Чёрный орёл

Кристиан стоял на четвереньках в тёмной кишке коридора — вернее, в той унизительной позе, которую люди непосвященные именуют "раком". Не то что бы ему было неловко или страшно — Кристиан уже привык к причудам герра Линдеманна, который был его постоянным клиентом и обожал петь во время совокупления. Но если в обычной жизни этот могучий мужчина, раза в полтора шире доктора, говорил тихим и приятным голосом, то во время пения он рычал и орал, как раненый зверь. И на Кристиана это действовало самым гнетущим образом — он не считал, что Тилль плохо поёт. Если бы к этому голосу прилагалась такая же рычащая музыка и орущие фанаты, Кристиану, может быть, даже понравилось. Но слушать этот голос в совершенно тихой и пустой квартирке было страшно. Голос, казалось, был самостоятельным существом, очень большим и лохматым, как медведь-шатун — и Кристиан боялся его, хотя уже давно знал Тилля. Знал и то, что простой секс не приносит клиенту удовлетворения. Вот если бить, унижать, царапать и мучать — это совсем другое. Кристиану было нетрудно изображать мучение — многие клиенты любили плетки и игрушки. Но Тиллю нужны были искренние страдания, и потому от него Кристиан возвращался вымотанный, как морально, так и физически истерзанный — даже то, что Тилль за ночь с ним платил хорошие деньги, не могло окупить бесчисленные шрамы. Тилль даже не жалел его лица, и без того не слишком красивого. Идея воткнуть Кристиану в щёку орден принадлежала ему — это было после первой войны с орлами, и победители посчитали нужным выдать командирам ордена. Официальную помпезность голуби очень любили, а Кристиан— нет. По своим мыслям он был больше орлом, и только из-за неудачной врачебной карьеры подался в проституцию — вырезать из глаз катаракту оказалось далеко не так доходно, как ему прочили. Женщины на него не клевали, смущаясь его тощего тела и учёного вида, а мужчинам его внешность показалась вполне привлекательной. Первое время близость с мужчинами казалась противной, но свойственная врачу любовь к людям оказала хорошую службу, и вскоре Кристиану стало всё равно, с кем быть. Пусть даже это грозило травмами и болезнями, платили здесь больше, чем в больнице. В гей-клубе его нашёл Тилль, бесцеремонный командир армии голубей. Долгое время он имел дело с Кристианом, несмотря на его некрасивое лицо и высокую цену — привлекало его что-то другое. Кристиан о таких вещах не думал, считая, что близость телесная не должна иметь ничего общего с душевной привязанностью, но первое время испытывал к Тиллю почти симпатию. Однако после первой ночи с использованием гвоздей и колючей проволоки воспылал к нему ненавистью. Тилль привёз эти отвратительные вещи с войны, считая, что они вполне могут заменить придуманные голубями игрушки. — Ты корабль, Я капитан — куда же мы плывём? — пел Тилль, пытаясь пристроиться сзади. Песня с явным садистким содержанием была красивой, с приятно менявшимся ритмом, но Кристиана эти экзерсисы вгоняли в ужас. И Тилль, почувствовав страх жертвы, дёрнул за поводок — ошейник, изнутри отделанный шипами, впился в тощую шею, но Кристиан не закричал, хотя это обрадовало бы его мучителя — только сжал зубы, давая понять, что не позволит ущемить своего достоинства. Тилль дёрнул его снова, вынуждая идти. По коридору, на полусогнутых ногах, собирая руками пыль, страдая от разрывающей боли в заднем проходе — Кристиан мог бы и потерпеть, но слезы беззвучно текли по длинному носу и капали на пол. — Иноходью —вдоль прихожей, Я разочарован. Теперь оно задом подходит ко мне, Мёд прилипает к подвязке чулок... — Это было что-то другое, быстрое и неприятное, особенно если учесть, что Кристиан до сих пор истекал чужим семенем. Коридор казался нескончаемо длинным, и Кристиан боялся, что придётся закричать и проснуться, чтобы прекратить этот кошмар. Когда он выходил из квартиры Тилля разбитый, шатающийся, но с пачкой денег в кармане кожаных шорт, на город спустилась глубокая