Сафлор

Время то тянулось как резина, то катилось под гору с немыслимой скоростью. Соквон сумел передать большую часть дел только к середине марта, и за это время почти потерял связь с внешним миром. Он выезжал из дома каждое утро, но все остальное время проводил в офисе, за бумагами, отчетами, электронными счетами и телефонными переговорами. Смена времен года прошла мимо него, и он даже не понял, когда зацвели деревья – проезжая по улицам каждое утро, он был слишком занят своими мыслями, чтобы видеть все по-настоящему. В это время Цукаса, который продолжал жить затворником, оказался в более приятном положении – он гулял с детьми, открывая мир вместе с ними и узнавая жизнь с новой стороны. Прошла всего пара месяцев, но его взгляд на многие вещи изменился, и внутренне он смягчился настолько, что даже Соквон, который видел его по часу в сутки, смог это заметить. Соквон думал, что в будущем, когда Цукаса выйдет на работу, это будет мешать ему контактировать с людьми, в обращении с которыми обычно нужна твердость. Дети, очевидно, сделали Цукасу мягче и теплее, но посторонние не должны были ничего об этом знать. Впрочем, возможно, это было к лучшему. Соквон думал об этом каждую свободную минуту, но не мог прийти ни к какому серьезному выводу. Ему было не с кем посоветоваться, и он даже задумывался о том, чтобы позвонить доктору Сон и рассказать ей часть всего, что с ними произошло. Однако никто не мог гарантировать ему, что доктор Сон сохранит в секрете детали, а меньше всего на свете Соквону сейчас хотелось, чтобы кто-то из его семьи узнал о том, что произошло с Цукасой. Точнее… доктор Сон была профессионалом, и если бы речь шла о постороннем человеке, она, безусловно, ни за что не преступила бы границы профессиональной этики, но сейчас дети оставались рядом с Цукасой, и не считать его частью семьи не получалось. Что если она решит, что эмоциональному образу Цукасы был нанесен невосполнимый ущерб, и детям не место рядом с ним? Тогда она расскажет обо всем Чонвону. Соквон не собирался подвергать Цукасу такому унижению. Достаточно было того, что им обоим было известно обо всем, что случилось. Дети существовали где-то на границе его сознания, и он часто воспринимал их лишь как фактор, влиявший на его отношения с Цукасой и на состояние Цукасы. Это было неправильно, поскольку Соквон понимал, что теперь, они, скорее всего, останутся в его доме на долгие годы – никто другой не мог о них позаботиться. Просто ему приходилось думать слишком о многом – о Цукасе и его восстановлении, о безопасности для своего расширившегося до пяти человек дома, об отходе одного бизнеса и полноценном старте другого. О возвратившемся в Корею Им Хиёле и его почти сошедшем с ума отце. О Кансоке, с которым он все еще планировал разобраться тем самым образом, изложенным ранее в разговоре с Цукасой. Дети в этом списке занимали едва ли не последнюю позицию, но еще дальше находился их отец со своей искалеченной женой. В том, что рано или поздно настоящие причины смерти их сына откроются, Соквон не сомневался. Однако дети довольно быстро напомнили ему о своем присутствии и дали знать, что игнорировать их было не самой лучшей идеей. В марте к ним приехала Пёнхи. Только с ее приездом Соквон понял, как много изменилось за это время. Еще год назад он даже представить не мог, что младшая сестра пожелает провести с ними выходные – центром семьи был дом родителей, и они собирались в нем. Теперь Кансок был сам по себе, а Чонвон и его жена не показывались с самых похорон старшего сына. Он вернулся домой пораньше, поскольку знал, что Пёнхи захочет поболтать или хотя бы выпить вместе чаю. Ему было даже приятно думать, что в доме будет ждать человек, которому захочется провести с ним время – у Цукасы на это не было никаких сил или времени, потому что дети обычно дергали его то туда, то сюда. Со временем они стали шумнее, даже начали ссориться между собой. Соквон подумал бы, что Цукаса испортил их своей мягкостью, но позже Фредди сказал ему, что это добрый знак – детям уже давно пора было разморозиться. Во всяком случае, по дому вечно летали символические клочья шерсти, раздавались визги и вопли, бухались на пол какие-то вещи, шуршали разорванные бумажки, и журчала вода, которую обязательно кто-то забывал закрыть. Ходить по коридору нужно было с особой осторожностью, поскольку можно было наступить на трехмерный элемент мозаики, упасть и сломать шею. Машинка вечно была забита бельем, и иногда Цукаса загружал вещи, но уже не успевал запустить стирку – порой дети не давали ему даже нажать пару кнопок и пустить воду. Конечно, беседовать с Пёнхи предстояло с прекрасным звуковым сопровождением из игрушечного поезда, постоянного бормотания, обиженных всхлипов или радостных возгласов. Соквон, устававший на работе почти так же, как Цукаса с детьми, уже приноровился к такому фону, но он не был уверен, что Пёнхи сможет его выдержать. Впрочем, он ее недооценил. Когда он вернулся, Пёнхи играла со всеми тремя в дальней комнате, а Цукаса спал прямо в кухне, сидя за столом. Видимо, его сморило, пока он пытался выпить стакан чая. Соквон оставил портфель на полу и прошел к столу, на ходу расстегивая легкое пальто. Цукаса спал, положив голову на руку – он сполз как-то набок, и верхняя часть его тела как будто растеклась по столешнице. Соквон обошел детский стульчик, который Бин еще не успел сломать или поцарапать, и приблизился к спавшему Цукасе. Черные волосы тонкими прядями падали на закрытые веки, и белая кожа, которая после бесконечного сидения взаперти стала почти просвечивающей, выглядела бумажно-тонкой и гладкой. – Говоришь, не принцесса? – одними губами прошептал Соквон, усмехаясь и наклоняясь ниже. – Тогда проснись, пока принц не влез к тебе в гроб. Он наклонился и прижался губами к шее Цукасы – тот был одет в какую-то старую футболку, горловина которой уже растянулась в мелкие складки. Наверное, не нашел ничего чистого – младшие то и дело опрокидывали на него чашки, мазали по нему ложками, сморкались в подол его толстовок или прижимались к нему зареванными и сопливыми лицами. После долгой работы слегка кружилась голова. Соквон и сам понимал, что уже ослаб от этого постоянного сидения за столом. Он уже пообещал себе, что начнет ходить в спортивный зал, как только слегка утрясет дела. Начнет лучше есть и употреблять при этом больше белков, снова заведет привычку выходить на балкон в середине дня, станет больше ходить пешком и пить меньше крепкого кофе. И начнет, наконец, заниматься сексом. Не с рукой, разумеется. От Цукасы пахло детьми – тем самым запахом, наполнявшим теперь почти все комнаты кроме спальни, в которой проводил ночи Соквон. Этот необычный детский запах стоял везде, и Цукаса почти пропитался им, потому что таскал на руках то Бина, то Рин, то держал на коленях старшую. Соквон редко видел его свободным, чтобы на нем не висела какая-нибудь обезьянка. А еще от Цукасы пахло им самим – даже сквозь этот толстый покров чужого запаха Соквон мог почувствовать знакомое тепло. – Эй, мамочка, – касаясь носом его уха, уже чуть громче прошептал он. – В доме волк, и если ты ничего не сделаешь, он сожрет детей. Как тебе идея? Это было невероятно, но Цукаса и тогда не пошевелился – даже веки не дрогнули. Он умотался настолько, что спал как мертвый. – Мамочка, – улыбаясь и всерьез намереваясь укусить, в последний раз предупредил Соквон – на счет три я вцеплюсь в тебя зубами, а потом унесу в спальню. Потом не жалуйся, что тебя не предупредили. Он