Сафлор

Думать перед каждым шагом и решением – думать без спешки и осторожно, не срываясь в эмоции и помня обо всем, что произошло. Соквон учился этому постоянно, стремясь поймать тонкую грань между судорожно-нездоровым желанием защищать Цукасу и искусственно-вынужденной необходимостью отпускать его на волю и не стеснять в решениях. Об опасностях нужно было помнить, но не следовало делать их центром своей жизни. Соквон знал, что как только Цукаса почувствует, что его чрезмерно оберегают, он тут же взбунтуется, и ничего хорошего не произойдет. Поэтому Соквон освоил весьма непростую технику быстрого обдумывания ответов, выявив наиболее безопасные варианты, которые могли выгадать немного времени на зрелое размышление. Цукаса если и понял, что его не то, чтобы дурачили, но старались ненавязчиво успокоить, все равно никак этого не показывал. Наверное, не хотел лишний раз накалять обстановку. Соквон каждый раз напоминал себе, что Цукаса ничего не делал просто так, а потому не стоило вести себя с ним категорично и делать какие-то поспешные выводы. Именно эти напоминания позволили ему повести себя более или менее правильно, когда Цукаса задал совсем уж абсурдный на первый взгляд вопрос. – Как ты думаешь, мне можно будет появиться на похоронах? Еще в Будапеште они договорились, что Соквон покажет ему места, где можно будет отдать благодарность Донхо и другому телохранителю, убитым во время похищения. Это было понятно – они имели прямое отношение к тому, что происходило с Цукасой. Однако Джунхвана, умершего так внезапно, Цукаса совсем не знал. С чего бы ему появляться на похоронах? – Спрошу у хёна, – сказал Соквон, не отказывая, но и не давая при этом точного ответа. Он действительно позвонил Чонвону и осторожно поинтересовался, можно ли привести на похороны еще одного человека. Этого вопроса уже должно было быть достаточно – Чонвон тупым не был и сразу должен был догадаться, о ком шла речь. Соквон ожидал, что вслед за этим потянется вереница вопросов, на которые он и сам не знал ответов, но Чонвон не стал ни сердиться, ни язвить, ни расспрашивать, с чего бы ему терпеть на похоронах старшего сына присутствие человека, даже не являвшегося частью семьи. Это было удивительно, но Чонвон ответил быстро и при этом положительно – Цукаса мог прийти и присутствовать на всех церемониях. Похороны делились на два этапа. Первый проводился в широком кругу, в который входили дальние родственники, школьные друзья, соседи и разные знакомые, вплоть до акушера, принявшего Джунхвана в свои руки в момент, когда он впервые открыл глаза. Второй был предусмотрен только для близких – родителей, сестер и маленького брата, Кансока, Соквона и Пёнхи. Именно к этому кругу принадлежал теперь Цукаса. В течение утомительного первого этапа совершались ритуальные поклоны, обряды с алкоголем, специально подготовленной холодной пищей и жареными рисовыми лепешками. Тогда же произносились разные речи, оставлялись напоминания и напутствия в загробный мир, если таковые имелись. После этого все посторонние должны были уйти, и лишь самые близкие могли сопроводить тело в крематорий для настоящего и самого последнего прощания. Соквон не стал спрашивать, почему Цукаса допускался и до этого этапа. Конечно, его не могло не встревожить такое решение старшего брата, но вместе с тем Соквон сомневался, что Чонвон позволил бы, чтобы во время прощания с его сыном произошло бы что-то недостойное. К тому же, он не собирался отходить от Цукасы или вообще оставлять его без присмотра. К этим вопросам добавлялись вполне разумные сомнения касательно смерти Джунхвана. Учитывая зимний период, утонуть в озере было нетрудно – холодная вода могла свести судорогой ноги, утянув на дно