Башня. После

Перчатка пугала и завораживала одновременно. Несколько раз Халиль сжала и разжала пальцы – миг назад она была уверена, что ладонь ее лежит в крепкой хватке Зеврана как нечто само собой разумеющееся, потому что в зале, окутанной пеплом распавшихся духов, только он ориентировался хорошо, – но теперь от Ворона не осталось и следа. Темнота в новом коридоре прятала стенные барельефы и скрадывала углы – Страж не могла понять, в крохотном холле она находится или же стоит под огромным храмовым куполом. Неожиданно, это не вселяло тревоги – тонкие солнечные лучи, дробившиеся в витражных осколках, паутинкой застили пространство вокруг нее и чертили по полу, вдоль трещин мрамора, узкую дорожку. Почти лунный отблеск по воде – Халиль огляделась с детским каким-то любопытством и бесстрашно шагнула вперед. Свет подернулся новыми оттенками, будто со стеклянной цветной лампы сдернули шелковую накидку. В золоте проклюнулись спокойные прохладные нотки, морские и белопенные, и их Страж узнала: таким делали солнечное золото кинлоховские витражи. Она задрала голову, тут же пошедшую кругом: летопись чудес Андрасте сменилась историей Каленхада и первых ферелденских магов. – Зев? – ей показалась легкая шаговая поступь за спиной. Халиль обернулась – подозвать спутника и вместе с ним подивиться тому, как Перчатка воплотила из ее памяти кусочек Круга, не тронутый боями с одержимыми, – но никого не увидела. И в миг, когда она недоуменно сощурилась, вглядываясь в тени и начиная тревожиться – уж не кружит ли их Перчатка ложными тропами, вынужденно дробя поодиночке, – ладони легли ей на плечи, и жесткие, всегда в насмешке губы коснулись мягко и ласково взмокшей с последнего боя макушки. Халиль вздрогнула, зажмурилась и схватилась за посох обеими руками – как за последнюю опору. Так хватаются за первую попавшуюся вещь – обычно материнскую юбку, – малыши, стискивают в ладошках ткань и, трясясь, как рогозовые макушки, молятся, чтобы опасность миновала, а если и осталась – то за чертой родительской защиты. Она давно выросла и уже не помнила, носила ли ее мать хоть когда-нибудь привычные крестьянские платья. И молилась потому о другом – чтобы видение не растаяло, если она пошевелится лишний раз или обернется к нему взглядом. – Я не пропаду так просто, – успокаивающе, будто распутывал рунную цепочку заклятья, сказал Рам. И улыбнулся – ей никогда не нужно было видеть его лицо, чтобы это знать, потому что когда он радовался, в голосе что-то менялось, расслаивалось почти физически ощутимо, заходилось нотными полутонами под нёбом. Она облизнула губы, молча, в зубы, всхлипнула. Это не правда. Это наверняка иллюзия, чары Перчатки, произвол тех духов, что сбежали после расшифрованных разгадок. Им нетрудно было облачиться в облики героев из истории Андрасте, так что помешало бы им порыться в ее памяти и примерить новый образ? – Я обещаю, – тихо добавил в макушку Рам. – Пожалуйста. Я очень хочу увидеть, какая сильная ты стала. В Круге их учили самым разным чарам, но Халиль не помнила заклинаний более мощных и безотказных, чем его обещания. Они всегда исполнялись, рано или поздно, так или иначе, даже самые дурацкие, самые неожиданные, самые невероятные. Эльфийке казалось, не было клятвы более невозможной, чем обещание свободы – но вот она, пусть условная, серостражеская, но в ее руках. И если все было именно так, если его касания тепло и уверенно заклинали дрожь в плечах… Она вдруг поняла, что удивилась бы больше, если бы смерть стала помехой его обещаниям. Решиться все равно оказалось непросто – само тело требовало застыть, закаменеть в счастливейший, в невозможный миг встречи, потому что если, обернувшись, она потеряет даже эти крохи – будет ли смысл вообще верить чему-то… Кому-то, зачем-то, вообще