Сафлор

– И какой город тебе понравился больше? Буда или Пешт? Ранним утром Цукасу разбудил звонок, и он ответил, все еще лежа в постели. – Пешт. Не знаю, почему, не спрашивай. – Тогда будем гулять по Пешту. Покажешь, что там тебе так понравилось. – Солнечные часы. Много солнечных часов. Хотя толку от них сейчас не много, солнца-то нет. Ты уже здесь? – Да, скоро ты услышишь мой голос с двух сторон – я почти у двери. – Тогда я отключаюсь, – сообщил Цукаса, прежде чем скользнуть пальцем по красной клавише на дисплее. Он полежал еще с секунду, а потом поднялся и потянулся, расправляя плечи. В комнате как обычно горел свет, что было весьма кстати – за окнами еще плескалась темнота. Через минуту в подъезде зашуршали шаги и раздались звуки возни, гулко отдаваясь от голых стен и смешиваясь с напряженным сопением. Соквон, видимо, стоял на площадке, не зная, в какую квартиру стоит постучать – номера на дверях отсутствовали. Цукаса сполз с кровати, поправил футболку и вышел в прихожую, сразу же щелкая замком и открывая дверь, чтобы Соквон не мучился в сомнениях. – Я уже решил, что ты передумал, – сказал он вполголоса, чтобы не разбудить соседей. – Зайди, холодно. Соквон одним шагом втиснулся в проход, специально сталкиваясь при этом с Цукасой и оттесняя его внутрь так, что тот, еще сонный, не успевал отступать. Простая дутая куртка Соквона была холодной и сыроватой от тумана, стелившегося по улицам ранним утром. К туманам Цукаса уже начал привыкать. – Не толкайся, – ворчливо фыркнул Цукаса, отходя к стене и поднимая голову, чтобы рассмотреть лицо Соквона. Тот, словно подставляясь под взгляд, вздернул подбородок, одновременно стягивая вниз слайдер молнии на куртке и начиная раздеваться. – А ты не соскучился, я смотрю, – подозрительно выдал Соквон, улыбаясь и стягивая рукава куртки. – Спать я хочу, – буркнул Цукаса, уходя в единственную комнату и возвращаясь к постели. – Ты, может быть, есть хочешь? – Нет, подожду. Поспи сколько нужно, потом пойдем куда-нибудь. Ты пробовал здешний гуляш? Говорят, его стоит попробовать. – С едой здесь проблема. В Европе, я имею в виду, – укладываясь в кровать и приподнимая край одеяла, чтобы Соквон лег рядом, сказал Цукаса. – Проблемы? Не замечал. – Скучно все как-то. Нет разнообразия. – Ты просто привык к корейской или японской еде, где все на контрастах, поэтому тебе здесь не интересно. На самом деле многие европейцы терпеть не могут азиатскую кухню. – А тебе, наверное, без разницы? Ты же много путешествовал, – задумчиво произнес Цукаса, поворачиваясь набок, чтобы лежать вдвоем было удобнее. Соквон придвинулся ближе. – Хочешь, я погашу свет? – спросил он, заглядывая Цукасе в глаза. – Нет, оставь. Я сплю с включенным. Если хочешь, в кухне есть кофе. Ванна чистая, тоже к твоим услугам. Я посплю еще с полчаса, ладно? – закрывая глаза, сказал Цукаса. – Полежу с тобой. Может, тоже засну. Цукаса кивнул и расслабился, позволяя себе снова уснуть. От Соквона пахло улицей – холодным ветром, сладковатым туманом, мокрым асфальтом и надвигающимся дождем. Этот запах был похож на улицы Пешта – серые, красивые, с коваными решетками, качающимися старомодными вывесками и мутными от сырости стеклами. – Я солгал тебе, – засыпая, признался он. – Я еще не был за Дунаем, и не знаю, какой Буда. Живу в Пеште и гуляю только здесь. Соквон поцеловал его в щеку, совсем рядом с губами. – Ничего. Поедем осматриваться вместе. Мне тоже любопытно. Заснуть надолго не удалось – минут через двадцать Соквон разбудил его, вжимаясь лицом в его шею и заползая при этом под одеяло почти с головой. Цукаса вздрогнул и рефлекторно поджал плечо, пытаясь убраться подальше, но Соквон перехватил его и ткнулся носом прямо в основание его