даже опытного пловца, коим Джунхван, конечно, не являлся. Он умел плавать, но не был в этом силен – освоил несколько стилей, но не упражнялся регулярно, да и на скорость никогда не заплывал. Соквон помнил, что Джунхвану больше нравились боевые искусства, и для своих десяти лет он добился немалых успехов. Слабым он не был никогда, да и беспомощным Соквон назвать его не мог. Как такой мальчик мог просто упасть в искусственное озеро в своем собственном доме? Почему никого не оказалось рядом? Его интересовали детали. Когда это произошло? Утром или вечером? Кто первым нашел тело? Кто первым обнаружил, что Джунхван пропал? Как скоро прибыли медики и констатировали смерть? В каком состоянии был Джунхван – с повреждениями, опухший или выглядел как живой? Во что он был одет – в пальто или простую домашнюю одежду? В случайность этой смерти верилось с большим трудом, так что Соквон не исключал, что старший брат назвал по телефону ненастоящую причину гибели Джунхвана. Возможно, в Корее его ждала более убедительная информация, которую Чонвон просто не стал выкладывать под риском прослушки. Даже зная, что дом хорошо охранялся, и со времен смерти родителей Чонвон усилил защитные системы, Соквон не спешил отрицать вариант с убийством по заказу Ким Чольсу. Его единственный сын сейчас находился в Японии и, судя по отчетам, достать его пока еще богатый отец все-таки не сумел, хотя и пытался, разумеется. Возможно, не зная, как добраться до Соквона, он принялся за его братьев и решил вопрос таким примитивным образом – око за око. Сына за сына. Джунхван был старшим, между ним и Бином простирались восемь лет разницы, и за ним не так тщательно присматривали – его убийство выглядело логичнее и проще. В пользу этой версии, по мнению Соквона, говорил и тот факт, что Джунхван утонул в старом комплексе, который семья Чонвона покинула еще летом, сразу после того, как Кансок объявил тревогу. То есть, к моменту похищения Цукасы все дети Чонвона, его жена и Пёнхи жили не за городом, а в черте Сеула, и были в полной безопасности. Совершить убийство в городе, в оживленном районе и густонаселенном комплексе с внутренней охраной куда сложнее, чем в отдаленном комплексе из трех раздельно построенных домов. В чем-то Соквон ошибался, в чем-то был прав. Его догадки были верны лишь отчасти, и полная правда, которую он понял в день похорон, оказалась даже хуже, чем все его предположения вместе взятые. * Цукаса все еще испытывал чувство вины за то, что уехал, так и не попрощавшись с девочками. Это было больше года назад, но теперь казалось, что прошло уже лет десять. Ему хотелось увидеть, какими стали Джонхва и Рин, все ли с ними в порядке, начали ли они говорить в присутствии других людей. Он не надеялся, что девочки могли бы его запомнить – они были еще слишком малы для этого. Он рассчитывал на другое – просто посмотреть, полюбоваться и пожелать им счастья. Хотя в последнее верилось с трудом. Соквона явно что-то беспокоило, но Цукаса решил не лезть к нему с вопросами и просто подождать, пока все прояснится само. Обычно Соквон не молчал неделями, а выкладывал свои мысли через пару дней, когда бывал к этому готов. Цукаса решил подождать. Достаточно было того, что он решил отправиться на похороны и при этом получил полный доступ ко всем церемониям. Еще в самолете он спросил, можно ли ему побыть на официальной части и уйти вместе с остальными гостями, на что Соквон ответил, что лучше дотянуть до конца. У Чонвона были свои причины впускать на похороны своего первенца человека, не связанного с семьей кровным родством или брачными узами. В Сеуле они переоделись в траурное – почему-то по европейской традиции простое черное. Соквон вызвал водителя, и они поехали