Nothing

      Я помню как впервые попала сюда — такое не забывается, как бы не хотелось. Уже несколько дней подряд я мучаюсь мыслями о своём прошлом и в голове всё вертится вопрос: «что я сделала не так?».       Рождена в грязи, не первая и не последняя, продана в 5 лет горе-родителями за небольшую плату в Консерваторию. Доходя до прожитых там лет, мне хочется застыть, просто остаться там с моей азиатской подругой. Лишь там я по-настоящему жила. Однако и с этим местом мне пришлось очень болезненно расстаться — Сачико выпустилась раньше меня, а затем мне пришло от неё короткое, в два слова, письмо: «Беги прочь!», которое удалось перехватить у почтальона. Такую выходку директриса мне простить не смогла, а потому выпустила меня из этого места на следующий день.       Все мечты о лучшей жизни вскоре сменились грёзами о смерти. Меня снова продали. Они растили из меня леди с хорошими манерами и прекрасным образованием, но лишь затем, чтобы отдать на растерзание влиятельному маньяку — графу де Ротсбергу, истязателю Бэйнбриджской камеры пыток. Я оказалась одной из многих, побывавших там, и решила бежать вместе с моей милой Анной — бывшей ученицей Консерватории, которая вот уже много лет как услуживала графу в этом поместье горничной. Под сводом из лунного света и звёзд мы приняли одну судьбу на двоих и, взявшись за руки, скользнули в тихие воды Темзы.       Но жизнь не покинула моё ослабленное тело, и я очнулась в царстве мёртвых. Это до сих пор кажется мне очень неправильным — явиться к Смерти в неподобающем виде. Наверняка это было моей главной ошибкой. Тогда же я обвела взглядом эту обитель падальщиков, и среди их ожидаемой добычи заметила уснувшую вечным сном Анну. Она принесла себя в жертву вечной свободе, и я даже рада, что её больше ничто не потревожит. В память о ней я спрятала в чулок тот самый главный ключ дома Бейнбридж и всё надеюсь на справедливую расправу над нашим мерзким мучителем.       А ведь потому я и здесь: дерзила, не повиновалась, не разделила ложе со своим богатым «опекуном», дралась и бежала, после чего от безумия бросилась топиться (как заметила позже Мадам, «очень оригинально»), бродила по Лондону в рваном корсете (к тому же без юбок и туфель — как непристойно!), крала, собиралась заниматься проституцией (по словам миссис Морнингтон «рано или поздно») и несла несвязный вздор. Конечно же, моим новым «домом» я обязана де Ротсбергу, ведь именно он, узнав, что я выжила, написал такие показания в ДСВД. Такой я была по мнению этих людей, однако моя мораль высока и без веских причин мной бы не было совершенно ничего из этого. Но причины для некоторых действий были. Разве вы никогда не задумывались об обстоятельствах? Разве никто из вас не становился жертвой злого Рока? Я так же не хотела ею стать, как и любой человек на этой земле.       Моя жизнь была окончена, увы, не прыжком в реку. Она завершилась, когда Мадам зачитала свой приговор, щёлкнув замком на смирительной рубашке.       Я помню, как кошмарный сон, то, как возвышалось это монументальное сооружение, рвавшее небо своими шпилями и острыми верхушками серых крыш, как щетинилась нескончаемая колючая чёрная ограда. Это готическое великолепие тонуло в предрассветном сумраке. Длинные крылья Приюта раскидывались по обе стороны от главного корпуса, словно собирались лицемерно обнять. Крики сотен окон пробивались сквозь жуткие кованые накрест решетки. От такого пугающего превосходства я тогда забыла, как дышать и с трудом ступила в раскрытую пасть Убежища. Сердце будто перестало биться, как только за мной захлопнулись тяжелые двери в другую реальность.       Мадам тянула меня за поводок в совершенно иной мир. Я стояла на холодном клетчатом кафеле и, пригвоздив взгляд к занимающим огромное пространство на центральной стене часам, пыталась осознать, куда мне довелось попасть в этот раз. Часы показывали 4 часа утра и, казалось, остановились. На какое-то время я забылась, и лишь эхо собственных шагов вернуло меня в своё тело. Я чувствовала себя до невозможности одинокой.       Обои на стенах струились серо-чёрными полосами, их украшали картины в золотых ажурных рамках. В основном, работы пациенток. Одна из них притянула мой взор, ведь на полотне не было ни груш, ни ананасов, которые обычно здесь изображали. На нём был портрет мужчины 45-ти лет. Он имел чуть тронутые сединой, тёмные волосы, которые в распущенном виде почти доходили ему до плеч. На широкой груди гордо висела медаль и две красные ленты. Чёрные задумчивые глаза манили своей глубиной, однако что-то было его губах, что оттолкнуло меня — именно эта деталь заметно портила его привлекательный облик. Табличка, висевшая под портретом, гласила:

«Доктор Монморенси Стокхилл: спаситель женского рода»