ночь. Нужно было идти через парк, где между крон низких деревьев было видно огоньки засыпающего города — измученный Кристиан не мог развидеть в них что-то зловещее. На подкашивающихся ногах он брел по раскисшим дорожкам, испытывая невыносимое желание упасть и заснуть прямо здесь. Но заснуть ему не дал рокот, пронесшийся в затянутом тучами небе. Кристиан проводил его, задрав голову — то оказалась огромная птица с металлически блестящими крыльями. Летела она низко и тяжело, с трудом удерживая в изогнутом клюве что-то трепещущее. Иногда птицы уносили голубей, но никто не знал, что будет с ними дальше — и потому голуби не знали, как этому препятствовать. В основном летающие железки появлялись в их городе ночью, на окраинах и пустырях, где никто не мог их выследить и подстрелить — в ведении войны орлы очень хорошо понимали. Кристиан не особенно разбирался в политике, но зная нравы голубей, которые только на вид были дружелюбными, не относился к орлам отрицательно. Пока его самого не скрутили и не отправили сюда, где не было ничего, кроме грязи, мрака и холода. Вспомнив это, он застыл у порога коменданта, и порывисто повернулся, выдирая туфли из вязкой глины. Движимый противоречивым и необъяснимым, он дёрнул ручку, воскрешая в памяти отвратительные события того вечера, и желание отомстить вспыхнуло с новой силой. — Рихард, — хрипло произнёс он, вваливаясь в тёмный кабинет. Комендант с удивлением посмотрел в бледное лицо, не веря возвращению странного доктора. — Я забыл сказать вам кое-что. Столкнувшись с вопрошающим взглядом Рихарда, он замер, не зная, что хуже — прослыть предателем среди голубей или с помощью орлов отомстить всем тем, кто пользовался его телом в гей-клубе. — Вы знаете, что чувствуют ваши пленные, — резко заговорил он, собравшись с духом. — Но вы не учли то, что взяли в плен тех, кто никоим образом не виноват в причине войны. — Ты хочешь сказать, что мы ошиблись, когда совершили облаву на тот клуб? — Рихард чуть покраснел, всё же возмущённый тем, что пленный решился ему возражать. — Да. — Кристиан нервно сглотнул, и по мощной худой шее прокатилась острая выпуклость кадыка. — Вы взяли в плен не тех. — А кого должны были? — Кристиану в этом вопросе почудилась насмешка, и он раздражённо ответил: — Вы, значит, не знали, что для захвата власти над миром нужно взять в плен командование? А вы захватили мирных жителей, которые ничего вам не дадут! — Если ты знаешь, как правильнее, — над тонкими бровями Рихарда пролегла морщина. — То мы, может, тебя и выслушаем. Но это попахивает тем, что ты знаешь там какую-то ловушку и хочешь нас туда заманить. — Я не умею правильно говорить. Но я хотел сказать то, что вы можете обменять меня на человека, который знает о войне гораздо больше, чем я. И я могу сказать, где конкретно его можно искать. Вы можете быть уверены, что это не ловушка. — Ты говоришь, что ничего не знаешь о войне, но при этом знаешь человека, имеющего дело с войной? — верхняя губа Рихарда немного искривилась. Кристиан увидел два нелепо торчащих зуба, и молочный брат показался ему похожим на крысу. — С господином Линдеманном я несколько лет имел близкие отношения, —процедил Кристиан, дрожа от непонятливости Рихарда. Комендант смотрел приветливо, но доктору казалось, что и это тоже ловушка. — Это был верховный командующий в годы первой войны, — вспомнил Рихард огромного человека с залихвасткими усами, закрывавшими половину лица. — И ты считаешь, что он имеет важные сведения? — Я был на многих конференциях, где говорили о войне. Он брал меня с собой в качестве собаки, — твёрдо пояснил Кристиан, внимательно глядя в удивлённое лицо Рихарда, который не подозревал о таких извращениях среди голубей. — Это был поводок из сарделек, и я сидел на нём, до самых глаз упакованный в кожаное трико... — Продолжил Кристиан дрожащим голосом, хотя Рихард не просил пояснений. — Такого унижения, как тогда, я никогда не испытывал. Никакие пытки не могут сравниться