POV Тэхён.
♫billie eilish, khalid — lovely.
Я очнулся в пустой палате в полном и безмятежном одиночестве. Не знаю, сколько я пробыл здесь и как вообще попал сюда. В моей голове какая-то свалка. Я ни черта не помню, а напрягать мозги в такие моменты катастрофически сложно. Скорее, невозможно, потому что навязчивая боль от удара по голове не даёт моим мозговым клеткам нормально функционировать. Молча лежу на спине, пытаясь заставить свои извилины зашевелиться и наконец вспомнить, что же произошло на самом деле, а главное, каким образом я попал сюда. Эти белые стены давят на меня и на мой и без того бедный мозг, мешая мне сосредоточиться на простых вещах, которые я никак не могу вспомнить. Я всегда ненавидел эти чёртовы больницы: здесь всегда воняет лекарствами и испражнениями тех, кто не в состоянии поднять свою тушу с постели и самостоятельно вытереть свою задницу в туалете. Вижу возле своей кровати резиновое судно, куда я, скорее всего, должен справлять нужду. Ага, как же, только шнурки поглажу. Я ни за что на свете не буду ходить под себя, и я скорее умру, чем позволю кому-то подтирать себе задницу. Пытаюсь приподняться, но из-за ужасной боли в мышцах, я падаю обратно на кровать. Очередные попытки обернулись для меня пыткой; мои стоны в момент достигли ушей медсестры, когда я снова попытался повернуться на бок. Не успеваю толком пошевелиться, как ко мне подбегает до усрачки перепуганная медсестра. — Стойте, вам нельзя делать резких движений! — она пытается уложить меня обратно на спину, схватив за плечи. Сжимаю челюсть, когда боль распространяется по всему телу от её резких «прикосновений». — С каких пор повернуться на бок стало преступлением? — отталкиваю её от себя, когда она пытается снова уложить меня. — У вас перелом ключицы и ушиб рёбер, по назначению врача вам не положено двигаться, а мне не положено позволять вам делать это. — А что положено? — фыркаю. — Доёбываться до пациентов, у которых от лежания на спине скоро метровые пролежни на заднице будут? — принимаю полусидячее положение, игнорируя головную боль, которая по-прежнему не давала покоя. — Я не собираюсь терпеть эту хрень из-за того, что вам не долили серого вещества на фабрике по переливанию мозгов. Из-за болей по всему телу у меня поднимается температура; мне становится холодно от незначительного дуновения ветерка, проникшего через щель пластиковых окон; меня сразу же бросает в жар; мне становится то душно, то холодно, и ещё эта медсестра-однодневка делает всё, чтобы вывести мою психику из равновесия своей псевдо помощью, от которой мне становится только хуже. — Я бы не советовала грубить мне, молодой человек, — она злобно смотрит на меня, скрестив руки. — Или что? – усмехаюсь. — За неповиновение приколите меня колышками к земле? — У меня была такая мысль, но, думаю, ты умный мальчик и не будешь делать всякие глупости. — Я не буду делать всякие глупости, если медсестра с полным отсутствием мозгов отвалит от меня и даст мне наконец повернуться на бок. Грубо осматриваю её сверху вниз, застыв в одном положении. Реакции нет. Хмурю брови, когда ни одна мимическая морщинка не дрогнула на её лице. Она что-то бубнит себе под нос, прежде чем развернуться и покинуть палату. Боже, ну наконец-то, я думал, она никогда не исчезнет. Когда мне всё же удаётся повернуться на бок, я облегчённо вздыхаю, закрыв глаза. На секунду пытаюсь отвлечься от всего происходящего и вспомнить хоть что-то. Прикусываю губу, пробуя снова и снова вспомнить лицо человека, из-за которого я оказался в этом проклятом месте, забитом всякими дегенератами, не имеющими ни малейшего представления о качественном лечении. Пытаюсь мысленно вернуться в тот день и детально разглядеть лицо незнакомца, по вине которого я оказался здесь. Стараюсь сосредоточиться на деталях, зацепиться за что-то, но ничего не выходит. Единственный образ, который непроизвольно возникает в моей голове — образ Чонгука, чьи глаза и улыбка даже после стольких ударов по голове остались в моём сознании. Он тот, чьи глаза я бы помнил, даже проснись я с амнезией. Это всё настолько странно, что начинает по-настоящему пугать меня. Я не хочу думать