Редкий случай

      Фуго трезвел так же быстро, как и пьянел. Однако почему-то голова продолжала болеть даже утром.       Вчерашний опыт, мягко говоря, казался ему чем-то даже неправдоподобным, будто странный сон, который с трудом забывается и в конечном итоге врезается в память на всю жизнь, после чего превращается в иллюзию реальности, и вот ты уже через десяток лет рассказываешь друзьям в баре о нем, как о чистой правде. Но нет, это был отнюдь не сон, Фуго отчетливо помнил свой дрожащий голос, спокойное выражение лица Аббаккио, легкий шум ветра и темную комнату. Паннакотта все же пришел к осознанию, что все слова, сказанные им вчера, ничто иное, как истина: все, что он говорил о Наранче, о своих переживаниях, непонятной и ранее не исследованной любви к этому парню — оказалось не ложью. Потому что голова так невыносимо разрывалась на части на самом не из-за похмелья.       Фуго нехотя открыл глаза; сначала все казалось ему размытой яркой массой, но несколько секунд спустя он нашел себя в чистой постели собственного дома. Ему потребовалось не меньше минуты, чтобы понять реальность происходящего. Фуго понимал, что давно находился в состоянии бодрствования, однако не мог заставить себя даже повернутся на бок и открыть глаза. Нестерпимая тяжесть вновь и вновь приковывала его обратно к постели. Но в конце концов он в замешательстве приподнялся на локтях, услышав какие-то звуки, подозрительно похожие на человеческую речь, чтобы увидеть, нет ли чего, или кого в коридоре. Никого не было, но как только он захотел снова погрузится в сновидения, он опять услышал какую-то возню, определенно на кухне, судя по звукам ударяющихся друг о друга тарелок и кастрюль. И, если слух его не подводил, тихое и слегка хриплое пение, принадлежащее Леоне. Фуго даже не хотел спрашивать себя, почему он все ещё был у него дома. Хотя Паннакотта обычно раздражался подобным внезапным гостям, сейчас он почувствовал облегчение и благодарность. Впрочем, помимо этих ощущений, Фуго задумался, может ли это утро показать другую сторону характера Аббаккио, мягкую и нежную, ту, что так редко удается запечатлеть и которую так приятно лицезреть. Настроение Фуго заметно улучшилось и он впервые улыбнулся за это время.       Однако теплая улыбка Фуго вмиг сменилась гримасой недопонимания, когда к низкому голосу Леоне добавился звонкий смех Буччеллати. Который, как помнил Фуго, должен был находится рядом с Наранчей. Паннакотта возмутился, не сколько тому, что в его доме есть еще один не званный гость, сколько тому, что он бросил Гирга на произвол судьбы. Даже если Триш осталась вместе с ним, Фуго знал, насколько значимым может быть присутствие Бруно в комнате Наранче, и как безалаберно Буччеллати бросил того, кому помощь нужна гораздо больше, чем Паннакотте.       Утро обещало быть шумным, особенно, если помимо Леоне и Бруно, не дай Дьяволо, к нему в дом пришел ещё кто-то.       Лениво собравшись за десять минут, Фуго, со вздохом, все же вышел из комнаты. Он проходил по коридору, резкий запах чего-то сладкого чуть неприятно врезался в нос. Бруно не часто готовил сам, предпочитая заказывать еду сразу на всю его банду, поэтому Фуго смело предположил, что он был в удивительно хорошем настроении, что странно в сложившейся ситуации. На время отбросив всякие подозрения, злость, желание ворваться в кухню с обвинениями в адрес Буччеллати, намерением вытолкнуть из дома обоих гостей, втроем побежать к Наранче и остаться с ним до конца дня, пытаясь хотя бы попытаться смягчить всю боль которую приносит действие вражеского стенда, Фуго постарался сосредоточиться на чем-то позитивном. Например, возможно действительно вкусный завтрак, не являющийся простым омлетом или незамысловатой тарелкой с ягодами. Все-таки, он смог войти в кухню и наконец поздороваться. — Доброе…утро. Как же тяжело в этот раз было проговаривать эти два слова.        