верить? Посох скрежетнул пяткой по полу – так сильно она навалилась на оружие, готовая, если что, лишь его опорой устоять на ногах, – и упал, выроненный, глухо стукнулся, мигнув синеватым, в тон кинлоховским витражам кристаллом. Халиль засмеялась и заплакала одновременно, уткнувшись лицом в грудь обнявшего ее эльфа. Золотистое разреженное сияние, будто просеянное через предрассветный туман, забилось в уши и рот. У него не было вкуса или запаха, но был флер исцеляющего кутающего эффекта – всего лишь еще один род магии, чары Перчатки… Страж что-то говорил про испытание, и если это была проверка внимательности, или осторожности, или готовности, Халиль провалила ее не то что с треском – с утробным воем разорванной, от горла до паха, грудной клетки, потому что разверзнись в этот момент пол под ее ногами или распахнись стены пастями ловушек, она даже не заметила бы этого. – Тише, родная, – Рам много и долго шептал, успокаивая. Ладони его скользили от макушки до поясницы, стекали, будто наполнял их не свет, а ливневые тугие струи – и им не хватало лишь капли сил, чтобы размыть в эльфийке проточины дождевых ручьев. Слова расшифровывались плохо – она скорее угадывала по полутонам голоса, чем действительно понимала, о чем идет речь. – Чуть тише. Вот так… Он что-то сделал – кажется, просто невесомо поцеловал в макушку, прижатую к его плечу. Халиль задохнулась. Обмякла – в его объятьях она всегда становилась восковая и текучая, лепилась по образу и подобию, и это было такое счастье, такое непередаваемое, невозможное, забытое счастье – снова оказаться в самом безопасном месте во всем Тедасе, и будто ничего не случилось, будто они снова на пыльном старом складе в свой последний день, и впереди одна надежда, брезжащая, как сияние сквозь слезы на ресницах, – что одна мысль о том, что встреча не продлится вечно, могла ее убить. Еще убивало то, что как ни цеплялась эльфийка за надежность, свет оставался светом. Будто Рама соткало – или хотя бы очертило по контуру, – силовое поле. На него можно было опереться. Можно было прижаться. Можно было чувствовать вес рук на плечах. Но Халиль попыталась привычно вцепиться в ткань на лопатках его мантии, обнять крепче – и у нее не вышло, и когда успокоился под заговором Рама бешеный пульс, колотившийся в теле так, будто она вся – сплошное сердце, – она не услышала ответного ритма в его груди. – Я так скучаю, – выдохнула Халиль, как только в легких набрался воздух вместо пустоты. Бессвязный успокаивающий шепот клекотал в ней, как запаянное в сосуде море, но ответить тоже надо было – и первое же сказанное слово потянуло за собой остальные, потому что даже из прокушенных губ плохая плотина для настоящей бури. – Рам, прости, пожалуйста. Ты живой, а я ни сказать, ни сделать ничего толком не могу, опять, как дура, и тогда – дура, что ничего не сделала, что не помогла, Рам, я… Он ждал – ровно до момента, когда эльфийке понадобилась пауза на вдох. Знал досконально, когда вмешиваться, а когда просто слушать, и это сработало, как всегда – потому что не могло по-другому. – Я не живой, – напомнил снисходительно. Халиль вскинулась, прокусив до крови щеку, вгляделась в его лицо – нет, не показалось, это действительно была теплая, ласковая улыбка снисходительного понимания. Вдох снова застрял – и скользнул внутрь золотистой патокой, когда Рам костяшками погладил от виска до уголка губ; Халиль попыталась бы схватить ладонь, но боялась разомкнуть руки, выпустить видение – иллюзию, мираж, призрака, демона, какая, Создатель суди, разница! – и потому попросту прижалась щекой. – Но даже так я могу радоваться тому, что ты пришла сюда. И что исполняются твои мечты. И что ты становишься сильнее, – пальцы едва подцепили под подбородок, чуть потянули, вынуждая смотреть только на