Сафлор

Большинство левшей переживало настолько сильное потрясение во время переучивания, что больше не пробовало пользоваться левой рукой. Этот мучительный процесс, как правило, сопровождается физическими наказаниями, запугиваниями и даже словесными оскорблениями, поскольку ни один ребенок не может с удовольствием начать переламывать собственное тело и связь, заложенную между мелкой моторикой и мозговыми импульсами. Соквон отлично понимал, насколько сложным был процесс обучения, но на своем веку ему не встречались переученные – в США и прочих западных странах практика «ломки» отошла в прошлое еще за несколько поколений до него. Однако он был знаком с некоторыми амбидекстрами – в университете парочка таких одаренных училась на одном курсе с ним. Они не стеснялись пользоваться обеими руками и в некоторых случаях даже намеренно привлекали внимание к этой своей способности – на спор или шутки ради. Цукаса ничего подобного не делал – он жил как настоящий правша и не собирался ничего менять. Соквон специально заказывал пищу, которую следует есть обеими руками, и наблюдал за тем, как с ней справлялся Цукаса – тот выбирал какие-то особые методы, позволявшие ему использовать приборы только правой рукой. Соквон часто вытягивал лапшу палочками, укладывал ее на ложку, которую держал в левой руке, и ел так, как ему было удобно. Ему хотелось посмотреть, умел ли таким же образом расправляться с длинной лапшой Цукаса, но тот ничего подобного никогда не делал. Шли последние ночи, когда Цукаса спал у него – в скором времени он должен был переехать в свою квартиру этажом ниже, и Соквон старался ценить каждый момент, который они проводили вместе. С момента возвращения Цукасы прошло чуть больше месяца, но Соквону всего было мало – он помнил, как мучительно жил все это время, пока Цукаса был в Японии. Ему не хотелось возвращаться к этому одиночеству, и он делал все возможное, чтобы Цукаса захотел остаться в Корее. Захотел остаться рядом с ним. Нельзя заставлять человека делать то, чего он не хочет. Точнее, можно принудить его на какое-то время. На долгие годы такой фокус не сработает – либо человек потеряет себя и превратится в кого-то другого, либо он просто вырвется и сбежит. Соквон начал понимать это только сейчас, после долгих часов размышления над судьбой своих родителей. Его удивляло, что Чонвон не занимался тем же самым – не пытался спроецировать жизнь родителей на себя и Даён. Он думал об этом, когда просыпался по ночам и лежал, прислушиваясь к размеренному и глубокому дыханию Цукасы. Иногда такое случалось – он просто открывал глаза, и сон бежал от него. В одну из таких ночей Соквон проснулся и не обнаружил Цукасу рядом. Первым порывом было вскочить и побежать в ванную, проверить, не захотелось ли Цукасе в туалет и не стало ли ему плохо, но уже через секунду Соквон понял, что его любовь была в комнате. Цукаса сидел за столом и рисовал. В темноте. Света, проникавшего из окна, было явно недостаточно, так что Цукаса изредка подсвечивал себе телефоном, но в целом продолжал двигать карандашом в синеватом мраке. Соквон хотел сказать ему, чтобы включил свет и перестал гробить глаза, но прежде чем успел открыть рот, заметил, что Цукаса держал карандаш левой рукой. Увидеть его лицо было невозможно – с этого расстояния можно было лишь разглядеть силуэт и понять, чем он занимался, но не более. Соквон не шевелился и просто лежал, наблюдая за ним. Неужели чтобы рисовать левой рукой Цукасе требовалась такая защита – сон, сковывавший Соквона всего минуту назад и темнота, дававшая дополнительный покров? Конечно, он должен был понимать, насколько вредно было рисовать в темноте, но все равно он делал это. Почему? Почему нельзя было рисовать нормально – при свете, не стесняясь? Что такого в том, чтобы пользоваться левой