Как только голос Фуго тихим эхом прошелся по просторной комнате, Буччелатти радостно сверкнул глазами, он положил нож на стол, бросив на некоторое время свежие помидоры. Он изящно повернулся, на теплую домашнюю одежду был надет чистый белый фартук (хотя если приглядеться, в некоторых местах можно заметить пару капель крови). — С добрым утром, Фуго. Наверное, ты немного удивлен нашему с Аббакио присутствию. Прости, — Бруно, прикрыв рот рукой, засмеялся, — Леоне рассказал про твое самочувствие, и какой я лидер, если не могу поддержать друга в сложной ситуации?       Фуго не хотел признавать, что помощь ему всё-таки нужна. В нескольких километрах от его дома Наранча безумно мучался, испытывал ужасные чувства и боль, несравнимую ни с чем. Паннакотта тоже не ощущал себя счастливым, или здоровым, но он не позволял себе даже одной маленькой мысли о том, что его проблемы важнее мучений любимого человека. Поток мыслей вдруг остановили объятия. Бруно обвил руки вокруг спины Фуго. Сначала Паннакотта недовольно попытался отмахнуться от объятий, не не вышло: Буччеллати мягко прижал его голову к своей груди и Фуго почувствовал запах лавандового парфюма. Через несколько секунд Бруно отстранился и нежно, словно любящая мать, встречающая своего ребенка перед завтраком и его скором уходом в школу, сказал: — Ты как раз вовремя. Если уже умылся, садись за стол. Леоне, как там печенье? Все в порядке? — обратился Буччеллати уже к Аббакио. — Уже готово.       Фуго впервые повернул голову в сторону Аббакио. Он никогда не видел Леоне таким. Его волосы были собраны в слегка небрежный хвост, на губах ещё не было матовой черной помады; привычная темная одежда тоже отсутствовала: вместо нее Фуго увидел белую футболку, черные шорты и непривычный для глаз Паннакотты теплый бархатный халат. Зрелище до жути странное. Фуго в замешательстве вскинул бровь, но все же промолчал. Он не стал вслух удивляться, но даже сев за стол, продолжал думать о внешнем виде Аббаккио еще около минуты.       Чуть стоило Фуго принять первую из вероятно нескольких неожиданностей, как вновь он увидел нечто чертовски странное. Леоне не спеша вытащил печенье из духовки, запах которого мгновенно вызвал чувство голода, после чего практически незаметно взял Буччеллати за талию. Он медленно наклонился и уткнулся носом в оголенное плечо Бруно. — Я устал. — Я знаю. Поэтому иди к Фуго, остальным займусь я.       Аббакио что-то довольно проворчал, поднял голову, зевнул и наконец сел за стол. Он посмотрел на Фуго так, как будто спрашивал: «Что-то не так?» и очевидно искренне не понимал, что сделал нечто необычное.       Когда Паннакотта отвел взгляд от Леоне и оглянулся по сторонам, на удивление теплая тихая атмосфера воцарилась в светлой комнате. Давно Фуго не чувствовал подобного. Это утро казалось ему особенным. Хотя и не долгим. Приятное начало дня всё-таки окончилось, когда Фуго съел последнее печенье. Обычная рутина и привычные для глаз вещи начались с Аббакио. Несмотря на то, что он совершенно не жаловался на свой внешний вид, более того, он в какой-то момент осмотрел свою одежду и еле заметно улыбнулся, он всё-таки не предавал свои принципы; после завтрака он тихо поблагодарил Буччеллати, после чего покинул комнату, явно чтобы переодеться. Бруно проводил его взглядом, таким, что почему-то даже Фуго становилось тепло на душе. Однако вспомнив все последние события, владелец «Purple haze» посчитал глупым зацикливаться на мелочах, пусть и приятных. Пришлось отложить фантазии о жизни без проблем, с