уже приоткрыл рот и собрался припасть к ранее поцелованному месту на шее, когда краем глаза уловил в проходе светлое пятно. Пришлось выпрямиться и посмотреть – он даже не сомневался, что это была Джонхва. Ее застывший и как будто осуждающий взгляд вызвал в нем легкое раздражение, но вместе с тем и заинтересовал. – Самчон укусит ниисана? – спросила она, прислоняясь плечом к дверному косяку и выглядя при этом как полноправная хозяйка дома. – Укушу, – кивнул Соквон. – Будет больно. – Ему понравится. – Нет, – твердо ответила Джонхва. – Самчон как папа. О… вот и оно – правда, которую Чонвону и Даён скрыть не удалось. – Твой папа – мой родной брат. Конечно, мы похожи. – Ниисан сильный. Он разозлится и даст сдачи. Соквон отошел от Цукасы и присел на корточки перед ней – говорить, глядя с высоты своего роста, было неудобно. К тому же, разговор, очевидно, намечался серьезный. – Ниисан любит, когда я так делаю. Я похож на твоего папу, но ниисан – совсем не такой, как твоя мама. В этом разница. Ты знаешь, что такое разница? Джонхва медленно кивнула. – Когда непохоже. – Правильно. Ниисан не похож на твою маму. Поэтому когда мы с ним вместе, у нас все совсем по-другому. Джонхва еще раз кивнула – теперь увереннее и быстрее. – Но когда я и ниисан находимся только вдвоем вам нельзя смотреть на нас, – испытывая жуткий стыд от необходимости объяснять такие вещи, добавил Соквон. – В будущем такое будет происходить чаще – я буду забирать его у вас. – Почему? – просто спросила Джонхва. – Потому что я тоже хочу быть с ним. – Самчон уже большой, – резонно заметила Джонхва. – А ты думаешь, ниисан должен общаться только с маленькими? Джонхва задумалась. Она была одета во фланелевую рубашку с длинными рукавами – мягкая и слегка застиранная ткань в россыпи мелких красных цветочков выглядела на ней необычно. Прежде их вообще не одевали в такие вещи – в их семье считалось недопустимым надевать что-то старое или потерявшее вид. У Цукасы, видимо, были свои взгляды на повседневную жизнь. Либо они, опять же, изгваздали всю другую одежду. – Вы были друзьями, пока мы не пришли к вам жить? – Он и сейчас мой друг. – И всё? Видимо, до Соквона слишком медленно доходил тот факт, что для детей мир был устроен очень просто. И в их мировосприятии не существовало таких мужчин, что спали бы вместе, как их мама и папа. Зато в их мировосприятии было нечто, позволявшее распознать в дяде сходство с родным отцом. Одно не очень вязалось с другим, но гибкий детский ум еще не страдал попытками везде выискать логические связи. – Нет. Друг – да. Но вообще намного больше. – Лучший друг? – Я его люблю. Стоило ли говорить такое ребенку, способному без всякой задней мысли выболтать это кому-то постороннему? Эта их связь с Цукасой, очевидная для охраны, соседей и окружающих, по законам корейских приличий, оставалась пристойной, если только о ней не говорили вслух. – Тогда он убьет меня? Убьет меня, когда я буду как Джунхван? – с ненормальным спокойствием спросила Джонхва. – Убьет? Нет, с чего бы ему это делать. Ниисан никогда не сделает тебе чего-то плохого. – Мама тоже обещала. Не кусайте его, пожалуйста. И как он должен был это понимать? Не кусать, чтобы не заразить бешенством? Соквон понимал, что если бы стал давить или вытягивать из нее ответы вопросами, Джонхва все смогла бы ему рассказать, но сейчас он не хотел делать этого. Ему казалось, что это было нечестно – использовать ребенка, вынуждая его переживать какие-то неприятные моменты прошлого заново, чтобы узнать правду. До правды можно было бы докопаться и позже. Через Даён. Хотя он даже так не видел в этих попытках никакого толку – все равно Джунхван уже умер, расследованиями и расспросами вернуть его было нельзя. – Что, самчон