с тем, когда ты изображаешь из себя собаку, а в ответ получаешь только пинки... И, вы, может не поверите мне, но я бы лучше согласился чистить ваши ботинки, чем возвращаться в голубиный стан! Рихард удивился, услышав такое — раньше пленные голуби только и просили их отпустить, но этот говорил с таким жаром, как будто был рад, что попал сюда. Но с другой стороны, это выглядело слишком неправдоподобно. Однако Кристиан смотрел ему в глаза, не давая сомневаться в своей искренности. И тогда Рихард осторожно спросил: — То есть ты предлагаешь устроить на голубей ещё облаву? А что мне тогда делать с вами? С неповинными, если верить тебе? — Если облава не оправдает ваших надежд, вы можете делать со мной что угодно, — решил уточнить Кристиан, чтобы случайно не накликать беду на товарищей. — Даже воткнуть мне в лицо этот орден. И длинным тонким пальцем указал на приколотый к шинели Рихарда значок в виде чёрного орла на золотом фоне. Командование земляков Кристиана тоже носило похожие значки, только с белым голубем на лазоревом фоне — словно хотело показать свою ненависть к войне. Однако на деле они оказывались такими же зверями, как орлы. Если не хуже. Рихард вздрогнул, и фуражка, которую он не снимал, перекосилась. Кристиан успел заметить наголо обритый висок и почему-то вздрогнул, невольно жалея оставшегося без волос человека. — Облава. — Повторил Рихард, грузно опираясь на стол. Мышцы под грязно-жёлтой рубашкой заметно напряглись. Кристиан боялся упустить из виду малейшее изменение в неправильном лице, чтобы знать — его поняли правильно. — Только не трогайте моих товарищей. — Решился воспользоваться он благосклонностью молочного брата. — И достаньте герра Линдеманна. Хоть из-под земли. Другой комендант за такие уверенные приказы расстрелял бы его на месте, но Рихард только кивнул, поджимая пухлую нижнюю губу. Верхняя была тонкой и нервной, как будто кто-то из его родителей страдал алкоголизмом. На виске взбухла голубая вена. «Не знает, как поступить», — понял Кристиан, тихо отступая к двери. Остаться незамеченным у него не вышло — каблуки стукнули, выдавая его. И представив, как выглядит со стороны, доктор сжался — грязная дорожная шлюха. На которую и смотреть противно, не то что помышлять о близости. — Хорошо, я тебя понял. — Выдавил Рихард после мучительного молчания. — Но если ты сказал всё, то снова уйдёшь? — Да. — Кристиан нашёл силы оторвать взгляд от пола. — Я высказался. Останавливать его не было смысла — сутулая спина, расчерченная чёрными подтяжками шорт, растворилась в вечерней тьме за порогом. Засыпая на узкой железной кровати, Рихард пытался думать об облаве, но мысли сворачивали в едва помнящиеся воспоминания, когда небо было голубым, а сам Рихард совсем невысоко стоял над землёй. Некоторые друзья его хорошо помнили себя в этом возрасте, но комендант Круспе не помнил ничего. У него осталась лишь одна фотография, казавшаяся снимком другого человека. Мать ничего не рассказывала ему о детстве, хотя там наверняка было много интересного. А после Рихард уже ничего не мог у неё спросить, не зная, где искать её тело. Тогда, в юности, он мог бы попробовать отыскать фрау Лоренц, но чувствовал, что вместо подруги своей матери найдёт только обглоданные железными клювами кости. Оставалось надеяться, что Кристиан что-то помнит — Рихард надеялся, если он лучше узнает своё детство, то скорее поймёт настоящее. Но Кристиан знал его слишком мало и не доверял ему. На самом деле, Кристиан верил коменданту, верил, что царящие в "Большой розе" жестокости не затронули его сердца. Кристиан действительно хорошо помнил молочного брата в детские годы, и не мог извлечь из памяти случаев, которые указывали на склонность Рихарда к насилию — он в прямом смысле и мухи не мог обидеть, хотя выглядел гордым и дерзким. Наоборот, он горько плакал, когда Кристиан в порыве познать мир оторвал крылья мотыльку — так разве мог такой человек убить того, кто был с ним одной крови?