ежедневными завтраками, — уютными и тихими, прямо как сегодня. Вдобавок Фуго хотелось не только узнать о состоянии Наранчи. Обычно, Паннакотте не сильно интересны вопросы касательно чьих-либо отношений. Нелегко отделаться от строгих правил родительского воспитания, тема отношений (особенно чужих), куда уж секса, была запретной в их доме. Но в этот раз любопытность взяла верх. А потому и времени требовалось больше, которое Фуго уже надоело терять. — Бруно, спасибо, конечно, за все это. Но что куда важнее, как Наранча? С ним все хорошо? Почему ты его оставил?       Буччеллати тут же поник, его губы сжались в тонкую линию, миндалевидные глаза, которые несколько секунд назад светились счастьем, погрустнели в одно мгновение. — Я и представить не мог, что все настолько плохо. Как я и говорил, Фуго, тебе тоже необходима помощь. Я забочусь обо всех одинаково, — строго заметил Бруно, — И ты не исключение. Что насчёт Наранчи…тут уже сложнее. Я, к слову, его одного не оставил. Триш сама попросила меня тебя проверить, поэтому она сейчас рядом с ним. Не волнуйся. Однако мы заметили нечто из ряда вон выходящее. Ранее от стенда Хинохары такого эффекта не было, что подтверждает теорию о том, что он явно использовал украденный осколок стрелы. — Постой, какой эффект?       Бруно прикусил губу. — Это, вроде как, утешающие новости. Он не может умереть во время действий этого стенда. — Что ты имеешь в виду? Он пытался что-то с собой сделать?! — Фуго не заметил, как перешел на крик. — Успокойся, Фуго. Мы пытались выдавить из него хоть какие-то слова, но тщетно. В итоге мы решили оставить его в покое и стали просто молча следить за ним. В четыре утра мы захотели на несколько минут отвлечься и выпить кофе. Пока мы совершали эту глупую ошибку, Наранча тихо сидел на кровати. По крайней мере, мы так думали. Когда я наконец пришел в его комнату, его там уже не было.       Как оказалось, он спрыгнул с окна. Бесшумно, будто не обладал никаким весом, крови тоже не было. Как ты знаешь, он живёт на десятом этаже. После этого мы помчались на улицу. С ним все было в порядке.       Фуго остолбенел, сердце громко застучало, рука, державшая вилку, крепко сжалась в кулак до боли. Такого быть не может! Ярость охватила его. — Это нихуя не утешает, Бруно! Он…он перестал быть человеком, разве ты не понимаешь?! — Мы не выбирали побочные эффекты новой способности Клафути. Или тебе больше бы понравилась новость о его смерти?       Голос Бруно был совершенно ровным, без какого-либо намека на злость. Хотя ему и хотелось кричать.       Фуго замолчал. Он смущенно отвел взгляд. — Прости. — кротко сказал он. Ранее стыдливое выражение лица превратилось в решительное и холодное.       Буччеллати понимающе кивнул. Стало тихо. Но в голове Бруно было громко; он искренне переживал, понимал, что безумно хочет помочь, но не может, только лишь направлять Фуго на верный путь и наблюдать за тем, как он приходит к правильным решениям. Фуго без всякого сомнения изменился. Бруно помнил их первую встречу: тогда перед ним горело от злости лицо мальчика, он был разочарован во всем мире, в своих родных, так называемых «друзьях». Несмотря на гениальность, действовал он крайне нерационально. Вспыльчив и глуп, замкнут и печален. Он не хотел исправляться.       Но сейчас на него смотрел молодой юноша, все еще ребенок, но взгляд уже не ребяческий. У Фуго был смысл жизни и дом. Злость, трусость, не полностью, но ушла в прошлое, заместо этих эмоций в характере преобладала храбрость и ум. Фуго научился сдерживать ярость, пылающую в душе. Он становился лучше.       Сейчас, в тишине, Бруно пришел к мысли, что гордится им. — Знаешь что, Фуго? Иди к Наранче. Ты ему нужен, я уверен, что ты сможешь найти нужные слова. Я сомневался, стоит ли тебе, готов ли ты… Но я забыл, что доверяю тебе.