сияющего эльфа, – девочка моя. Я скучаю. Но еще больше – горжусь. – Чем там гордиться, – сглотнула, не веря ни одной своей мысли, Халиль. – Чем, если я не спасла тебя… – Ты спасла, – сотканная магией хватка на миг стала почти настоящей – или ей только показалось, потому что в лице Рам не изменился, только в голосе, сквозь который запела сталь боевого посоха и тут же замолкла, забрав с собой и улыбку. Он был убийственно серьезен, когда добавил: – Ты спасла меня от самого страшного – от жизни без тебя. Халиль неловко улыбнулась. Покачала головой – неудачная шутка, – и сникла, когда Рам даже бровь в ответ не вздернул, продолжил также немигающе смотреть… С мертвецким, непоколебимым, как могильный холод, спокойствием. Эльфийка даже смогла расцепить руки, самыми кончиками пальцев попыталась разгладить складки у его век – свет мягко кольнул по коже, отталкивая. Он же не считал так… По-настоящему? Халиль поверить не могла, но еще секунда молчания что-то в мыслях перевесила – хватило маленького толчка, крохотного допущения, чтобы внутри все заворочалось вдруг тяготно и болезненно. Если это правда… Выходит, она все такая же дура, да еще и эгоистка, если столько спрашивала Создателя, почему погибла не она. – Я не думала… – виновато она опустила взгляд и тут же метнула обратно, потому что упускать даже миг возможности видеть рамовскую улыбку, невесомую, отраженную многажды от плещущегося в зрачках горя, было ценнее любого душевного спокойствия. – Я жалею о десятке сделанных или несделанных вещей. Но о том, что тебе пришлось о таком думать – больше всего, – что-то в его жестах отдавало все же… Неправильностью. Неполноценностью, будто не хватило мелкой детали – Халиль затрясла головой, прогоняя наваждение: она даже видела, в чем несоответствие – в том, что Рам почему-то не сглотнул, выцедив сквозь себя столько тоски, и что ее в ответ не захлестнуло отчаянием с головой. В его руках – это просто не могло случиться. – Быть может. Я не знаю, – сказала Халиль и снова прижалась к эльфу, прикрыла глаза, так, чтобы видеть свет, но не видеть мерное спокойствие бездвижных ребер. – И все равно, Рам. Я струсила тогда, и сейчас осталась трусихой. Я должна столько всего сделать, но как спасти хоть кого-то, если я тебя… Если самое дорогое я уже не спасла. У входа в Перчатку Привратник спрашивал их всех – по кругу, как в дурацкой детской игре. Халиль мечтала не дождаться своей очереди, но вопрос все равно упал – как удар палаческой секиры, – и в ответ она смогла сказать только, что жалеть будет вечно. Лелиана неловко попыталась успокоить. Зевран одобряюще сжал плечо. Даже Винн неубедительно, но старательно начала рассуждать, что прошлое не изменить и что двигаться им придется вперед с тем, что есть, и поверить ей было так сладостно и так трудно. Испытание на спокойствие и непоколебимость она тоже провалила. Загадки – обычная возня, с какой справляются ученики-первогодки, и вряд ли правильные ответы действительно делали ей честь; а если за загадками прятались какие-то смыслы, то их она тоже упустила, и снова – бездарно, так почему, почему Создателю надо было именно ее, трусливую и глупую, швырнуть в круговорот Мора и… – Не смей, – прошептал в ухо и вглубь, заговаривая своей уверенностью самые злые шторма внутри эльфийки, Рам, и они безоговорочно подчинились. – Даже не смей думать, что ты с чем-то не справишься. Ты самая светлая и добрая душа, кого я знал за свою жизнь. – Против Архидемона лучше сгодились бы сила или смелость, – пробормотала все же Халиль. Без особого упрека, как скупую данность – лгать она никогда не умела, себе – в первую очередь, а это даже не ее слова были, а украденный у Морриган аргумент из какого-то глупого спора, разгоревшегося от очередной встрече на тракте. Может, из нее вышла