рукой? Соквон дождался, пока Цукаса закончил и вернулся в постель. Через минуту он повернулся к нему и обнял его, прижимаясь всем телом. Если бы Цукаса знал, что он не спит, обязательно сказал бы, что ему жарко. Теперь он просто обнял Соквона в ответ. От него пахло молоком, и сам был молочно белым – будто слегка светился в полумраке. Соквон прижался носом к его шее и легко поцеловал. – Ты давно не спишь? – спросил Цукаса, поворачивая голову и целуя его в ответ. – Нет, только что проснулся, – солгал Соквон. – Куда ты уходил? – Просто… рисовал, – ответил Цукаса. За свою небольшую ложь стало стыдно – Цукаса без сомнений сказал правду. Мог бы соврать, что ходил в туалет. Словно извиняясь, Соквон поцеловал его еще раз. – Не рисуй в темноте. Зажег бы свет, ничего. – Мне и так нормально. Я не очень часто это делаю. – Когда будешь жить один, сможешь рисовать в любое время дня и ночи, – прошептал Соквон, ослабляя хватку, чтобы Цукаса лег удобнее. – Ну, если буду просыпаться по ночам. Обычно я сплю крепко. – И если я не буду ночевать у тебя, или ты у меня. Нам будет нельзя ночевать вместе постоянно, это слишком, но хотя бы три или четыре раза в неделю можно. Это будет нормально. Я буду скучать по тебе. – Ты привыкнешь, – пообещал Цукаса. – Все будет хорошо. Иногда Соквону казалось, что Цукаса обращался с ним как с маленьким – уговаривал, объяснял, утешал. В какой-то мере это было обидно – все-таки Соквон хотел совсем не этого. С другой стороны, если ничего другого Цукаса дать пока что не мог, не стоило на него давить. Он и без того вернулся. Сам, без просьб и запугиваний. – Если я начну просить слишком много, обязательно дай мне знать, – сказал Соквон. – Не хочу быть как отец. Цукаса повернулся на спину и спросил: – Как ты думаешь, почему я вернулся? – Честно? Понятия не имею. Я много думал, но ни к чему так и не пришел. – Каждый день, проведенный мною в Японии с февраля по июль – это твой подарок. Каждый день, каждый час. Время, которое ты дарил мне, сознательно отказываясь от своего желания держать меня рядом. Ты жертвовал своим желанием, потому что не мог поставить под удар маму и Наоко – не хотел привлекать к ним внимание Мориномия. И каждый день, прожитый в доме, был в каком-то роде мучительным для меня, потому что я знал, как сильно ты страдал. Ты открылся мне в ту последнюю ночь перед тем, как я ушел. Ты открылся, а я оставил тебя. Зная прекрасно, как тебе будет тяжело, я ушел и стал жить с семьей, но никакого облегчения не почувствовал. Никогда не встречал подобного со стороны тех, кто был со мной – чтобы думали не только обо мне, но еще и о моей семье. И чем дольше я жил без тебя, тем сильнее привязывался к тебе – с каждым днем все крепче и крепче. Я вернулся не для того, чтобы пожалеть тебя, хотя, безусловно, мне было больно знать, что ты понес двойную утрату. Я не думал, что достаточно силен, чтобы помочь тебе пережить это время. Просто я больше не мог там находиться. – А еще ты хотел меня увидеть, – добавил Соквон, вспоминая, о чем они говорили в вечер, когда встретились после долгой разлуки. – Это относится к числу всего, что я вообще хотел. Увидеть – было самым большим из них. – Надеюсь, все остальные я тоже могу исполнить. Цукаса тихонько рассмеялся. – Уже исполнил. * Кансок больше не отдавал никаких распоряжений или инструкций, так что Соквон действовал самостоятельно, как умел. Он не знал, встречались ли старшие братья отдельно, но общей встречи у них не было с тех пор, как они в последний раз обговорили детали дальнейшего поведения. Тогда Кансок сказал, чтобы каждый продолжал работать как обычно, не заботясь о Ким Чольсу. С тех пор прошло достаточно времени, и Соквон договорился с уже знакомой японской компанией, попросив их прислать одного из сотрудников на неделю в Корею. Он