кусается? Это называется омегаверс. Соквон поднял глаза, почти с благодарностью встречаясь взглядом с подошедшей Пёнхи. На ее руках восседала Рин, а следом плелся Бин, доедавший что-то в шуршавшей упаковке. Бисквит или печенье. Соквон с тоской подумал о крошках, которые впивались в босые ноги не хуже мозаичных побрякушек. – Не умничай, – для формы буркнул он, поднимаясь и поправляя штанины. – Это не школьная программа, – улыбаясь и обнимая его одной рукой, сказала Пёнхи. – Да, это жанр, в котором рисуют додзинси, – раздался сзади голос Цукасы. – Но кусают там в заднюю часть шеи, под затылком. Не сбоку. – Все, хватит, – разворачиваясь, чтобы посмотреть на проснувшуюся многодетную мамашу, прервал их Соквон. – Ты тоже фудзёси? – Нет. И не фуданси тоже. Просто когда ты хочешь стать художником, и все твои друзья рисуют мангу и додзинси, ты поневоле знакомишься со всякими штуками. Со сна он выглядел забавно – и без того узкие глаза были припухшими, щека, на которой он лежал, была слегка краснее другой. С января он успел постричься всего раз, так что теперь его волосы стали заметно длиннее, и голова от этого казалась больше. – Потом расскажешь, – улыбнулся Соквон, касаясь пальцем его шеи, на которой уже начал проступать след от поцелуя. – Нет, – отрезал Цукаса. – Нафиг такое. Видимо, омегаверс был совсем уж серьезной штукой, если Цукаса даже ругнулся при детях. Пёнхи за его спиной закатилась смехом, и сидевшая на ее руках Рин не совсем осознанно заулыбалась – их тетя смеялась очень заразительно. * Простота отношений с Кансоком в данный момент заключалась в том, что Соквону не нужно было искать предлог, чтобы увидеться с братом – они встречались регулярно и проводили в одном кабинете по паре часов зараз, обсуждая дела и улаживая вопросы перехода компании. Поэтому, как только Соквон понял, что настал правильный момент, он сразу же нашел возможность отправиться к Кансоку для разговора. Им Хиёль уже некоторое время находился в Корее, и Соквон все чаще задумывался о том, что его и Ким Чольсу следовало убрать в ближайшее время. И в этом Кансоку не было равных – он умел убивать тихо и без последствий, справляясь даже лучше, чем сам Соквон. Насколько Соквон успел понять с осени, когда Кансок убрал члена Национального собрания, у его второго брата имелось несколько специалистов, умевших обращаться с разного рода оружием, оборудованием и охранными системами. Если у Соквона были просто тренированные люди без особых принципов, иногда принимавшие не особо приятные приказы, то Кансок имел в своем распоряжении людей, специализировавшихся на убийствах. Поэтому обо всем следовало поговорить именно с ним. К тому же, в его понимании оставался последний вопрос, требовавший выяснения. Причастность Кансока к похищению Цукасы не обсуждалась, но и не отрицалась. О ней не говорили вслух, но по поведению брата Соквон понимал, что реши он спросить в лоб, получит правдивый и прямой ответ. Так был устроен Кансок – как один из сыновей семьи Ю, он не стал бы увиливать при прямом разговоре. Соквон и сам был воспитан в этой манере, действовавшей, однако, только между членами семьи. Ходить вокруг да около надоело. Передача дел близилась к завершению, Соквон уже купил новый офис для своего бизнеса, да и с посторонними людьми успел разобраться. Теперь оставалось лишь расставить все по местам с братом, и этим Соквон и хотел заняться. Не хотелось использовать племянников как прикрытие, но во многом подходящий момент настал именно благодаря их присутствию в доме. Когда-то Чонвон говорил о том, что Соквон сам запирал себя в определенные рамки правил, установленных самолично, и тем самым сковывал себя. Это было правдой, и даже раздражало, но, тем не менее, относилось в равной степени