шеи. – Нюхач, – фыркнул Цукаса, перекладывая руку на его лоб и отталкивая. – Задохнешься же, вылезай наверх. Соквон вынырнул – раскрасневшийся и счастливый. – Пахнешь молоком. – Вставай, – легонько щелкая его по носу, скомандовал Цукаса. – Иди в ванную и умойся. Лучше пойдем и позавтракаем где-нибудь, пока ты меня не сожрал. – Да разве я могу? – улыбнулся Соквон. – Конечно, иногда мне хочется это сделать, но я каждый раз вспоминаю, что не людоед. – Блять ну и слово, – сдвигая одеяло вниз, покачал головой Цукаса. – Интересно, в такую рань где-нибудь что-нибудь работает? – В круглосуточном можно купить что-нибудь. Я видел открытый супермаркет по дороге, пока ехал. Там наверняка есть какое-то печенье или еще что-то в этом роде. Цукаса уселся и задумался, глядя в стену, оклеенную темно-зелеными обоями с золотистыми ромбами. Он огляделся, в который уже раз отмечая, что ни в Японии, ни в Корее не видел, чтобы в интерьере использовались такие глубокие и густые оттенки. По крайней мере, не в таких количествах. В такой насыщенности была некоторая привлекательность, перекликавшаяся с его настроением, и Цукаса был даже рад тому, что жил в квартире с таким необычным для себя оформлением. – Кроме кофе у меня есть еще что-то там с мясными шариками и сухая паста. Я ее только недавно для себя открыл – очень даже неплохо, если нужно что-то быстро сготовить. Так что давай не будем никуда выходить пока что, – предложил он. – Ты все-таки иди в ванную, а я пока займусь завтраком. Все равно уже не заснем. Соквон кивнул, но с места так и не двинулся. Цукаса подождал с минуту, а потом пошевелился, собираясь перелезть через него. Он успел только перегнуться через его ноги и упереться рукой в край кровати, когда Соквон взял его за запястье и сжал пальцы с ощутимой силой. – Побудь со мной еще немного, – попросил он, возвращая Цукасу в постель. – Я не настолько голоден. Они действительно странно встретились – без поцелуев и объятий, словно были не любовниками, а просто старыми друзьями, не видевшимися день или два. У Цукасы были свои мысли на этот счет, но он не спешил с выводами и просто ждал. В конце концов, Соквон очень сильно устал после долгого перелета. Интересно, чем теперь должны были стать их отношения? Цукаса думал об этом еще когда находился в больнице – о том, что о прежних отношениях между ним и Соквоном теперь можно было забыть. Прежде всего, потому что он и сам изменился – в его мировоззрении наметился слом, и он понимал, что вернуться к прежнему себе теперь будет невозможно. Эта ночь, проведенная рядом с Им Хиёлем, изменила его навсегда, поселив в нем страх. Даже после того, как Соквон вынудил его прилететь в Сеул и использовал теперь уже уничтоженные видео для шантажа, Цукаса не чувствовал, что с ним произошло что-то необратимое. Он знал, что Наоко пережила нечто, также изменившее ее на всю жизнь, но не мог осознать масштабов этих перемен. Теперь он понимал, через какие мучения прошла его младшая сестра. В том, как Цукаса воспринимал мир, наметились и со временем окрепли новые рамки, установленные безотчетным страхом. Понимая, как сильно Соквон хотел, но все-таки не смог его защитить, он с сожалением признавал, что ни деньги, ни охрана, ни тщательно продуманный план – ничего не могло обеспечить безопасность. Наверное, теперь Цукаса нигде не мог почувствовать себя уверенно и свободно – ни в другой стране, ни в родном доме. Его привычка постоянно думать и рассматривать каждое событие с разных углов превратилась в лютый недостаток, убивавший его каждую ночь – теперь, придя в относительный порядок, он постоянно думал о будущем и не мог остановиться. Но что еще хуже – он ждал, что между ним и Соквоном отныне проляжет пропасть, которая