знакомой дорогой до дома, в котором когда-то жили родители семьи Ю. В этом же доме умерла госпожа Ю – это случилось летом. Прошло чуть больше полугода, и здесь же погиб Джунхван. Не слишком ли много смертей для одной семьи, пусть даже и такой необычной и нездоровой? К его удивлению никакой враждебности он не встретил. Они с Соквоном постоянно держались рядом, но когда настало время для церемонии с поклонами, первыми должны были проститься старшие мужчины, и Соквон вышел вперед вместе с братьями. Цукаса никогда не видел ничего подобного, хотя в Японии ему доводилось бывать на похоронах. Церемония проходила в большой комнате главного дома. Джунхван лежал за белоснежной бумажной ширмой, и увидеть его было невозможно – бумага ручной выделки даже не просвечивала. Приглашенные ждали за пределами комнаты, а внутри присутствовал лишь ближний круг, в число которого Чонвон без всяких сомнений ввел и Цукасу. Люди в черных одеждах стояли вдоль глухой стены, ожидая, когда братья выйдут вперед. Чонвон, Кансок и Соквон разулись и вышли, остановившись прямо перед ширмой. Даен, стоявшая у изголовья гроба, была единственной, кто видел Джунхвана – она находилась между стеной и ширмой и загораживала собой узкий проход. Когда мужчины встали рядом, она опустилась, усаживаясь на пятки и беря в руки заранее подготовленную бутылку с чистой рисовой водкой. Ее руки не дрожали, но лицо, почти такое же белое, как бумажная основа ширмы, выдавало ее боль. Она твердила, что не любила детей, но смерть старшего сына не могла пройти мимо нее. Осторожно, стараясь не пролить, она наполнила три рюмки почти до краев и расставила на столике за ширмой – Цукаса не видел этого стола, но знал, что он там был. После этого она, и без того не поднимавшая взгляда, совсем опустила голову, почти прижав подбородок к ключицам, и в этот момент ее муж и его братья опустились на колени. Наверное, ритуальный поклон вкладывался в них с самых малых лет. Цукаса летел с Соквоном из самой Праги и знал, что тот просто не имел времени на подготовку, но даже сейчас ему было тяжело поверить, что братья могли двигаться так синхронно без предварительной договоренности. Первое движение – на колени. Второе – податься вперед, сложить ладони перед собой так, чтобы указательный и средний пальцы обеих рук соприкасались. Третье – упереться ладонями в ковер. Четвертое – опуститься и коснуться лбом сомкнутых пальцев. Они повторили поклон еще дважды. Каждый раз они заново вставали на ноги, полностью выпрямляясь, но не поднимая лица, а потом выполняли все по новой. На пушистом светлом ковре остались небольшие углубления в местах, где братья упирались в него ладонями. Прежде чем ворс выпрямился, скрывая эти следы, Цукаса заметил, что рядом с местом поклона Чонвона осталась прозрачная капля, которая через мгновение впиталась в ковер, превратившись в серое пятнышко. Дальше поклон должны были совершить он и Пёнхи. Младшие до ритуала не допускались, поскольку и стоять-то в этот день могли лишь с трудом. Цукаса двигался как во сне. Перед его глазами все еще стояла эта печальная и нагонявшая почти суеверный ужас картина – как трое мужчин, имевших неуловимое, но бесспорное сходство, совершали поклоны в полном молчании, не глядя друг на друга и двигаясь с почти армейской точностью. Кого Соквон хотел убедить в том, что мог оторваться от семьи? В страшный час потери он слился с братьями в одно целое, и Цукаса чувствовал самое настоящее восхищение. Цукаса отстраненно подумал, что и своим родителям они, вероятно, таким же образом отдавали дань благодарности и покорности. На какое-то мгновение он ощутил сожаление от того, что госпожа Ю не могла видеть своих сыновей в это время. Несмотря ни на что ей