к каждому из братьев Ю. Благодаря этой семейной слабости Соквон мог не сомневаться в том, что Кансок не посмеет выкинуть какую-нибудь глупость сейчас, когда единственные наследники семьи оставались рядом с Цукасой. Как же странно складывались обстоятельства, подумать только. Соквон понятия не имел, что именно привело к смерти Джунхвана, но сейчас все вело к тому, что его собственный дом становился неуязвимым. С самого начала, как Цукаса вернулся в Корею под угрозой суда и тюрьмы, Соквон всерьез опасался только одного – вмешательства родственников. В конечном счете, именно это и случилось – если бы не Кансок, Цукаса никогда не попал бы в чужие руки. Однако теперь, когда прошло столько времени и произошло столько всего болезненного и интересного, все становилось проще. Чонвон, отдавший детей, явно отходил в тень. Старший брат сам сделал этот выбор и отправил собственных дочерей и сына в дом, где жил Цукаса, зная прекрасно, что малыши привяжутся к этому человеку. Средний брат, ставивший интересы бизнеса как семейного актива выше всего остального, не имел возможности как-то вмешаться или воспротивиться, поскольку Чонвон слушался его во всем, что касалось бизнеса, но плевал на чужое мнение, если речь шла о личной жизни. И теперь единственный серьезный представитель следующего поколения, Бин, оказался под крылом у Цукасы. Тот, кому в будущем должен был перейти бизнес, находился на воспитании у человека, которого ни Чонвон, ни Кансок изначально не воспринимали всерьез. Поэтому, сидя в кабинете напротив брата и готовясь заговорить, Соквон не сомневался в том, что все получится, и исход переговоров принесет ему удовлетворение в любом случае. – Пора поговорить о делах, – откладывая папку с внушительной стопкой файловых листов, сказал он. – О настоящих делах, я имею в виду. Кансок понимающе кивнул и откинулся на спинку кресла. В этот момент он вновь страшно напомнил Соквону мать. Показалось, что Ю Инсу переродилась во втором сыне. Странно, что она никогда не любила его и не видела в нем своего продолжения. Наверное, ее жизнь могла стать куда полнее, если бы она выбрала в качестве своего оружия именно Кансока. Но собственная предвзятость сыграла против нее. Видя сходство второго сына с матерью, Чунмин любил его сильнее остальных. И это отталкивало Инсу от ребенка, побуждая искать свое будущее в младшем сыне, который в итоге оказался ни на что не годен – по крайней мере, с ее точки зрения. – Я знаю, что ты позаботился о том, чтобы Цукаса сыграл роль приманки в твоих планах, – прямо сказал Соквон. – У меня нет доказательств, и это также убеждает меня в твоей причастности – только ты способен работать так безупречно чисто. Не знаю, входило ли это в твои планы, но сейчас Цукаса жив и находится рядом со мной. Кансок кивнул, ничего не отвечая, но и не стараясь перебить. – Я хочу, чтобы ты убил Ким Чольсу и Им Хиёля. Это в твоих силах – сделать все без привлечения лишнего внимания. Эти люди наказаны, и я вполне удовлетворен болью, которую они пережили и переживают в данный момент. Хотелось бы, чтобы они мучились долго, но я не хочу разжигать в них желание мести и дальше. Сейчас Ким Чольсу полностью разорен, но со временем, если старик все же сумеет подняться хотя бы на колени, то остаток жизни посвятит поискам способа досадить мне. Не хочу я жить с таким грузом. У меня есть солидная страховка из компромата, и они оба знают об этом, но я предпочитаю не дергать смерть за усы. – Хочешь, чтобы я о них позаботился? – спросил Кансок, приподнимая брови. – Да. В противном случае я прямо сейчас сломаю тебе позвоночник. Мне известна точка, которую следует повредить, чтобы ты навсегда лишился возможности стоять на ногах. Ты и Им Хиёль забрали у Цукасы и меня что-то