Эту неделю назвали «неделей затишья». Все жутко боялись этой жгуче-туманной тишины. По ощущениям было похоже на охотника в засаде — ты чувствуешь чужое присутствие, слышишь его едва различимое дыхание за своей спиной и осознаёшь нечто неизбежное, преследующее тебя и готовое случиться в любой момент. И ты стоишь, недвижим в немом ожидании чего-то неизведанного и страшного, как внезапное нападение охотника и ощущение приближающейся смерти. Мне это чувство до боли знакомо. Настолько, что за себя мне уже почти не страшно. Но я смотрю на других девочек, вижу, как они смеются или плачут, как страдают и как искренне радуются… Мне нравится наблюдать за тем, как мимо меня проходят другие жизни, оставляя свои отпечатки в моём и без того больном сердце. Это — по-настоящему больно! Не ощущение смерти, а знание. Знание, что однажды все стулья опустеют, и ты останешься наедине со своей памятью. Это — по-настоящему страшно! Не когда слышишь стук сердца врага, выжидающего удобного момента для нападения на тебя, а когда помнишь. Помнишь лица и голоса тех, кто не так давно утешали тебя в твоей печали, любили и делили с тобой всё, что имели просто потому, что ты был им дорог.
Смерть — это когда ты ничего больше не чувствуешь. Ты жив, пока любишь. Но без любви ты совершенно пуст. Смерть — это не то, что мы привыкли ею звать, нет. Мы покидаем земную оболочку, но продолжаем быть. Есть Небеса или нет — не важно. Мы живы, пока жива память о нас, пока мы в сердцах других людей, пусть тела наши и покоятся под грудой земли. Смерть является психическим состоянием, когда твоё тело продолжает существовать, но душа мертва.
И если есть Бог на свете, он не даст мне по-настоящему умереть.
Я предполагаю, что сейчас около 4 часов вечера и скоро нам скажут пить свои лекарства. Они
разрушают меня. Ах, если сегодня очередь таблеток, то я отказываюсь их принимать! Пиратка научила прятать их под язык так, чтобы медбрат не заметил этого. Так волнительно впервые применять такие знания на практике… Вероника пыталась научить меня соблазнять мужчин, но это, видимо, совсем не моя стихия. Надеюсь, что вот это умение мне нигде не придётся использовать. Флеа показывала, как нужно воровать — ей это удаётся просто блестяще! Чувствую себя в действительно пиратской команде. Если у каждой есть свои особенные навыки, то, что есть во мне, чего нет у других?
Вместо тучного Освальда в палату вошел Безухий Фрэнсис и потребовал, чтобы я шла с ним и не задавала вопросов. Джоли, Адда и Сибилла видели, как на меня надевают «поводок» и молчали. Молчание это было острее лезвия. Меня увели, грубо дёрнув за ремни.
Фрэнсис остановился у двери с табличкой «Главный врач». Наконец, долгожданная встреча. Охотник решил напасть. Только он не догадывается, что сам станет добычей.
Раздался звонок и дверь отворилась. Мы вошли в печально известную мне комнату, где в прошлый раз мне удалось вывести доктора из себя. Кажется, он спрашивал, зачем люди пытаются себя убить. Он был так смешон! И сейчас на моём лице отображается насмешливая ухмылка, которую я сдерживаю всеми силами, но он её замечает, и ухмыляться в ответ, уродуя своё лицо жуткой гримасой. Я вижу лицо Дьявола.
— Что ж, W14A, — начал он.
— Моё имя Эмилия, если вы забыли, доктор.
— Кажется, и правда запамятовал, моя дорогая, — сказал Стокилл, присаживаясь в своё кресло и жестом отпуская санитара.
— Так я вам напомню.
Я вспомнила Бэтти, её последние слова:
«Двигайтесь, как стрелки часов и сбейте, в конце концов, их ритм!». Меня охватила ярость, но руки мои пристегнули к стулу ремешками, и я не могла ударить его. Очень и очень жаль.
— Как я мог заметить, твоя память в полном порядке. Твоё самочувствие?
— Сэр, я замечательно себя чувствую! Ваше лекарство просто волшебно, оно придаёт мне столько сил, что снова хочется жить!
— Доктор… — он сжал ручку пальцами.
— Доктор, — повторила я.
— Волшебно, говоришь?