хорошая помощница заблудшим путникам и неимущим беднякам. Но этого ли ждал от нее Дункан, посвящая гарлочьей кровью в негласные спасительницы Ферелдена? Рам не мог встряхнуть ее за плечи, поступил изящнее – вывернулся, ливневыми, скользящими своими ладонями охватил лицо, прижался лбом ко лбу, заговорил горячо и твердо, будто перебрасывал чары барьера с себя на эльфийку. – Весь мой ум не спас нас обоих. Вся мощь армии не победила орду. Лиль, не повторяй моих ошибок, сила не в чарах; ты сильная тем, что остаешься безрассудно-доброй даже в наш век, – кончики пальцев мазнули невесомо по шее и ткнулись, целясь, под пятое ребро, – у тебя получается оставаться прежней там, где я давно сломался бы. Если это – не смелость, то я умер напрасно. Это было нечестно. Халиль так и хотела сказать, закричать на него, застучать по груди – чтобы не смел, чтобы даже не пытался манипулировать, чтобы не давил на оставленную ей жизнь, будто это имело какую-то ценность, – но дыхание сперло комком. Он говорил – и в ней стыл ужас, потому что слова отчаянно напоминали прощальные. А ведь он обещал… – Рам, не уходи, – от страха пальцы дрожали и даже в вязком воздухе находили отчего-то опору, – пожалуйста… – Мне придется, – он чуть склонился, улыбнулся как прежде, светло и невесомо, когда Халиль попыталась пригладить прядку у виска – безуспешно, ладонь прошла сквозь, и она всхлипнула, страшно боясь коснуться лица и не почувствовать больше ничего. – Так надо, – повторил с нажимом Рам и, всю мощь местных чар сконцентрировав в руках, обнял ее. Крепко. Почти по-настоящему. – Если тебе так легче, я отдаю тебе всю свою смелость и всю свою силу. И прошу одно, если будешь в растерянности – не слушай никого и ничего, кроме своего сердца. Оно у тебя не умеет лгать. «Потому что оно умеет только болеть», – судорожно, в мыслях, всхлипнула Халиль. Размякнуть снова не получилось, она была напряжена, как перед боем, судорожно, рвано дернувшись, попыталась притянуть лицо любимого и все же поцеловать – какая она дура, дура, раз не попыталась сразу, раз столько времени потратила на бессмыслицу разговора, когда надо было просто смотреть и запоминать, – но едва смогла мазнуть губами по уголку рта. Все случилось само собой. Рам улыбнулся и улыбкой этой коснулся лба, словно благословил. – Я обещаю, что всегда буду рядом, – тепло переливалось золотом, свет стал настолько ярким, что почти слепил – и Халиль зажмурилась на миг, томительный, долгий, плавко отпечатавшийся поцелуем на ее коже. – И еще обещаю ждать тебя, сколько понадобится. Ты только живи и не торопись. Все было настоящее. Поцелуй, голос, ластящийся свет кинлоховских витражей. Правдивее, чем в воспоминаниях, ярче, чем несколько месяцев назад в Башне. Халиль пообещала тоже. Что-то. Наверное, жить, хотя она все еще плохо понимала, зачем, и, главное, как – в груди заклекотал словесный хрип и разлетелся буквенным крошевом вдребезги, когда она – слишком поздно, – услышала втекавший в нее вместе с последним касанием поддержки шепот: «Я люблю тебя». Потом жар схлынул, дав ей возможность открыть глаза. Рама больше не было. Даже Кольгрим, даже с содроганием вспоминаемый огр в башне Ишала, даже дракон не дались так тяжело, как убийство своих искаженных отражений. Им, наверное, повезло, раз остальные члены отряда остались разделывать рептилью тушу – Халиль даже думать не хотела, сколько бы сил они потеряли, сражаясь против ненастоящих Стэна и Шейлы. Ее и Винн хватило с головой. Первым отражение победил Зевран – провернул какой-то хитрый прием с перебросом кинжала, отвлек внимание от второго ножа и располосовал демона, тут же рассыпавшегося пеплом, на две половинки. Лелиана провозилась дольше, едва уворачиваясь от чар магов, свалила себя же с ног: две девушки покатились по