со временем будет только расширяться. Это было бы логично – после таких перемен вполне объяснимо ждать разрыва. Цукаса уже не был тем, кого Соквон захотел себе – он был совсем другим, и Соквон с его талантом всматриваться вглубь, не мог не заметить этого. Было бы проще, если бы дело было только в сексе, но Цукаса понимал, что Соквон хотел большего – того, что теперь он не мог постоянно отдавать. Цукаса решил, что если Соквон утратит к нему всякий интерес, но при этом продолжит жить с ним из чувства вины или долга, он положит всему конец сам. Так же, как он приехал в Корею после смерти родителей Соквона, он может улететь обратно в Японию и оборвать все нити, чтобы не мучить ни себя, ни любимого человека. Жизнь в любом случае продолжится – для них обоих, даже если они будут находиться порознь. Со временем все шрамы Соквона затянутся, и он найдет себе кого-то более полноценного, чем уязвимый и изуродованный страхом Цукаса. Они по очереди сходили в душ, после чего уселись завтракать, и все это время Цукаса подспудно ожидал чего-нибудь – какого-то явного или неявного признака остывания между ними. Теперь он уже не был здоровым человеком и, хотя неплохо сохранял нормальную видимость, внутренне опустел и не мог ничего предложить. Насколько он успел понять, никому и никогда не хотелось бесконечно возиться с больными и немощными, поскольку расходовать душевные силы постоянно просто невозможно. Еще важнее было то, что Цукаса не хотел быть грузом или человеком, о котором действительно нужно заботиться. Ему не хотелось обязывать Соквона оставаться рядом. Даже если бы жизнь в одиночестве стала для него болезненной и холодной, он предпочел бы уйти и не возвращаться, чем держать Соквона, заставляя его расходовать свою жизнь. Возможно, он слишком драматизировал свое состояние, но даже сейчас, когда с последней ночи в «Форзиции» прошло больше двух месяцев, Цукаса все еще не мог нормально спать и есть, часто впадал в тревожное состояние и не мог успокоиться. Все это время он почти не рисовал и даже не думал о работе, с трудом беседовал с матерью и Наоко и не испытывал вообще никакого желания как-то связываться с внешним миром. Его и прежде закрытый характер превратился в абсолютное затворничество, в котором ему было тепло и удобно. Переезды между городами и странами ничего не значили – Цукаса всюду возил свой уютный вакуум с собой и не хотел выбираться. За завтраком он все-таки поймал внимательный взгляд Соквона, прикованный его левой руке, которой он теперь пользовался по вынужденности – работать правой, на которой почти отсутствовал указательный палец, было невозможно. – Да, теперь так и будет, – с горечью сказал он, откладывая вилку. – Теперь придется быть левшой. По крайней мере, пока не научусь нормально работать правой в ее нынешнем состоянии. Соквон проводил взглядом его переместившуюся руку и так и остановился на ней. – Нет, делай все левой, пожалуйста, – попросил он. – Я так давно хотел посмотреть. Ты никогда не показывал. Мне казалось, для тебя это все слишком личное, и я не просил тебя показать, но мне всегда было интересно. Как это должно выглядеть у тебя. Чтобы ты работал той рукой, которой должен изначально. Это красиво. Цукаса нахмурился – пригвожденная взглядом Соквона левая рука теперь не двигалась, потому что он чувствовал себя неудобно, словно его рассматривали под микроскопом. – Ничего необычного, как и у всех левшей. Таких очень много. – Но мне не интересны все остальные. – Еще успеешь насмотреться, – сказал Цукаса, заставляя себя вновь взяться за вилку. – Я же говорю, теперь только так и будет. Он отправил в рот кусочек мясного шарика, отметив, что Соквон так и не отвел взгляда, и даже облизнулся, продолжая