было чем гордиться. После этого в комнату по очереди стали проходить те из гостей, кто также желал поклониться. Совсем еще дети – одноклассники и школьные друзья, приятели по борцовской секции, соседские ребятишки. Взрослые – учителя, родственники. В их числе и доктор Сон, которую Цукаса почему-то узнал только теперь. Соседи, знавшие Джунхвана с самого младенчества. Пожелавших проститься было удивительно много, но никто не плакал. Слеза Чонвона была единственной. Наверное, поэтому Цукаса испытывал глубокую и пронзительную боль, глядя на слегка размывшееся пятно, оставшееся на ковре. После завершения официальной части люди стали расходиться. Соквон встал рядом с Цукасой и взял его за руку, но никто не бросал на них ни любопытных, ни заинтересованных взглядов. Цукаса попытался незаметно высвободиться, но Соквон крепче сжал пальцы. – Не рыпайся, – процедил он, улучив минутку. Цукаса вздохнул. Соквон оставался собой в любое время и в любых обстоятельствах. Дожидаясь, пока все разойдутся, Пёнхи присела на один из расставленных вдоль стены стульев и взяла на колени Рин. Рядом на стул вскарабкалась совсем уже большая Джонхва. Прошел всего год, а девочки уже сильно изменились. Их волосы стали длиннее, глаза больше, руки и ноги длиннее. Младенческие пропорции все еще сохранялись у Рин, но Джонхва уже полностью вышла из самого нежного возраста и теперь была очаровательной маленькой девочкой, которой пришло самое время резвиться с другими, играть с куклами в осмысленные игры и ездить на трехколесном велосипеде. Правда, Цукаса почему-то не сомневался, что ничем подобным она не занималась. – Оппа, отпусти его, – попросила Пёнхи. – Хочу с ним поговорить. Потом ты заберешь и спрячешь его, а я так и не успею с ним и парой слов переброситься. Соквон сжал его руку напоследок, а потом отпустил. Цукаса встряхнул ладонь и подошел к Пёнхи. – Хвани, освободи место, – ласково попросила Пёнхи, поглаживая по голове только успевшую угнездиться рядом племянницу. – Не нужно, я сяду здесь, – опускаясь на следующий стул, сказал Цукаса. Гости уходили без спешки – приносили соболезнования родителям погибшего, оставляли какие-то записки на специально подготовленном столе у входной двери. Второпях покидать дом было бы неприлично, так что толпа редела постепенно. Время для разговора еще оставалось. – Вы уже часть семьи, – сказала Пёнхи, поцеловав в макушку сидевшую у нее на коленях Рин. – Чонвон-оппа теперь глава, он решает, кому присутствовать, а кому уйти. Вы остаетесь – вы наша семья. А это странно, еще совсем недавно он терпеть вас не мог и ничего хорошего о вас не говорил. Оппа добился своего. Не знаю, каким образом. Но хоть какие-то хорошие новости, так что это и неважно – главное, что вы с нами. Самого старшего брата Пёнхи называла по имени, лишь присоединяя к нему уважительно-ласковое «оппа». Соквона она называла просто «оппа». Стало быть, Соквона она любила больше остальных. – Я и сам не знаю, как так получилось, – честно признался Цукаса. – Спасибо, что захотели присутствовать, – с едва заметной улыбкой, поблагодарила его Пёнхи. – Это важно для меня. Я бы не стала ненавидеть вас, если бы вы проигнорировали похороны, но теперь мне будет легче вас любить. Вам не все равно. Хотя вы знаете очень многое. – Ты и не должна меня любить, – заметил Цукаса. – Не должна, – согласилась Пёнхи. – Но я уже на пути. Потому что мой оппа вас любит. Души в вас не чает, прямо трясется над вами, как над принцессой. Черт, опять эта долбанная принцесса. Цукаса уже опасался, что это дурацкое слово привяжется к нему навсегда. – Это наши с ним дела, – постаравшись сделать свой голос как можно мягче, ответил Цукаса. – Тебя это ни к чему не обязывает. – Что-то он в