полу, огрызаясь на гортанно вибрировавшем орлесианском языке. Когда бард пела, раскатистое «р» казалось Халиль бархатным, но стоило в голосах появиться угрозе – и рычание превратилось в хищнический рев. Впрочем, эти две победы дались даже легко. Но демоны в шкурах магов то ли успели прощупать их тактику, то ли изначально были сильнее: пока один нападал, второй восстанавливался под щитом силового барьера, и как бы ни крутился вокруг них Зевран – кинжалы мелькали молниями, – как бы ни метко целилась по глоткам Лелиана, существенно покачнуть противников не получалось. Закончились сначала стрелы в ее колчане, потом – запас прочности в жилах, потом – мана. Винн захрипела, в который раз латая проплешины в шкуре Ворона, и больше выжидать Халиль не смогла. Кровь толчками плеснулась на пол, чарующая сила далась в руки, и мощь первых же ледяных шипов, начарованных через запретную магию, изрешетила барьеры демонов. Их добил Зевран. Засмеялся – ему завторила колокольцем Лелиана, посетовала, что с пустым колчаном спутник из нее уже не такой полезный, – их одернула чародейка, едва переведя дыхание, поторопилась навесить на каждого печати исцеляющих заклятий. Халиль, замерев в выбранном для укрытия от атак углу, с улыбкой слушала их разговор. Вздрогнула, когда ладонь Зеврана легла на локоть, на его скупой вопрос виновата пожала плечами – да, опять, что ж тут поделаешь… Перчатка была золотая в прочерках теней, а стала – белая, и Страж, наощупь сжав пальцы Ворона, тенью двинулась за своим проводником, про себя молясь Создателю, чтобы их не настиг новый бой. Потому что если дело дошло до слепоты – третий раз за полгода путешествия, – значит, паршивее уже некуда. Тепло окутало рану на руке – Халиль поблагодарила в воздух, и Винн, хмыкнув, ничего не ответила, позволив воображению Стража самому дорисовывать скупую улыбку и краткий жест старческой кистью. К сожалению, расплатные бельма Винн излечить не могла – только время. Разгадывать новую задачку спутникам пришлось без помощи Халиль – она простояла сначала в стороне, пока Зевран носился под каменный устрашающий скрежет, потом – на выбранной им плите. Через пропасть тоже пошел Ворон – она слышала, как тот бросал перед собой галечный огрызок, проверяя надежность плит, как перекликалась с ним шутками Лелиана – не очень тревожно, веревкой Зев тоже подстраховался на всякий случай, и все же… Халиль смирно ждала, пока он вернется, чтобы перевести ее на ту сторону, и никак не могла поверить, насколько беззаботно отозвался о такой прогулке Зев. В белизне представлять висящие в воздухе зачарованные мосты казалось еще страшнее, чем видеть, и уж тем более – шагать по ним, настоящим. Страж словно шла за ним в своем воображении, прислушивалась к каждому движению, каждому шороху, и после пережитых в трепете минут самой идти по мосту было… Никак. Она же не видела. Камни и камни. Под шагами ощущались твердо, звонко отзывались на перестук посоха, чуть шелушились стыками плит под стопами – дорога как дорога. Не обвалилась – хорошо. Не встретила их на той стороне новой дракой – еще лучше, хотя все ахнули и отпрянули, как от опасности. Почему – Халиль поняла почти сразу, сухой трещащий жар пахнул в лицо, лизнул по ногам горячим сквозняком. Горел не простой костер – тот пах бы гарью или копотью, но это пламя не пахло ничем, разве что, едва ощутимо, свечным плавленым воском – как те свечи в лотерингской церкви за две монетки, которыми тайком от сестер делилась с бедняками Лелиана. – Здесь написано, что последнее испытание пройдет лишь тот, кто не побоится предстать перед Пророчицей нагим в своих помыслах. – Покажи, – попросила Халиль. В два шага Зевран помог дойти к плите, перехватив ладонь в запястье, положил на алтарный камень: под пальцами рунные строчки