обеспечивал жилье и отсутствие каких-либо проблем вкупе с щедрой оплатой – как специалисту, так и компании. Учитывая, что отсутствие одного из хакеров наносило определенный урон японскому предприятию, Соквон оплачивал все связанные с этим издержки и добавлял к этой сумме оплату за работу – а ее было очень много. В начале августа Фредди забрал из аэропорта Хино Котаро, восемнадцатилетнего хакера, которого прислали японцы. Котаро оказался неразговорчивым, понятливым и невзыскательным в плане жилищных условий и питания парнем – он без проблем устроился в двухкомнатной квартире, снятой рядом с деловым районом, в котором располагался офис Соквона. Впереди у него была неделя. Соквон нанял его, чтобы он раскопал все финансовые дела Ким Чольсу. Попутно Котаро вытащил уйму личной информации, поскольку в семье Ким дела финансовые тесно сплетались с родственными. Если в семье Ю каждый из братьев вел свои дела отдельно, и Соквон даже понятия не имел о том, какими приблизительно цифрами исчислялись личные доходы Чонвона и Кансока, то в семье Ким отец и его внебрачный сын, занимавшийся большей частью дел, имели общие счета. Разделялись лишь совсем личные, те, которыми они пользовались для оплаты своих развлечений, путешествий, проживания и покупок. Жены у Ким Чольсу не было – она умерла два года назад. Зато был Им Хиёль – сын, рожденный еще до того, как Ким Чольсу вступил в законный брак. Разумеется, Хиёль был старше своего умершего брата, считавшегося законным наследником. Котаро вытащил весьма занятную информацию касательно Ким Чольсу и его сына, и Соквон получил все это в собственное безраздельное пользование. В вечера, когда они с Цукасой оставались порознь, он сидел за ноутбуком и читал, просматривал фото и видео, поражаясь тому, какими странными порой могут быть предпочтения людей. Им Хиёль имел весьма специфические вкусы касательно секса, и Котаро поднял со дна его виртуального хранилища большую часть материалов, являвшихся мощным компроматом. Уже одного этого было достаточно, чтобы схватить за яйца единственного наследника господина Ким. Как можно было хранить такие материалы, пусть даже и в защищенном месте? Соквон просто не понимал, как Им Хиёль мог быть таким легкомысленным – почему он не уничтожал съемочные материалы своих развлечений и оставлял их как трофеи. Это было похоже на коллекцию серийного убийцы, и вызывало лишь отвращение. Насколько Соквон успел понять, лишь пробежавшись по верхушкам материалов, Им Хиёль интересовался как мужчинами, так и женщинами, обходясь с ними одинаково жестоко и имея склонность к садизму. Впрочем, мазохизм здесь также присутствовал. Поскольку Соквон никогда таких вещей не понимал, просматривать все подряд ему не хотелось, и он лишь оставил полученные данные на цифровых носителях, которые спрятал в сейфе своей квартиры – он был бы рад, если бы ему никогда не пришлось ими пользоваться. Кроме того, Котаро распечатал историю транзакций с нескольких счетов, прошел по подставным путям и «мертвым душам», разнеся в пух и прах всю хитро придуманную финансовую сеть господина Ким. В результате Соквон узнал, что господин Ким не отличался особенной оригинальностью и держал оффшорный счет на Каймановых островах, как и множество европейских предпринимателей. Этот счет был создан семь лет назад и с тех пор значительно вырос как денежный актив. К тому же, Ким Чольсу не уставал пополнять его. Очевидно, это был запас на кризисное время, чтобы в случае повторной катастрофы и падения бизнеса, не оказаться в позиции просящего. Профессионализм специалистов Большого Каймана позволял держать все данные в секрете, и взломать систему банка Котаро так и не смог, хотя Соквон на два дня вывез его в специально оборудованный класс, где имелась необходимая техника. Однако даже по окольным