и я сразу вспомнила, что это сын Мадам Морнингтон, о котором она не раз отзывалась, как о «гениальном враче».       Дальнейшая картина была вполне себе реальна, и я наблюдала её в непосредственной близости: несколько хорошо одетых девушек пили чай и ели пирожные, сидя у камина. В таком месте подобная сцена показалась мне, мягко говоря, странной, и как мне смешно, вспоминая это сейчас! В то же утро маски были сброшены и под ними открылись неприятные, искаженные помешательством лица актрис этого театра абсурда. Девушки резкими движениями срывали с себя платья и распускали кривые причёски. За считанные минуты утончённые дамы превратились в отвратительных оборванок. Тогда меня это шокировало. Сейчас я до конца понимаю, что превратилась в точно такое же существо. От прежней Эмилии остались ошмётки рассудка и яркие волосы, но теперь я не более чем номер — уже даже не человек в их глазах.       Всё Убежище подчинено гигантскому механизму, который полностью регулирует его жизнедеятельность. Здесь множество ходов, каждый из которых знает, наверное, только Капитан. У всего своя ниша и путь передвижения. Кто-то этим управляет, и день ото дня мы следуем его сумасшедшему ритму. Интересно, смогли бы мы когда-нибудь это остановить?..

***

      Порой мне начинает казаться, что в моей власти целый мир. Действительно, если думать о людях, не как о живых существах, а как о чём-то нематериальном и недосягаемом, то я и вправду могущественен.       Здесь я король и ни один не смеет ослушаться моих приказов, ни один не смеет слова сказать без моего разрешения. Пока я могу контролировать Приют, правила не будут нарушаться. Однако за пределами этого здания моя участь довольно ничтожна в сравнении с более великими людьми. Так что мой единственный шанс достичь чего-то большего кроется в этих стенах. И я не имею права его упускать.       Совершенная цивилизация с абсолютно диким населением. Я поистине горжусь правом нести бремя «избавителя» и «целителя», хоть оба эти занятия крайне неблагодарны, но и не напрасны. Я собираюсь совершить переворот в своей области и освободить мир от несовершенств разума. Не все могут согласиться с моими методами, но жажда моя неудержима. Если не я, то кто?       Утро начинается с обхода и общего осмотра. Днём в мои обязанности входит документация. Такого рода дела растягиваются, как правило, до вечера и нередко приходится пропускать обед и какие-либо встречи. Собственно, периодически нужно проверять работу сотрудников и положение в некоем обществе. В последнее время, как мне кажется, пациенты подвержены волнениям, которые пагубно сказываются на их самочувствии. Пока что трудно понять, что именно их толкает на излишнюю нервозность, но надеюсь в скором времени это выяснить.       Большую часть своей жизни я провёл в Приюте, но молодость тоже была в моей жизни, как и в любой другой. Раньше для меня в большей степени имела значение судьба знаменитого профессора-химика, чем главного врача психиатрической клиники. Да, было это давно, но мечта о подобном будущем до сих пор живёт в моём сердце. И не в пустую, чёрт подери!       Это здание, эти люди с их бесконечными проблемами и пустыми речами… Всё стало настолько раздражать меня, что слов для выражения не осталось. Серые стены, бледные лица. Иной раз складывается впечатление, что смотришь на всё через густой туман — всё нечёткое и безграничное. Пустота и одиночество — вечные спутники блуждающего в этом смоге человека. Я сам того не заметил, как в какой-то момент стал совсем потерянным и всеми оставленным.       Стоит ли говорить об этих отвратительных девицах? Чем они лучше животных? Так пусть сидят на цепи и помалкивают. А если и кинутся на кормящую руку, то свернуть поганой собаке шею ничего мне не будет стоить. Да, уже порядком достало то, как они смотрят на меня: исподлобья, презрительно, с ненавистью. Но так же в этих широко распахнутых глазах отчётливо читается страх. Отчаяние для них — это новый способ выживания. Браво, милые леди, браво!       Крики, стоны, плачь, неразборчивый шепот. Всё это более меня не волнует. Вы никогда не задумывались о спасении утопающего в трясине? Вот видите там человека, молящего о помощи, и бросаетесь, естественно, его вытаскивать. Да только оказывается, что-либо у него нет шансов, либо против вас уготована западня, либо ему там прекрасно, и он желал себе компании. И вот оглянуться не успеете, как окажитесь на дне. Я задумался, увы, слишком поздно — болота практически целиком меня поглотили. А ведь я всё ещё жив.       В том, что мне удалось выбраться, есть большая заслуга моей матери. И, бесспорно, она считает себя вышестоящей надо мною и моей жизнью. Самая большая паучиха здесь — чёрная вдова: тень, струящаяся по коридорам, срывающая замки с любой тайны и вызывающая неподдельное чувство тревоги вперемешку с уважением.       Ключ от любой двери, равно как и от жизни человека, болтается на её поясе, зажат в её когтистых пальцах.