— В самом деле, доктор. Так славно на душе мне давно не было.
— Я думал, у рыжих дев нет души.
— Так загляните в мои глаза, они откроют вам моё сердце.
— Сердце — не душа, моя дорогая.
— Они одинаково честны.
— Твоя правда может быть для меня ложью.
— Всё относительно, доктор. Если вы считаете, что я могу лгать человеку, держащему ножницы над моей нитью*, то это ваше право. Но я предпочитаю так не делать.
— Так ты больше не хочешь покончить с собой? — Монморенси открыл какой-то блокнот и стал очень быстро делать записи.
— Что вы. Но мне хочется летать. Вы знаете, каково это — быть свободным, доктор? — я глянула в окно, но за ним лишь очертания ветвей в сумрачном тумане. Газовая лампа освещала часть комнаты тёплым светом и напоминала мне о камине в Консерватории, где мы любили проводить холодные зимние вечера с Сачико.
— Быть свободным… — он посмотрел на меня из-под небольших очков в серебряной оправе. — Есть ли в мире люди, которые знают, каково это, Эмилия?
— Я знаю. Я видела.
— Что ты видела, Эмилия?
— Она была похожа на птицу, летающую над водами Темзы, доктор.
— Тебе уже выдали твоё лекарство? — он продолжал писать.
— Те красные таблетки? Да, я уже их приняла и чувствую себя замечательно.
— Разве тебе не хочется спать?
— Здесь так уютно, что я чувствую себя ребёнком, который засыпает в кресле любимой бабушки после хорошей сказки.
— И что же за сказку тебе рассказала любимая бабушка? — он ухмыльнулся и отпил из стакана немного хереса. Такого же, как мы когда-то пробовали с Сачико на чердаке. Воспоминания никогда не оставляют нас надолго.
— О, это чудесная история. Она о девушке, которая рассеяла тьму с помощью своей заколдованной скрипки.
— О какой тьме ты говоришь, Эмилия?
— О мраке жизни, доктор. Когда ей было плохо и злые-презлые чудовища приходили из тьмы, чтобы съесть её сердце и разум, она играла мелодии, ранее ей незнакомые.
— Чудовища покинули мою маленькую Эмилию? — спросил Стокилл, глядя мне прямо в глаза. — Но я вижу ответ, даже не пытайся утаить от меня. Ты всё ещё борешься с ними.
— Я всё ещё борюсь…
— Ты знаешь, что конец битвы предрешен? — сказал он, после недолгой паузы.
— Вы полагаетесь на судьбу, пока я полагаюсь на себя, доктор.
— Ты смеешь думать, что сможешь победить Бога, наглая девчонка? — он поднялся и подошел к углу стола.
— А вы смеете называть себя Богом, доктор?
Он стоял так неподвижно ещё с минуту и смотрел в темноту комнаты, как будто меня здесь нет. Я ощущала его напряжение. Кто из нас попался на крючок? Кажется, что воздух постепенно исчезает, и мы задыхаемся в собственном гневе. Но наша разница сейчас лишь в том, что мои руки связаны. А вот его…
— Мы вправе называть себя как хотим, девочка, но это не отобразит сущности вещей.
— Тогда вы не доктор, а я не сумасшедшая? — мне жутко хотелось встать, и чем дальше, тем сильнее меня раздражала скованность.
— Интересный ход мысли, я поражен, Эмилия! — он резко подскочил к моему креслу и долго пронзительно смотрел на меня. Здесь и сейчас. Лицом к лицу. — Тогда кто же мы с тобой такие?
— Мы просто люди. Вы и я.
— Но это невозможно, ты сумасшедшая! Сумасшедшая! — его глаза были красны от ярости.
— И вы такой же, — я продолжала спокойно испепелять врача взглядом.
— W14A.
— Эмилия, доктор.
— W14A — твоё новое имя. Тебе не нравится?
— Вам не нравится, когда вас называют «сэр», — напомнила я.
— Ты переходишь все границы!
— Ошибаетесь, доктор. Я не брызгаю вам в лицо слюной от ярости и не привязываю вас ремнями к стулу.
— Потому что занимаешь
своё место.