ценное. Вы наложили на нашу жизнь нестираемое пятно. Я никак не могу оставить это просто так, ты же понимаешь. – В прошлом твои внутренние законы были схожи с моими – ты мог делать что угодно, но не доставлять при этом боли тем, кого считал семьей. Я полагал, что, убив родителей, ты станешь осторожнее относиться к своим решениям, но, очевидно, ты пошел по другому пути. Соквон опустил голову. – Родители сами выбрали, как им жить и на что надеяться, – ответил он через некоторое время. – В моей жизни остался только один человек. Я тоже сделал выбор. – А что насчет детей, живущих сейчас с тобой? – Они – другое. Я больше не рассчитываю только на кровное родство, хотя и не собираюсь от него отказываться. И я не собираюсь лгать – если когда-то встанет выбор между ними и Цукасой, у меня не будет сомнений. Кансок сцепил пальцы и расставил локти, прижимая прижатые костяшки больших пальцев к губам и глядя на Соквона. – В другое время я бы с радостью ответил отказом, но сейчас у меня нет выбора. Ты, очевидно, не знаешь, что я бесплоден? У меня не будет детей, и единственный, на кого я рассчитываю – Бин. Джунхвана нет, и мне больше не о ком позаботиться. В нынешней ситуации в должниках остаюсь я, поскольку то, что я поспособствовал похищению Цукасы, невозможно искупить одним-единственным убийством, пусть даже и двух человек разом. Но я все же хотел бы попросить тебя проследить за тем, чтобы Бин вырос человеком, способным принять этот бизнес. У Чонвона, очевидно, больше не будет детей, а ты физически сейчас не можешь их завести. Может, в будущем, решишь воспользоваться суррогатным материнством, но я сомневаюсь, что ты, отходя от семейных дел, захочешь обвесить ими своего ребенка. Этот человек умел удивлять. Даже сейчас, когда Соквону казалось, что он отлично подготовился к разговору и мог принять любой ход беседы, оказалось, что Кансок мог одним словом изменить очень многое. – Отец знал о твоем бесплодии? – спросил он, поднимая лицо. – Нет. Я не стал говорить с ним об этом, но планировал в последующем признаться. Если бы я мог иметь детей, то давно женился бы и родил своего собственного сына, а не полагался бы на племянников. Возможно, отец мог бы догадаться о моей стерильности, если бы принял во внимание, что я спал со своей подчиненной, однако в тот момент он увидел в ситуации лишь нарушение профессиональных принципов. Думаешь, стал бы я рисковать и спать с женщиной, на которой никогда бы не женился, если был хоть малейший шанс, что она забеременеет? Да уж, новости были поразительными. Пока что Соквон не видел в них ничего выгодного или напротив, неприятного, но скорее всего, Кансок уже не воспринимал собственный дефект как нечто критическое. Интересно, когда он узнал об этом? Как он смирился с этим фактом – что у него не будет детей? Такому как он наверняка хотелось трудиться для собственного потомства, а не для племянников. С другой стороны, его ненормальное усердие на предпринимательском поприще становилось понятнее. Не рассчитывая на полноценную личную жизнь, Кансок бросил все силы в работу. – И ты решил пожертвовать Цукасой, потому что он – не часть семьи, верно? – Больше я этого не сделаю. Чонвон превратил его в часть семьи, причем на данный момент самую важную. Я всегда знал, что его тупоголовая жена выкинет что-нибудь этакое, и даже я не сумею справиться с последствиями. Уверен, ты не случайно выбрал именно такую меру наказания для меня – сломать мне позвоночник. Это лишило бы меня возможности иметь детей, и тогда твой план стал бы безупречным – я все равно продолжил бы цепляться за племянников, находящихся сейчас рядом с тобой. Но, как видишь, в этом нет необходимости. – Хочешь сказать, что ты не попытаешься забрать детей? – уточнил