— Буччеллати улыбнулся.       Фуго воодушевился и кивнул. Ему, конечно, хотелось бросить все, побежать к тому, кого так желал увидеть, но он остановил свои порывы. Он не любил отходить от плана. — Спасибо. Не только за доверие, но и за все это, — Паннакотта указал на еду, почему-то вновь залился краской, когда поймал на себе заинтересованный взгляд Бруно, — Это немного не похоже на меня… Но, эм, какие у тебя отношения с Аббакио? Я лезу не в свое дело, наверное.       Бруно удивленно вскинул бровь, наклонил торс ближе к Фуго, оперся рукой на щеку. — Да так, разве что каплю. Не удивительно, что ты такое спрашиваешь, я бы тоже спросил, если бы был на твоем месте. Около месяца назад он признался мне в любви, посреди ночи появившись в моем в моем коридоре, он даже не будил меня, громко крикнул мое имя, и чуть стоило мне показаться из-за двери, смущенно крякнул что-то. Потом он, уже тише и понятнее, повторил. Было странно и неловко, но я знал, чем закончится это признание. Я ответил взаимностью, этим решением очень рад, кстати. Всю ночь он так забавно переживал! Думал, что я вру про свои чувства, боялся, что с ним что-то не так. Заснуть не мог, пришлось идти за снотворным. Но даже когда он наконец заснул, не отрывался от меня до самого утра, как он сказал позже, думая, что я уйду.       Бруно звонко засмеялся, его щеки слегка порозовели, ему очевидно приятно вспоминать об этой ночи. Фуго, глубоко в душе, надеялся, что когда-нибудь и Наранча будет так же застенчиво закрывать глаза и улыбаться, говоря о нем. «Аббаккио говорил, что он со смехом вспоминает эту историю» — подумал про себя Фуго и убедился в словах Леоне. — Однако, мы не хотим публично разглашать это, по крайней мере пока. Не хотелось бы какого-то «особого» отношения к нам, просто потому что мы встречаемся, да и работе может помешать. Знаешь ведь, что может произойти, если враг, тот же Хинохара, узнает об этом.       Фуго понимающе кивнул. Сначала, услышав о нежелании друзей объявлять о своих отношениях показалось ему в какой-то мере странным, однако он совершенно забыл о случаях шантажа и похищении одного из двух влюбленных. Точно как будто это было наяву, в голове возникли образы моментов жизни, которых никогда и не было, но все равно они неприятно сдавливали череп: неизвестный враг, убегающий вдаль, Бруно, издающий последние тяжелые стоны, тихие и скрипучие. Его нежная улыбка, когда он видит приближающегося любимого. Леоне, который вне себя от ярости не может сдержать слез, не может даже взглянуть на почти бездыханное тело, его жажда мести и безумие, готовое вырваться наружу с минуты на минуту. Разбитая в дребезги надежда.       А потом Фуго представляет на месте друзей себя и Наранчу, все тело заболело так, словно в него воткнули десятки тысяч игл. Он стал мертвым взглядом пялиться на стену, прокручивая в голове ужасающие сюжеты, в которых неизвестного врага уже не было: отчетливо вспоминалось мерзкое лицо Клафути.       Вовремя пришел Аббаккио, который теперь выглядел как обычно. Он неторопливо сел рядом с Паннакоттой. — Кончай нервничать. Бруно, господи, что ты ему сказал, что он теперь безжизненно на стену глазеет?       Фуго мгновенно дернулся, наконец среагировав на что-то постороннее. Образы исчезли, привычная кухня, живой Бруно, по обыкновению холодный и колючий Леоне вновь появились. Пока Паннакотта опять привыкал к реальности, Буччеллати взял руку Леоне в свою, протараторив, что просто раскрыл их отношения, потому как чрезмерно доверяет Фуго. Аббаккио недовольно фыркнул, но признал способность друга держать секреты в тайне, поэтому злился он недолго, в конце концов чуть-чуть приободрился.       