о нём, не хочу видеть его каждый раз, когда закрываю глаза. Я хочу выкинуть этого человека из своей жизни. Вычеркнуть, как и всех предыдущих людей, которые стремительно пытались влезть в мою жизнь с ярым желанием помочь мне. Никому не удалось уменьшить мою ненависть к собственной жизни; ему тоже не удастся. Так зачем же пытаться? Я хочу забыть его, будто этого человека никогда и не было в моей жизни, но что бы я ни делал, я не могу. Его облик глубоко засел в моей голове; при одной мысли о нём у меня перехватывает дыхание, становится невыносимо трудно дышать. Я не хочу впускать его в свою жизнь, потому что мне будет больно, если он уйдёт. А он обязательно уйдёт. Все уходят. Я не смогу пережить потерю кого-то ещё. Я просто не вынесу.***
Если я думал, что после столь ужасного пробуждения меня уже ничем не удивишь, то я очень сильно ошибался. После самого отвратительного пробуждения в своей жизни мне в палату принесли что-то типа завтрака, при виде которого хочется помереть или как минимум выколоть себе оба глаза, чтобы не видеть эту сомнительную жижу, которую они называют едой. Морщусь от одного только запаха, откладывая поднос в сторону. Стук в дверь, и в палату заходит какой-то высокий мужчина в белом халате с аномально широкими плечами. Он держал стопку бумаг в левой руке, а правую руку уложил себе на пояс. Из-за белого колпака на голове он напоминал мне какого-то поваришку из нудного телешоу про кулинарные рецепты, которое люди, сидя перед телевизором, вынуждены смотреть, чтобы от скуки не покончить жизнь самоубийством. — Здравствуй, Тэхён, — он останавливается возле моей кровати. — Я твой лечащий врач — Ким Сокджин. Как ты себя чувствуешь? — он сел на стоящий возле кровати стул, положив бумаги себе на колени. — А как себя может чувствовать человек, который вынужден есть это дерьмо? — указываю ему на поднос, хмуря брови. — Шпинат и брокколи очень вкусные; ты бы знал это, если бы перестал упрямиться и доводить моих практиканток до слёз, — бубнит он, внимательно вычитывая что-то в моей медкарте. — Я перестану доводить до слёз ваших тупорылых студенток, если они своей тупостью перестанут действовать мне на нервы, — по привычке скрещиваю руки на груди, морщась от боли. — Хм, интересный случай... — он откладывает медкарту в сторону, встав слева от меня. — Мне необходимо осмотреть вас, медленно приподнимите руки. Колеблюсь пару секунд, прежде чем медленно поднять руки вверх. Колпачный фетишист поднимает мой больничный халат, в который меня запихнули, когда я был в отключке, и внимательно изучает моё тело, оглядывая каждый его сантиметр, пока не останавливает свой взгляд на левой руке. Он замирает, когда видит на ней совсем свежие ранки, которые уже не были прикрыты банданой, как прежде. Он хватает мою руку, разглядывая её, притягивая ближе. — Как давно ты истязаешь себя? — Не твоё собачье дело! – он до сих пор держит мою руку, не желая отпускать. Пытаюсь вырваться из его хватки, но ничего не выходит. Он сильнее притягивает мою руку, заставляя меня морщиться от боли. — Зачем ты делаешь это с собой?! — Убери свои мерзкие руки! — вырываюсь из его хватки и прячу руку под одеяло. — Даже не смей прикасаться ко мне! Он попятился назад, встав спиной к стене. Он молча стоит, весь взъерошенный, смотря на меня осуждающим взглядом, а после разворачивается и быстро уходит из моей палаты, с грохотом закрывая за собой дверь. Он убежал так быстро, что не заметил, как оставил мою медкарту на кровати. Сижу неподвижно ещё секунду, смотря прямо на неё, а после хватаю и кидаю её в противоположный угол комнаты, сжимая челюсть от боли. Что за дерьмо происходит в этой чёртовой больнице? Я здесь всего день, а мне уже хочется выпрыгнуть в окно и убежать как можно дальше от этого адского места.***