наблюдать за ним. – Тебя это заводит? – не задумываясь, спросил Цукаса. Вылетело как-то само собой, он даже не успел затормозить и остановить себя от настолько прямого вопроса. С другой стороны, чего было стесняться – было время, когда они только и делали, что занимались сексом. – Да, – кивнул Соквон, наконец, переводя взгляд на его лицо. В этом коротком ответе успела проскользнуть виноватая нотка, из-за чего Цукаса ощутил почти разочарование. Очевидно, Соквон все еще относился к нему как к инвалиду. Цукаса молча доел, стараясь не смотреть на него и вообще никак его не задевать, чтобы не сорваться. Если подумать, то с момента «происшествия» они еще ни разу не бывали наедине – в больнице всегда кто-то ходил за дверями, в соседних коридорах и палатах. Только вдвоем они оказались лишь сейчас, и теперь между ними висела какая-то неловкость, которой прежде Цукаса не замечал. Это тоже было неприятно. Он отнес свою тарелку и вернулся, не зная, сесть ли ему за стол к Соквону или просто подождать на кровати, чтобы потом собраться и вместе пойти гулять. Казалось, что на открытом воздухе и среди других людей должно было стать полегче. Вдвоем с Соквоном в квартире было слишком душно, будто они вновь стали чужими людьми, не знавшими, о чем поговорить. Соквон вздохнул, отодвинул тарелку и повернулся к нему. – Сядь, – указывая на кровать, сказал он. – Мне нужно сказать тебе кое-что. Цукаса без вопросов уселся и поднял голову, ожидая продолжения. – Помнишь, ты говорил, что никогда не будешь со мной спать, если я убью кого-то или сделаю инвалидом из-за тебя? – спросил Соквон. – Так вот, этот день настал. Не хочу тебя обманывать, все равно ты потом узнаешь. И если я трахну тебя сейчас, рассчитывая на то, что тебе ничего не известно, зная тебя, могу предположить, что ты расхреначишь весь дом, когда до тебя дойдут новости, и ты свяжешь их с нами. Цукаса ожидал чего угодно, только не этого, так что некоторое время просидел просто, стараясь освоиться с услышанным. Сейчас произнесенные когда-то им самим слова уже не казались такими важными – гораздо интереснее было то, как они влияли на нынешнее поведение Соквона. Не встречая никакой реакции, Соквон решил пояснить: – Ты понимаешь меня? Я убил трех человек и кастрировал еще одного, и думаю, не остановлюсь на этом. Когда вернусь, я еще много чего должен сделать, и все это, возможно, приведет к тому, что кто-то опять совершит по моей милости самоубийство. И, знаешь, даже понимая, что из-за всего этого дерьма ты, может быть, пошлешь меня куда подальше, я все равно не могу остановиться. Я должен это сделать, иначе жить не смогу. Лицо помимо воли растянулось в глупой улыбке, и Цукаса отвернулся, кусая губы. – Чего ты ржешь? – возмутился Соквон. – Я серьезно! Ты думаешь, я вру? Проверь новости, посмотри, владелец «Форзиции» пропал без вести. Главный менеджер и начальник охраны тоже, но о них пишут меньше. – Я не смеюсь, – продолжая улыбаться, но действительно не находя в ситуации ничего смешного, сказал Цукаса. – А кастрировал ты, надо полагать, Им Хиёля? – Да, именно его, – уже тише ответил Соквон. – И перестань блять улыбаться! Я себя идиотом чувствую, когда ты делаешь такое лицо. – Другого лица у меня все равно нет, – прикладывая неразумно много усилий, чтобы все-таки сбить улыбку с лица, сказал Цукаса. – Мне все равно, как они умерли, и кто их убил. Мне все равно, что стало с Им Хиёлем. Если ты трусишь и не трогаешь меня только из-за этого, то теперь можешь расслабиться – между нами ничего не изменится. Есть разница между отрезанными яйцами Им Хиёля и сломанным пальцем Сону. Им Хиёль действительно преступник. А Сону – просто ребенок, который не сделал ничего плохого. Говоря, что больше