Еще пятнадцать минут они общались, надеялись, что Джорно и Миста смогли узнать что-то полезное в своей поездке, гадали, кто может оказаться союзником главного врага, какого типа у него стенд и действительно ли он был главной причиной, по которой Хинохара вообще смог пережить битву с Дьяволо. — Скорее всего, этот стенд имеет несколько способностей. — Это может быть реквием? — Сомневаюсь, Фуго. — Он наверняка дальнего действия. Дьяволо же тоже не видел его владельца. — Кстати, Дьяволо не видел будущего, в котором владелец стенда атакует… — Это потому, что скорее всего он даже не подумал о возможности посторонней помощи. Его эго и так было необъятных размеров, он просто не мог допустить мысли, что о его личности знает не один, а целых два человека. А может быть этот союзник специально выжидал определенное время, чтобы Дьяволо не раскусил план Хинохары. — подметил Леоне. — Ты прав…       Их разговор постепенно затих, как только они перебрали самые вероятные способности стенда союзника Клафути. Стрелка часов смотрела на римскую цифру двенадцать, Фуго, увидев ее, ничего не сказав, встал из-за стола. — Ты готов?       Буччеллати в ту же секунду понял, куда собирался Фуго.       Паннакотта повеселел, что казалось странным. Вдруг, (наверное он сам сперва не хотел это делать, потому как на мгновение засомневался) он обнял сначала Бруно, а после и Аббакио. — Теперь точно готов.       Тут он слегка соврал.       Фуго не знал, что скажет ему. Стоит ли просто сидеть и следить, чтобы он не выпрыгнул в окно, как в тот раз? Или может попытаться прогуляться по улице? Эту затею Фуго мигом отбросил, вспомнив про ещё не зажившие раны и переломы. От этого ему снова стало бесконечно грустно. Он остановился на полпути к дому, поджал губу, невольно нахмурил брови, мрачно уставился на асфальт. «Если он увидит меня подавленным, это ни к чему хорошему не приведет» — думал Фуго.       А может, признаться в чувствах? Нет, еще рано. Еще слишком опасно. Создавать для Хинохары дополнительные возможности пыток не хотелось. Да и состояние Наранчи слишком… неустойчивое, чтобы говорить о подобном.       Фуго отчаянно боролся с мыслями. Как же он мечтал, прямо как Аббакио в рассказе Бруно, встать на пороге комнаты Наранчи и что есть сил сознаться, как сильно он его любит, как всем сердцем старается заботится о нем! Но пока что жить мечтами не представлялось хорошей идеей.       Зато Фуго вспомнил, что еще в первый раз, когда он увидел Гирга под воздействием «Our perfect disease», он захотел отвлечь друга от физической и душевной боли математикой. Наранча, конечно, в повседневной жизни не особо радовался этому предмету, но Паннакотта знал, что если не получится поднять настроение, то хотя бы он сможет перевести внимание Гирга на что-то постороннее. И вновь это желание вернулось в разум Фуго. Он наконец нашел силы продолжать идти, шаг стал уверенней.       Поскольку Фуго забрал запасные ключи себе, нужды создавать шум и звать Триш, не было. Дверь в квартиру Наранчи всегда открывалась до странности тихо, и даже когда Паннакотта вошел в светлый коридор, никто из двух присутствующих людей не заметил. Фуго с упоением вздохнул. Он воодушевил себя ранее, но страх в глубине сознания оставался и медленно распространялся по всему телу, словно вирус. Он опять и опять прокручивал одни и те же мысли, повторял внутреннему, забитому в угол от ужаса себе, что все будет хорошо. Сегодня ни Наранча, ни он не пострадают. Сомнения утихли, и он зашел в комнату Наранчи. — Триш? — голос Фуго звучал взволнованно, тихо, почти шепотом он проговорил имя девушки.       