— Потому что мне не нужно всё это. Вы пытаетесь запугать меня, но надеваете мне цепь на шею и заковываете в кандалы, пичкаете лекарствами, усыпляющими моё сознание. А всё потому, что боитесь сами. Мне не нужно на вас бросаться, доктор, чтобы доказать свою силу. Можете сами в этом убедиться.
Монморенси Стокилл выглядел так, будто впервые его уличили в правде, и был похож на испуганного ребёнка. Он выпрямился и снова стал ледяной глыбой, какой обычно представал перед другими. Надел маску и сбежал. Трус! А ведь я здесь перед ним настоящая. Пусть грязная, в царапинах и синяках, пусть с запутанными волосами и обкусанными ногтями, пусть с распятой душой и заклеймённым именем, но живая и как никогда сильная.
Он подходит к окну, как в тот раз, но уже закуривает сигару. Долгое время мы молчим, и время закрывает мне веки. Слишком болит голова. Слишком. Я хочу закричать, но вместо этого издаю ужасно невнятный хрип и проваливаюсь в сон.
Руки. Слишком много рук в этой темноте. Они хватают меня и не дают упасть. Я кричу, пытаясь высвободиться. Там, за ними — свет и, подобно мотыльку, меня тянет прикоснуться к нему, даже если это будет стоить мне жизни.
— Эмилия! Эмилия, очнись! — чей-то голос. — Да что же это за наказание мне такое с тобой… — Я знаю этого человека? — Открой глаза, девочка, ну же! — Его пальцы на моём лице. Зачем он прикасается ко мне? — Ты хочешь пить? Тебе принести воды? Ну не молчи же ты! — Мои плечи… Его руки не такие, как у них. Они тёплые.
— Я слышу всё это… — тело не слушается меня.
— Эмилия! Ты очнулась!
— Я слышу… всё…
— Что ты слышишь, девочка?
— Я слышу всё… Вы не можете меня трогать. Никто не имеет права меня обижать…
— Я не обижу тебя, успокойся. Приди в себя. Ты хочешь пить?
— Вы все не пытаетесь причинять мне боль, но причиняете.
— Кто эти «все», Эмилия? Скажи мне, я на твоей стороне.
— Никого, кроме меня. Никого, кроме вас.
— Что ты такое говоришь?
— Они хватали меня! Эти руки…
— Послушай теперь меня. Смотри. Это всё твоя фантазия, вымысел, Эмилия. Всё в твоей голове, мой параноидальный ангел, — мужчина держит меня руками, но я не контролирую тело.
— Тогда и вы ненастоящий? Сэр, кто вы? — моим глазам видно лишь расплывчатое пятно.
— Я? — он замешкался. — Я Монморенси Стокилл, главный врач Убежища для своенравных викторианских дев. Ты меня не помнишь? Удивительно…
— Я вас не вижу.
— Приляг, — меня кладут на что-то мягкое, и я чувствую падение. Мои руки инстинктивно хватают Стокилла за рукава.
— Я не упаду?
— Я не позволю тебе упасть.
Прошло около четверти часа, прежде чем мне удалось оправиться от такого мощного вылета из реальности. Монморенси сидел рядом со мной на диване и был целиком погружен в свои мысли.
— Доктор Стокилл? — он повернулся резко, испугавшись. — Вы собираетесь нас убить? Что в этих таблетках?
— Я не убийца! — доктор вскочил. — Ты думаешь, что если находишься в таком жалком состоянии, то можешь задавать столь скверные вопросы?
— Если вы не убийца, то и я не ваша жертва. А на такое утверждение вы, как я понимаю, так же не согласны? Я думала, что пациенту стоит знать о том, что в него сутками вливают. Тем более, если он приходит в такое жалкое состояние.
— Мои дела тебя не касаются!
Он бросился на меня, и я не успела среагировать. Всё произошло слишком быстро, и я оказалась обездвижена им. Стокилл оказался достаточно силён, чтобы пришпилить одной рукой к дивану хрупкую девушку в предобморочном состоянии. И он находился слишком близко. Слишком.
— Ещё одно движение и я закричу, даю слово, — прошипела я, пытаясь выкрутиться, на что он сжал мои руки сильнее.