заметались сначала простым бездумным узором, потом сложились в подсказку. Ворон тоже сосредоточенно пыхтел на плечом, размышляя, потом покачал головой – поток воздуха мазнул от его неосторожного движения. – Это безумие. Все испытания до этого можно было пройти, а это как монетку бросать. Достоин или нет. – Так в этом и смысл, – кашлянула Винн, прошуршала мантией, встала рядом. Халиль, выщупывая буквы и рельеф узора, случайно тронула ее кисть – и отдернула руку, смущенно вернувшись к попытке прочитать то, что пряталось между строк. – Смысл в том, чтобы в процессе испытания стать достойнее. Ну, как мне кажется, – Ворон вздохнул. – Зачем все загадки, драка со своим темным «я» и… И всякое, в общем, если тут есть волшебный огонь, который сразу знает, достоин ты или нет? – Попахивает ересью, – настороженно пресекла его раздумья Винн. И тяжело вздохнула, будто неуютные мысли теснились в ее голове почти болезненно. Лелиана взмолилась о подсказке. Раздраженно Зевран пощелкал ногтем по клинку и отошел назад – он всегда говорил, что лучше думает в тенях и уединении, чем в тесном соседстве с чужими выводами. Воздух и правда густел – Халиль приноровилась к жару пламени, сквозь него начала чувствовать и ток холодных сквозняков, и полосующее по полу сияние косых лучей. Они шли по Перчатке, кажется, не один час, и витражи все равно всегда одинаково клали свет шахматными плитками им под ноги, будто зачарованные… Они все были правы. Но они слушали разум, а Халиль в слепоте своей спросить могла только у сердца. И ответ всплыл сам собой, изящный, как решение ученической задачки – Страж улыбнулась и потянулась к шнуровке мантии у горла. – Ты же не думаешь, что… – Винн встревожилась, пристукнула посохом почти нетерпеливо, оборвав вскочившее первым обвинение. Для магии крови достаточно было распустить рукава – а для чего-то большего уже не стоило беречь одежду. Лелиана захлопала в ладоши и даже подпрыгнула на месте – бесшумно, и пол плохо вибрировал под шагами, но все равно по воздуху, свившемуся потоком, это угадать было нетрудно. Зевран подошел, когда она возилась с нижней рубашкой, стиснул плечо. – Уверена, что он не причинит тебе вреда? Халиль ни в чем не была уверена. Ни в том, что ее сочтут достойной, ни в том, что догадка ее была верна, но все равно кивнула, и Ворон, конечно же, не поверил, но отпустил под успокаивающим поглаживанием ладони по костяшкам. Они были мозолистые и в царапинах – почти как кожа на сгибах локтей, где чаще всего ложились поперечные полосы шрамов. Самыми кончиками Халиль пригладила их. Потом вздохнула, решительным рывком схватилась за ткань на боках и стянула рубашку через голову; сквозняк лизнул ложбинку сведенных лопаток, холод въелся через стопы – сапоги она сняла торопливо, наступив себе на пятки, – в живот и дальше, в заледеневший, кажется, хребет. Темнота облегчила: надо было просто не представлять, что они смотрят на нее, на всю историю шрамов – редких боевых и частых, от магии, – на вставший дыбом пушок под затылком и судорогу в плечах. Халиль перемялась с ноги на ногу и медленно пошла вперед. Камень становился теплее, но страх никак не таял, все также льдисто грызся изнутри. Если этот огонь ее не пропустит, куда бежать потом – назад, спасаясь, или рывком, надеясь все же преодолеть преграду? Надо было спросить, как широка пламенная полоса – Страж почти обернулась за уточнением, но только стиснула челюсти и сделала последний шаг: первые искры уже обвили лодыжки, сомневаться было поздно. Больше всего она боялась за волосы – вспыхнут и прогорят костром за считанные секунды. Но пламя не тронуло, только лизнуло, выжгло из костей холод, из легких – застрявший вдох, почти ласково окутало руки и грудь, добралось горячей волной до шеи – и схлынуло с последним шагом. Полоса