Триш быстро повернула голову на голос, не ожидая услышать его. Рядом с ней, на кровати, сопел Наранча, девушка некрепко держала его ладони. С открытого окна ветер колыхал белые лилии и розовые пряди Уны, мягкий свет приятно освещал комнату, в воздухе были еле видны крохотные пылинки. — Ф-Фуго! — Триш случайно вскрикнула, но тут же ее звонкий голос сменился на полушепот, как только она заметила чуть дернувшегося во сне Наранчу, — Я так рада, что ты пришел. Последние четыре часа ничего не происходило, он все это время мирно спал. Хотя и долго ворочался… Он хотел тебя видеть. — Он заговорил? Триш улыбнулась. — Угу. Однако, ему было так тяжело произносить даже простые слова, но он старался. Он правда хочет вернуться в обычное состояние. Разве не странно? Бруно упоминал, что жертвы Хинохары уже на второй день теряют желание жить.       Фуго согласился и задумался. Значит ли это, что у Наранчи есть шанс выжить? Фуго не знал точного ответа на этот вопрос, но верил в лучшее. Пытался.       Он поблагодарил Триш за помощь, она же мягко, совсем не сильно, хлопнула его по плечу. — У тебя все получится, если нужна помощь — не бойся позвонить мне. — Конечно. Спасибо, что следила за ним все это время.       Триш ушла так же бесшумно, как пришел Фуго. Наранча и не заметил. Фуго всегда удивлялся, как он может так крепко спять в такой ситуации. — Главное, что сейчас все в порядке. — прошептал Фуго. Его начало клонить в сон. Но одна деталь привлекла его внимание.       Наранча тяжело дышал; издалека его сон выглядел довольно мирным, но только когда Фуго подошёл ближе, его взгляд остановился на нескольких небольших каплях пота, открытом рту, неспокойном дыхании.       «Неужто температура?»       Фуго опустил ресницы.       Плед. Градусник. Тридцать восемь и три. Горячий лоб. Холодные пальцы Наранчи. Теплые руки Фуго.       Наранча спал ещё два часа, вскоре температура спала. Фуго ни на секунду не отходил от него, даже не думая будить. Он перебирал пальцами слегка грязные волосы Наранчи, и он медленно просыпался. — Как долго…? — Шесть часов. Всего шесть часов.       Наранча еле открыл глаза, он поднял руку, мизинец и средний палец были ещё сломаны, он прикоснулся ей к щеке Фуго, передавая ему холодную волну приятных ощущений. Его лицо выглядит почти что безжизненным, но в то же время таким грустным и эмоциональным, что сердце обливалось кровью. Он не улыбался, в душе плакал от счастья. Улыбаться пока еще слишком мучительно. Но он так хотел показать свою радость Фуго, он не выносил этот проклятый жалостливый, взволнованный взгляд, полный горечи. Но хуже всего было вспоминать тот поцелуй, ярость в глазах Фуго. И он так боялся снова увидеть ее, он был уверен, что Фуго будет злиться. Что он потеряет своего лучшего друга.       Но Фуго не злился. Никуда не ушел, не кричал и не плакал от жалости. Он был невозмутим, но хладнокровным в этот момент не казался. Он был теплым, все таким же неулыбчивым, но таким успокаивающим, словно шум волн летним вечером с легким прохладным бризом, от которого шли мурашки. — Все хорошо? — Да. Я в порядке, честно.       Фуго посмотрел в окно, что-то промычал и встал. Он стал серьезнее, но явно не хотел говорить про Хинохару, его союзника и про страдания Наранчи. Гирга почувствовал, что силы к нему возвращаются. — Тогда, если ты в порядке, не против позаниматься математикой? — спросил Фуго привычным тоном.       Наранче надо было подумать. Раз сказал, что все хорошо — значит нужно показать, что это действительно так, считал он. Он не любил лишнюю заботу о себе. И спустя минуту понял, что уж лучше решать примеры под недовольные ворчания Фуго, чем обессиленным лежать в кровати и смотреть, как тот сдерживает слезы. Он ненавидел видеть его грустным. — Хорошо!