— Твоё слово против моего ничего не значит, глупая, — сказал он, приблизившись к моему уху. — Весь мир против тебя. Ты же не настолько слепа, чтобы не видеть такой очевидной истины? Только то, что я скажу, будет правдой. И никто не придёт на помощь, потому что люди убеждены в том, что ты тронулась умом, дорогая. Попробуешь убить меня, и потерпишь поражение. Захочешь оклеветать меня, и все лишь посмеются с твоих заявлений. Попробуешь сбежать отсюда, и я найду тебя менее, чем за пять секунд. Всё, что ты можешь сделать — смириться и ждать. Ослушаешься и я не оставлю тебя в покое. Тебя и твоих друзей, — он провёл пальцами от моих губ и до шеи. — А теперь можешь идти. Считай, я дарю тебе твою горячо желаемую свободу, — врач отпустил меня и поднялся с дивана.
— Только что вы заточили в клетку опасное существо, доктор. И оно совершенно не похоже на птицу, если вам интересно.
— Я больше не хочу слышать твой бред. Убирайся! — он резким жестом указал мне на дверь.
— Если я сейчас сломаю вам замок, то пеняйте на себя.
Я пересекла полкомнаты, когда к нам зашел Безухий, вызванный звонком Стокилла, чтобы увести меня назад в мою палату.
* * *
03. 26. 1874
В последние дни я ужасно страдаю от бессонницы. Как только я закрываю глаза после тяжелого трудового дня, вижу перед собой омерзительные картины, исполненные страданий. Самое странное то, что я перестал их бояться и что-либо чувствовать к этим вспышкам моего сознания.
Две ночи назад мне снилось, как я иду по длинному коридору с шахматной плиткой на полу, усыпанный лепестками чёрных роз**. В отдалении слышу гул голосов, чей-то истерический смех, чьи-то шаги. Все эти звуки ничего для меня не значат, и я продолжаю свой путь по цветочной тропе, которая, в конечном итоге, привела меня к двери. Одной-единственной двери, потому что все остальные проходы, стены и потолок начали отрываться от земли и подниматься в воздух. Все звуки стихли, и из-за двери послышался плач. Я вхожу в комнату, дверь захлопывается за моей спиной. Дёргаю ручку в попытках открыть её, но всё бесполезно. Дороги назад больше нет. Передо мной стояла девушка. Во мраке помещения я с трудом разглядел лишь её большие зелёные глаза. Она стояла так, что лунный свет, просачивающийся сквозь окно, падал на её силуэт сзади и различить того, кто на самом деле предстал моему взгляду, было невозможно.
— Ты слеп в своих заблуждениях, — эхом раздался её голос. — Ты совершенно беспомощен в своей битве. Существо, что живёт в темноте, ты совсем утратил человеческий облик.
— Кто ты?
— Я — неизбежность. И я приду за тобой, как только настанет время.
— О чём ты говоришь? Это лишь плод моего воображения и ни что иное!
— Твои глаза зашиты, Существо из мрака. Я могу помочь тебе их раскрыть.
Девушка повернулась лицом к свету. Огненно-рыжие волосы, бледная кожа, шрам на щеке и клеймо. Сомнений не оставалось. Это пациентка W14A.
— В смерти все равны, — сказала она и исчезла.
Сон этот оказался одним из самых запоминающихся в моей жизни. Я так же заметил, что постоянно думаю о том, что значили её слова.
Кроме того, в одном из «видений» я видел Элизабет Ноксфелл. Может ли моя совесть играть со мной такую жестокую шутку?
Этим вечером я не выдержал и вызвал к себе W14A. Необходимо было убедиться, что пациенты ни о чём не догадались.
Она невыносима. И необычайно умна. Я не знаю почему, но как только Эмилия вошла ко мне, то чувства, уснувшие во мне давным-давно, пробудились. Это плохо. Очень плохо. Я не должен позволять себе так думать о ней. К тому же, как выяснилось, она слишком много знает и нужно действовать крайне осторожно. Я собираюсь устранить её, но не так скоро. Она — проводник, а это значит, что и другие находятся в курсе дел. В ближайшее время займусь вычислением этих девушек.
Она сказала, что я боюсь её. Так самоуверенно! Я волнуюсь не за себя, а за то, чтобы завершить начатое. А для достижения моей цели я должен убирать со своего пути тех, кто старается помешать моему открытию. Разве это не очевидно? Но почему я замешкался тогда? Неужели меня и вправду задевают её речи? Она просто девчонка! Сумасшедшая! И я убью её, если понадобится.
И всё же почему она?..