никогда не буду с тобой трахаться, если ты причинишь кому-то вред из-за меня, я подразумевал случаи, похожие на то, что было с Сону или могло произойти с Акирой. Я думал, ты понимаешь. Соквон пересел к нему на кровать. – Я понимаю эту разницу, но я не знаю, чего от тебя можно ожидать. Откуда мне знать, что ты там имеешь в виду? – Ничего не изменилось, когда я узнал, что ты наказал инструктора Пак. Ты уже тогда должен был понять. – Когда ты узнал об инструкторе, между нами все стало даже лучше, но ты такой сложный, что я никогда не могу быть уверенным в чем-то. – Сейчас можешь не сомневаться, что все в порядке. Соквон наклонился к нему вплотную, но Цукаса не отодвинулся, продолжая смотреть ему в глаза. – Чем докажешь? Чем докажешь, что все в порядке? – почти касаясь лбом его лба, спросил Соквон. – Я все такая же эгоистичная и похотливая сволочь, которая, видя тебя, думает только об одном. Так что если хочешь, чтобы я тебе поверил, сделай кое-что. Сам знаешь. Цукаса все-таки отклонился назад – от дыхания Соквона стало жарко, да и смотреть ему в глаза в таком положении было тяжело. – Я весь твой. Соквон наклонился еще, вновь сокращая расстояние. – Я очень соскучился, так что сделаем упор не на количество, а на качество, – сказал он. – Ты же мне доверишься? – Да, – не раздумывая, согласился Цукаса. Ему было страшно, и именно поэтому он так быстро решился – не хотелось оставлять для себя возможностей к отступлению. Хотелось выяснить сразу, сейчас же, был ли он способен заниматься нормальным сексом после того, через что его проволокли в клубе, или здесь он также стал увечным и неполноценным. – Сам сказал, – хищно улыбнулся Соквон. – Я сказал, что доверюсь, но ничего не обещал, – чувствуя какой-то подвох, пояснил Цукаса. – Ничего не хочу слышать. Ты сказал, что ты мой. Я буду делать, что хочу. Соквон поднялся с постели и торопливо направился к выходу, и Цукаса забеспокоился еще сильнее – кто знает, что он там задумал? – Куда ты? – Я видел там виски… странно, обычно в Венгрии все покупают токай, но ты, видимо, любишь покрепче. Он уже скрылся за стеной, и Цукаса сказал ему вслед: – Это не мое, это от предыдущего квартиранта осталось. – Да все равно, чье это, – возвращаясь с бутылкой, отмахнулся Соквон. – Чем крепче, тем лучше. – Я не буду это пить, – сморщился Цукаса, наблюдая за тем, как Соквон открывал бутылку. – Оно воняет нестиранным бельем. – Не обманывай, оно нормальное, – засмеялся Соквон, оставляя открытую бутылку на полу, влезая на кровать и одновременно вталкивая Цукасу внутрь, к стене. – Иди ко мне. Цукаса подался вперед, и Соквон встретил его на полпути, обхватывая и прижимая к себе. Его губы были все такими же, как и раньше – бесцеремонными и способными стереть любые другие ощущения. Цукасе даже показалось, что он уже и забыл каково это – целоваться с Соквоном, позволяя ему забрать из поцелуя все. Иногда Соквон мог отыметь одними только губами, ему даже не обязательно было заниматься сексом. Цукаса пытался отвечать, но Соквон тут же перехватывал инициативу, словно стараясь придушить все попытки как-то вмешаться в процесс. Ему нравилось все контролировать, и при этом Цукаса не был уверен, что мог бы что-то изменить, если бы захотел – обычно Соквон терялся настолько, что как будто отделялся от себя самого. – Открой, – прошептал Соквон, на секунду отрываясь и опуская взгляд на его губы. – Пожалуйста, открой, я так не могу. Только сейчас Цукаса заметил, что в какой-то момент сжал зубы, не впуская Соквона внутрь и напрягаясь всем телом. Он кивнул и медленно разжал челюсти, позволяя Соквону вновь углубить поцелуй, вылизывая его язык и все, до чего можно было достать. В таком положении можно было не бояться и