***

— Все понял? Наранча кивнул. Он сидел на кровати, на весу держа тетрадь, рядом с ним сидел Фуго, на его коленях лежал учебник. На тумбочке были почищенные мандарины, за которыми иногда тянулся Наранча. — Отлично, теперь реши эти примеры. Я верю в тебя.       Наранча посмотрел на наборы цифр, на все числители и знаменатели, сосредоточился. Он волновался, боялся подвести Фуго, признать свою глупость. Он начал решать. Медленно, с усилиями. Его пальцы дрожали, писать было до боли тяжело, но он и не смел жаловаться. Он украдкой посмотрел на внимательного Фуго, устало наблюдавшим за ним. Примеры сложными не были, но Наранчу сковал страх. Но он старался не останавливаться.       Фуго молчал, зная, как Наранче необходима тишина в такие моменты. Он видел, что решение не совсем правильное, Гирга снова забыл правила. Фуго чуть-чуть разозлился, в обычной ситуации он скорее всего бы вспылил, встал со своего места и дал бы сильную пощечину другу, назвав его «тупым куском говна» или ещё как-нибудь. А после сам получил бы под дых из-за не менее взрывного характера Наранчи. Однако в этот раз он не хотел злиться. Он был слегка раздражен, но он искренне не переставал верить в силы Наранчи. Он будто сам испытывал ту душевную и физическую боль, какую испытывает Гирга. Вместо крика он смотрел и надеялся.       Прошло еще несколько минут. Наверное, Наранча потратил бы гораздо меньше времени, не будь боль в руке такой невыносимой и ноющей. Однако он не сдался. Наконец последняя цифра появилась на исписанном листе. Наранча обрадованно дернул Фуго, который на время отвлекся на вид за окном, за рукав, и сказал: — Я закончил! — Дай взглянуть. — Фуго взял в руки тетрадь, вглядываясь в каждое решение.       Он и поверить не мог, что ошибок не было. Ни одной. Такое, конечно, иногда происходило, но Фуго не думал, что Наранча в таком состоянии сможет решить все правильно. Почерк Гирга был размашистым, неуверенным, но цифры, порядок действий — он действительно понял тему с первого раза.       И тогда, когда Фуго это понял, он почувствовал какие-то жгучие и захватывающие дух чувства извне. Гордость. Любовь. То, что невозможно было выразить простыми словами «молодец», «я горжусь тобой». Нужно сделать что-то большее, думал Фуго. Он хотел сделать нечто, что по-настоящему сможет показать Наранче все внезапно накатившие чувства, от которых так и хочется…снова, снова и снова целовать его. Не так, как в первый раз. Без крови и слез, без криков и без жалких побегов. Только с нежностью и любовью.       Фуго улыбнулся. Мягко, слабо, почти незаметно, пытаясь скрыть свои намерения, в которых все еще сомневается и которых все еще до смерти боится.       Отложил тетрадь в сторону, на что Нарнча в страхе зажмурился, ожидая худшего.       И поцеловал.       Гирга широко раскрыл глаза, он не сопротивлялся, вместо этого он вновь закрыл глаза, поддался наслаждению и всем эмоциям, ставших еще более сильными из-за «Our perfect disease». Это был единственный раз, когда Наранча был счастлив от эффекта этого стенда. Он положил руку на грудь Фуго, смяв ткань рубашки. Поцелуи были короткие, были длинные, некоторые обрывались вот уже через несколько мгновений, некоторые длились словно бесконечно. Они были беспорядочными, но нежными. Постепенно Фуго дошел до шеи, Наранча сильнее сжал его рубашку. Однако спустя несколько аккуратных, до стонов горячих поцелуев, Фуго остановился. — Прости, Наранча. Я не должен был.       Гирга пытался перевести дыхание, он был не в силах сказать что-либо. Придя в себя, он тут же кинулся на Фуго, повалив того на кровать, и крепко обнимает, уткнувшись лбом в его шею. — Я так счастлив, Фуго. Пожалуйста, не извиняйся. — пробурчал Наранча.       Фуго гладил его волосы и молчал. Опять стало страшно. Он не смог признаться. Но хотя бы мысль об этих словах уже не казалось такой безумно отвратительной.       «Я люблю тебя». Казалось прошла бесконечность, прежде чем в комнате заново послышится голос. — А ответы все правильные, кстати. — Серьезно?       Фуго промычал положительный ответ. Наранча вдруг резко сел, словно никаких переломов и не было, он и вправду выглядел гораздо более радостным. — А знаешь, мне правда стало лучше! — он широко улыбнулся, потом посмотрел на часы, — Давай послушаем музыку? — неожиданно спросил он.       Фуго чмокнул Наранчу в щеку. Непринужденно, как будто делал такое каждый день. Впрочем, теперь он надеялся, что в будущем он привыкнет к этому. К утренним поцелуям и поцелуям перед сном, к теплу тела Наранчи под одеялом, к его прикосновениям, к тем самым словам. Хотя, это все не главное. — Конечно.       Главное, что он уже привык к его счастью.