужную строчку не составило труда. Скопировав его в строку для адреса, он опять погрузился в неподвижность, не зная, с чего лучше начать. Через некоторое время он все-таки начал стучать по клавишам. «Доброго времени суток, уважаемый мистер Пейдж. Когда мы виделись с вами в последний раз, я уезжал из Кореи без намерения когда-либо вернуться, поэтому мое сообщение вас, возможно, удивит. Дело в том, что я узнал о смерти госпожи Ю. Это покажется вам глупым, но я хотел бы узнать, как себя чувствует Соквон. Мы провели рядом слишком много времени, и я не могу сделать вид, что это меня совершенно не касается». Он посомневался с пару минут, после чего сохранил письмо в черновик, закрыл ноутбук и вышел из комнаты, спускаясь в кафе. Не стоило пороть горячку, нужно было все как следует обдумать. Цукаса заменял то мать, то Таки-куна, принимал заказы и улыбался, продолжая думать о том, что произошло, и почему такая сравнительно молодая женщина, как госпожа Ю, неожиданно скончалась. В письме корейского заказчика не было ничего о причине ее смерти. Болела ли она или ее смерть была результатом аварии? Что могло произойти? Цукаса вспоминал день, когда побывал в гостях у семьи Ю, неизбежно прокручивая в памяти все то, что слышал о госпоже Ю от Соквона. Соквон очень часто о ней говорил. В его жизни родители, несомненно, занимали огромное место. Даже не хотелось представлять, что сейчас переживал Соквон – если даже для Цукасы, видевшего госпожу Ю всего лишь раз, новости о ее смерти стали настоящим шоком. Ему страшно захотелось увидеть Соквона или хотя бы поговорить с ним. Он и прежде испытывал это желание – не беседовать напрямую, а узнать через Пейджа, что происходило с Соквоном, как он жил и чем занимался. Цукаса постоянно думал о нем, но не позволял себе мониторить новости или искать его в сети, поскольку все равно не смог бы ни написать, ни позвонить. Он скучал по Соквону, но не позволял себе сорваться. А наверное, стоило хоть раз пойти у себя на поводу. Потому что сейчас могло быть уже слишком поздно. Впрочем, даже при таких упаднических мыслях Цукаса все-таки отправил сообщение на адрес Пейджа, когда вернулся после работы. Дело было к полуночи, и он не стал ждать ответа, решив проверить почту только утром.