отвечать, пытаясь поймать его язык у себя же во рту, и Цукаса обнял его за плечи, прижимаясь теснее. – Черт, я сейчас кончу только от этого, а мне так много всего хочется, что было бы обидно, – прижимаясь носом к его носу, засмеялся Соквон. – Детка, я тебя раздену? Не трогай, я сам. Цукаса позволил ему стянуть футболку через голову, а потом сам потянулся к пуговицам его рубашки, почему-то вспоминая первый раз, когда они оказались в одной постели – тогда Соквон тоже позволил ему раздеть себя. Он успел расстегнуть только половину, когда Соквон подхватил его под бедрами и дернул на себя, вынуждая упасть на подушку, заползая сверху и внимательно рассматривая его слегка припухшие от долгого поцелуя губы. «Мы с тобой то трахаемся как ненормальные, то месяцами не прикасаемся друг к другу». Конечно, Цукаса не сказал этого вслух – не хотелось портить момент. Соквон стянул с него мягкие пижамные штаны вместе с трусами – отодвинул их вниз, к самым коленям, а потом отсел подальше и сдернул их совсем, почти разом с обеих ног. Пробежался взглядом по его телу от слегка расставленных колен до самого лица, а потом облизнулся. – Не сопротивляйся, я не сделаю ничего плохого, – предупредил он. – Хочу зацеловать тебя насмерть. Цукаса медленно кивнул, расслабляясь и переводя взгляд в потолок. Соквон сам расправился с рубашкой, так и оставшись полураздетым, переполз наверх и остановился над его лицом. Поцеловал в губы – теперь короче и уже не так глубоко, а потом принялся целовать его лицо. Это чувство было знакомо Цукасе – иногда даже от вполне невинных поцелуев захватывало дух, потому что ему было известно, что они означали. Соквон выражал то, чего не мог сказать словами, и в такие моменты Цукаса и вправду верил, что был красивым и особенным. – Я люблю тебя, – остановившись на мгновение, прошептал Соквон. Они еще ни разу не произносили слов любви, и Цукаса затаил дыхание, не зная, что ответить, и нужно ли вообще отвечать. Соквон посмотрел на него еще с секунду, а потом двинулся ниже, к шее и плечам. Все еще пребывавший в трансе от признания, Цукаса не сразу заметил, что поцелуи стали крепче и теперь причиняли даже легкую боль – Соквон любил целовать его шею, оставляя следы. Засосы были обычным делом после долгой разлуки, и Цукаса не сомневался, что еще поездит по Европе в пятнах, но здесь его совершенно не волновали вопросы маскировки. – Стой-стой, – осторожно беря в ладони его лицо и притягивая обратно наверх, попросил он. Посмотрел внимательно и долго, решаясь, а потом сказал: – Я люблю тебя. Никаких «тоже». Это не должно было звучать как ответ, это должно было быть признанием, и теперь Цукаса даже испытывал легкое сожаление от того, что не сказал первым. Соквон и здесь оказался смелее. Нужно было сказать это раньше, еще до того, как все началось. Впрочем, и теперь было не поздно – Цукаса хотел произнести эти слова еще до того, как произойдет что-нибудь неприятное. Даже если в ближайшем будущем они расстанутся, он не будет сожалеть об упущенной возможности. – Скажи, скажи еще раз, – протискивая руки под его спиной и прижимая к себе, попросил Соквон. – Пожалуйста, скажи, что любишь меня. – Я тебя люблю, – повторил Цукаса. – Люблю, люблю, люблю. Веришь? – Даже после всего, что я сделал? Тебе и другим. – Даже после этого. Я не могу управлять своей любовью. Соквон наклонился к его уху и горячо зашептал: – Я до смерти люблю тебя. Я ни о чем не буду жалеть, если отдам тебе все. И ничего не закончится, даже не думай. – Я и не… – Обманываешь, – улыбаясь и касаясь губами его уха, уверенно сказал Соквон. Он не стал ничего добавлять и полностью ушел в поцелуи, прижимая Цукасу к постели, заставляя его вздрагивать от каждого прикосновения и судорожно