Соквон, поднимая один из возможных вариантов. Кансок качнул головой: – Нет. Я не смогу уделять им достаточно внимания, и в воспитании детей я полный ноль. А лепить еще одного мужчину, не имеющего представления о нормальной жизни, но способного сесть в это кресло, я не хочу. Родители уже вылепили троих таких, и посмотри, что с нами произошло. Мне хотелось бы, чтобы Бин вырос полноценным человеком, но это будет невозможно, если я заберу его к себе. Нанятые няньки, учителя и детские психологи не сделают того, что сейчас взял на себя смелость делать Цукаса. От него зависит слишком многое. Если воспитает детей нормальными людьми… это будет прекрасно. Соквон решил, что стоило сразу же внести ясность. – Бин примет концерн только если сам захочет. Если ему будет интересно выращивать кроликов на сельской ферме, он будет заниматься этим. Если он захочет стать художником, как и Цукаса, он поступит в соответствующий университет. Но я не исключаю возможности, что он заинтересуется бизнесом – в нем течет наша кровь, и, нося фамилию Ю, он, вполне возможно, захочет вести дела. Тогда ты сможешь передать ему все. Я думаю, с детей достаточно того, что уже произошло. Нет смысла принуждать их к чему-то. Если давить на него, Бин когда-нибудь сорвется под грузом, и тогда с концерном точно ничего хорошего не произойдет. Нам и втроем было тяжело вытянуть эту лямку, а он сейчас один. – Согласен, – кивнул Кансок. – Впрочем, я не сомневаюсь, что он примет свое наследство. В остальном – ни о чем не беспокойся. Я позабочусь о Ким Чольсу и Им Хиёле. Этого было достаточно. Больше ничего от Кансока и не требовалось. – Знаешь, что я сделал с Им Хиёлем? – поднимаясь, начал Соквон. – Я его кастрировал. Для тебя я готовил почти то же самое. Со сломанным позвоночником твои половые органы оказались бы бесполезными, но как мой кровный родственник, ты мог бы сохранить свое достоинство и не превратиться в посмешище после смерти. Потому что если ты не ликвидируешь тела… только представь, какая волна разговоров поднимется, как только их осмотрят эксперты. – А чего хотел бы ты? Мне их оставить или сделать так, чтобы исчезли? Судя по всему, Кансок уже знал ответ. Он изначально мог и не задавать этот вопрос. – Мне хотелось бы, чтобы ты их оставил, но это будет проблематично. Факт кастрации повеселит публику и меня, но повлечет дополнительное расследование, а нам это ни к чему. Так что пусть исчезнут. Кансок удовлетворенно кивнул. – Я знал, что мы поймем друг друга. Это не было полным прощением, но, выходя из кабинета, Соквон точно знал, что больше никогда не попытается отомстить Кансоку или причинить ему вред. Цукаса был прав – взаимодействие с родным человеком требовало особого отношения. Соквон без сожалений убил, разорил и искалечил людей, приложивших руки к той ночи в «Форзиции», но когда речь шла о его родном брате, он не мог оставаться настолько хладнокровным. Может быть, это было его личным наказанием за все, что он успел сделать до этого. Его отношения с Кансоком больше никогда не могли вернуться в прежнее русло – между ними навсегда осталась тень той ночи. Однако они также не могли разорваться, поскольку Чонвон связал их своими детьми. Малыши не могли без Цукасы, а Кансок не представлял свою жизнь без Бина. С этим им и следовало жить дальше. Держаться неподалеку, чтобы Бин рос, помня о своем родном отце и дяде. Это было необходимо, чтобы в будущем, решая вопрос принятия наследства, Бин не думал, что ему пытаются навязать что-то чужое – он должен был понимать свою связь с семьей. Девочкам в этом плане было проще. Пожелай они выйти замуж, Соквон без сомнений отпустил бы их по чужим домам, чтобы они попытались построить свои жизни так, как им угодно. Правда, до этого было еще далеко.