вас нашел. И я найду. Оппа – настоящая семья. Жаль, эти козявки, – она слегка встряхнула Рин и покосилась на Джонхву – не понимают этого. Они с ним тоже осторожничают. Но я за него горой. Он лучший из нас, и я вам даже немножко завидую – он выбрал вас. «Я себе поначалу совсем не завидовал». Вслух Цукаса ничего не сказал, но это было и не нужно – едва он подумал, что пауза затянулась, как почувствовал прикосновение к своей руке. Он не успел даже опустить голову и посмотреть, что там происходило, когда прямо под мизинцем его обожгла вполне себе серьезная боль, и он дернулся, рефлекторно стараясь вытащить ладонь из цепких ручек. Впрочем, выдирать ее нужно было не только из ручек – из зубок тоже. Все это время сидевшая смирно Джонхва зачем-то схватила его за руку и укусила. Не просто прикусила кожу, играясь или делая что-то по-детски неосознанное – он вцепилась с приличной силой, явно намереваясь причинить боль. Пёнхи слегка шлепнула ее по плечу, воровато оглядываясь и боясь привлечь лишнее внимание. – А ну, отпусти его, – свистящим от возмущения шепотом потребовала она. Джонхва только отмахнулась и продолжила сжимать зубы. Цукаса уже ощутил страшное желание схватить ее за шкирку и оттащить от себя, но не сделал этого по той же причине, что и Пёнхи – не хотел, чтобы на них таращились. Все и так наверняка недоумевали, почему этот незнакомец был в кругу семьи, так теперь еще и Джонхва решила откусить от него кусочек. – Вот уйдут все, и я тебе по жопе дам, – грозно пообещала Пёнхи, не особенно церемонясь с выражениями. – Вот увидишь, так врежу, что даже пукать не сможешь. Угрозы, видимо, были вполне реальными, хотя и звучали просто смешно – Джонхва отпустила его и уселась обратно. Если бы Цукаса услышал такие обещания в какой-то другой день, наверное, расхохотался бы на весь дом и еще долго не мог бы успокоиться. Правда, теперь, когда в другой комнате лежал покойник, а самому ему было чертовски больно, ему было не до смеха. – Ты зачем его укусила? Совсем совести нет, – с укоризной шептала Пёнхи. Джонхва упрямо молчала и смотрела на свои ножки. Цукаса потер укушенное место, а потом со вздохом обратился к ней. – Ты меня помнишь, так ведь? Я тебя тоже помню. Прости, что тогда уехал и ничего не сказал. Я очень хотел, но не получилось. В последний раз я обещал нарисовать тебе замок с гномами и большой-большой сад с красивыми цветами. Видишь, я все помню. Рин, очевидно, ничего не помнила. Цукаса даже не знал, было это хорошо или плохо. Скорее, хорошо. Джонхва, которой в прошлом году было три, почти четыре, все-таки его запомнила и очень обиделась. Теперь она взяла укушенную руку и погладила красный полукруг, оставшийся после ее зубов, а потом подняла лицо и что-то сказала. Цукаса так и не понял, что именно – она только пошевелила губами, но не выдавила ни звука. Потом она уткнулась в тыльную сторону его ладони и заплакала – ее плечи затряслись, послышались тихие всхлипы. Цукаса осторожно взял ее на руки и пересадил на свои колени, вспоминая, как делал это с Наоко, и стараясь укачать. – У нее нет голоса, – пояснила Пёнхи. – Я, наверное, не должна была спрашивать ее, зачем она вас укусила. Все равно же сказать не сможет. Со мной она разговаривает, вы не думайте… просто с пару дней назад у нее голос пропал. Вроде, не простыла. Не знаю, что произошло. Пару дней назад? Как раз в день смерти Джунхвана? – Так сильно плакала? – спросил он, не особенно надеясь на ответ. Пёнхи перехватила Рин поудобнее и пожала плечами: – Я не знаю. Меня не было, когда это случилось. Мне ничего и не рассказали. Я была в гостях у школьной подруги. Плохо получилось, лучше бы я не уезжала. Тогда, может быть, Джунхван был бы жив. Мы с ним очень