была совсем узкая. За ней звякали застежки доспехов и шелестела такая же, как у Стража, мантия Винн. – Дамы вперед, – коротко засмеялся Зевран под шипение Лелианы, недовольной тем, как столь важный и светлый момент портится неуместными шутками. Их успокоила чародейка, все трое зашлепали босыми стопами по полу – прокладывая широкую дорожку через притухшее пламя. Халиль слышала, казалось, все. Ее трясло, сердце колотилось у горла, сквозняк, сдувший с кожи последние искры, окутал ознобной болезненной дрожью. Приступ отчаянной смелости закончился отчаянным же паническим воплем – вовнутрь; эльфийка охватила себя за плечи, мелко затряслась, не в силах даже понять, что напугало ее сейчас. Нагота? Огонь? Страх, что случилось бы, если?.. – Я тут, – ласково, заклиная, пробормотал Зевран совсем близко. Безошибочно по дрожи считав нервный трепет, костяшками пригладил волоски на затылке – озноб прошил позвоночник, заставил выпрямиться, все также судорожно хватаясь за плечи, – и следом на них легла ткань рубашки. Она запуталась в рукавах, как слепой щенок – и даже хуже, потому что щенку позволительно в его возрасте, а ей – нет. Отвернувшись – куда-то в сторону, хотя один Создатель знает, может, именно в этот момент она и пялилась на спутников бельмами, – наощупь поправила складки, пригладила ворот: коснувшиеся шеи пальцы показались ледяными, хотя минуту назад, если не меньше, их кутал настоящий огонь. Кое-как Халиль справилась с дрожью и с верхним платьем. Подобрала посох, зябко поджала пальцы стоп, поджала губы, в разрозненности мыслей пытаясь уловить хоть какую-то суть. Ей пришлось повернуться – попросить все-таки Зеврана протянуть сапоги или ткнуть хотя бы, в какой они стороне, – и по глазам ударил свет. Яркий. Золотой, как рамовы руки, только складывался он в совсем не его фигуру: то была женщина, обряженная в пламя, и вместо лица у нее сияло солнце. Халиль зажмурилась – и это поверх бельм! – но свечение не стало меньше ни на йоту, будто залило им не Храм, а череп изнутри. Она качнулась и пошла к сиянию. Дорога оставалась в тумане, но ступала почему-то безошибочно, ни разу не запнувшись ни о плиты, ни о начавшиеся ступеньки. Ее окликнули – все трое, хором, удивленно и ошарашенно одновременно, – и не сразу Халиль поняла, откуда эти голоса. Обернулась с середины лестницы, улыбнулась кончиками все еще дрожавших губ. – А вы разве не видите? Свет? Тишина – как церковный воск. Воздух все еще пах горной свежестью и совсем немного, так, что только слепым, обостренным обонянием чуять – сандаловым курением. Страж помялась, но молчание выродилось не в тревогу, а в трепет. Звонко хлопнули по плитам ладони – на колени опустилась Лелиана. Зашуршала мантия – то ли просто склонилась, то ли повторила ее жест Винн. Недвижным остался только Зевран, и Халиль, кожей чуя его взгляд – такой же горячий, как священное пламя, и такой же безопасный, поддерживающий, толкающий в лопатки идти вперед, – пересчитала шагами все ступеньки до последней. Свет подсказал, где остановиться. Она тоже опустилась на колени, провела ладонями перед собой – мраморная чаша, тяжелая, с резными ручками, шершаво замозолившими пальцы, – была горячей, словно стояла под прямым летним солнцем не один час, хотя в витражах давно должен был потухнуть холодный весенний свет. Халиль не о чем было просить; она сначала поблагодарила Пророчицу за открывшийся им путь, потом, не шепотом даже, а молчанием и хрустом сцепленных на груди ладоней, за встречу с Рамом. Без сомнения, то была настоящая милость Перчатки, не магия – чудо, прикоснуться к которому ей позволили, награда ценнее Праха и окутывающей его истории. На безыскусную молитву Андрасте, конечно же, не ответила. Но когда Халиль поднялась с колен, она прозрела второй раз за день.