вздыхать, стараясь не застонать. Цукасу удивляло, что Соквон принадлежал к той части людей, что получали удовольствие, делая что-то сами. За время своей юности Цукаса понял, что были люди, которым нравилось лишь принимать прикосновения, и были те, кто предпочитал действовать самостоятельно. Будучи неприхотливым и податливым, Цукаса мог с лихвой удовлетворить самые разные запросы, получая при этом удовольствие от самого процесса, и в этом плане его восприятие секса было похоже с женским – он и сам не раз отмечал это странное свойство собственного характера. Однако он никогда не понимал, что получали те, кто стремился полностью контролировать процесс и брал ведущую роль только на себя. Теперь, принимая поцелуи и прикосновения, он, наконец, понял, в чем заключалась радость Соквона – в ощущении контроля. Соквон не оставался ни с чем – он получал ощущение власти и обладания, подчиняя себе и утверждаясь в своих правах. Это не было полным доминированием, потому что Соквон желал осознанного подчинения, и бездумное принуждение, хотя и могло в какой-то степени утолить его голод, не давало ему полного насыщения. Сейчас, когда Цукаса больше всего боялся превратиться для Соквона в человека, которого нужно беречь и лелеять, ему как никогда была необходима эта черта – жесткость и сила, которую Соквон не стеснялся показывать даже теперь, зная прекрасно обо всем, что произошло. Цукаса не хотел чувствовать себя немощным, и Соквон дарил ему именно это – ощущение полноценности. Эта чертова последняя ночь в «Форзиции» изменила их обоих, но то, что было между ними, каким-то невероятным образом уцелело. Наверняка это стоило Соквону больших усилий. Нацеловавшись вдоволь, Соквон по-хозяйски перекатил его на живот и на мгновение прижался сверху, одновременно скользя рукой вниз по его позвоночнику и дальше, между ягодиц. – И не вздумай дергаться, – предупредил он, целуя его в шею уже сзади. – Я так давно хотел всего этого. Но тебя никогда нельзя взять до конца, всегда что-то остается – что-то, до чего я не могу дотянуться. Почему-то он не торопился пользоваться смазкой, и Цукаса даже не знал, имелась ли она у них сейчас. Он успел подумать, что позже стоило купить ее в какой-нибудь аптеке или где-нибудь еще – если только в Будапеште работали такие магазины. Это было последней мыслью, пронесшейся в его голове, прежде чем все остальное разнесло немыслимым ощущением жаркого дыхания на коже чуть ниже копчика. – Блять… Соквон надавил ладонью на его поясницу, несильно придавливая к постели. – Ты сказал, что доверишься… Может, стоило позволить? Соквон раз за разом возвращался к этому желанию, все не теряя надежды, что когда-нибудь Цукаса ему разрешит. Нужно было позволить ему сейчас, чтобы впредь этот вопрос больше никогда не поднимался, потому что Цукасе надоело постоянно его осаждать. – Черт с тобой… Рука с поясницы исчезла, и горячие ладони легли на его ягодицы, от чего Цукаса инстинктивно подобрался, с трудом подавляя порыв подняться и развернуться, спрятавшись и закрывшись от Соквона. Надавливая большими пальцами, Соквон раскрыл его, вынуждая уткнуться лбом в подушку и зажмуриться от чувства абсолютной беззащитности – Цукаса еще никогда не чувствовал себя так, словно его полностью выставили напоказ. Хотелось попросить, чтобы здесь Соквон и остановился, но Цукаса уже пообещал себе не пытаться свернуть на полпути и теперь стиснул зубы, борясь со страхом и непонятным ощущением, не имевшим никакого известного ему оттенка. Наверное, так себя и чувствуют те, кто подписывает договор о безоговорочной капитуляции. Соквон прижался к нему губами, и Цукаса все-таки дернулся вперед, внутренне содрогаясь только от одной мысли о том, что сейчас произошло. Пока