путям и «прачечным» операциям, в которых господин Ким отмывал деньги, можно было понять, что сумма оффшорного счета была более чем внушительной. Котаро также посоветовал не трогать сам банк и не делать ничего со счетом, но в случае необходимости заблокировать для Ким Чольсу возможность пользоваться деньгами – спровоцировать слежку со стороны полиции и привлечь к финансовым делам внимание уполномоченных органов. В таком случае господину Ким пришлось бы воспользоваться доверенным лицом – назначить кого-то, не связанном с ним кровным родством и крепкой дружбой, чтобы этот человек работал с деньгами. Именно через такого человека можно было бы опустошить счет на Каймановых островах. Как оказалось, Котаро отлично разбирался не только в разбивании паролей, слежке и краже личной информации – по роду деятельности он весьма достойно ориентировался в перемещении денег, и с банками типа Большого Каймана он сталкивался уже не раз. Поскольку Соквон успел стать постоянным клиентом, никогда не жадничал с оплатой и умел держать язык за зубами, Котаро давал ему некоторые рекомендации, не входившие в перечень заказанных услуг. К концу недели у Соквона скопилось предостаточно данных, на сортировку и изучение которых он мог потратить сколько угодно времени. Котаро выяснил истинный финансовый потенциал бизнеса Ким Чольсу, влез во все его личные дела и предоставил результаты своему клиенту, после чего отправился обратно в Японию. Это уже не было стандартным взломом чьего-то ноутбука или копированием информации – это было серьезное и опасное дело. Однако Соквон понимал, что для него в данном случае имела значение только защита, а обеспечить себя и Цукасу достойной основой он мог только через такие грязные дела. Теперь, получив желаемое, он чувствовал себя гораздо лучше, но его настораживало то, что Котаро не нашел ничего, связанного с дальнейшим планом мести со стороны Ким Чольсу. Создавалось впечатление, что господин Ким решил остановиться только на убийстве Ю Чунмина, но верить в это было слишком наивно. Стараясь хотя бы иногда отвлекаться, Соквон спускался к Цукасе пешком, не пользуясь лифтом – так можно было оставаться незамеченным. – Пока жарко, ты спишь на полу, – усаживаясь на диван в один из таких вечеров, сказал он. – А что ты будешь делать потом? – Потом переберусь на диван, – ответил Цукаса, сидевший на полу за низким столиком. Он оставил в своей квартире максимум свободного места и даже не разграничил кухню и гостиную. У него был всего один стол, диван, пара кресел, и кухонный комплекс с навесными шкафами, варочной панелью и гранитной рабочей столешницей. В ванной комнате тоже царил минимализм – он оставил старую ванну, сменил унитаз и установил умывальник-чашу с самым простым смесителем. Из-за такого подхода казалось, что комнаты в его квартире были больше, чем у Соквона, хотя это было невозможно. В гостиной даже не было ковра – Цукаса привез целую охапку каких-то синтетических подстилок, на которых сидел и заставлял сидеть Соквона. Зато были полки – длинные, почти во всю стену, они вмещали почти все добро, имевшееся в распоряжении Цукасы. Бумажные рисунки и наброски, принадлежности и технику, одежду и книги. Соквон разглядывал их с явным недовольством, хотя выглядело все на удивление аккуратно. – Значит, зимой переберешься на диван? – переспросил он, пересаживаясь прямо на пол. – Ага, – кивнул Цукаса, не отрываясь от ноутбука. – То есть на твоей постели сейчас может сидеть кто попало? – уточнил Соквон, чувствуя все усиливавшееся раздражение. – Не кто попало, а ты один. Как будто ко мне заходит еще кто-то кроме тебя. А ты на диване не только сидеть, но еще и лежать будешь. И не только лежать. Тебе, вообще, что там не нравится? Ты сказал, что я могу устроить здесь все, как захочу. – Сказал, – согласился