дружили. Я, наверное, еще не совсем осознала, что его нет. Цукаса думал, как ему ответить, чтобы не показаться бестактным, но Джонхва опять прервала его – она вывернулась так, чтобы посмотреть ему в лицо и опять заговорила. – Милая, расскажешь потом, – погладив ее по волосам, попытался успокоить ее Цукаса. – Потом я обязательно тебя выслушаю. Телефон в его кармане завибрировал, и Цукаса нахмурился – номер был известен только Соквону и родным, но предупрежденные мама и Наоко не стали бы беспокоить его сейчас. Он выудил телефон из кармана, придерживая ребенка второй рукой, разблокировал экран и прочел верхушку сообщения. «Попроси ее повторить». В первую секунду он принялся искать Соквона глазами, но через мгновение передумал и все-таки сделал, как было сказано. – Скажи еще раз, – наклоняясь к ее уху, прошептал он. Джонхва подняла облитое слезами лицо и повторила слова, которые до этого успела сказать уже два раза. Цукаса знал, что если Соквон мог как-то увидеть ее лицо, то он прочел с губ то, чего не могли понять другие. Он коснулся губами ее лба и обнял покрепче. – Умница, – похвалил ее он, прежде чем поцеловать еще и в висок. * Меньше всего на свете Соквон хотел принимать такую ответственность на себя, но теперь выбора просто не оставалось. Поначалу, когда Чонвон, выгадав секунду между приемом соболезнований, сообщил ему, что хотел бы отправить вместе с ним детей, Соквон не поверил своим ушам. Позже Чонвон повторил свою странную просьбу. «Пожалуйста, забери детей». В новом доме, который он еще даже не успел показать Цукасе, было достаточно места для детей, но Соквон не понимал, с чего он должен был заботиться о маленьких племянниках. Если Чонвон полагал, что в его доме было слишком мало охраны, он всегда мог решить эту проблему своими средствами. Тем более, клевать дважды в одно и то же место Ким Чольсу бы не стал – из всех братьев Ю от него не пострадал только Кансок, ему и следовало опасаться. Однако когда он разглядывал Цукасу, качавшего на руках старшую дочь Чонвона, произошло нечто, показавшееся даже более больным бредом, нежели эта странная просьба забрать детей. Соквону и без того было тяжело осваиваться с дикостями семьи старшего брата, но теперь он чувствовал катастрофу совершенно нового масштаба. То, что уже никогда нельзя было сгладить. Сидя на коленях у Цукасы, Джонхва сказала: «Мама во всем виновата». Она даже повторила эти слова, когда Цукаса попросил ее об этом. Соквон перевел взгляд на Чонвона, но тот просто отвернулся. Впрочем, в подтверждениях не было нужды. Стала бы Джонхва обманывать сейчас, когда ее никто не слышал? Она была достаточно умна, чтобы знать, что никто ее не поймет. Эти слова просто обжигали ее изнутри, и даже при том, что она не могла издать ни звука, она продолжала произносить их, чтобы хоть как-то сладить с этой болью. Он подошел к Чонвону ближе и вполголоса, так, чтобы остальные не могли его слышать, сказал: – Я заберу детей, но будь готов еще нескоро с ними встретиться. Мне нужно знать правду. Чонвон повернулся к нему. – С правдой я сам разберусь. Просто увези их подальше. Бина тоже забери, не только девочек. Я буду обязан тебе до смерти. Соквон недовольно поджал губы. – О каких обязательствах ты говоришь в такой день? Ты ничего мне не должен. Тем более, дети будут жить с Цукасой, которого ты так ненавидишь. – Теперь нет. Теперь я благодарен богу или кому-то там еще, что не убил его в прошлом году, хотя очень хотел. О чем я только думал? Поступать так с Цукасой было просто нечестно, но пока что Соквон не видел другого выхода. Возможно, Цукасе все еще требовался покой, но об уединении теперь можно было забыть – в новый дом они должны были приехать впятером. С тремя маленькими детьми.