его голова еще была способна генерировать хоть какие-то мысли, он подумал, что ни за что не поцелует Соквона, пока тот не почистит зубы. Между тем Соквон лизнул его – в первый раз легко и мягко, но тут же возвращаясь смелее и напористее, совершенно ничего не боясь и не гнушаясь. Цукаса так и не смог удержаться, и понял это, когда услышал собственный почти жалобный протестующий стон. – Не бойся, – попросил Соквон, прежде чем вновь прильнуть к нему. Дальше время сбилось со своего обычного течения и перестало ощущаться вообще – словно замерло и расплылось, лишаясь всяких рамок. Цукаса схватился за подушку, все еще не открывая глаза и чувствуя губы и язык Соквона на себе и почти что внутри – от этого хотелось закричать и вывернуться, и Цукаса даже взмок, борясь с самим собой. От осознания того, насколько грязно и пошло смотрелось все происходящее, на него нахлынуло сумасшедшее возбуждение, но сил на то, чтобы презирать и стыдить самого себя уже не оставалось. Цукаса напрягался всем телом, подбираясь от каждого поцелуя и не зная, хотел ли он, чтобы все закончилось или ждал продолжения. В конце концов, Соквон отпустил его, позволив ему слегка расслабиться – пока Цукаса приходил в себя и открывал глаза, он свесился с кровати и отпил из оставленной заранее на полу бутылки. – Ну, ты и сволочь, – поворачиваясь набок, но не имея возможности развернуться полностью, поскольку его ноги все еще были придавлены весом Соквона, прошептал Цукаса. – Ты заранее все подготовил, да? Соквон, который набрал побольше виски, почти насмешливо посмотрел на него, а потом, тщательно прополоскав рот, проглотил. – Только не говори, что нужно было сплюнуть на пол, – сказал он, делая еще один глоток. – Скотина, – почти беззлобно выдохнул Цукаса. – Все равно добился, чего хотел. – Тебе тоже понравилось, – оставляя бутылку и возвращаясь к нему, довольно ответил Соквон. Он коснулся возбужденного члена Цукасы и провел от головки до самого основания, целуя его мокрыми губами в плечо. – Смазка нам сейчас не нужна. Но если тебе так будет проще, могу достать из кармана. Благодаря сменившемуся положению Цукаса получил некоторую свободу и сразу же перевернулся на спину. – Не нужно, – сказал он, нащупывая застежку ремня Соквона и расстегивая его брюки. Соквон приблизил к нему свое лицо, его дыхание пахло спиртным. Цукаса, безотрывно глядя ему в глаза и уже ничего не стыдясь, прошептал: – Вставь мне. Соквон, до этого полулежавший на боку, рывком перелег на него и сам стянул брюки, затем приподнимаясь на руках и глядя на него сверху. Цукаса не закрывал глаза и смотрел на него все время, пока он двигался в нем, медленно набирая нужный ритм. Дыхание Соквона утяжелилось, и Цукаса обнял его ногами, послушно приоткрывая рот и позволяя поцеловать себя. – Я так счастлив, принцесса, – шептал Соквон прямо в его губы. – Спасибо. В этом была разница. Даже когда Соквон делал то, чего Цукаса не хотел, в этом не ощущалось противоестественности, потому что главным было желание Цукасы доставить ему удовольствие. Цукаса не чувствовал себя просто использованным – наверное, потому что для Соквона секс изначально не был простым средством для выпуска спермы. – Если бы я знал, что ты будешь настолько счастлив, разрешил бы раньше, – смеясь, признал он, пока Соквон переносил вес на один локоть, чтобы свободной рукой обхватить его член и начать двигать ладонью в одном ритме с бедрами. Гулять по городу они так и не отправились. Впрочем, не очень-то и хотелось – день был пасмурным и серым, совсем непохожим на предрождественский зимний сезон. В квартире было тепло и уютно, хотя по временам становилось невыносимо жарко и душно. Но даже так в ней было лучше, чем где бы то ни было еще.