Соквон. – Но ты сделал все так, что любой, кто сюда зайдет, сможет припечатать задницу на твою постель и увидеть всю твою одежду, вплоть до трусов. Мы так не договаривались. Цукаса поднял глаза и вздохнул – легко и почти незаметно. – Сюда никто кроме тебя не заходит. – И даже Донхо? – И даже Донхо. – Только ты и я? – улыбаясь, спросил Соквон, хотя ответ и так был очевиден. – Ага, – кивнул Цукаса, закрывая ноутбук. – Но ты же общаешься с другими людьми? – Разумеется. В спортивном комплексе и в магазинах. В транспорте. По переписке или видеосвязи. Этого достаточно, я и в доме этим ограничивался. Я не особенно люблю общение. Соквон поставил локти на столешницу и наклонился вперед. – Видеосвязь? И по этой связи все твои заказчики могут смотреть на твои открытые полки? Цукаса отодвинул ноутбук и поднял на Соквона глаза. – Чего ты добиваешься? – спросил он, слегка наклоняя голову набок. – Хочешь поорать или подраться? Или хочешь, чтобы я тебе что-нибудь действительно неприятное сказал? Я умею это, так что только попроси, и я сразу как-нибудь тебя порадую. Может, мне сказать, что я тут виртуальным сексом за деньги занимаюсь? – Нет, не надо. – Соквон протянул к нему руку через стол и взял его за запястье. – Я просто придираюсь. Все не могу поверить, что ты мой. Я все для тебя сделаю, только не могу никак… не могу с ревностью совладать. И то, что ты тогда с Фредди ушел… ты же с ним еще поддерживаешь связь? – Нет. В последний раз я что-то писал ему и получал ответ только в день, когда вернулся. Он мне советовал оставаться в Японии. – Может, он был и прав. Все-таки в Корее для тебя – по моей милости, что уж тут – небезопасно. Но само осознание того, что ты говорил с ним и сидел в его машине – это убивает. Цукаса не шевелился – слушал внимательно и спокойно. – Фредди мне не интересен, как и я ему. Он просто помог мне сбежать, вот и все. Он искренне хотел тебе помочь избавиться от меня – вылечиться, наверное. – Он мне рассказал. Я его ударил. Он тебе не говорил? – Нет, – Цукаса покачал головой – ни слова. – Ну так вот – я ему врезал. За то, что он все-таки приблизился к тебе. Я его предупреждал, чтобы он не совался – я тебе не рассказывал? Еще в прошлом году. Кроме него о тебе долгое время вообще никто не знал. Черт возьми, это было такое счастье – мы были только вдвоем. А теперь вот сколько всего примешалось. Ненавижу это. – Да никого нет, все по-прежнему, – возразил Цукаса. – Мы здесь только вдвоем, и твоя семья сейчас далеко отсюда. – А Донхо? Донхо, Фредди… и вот так, очень косвенно – Ким Чольсу, Им Хиёль, мои братья, Даён со своими детьми. Пёнхи сейчас у Чонвона живет – так правильнее с юридической точки зрения. Но со временем я хотел бы ее забрать. Купить для нее дом или сделать что-то такое, чтобы она училась и жила отдельно. В том доме ей не место – станет неврастеничкой и никогда не выйдет замуж, насмотревшись на хёна и его жену. Пиздец у них там с головой, точно тебе говорю. – Да сколько таких больных. Ничего с этим не сделать. Детей, конечно, очень жаль, но с кровным родством не поспоришь – им придется взрослеть в этой семье. Поверь, многие дети растут в таких же нездоровых семьях, и это, конечно, просто лютый пиздец. Пьяницы-отцы, истерички-матери – этого в каждом доме полно. Не представляю, зачем таким уебкам приходит в голову рожать детей. – Поэтому я рад, что у меня не будет детей. Не знаю, рад ли этому ты. Цукаса посмотрел на Соквона пристально и с легкой усмешкой ответил: – Если ты хочешь услышать, что я бы с удовольствием родил от тебя ребенка, иди на хуй. Мне нельзя заводить детей, я совсем не тот человек, который может дать что-то полезное. Соквон засмеялся – в некоторых вещах Цукаса был довольно категоричным, и это оставалось неизменным. В постоянстве тоже была своя прелесть.