Я лежал в пустой палате; у меня не было сил пошевелиться или даже думать. Всё смешалось в моей голове. Я запутался, я напуган. Мне страшно, мне всё равно. Незнакомец. Удар по голове. Чонгук. Его глаза. Чонкуг... Закрываю глаза, медленно проваливаясь в сон, но еле слышный стук в дверь заставляет меня открыть глаза. — Тэхён? — слышу до боли знакомый голос. — Я могу войти? В дверях появляется Чонгук с огромной корзиной свежих фруктов. Он невинно опускает глаза, когда я встречаюсь с ним взглядами. — Ты уже вошёл, — говорю я, приняв полусидячее положение, подложив подушку под спину. — Я пришёл навестить тебя; ты как, в порядке? Он медленно заходит в палату, ставя корзину на тумбочку рядом с кроватью. Какое-то время он стоит без движения, а после присаживается на край кровати. — Угадай, — скрещиваю руки на груди, стараясь не смотреть в его глаза, которые уже с самого начала заставляли мои ладошки потеть от волнения. — Это шпинат и брокколи? Бе, ничего отвратительней я ещё не видел, — он морщится, когда смотрит на поднос, и я готов рассмеяться над выражением его лица прямо сейчас, но я сдерживаюсь, прикусывая губу. — Слушай, мне очень жаль, что ты при таких обстоятельствах попал сюда. — Я это заслужил. — Неправда, — он поднимает угрюмый взгляд, хмуря брови. — Не говори так. — Не будь я таким, мне бы не настучали по голове, — усмехаюсь, схватившись за рёбра. Дышать из-за ушибов было по-прежнему адски больно, но я старался не показывать это. Но так как актёр из меня беспонтовый, мои попытки с треском провалились, когда он резко поднял голову и увидел моё лицо, которое от боли скукожилось, как жопа пикенеса. — Мне жаль, что меня не было рядом в тот момент. — Ты бы всё равно не смог ничего сделать. — Если бы не мой длинный язык, ты бы не убежал от меня, — он усмехается, опустив голову вниз. Он ёрзает на месте, избегая зрительного контакта. — Я бы убежал от тебя в любом случае, Чонгук. Он медленно поднимает голову, устало запустив пальцы в волосы. — А если я не хочу, чтобы ты убегал от меня? Он проводит рукой по подбородку, слегка прикусывая нижнюю губу. Он делает это настолько элегантно, что от одного только вида хочется провалиться сквозь землю. Я смотрю на него, не в силах произнести и слова. Я пытаюсь сопротивляться своим чувствам по отношению к нему, но у меня не выходит. Я не могу противиться тому, что этот человек вызывает во мне. Он смог достучаться до чего-то столь недосягаемого внутри меня, и от этого хочется громко кричать. Я не понимаю, что со мной происходит. Я не узнаю себя. Куда делся прежний Тэхён, который мог контролировать любые чувства и быть самим собой в этом чёртовом мире? Я не хочу становиться тем слабым Тэхёном, с чувствами которого никто никогда не считался. Я слишком долго строил эту стену вокруг себя, и я не могу позволить одному человеку разрушить её. Но Чонгук вынуждает меня. Он вынуждает меня влюбляться в него. Я влюбляюсь в человека, которым мне никогда не стать. Чувства — это всегда проявление слабости, но, кажется, я готов быть слабым. Но... Единственное, чего я боюсь больше всего на свете — потерять его. Он уйдёт. Он обязательно уйдёт. Он оставит меня одного. И тогда от меня точно ничего не останется. У меня больше не останется ничего, потому что он исчезнет из моей жизни. Страх сильнее чувства, которое он пробуждает во мне. И я бессилен перед этим. — Уходи, — шепчу я, поднимая взгляд. Сказать это было невыносимо сложно, особенно если учитывать тот факт, что я всеми силами души хочу, чтобы он остался. — Нет, — он качает головой. — Даже не проси меня об этом. — Пожалуйста. — Однажды я ушёл, а спустя час нашёл окровавленное тело своей девушки на железнодорожной насыпи, — он смотрит на свои пальцы, прикусывая губу. — Я не допущу такой ошибки снова. — Твоя ошибка в том, Чонгук, что ты пытаешься помочь человеку, который не хочет, чтобы ему помогали. Тебе не спасти меня. — От чего ты бежишь всё время, Тэхён? — он смотрит на меня; в его глазах вот-вот появятся слёзы. Стараюсь смотреть куда угодно: на свои пальцы, на стену, что находится напротив меня, на деревянную тумбочку, стоящую возле выхода из палаты, но не в его печальные глаза, которые наполняются слезами. — От самого себя. — И как, получается? — Безрезультатно, — качаю головой, опустив её, крепко сжимая одеяло. Он видит это и накрывает мою ладонь своей. На секунду задерживаю дыхание, прежде чем отпустить одеяло и, молча подняв голову, посмотреть ему прямо в глаза. — Ты никогда не посмотришь на меня так же, как я на тебя, правда?