Грязь

      — Куда это ты намылилась с утра пораньше, а, Грейнджер?       Малфою до чертиков хотелось, чтобы его сиплый спросонья голос звучал иронично-насмешливо или на худой конец малозаинтересованно до вялого безразличия, но… Это были его первые слова за последние много несколько дней, обращенные к ней после крайне нежелательной совокупности фатальных событий, для удобства сокращенно нареченной им же самим… «инцидентом». Просто. Коротко. Емко. И совсем не похоже на слово «пи_дец».       — Сделай одолжение, Малфой… — прошипела сквозь сжатые зубы, настолько нехотя и тихо, словно всерьез намеревалась побить чемпионский рекорд по продолжительности игры в «молчанку», но Драко помешал исполнению ее грандиозных планов. Адски раздраженная Грейнджер нетерпеливо застыла на две ступеньки выше него, будто бы не решаясь спуститься ниже. Как видно, сильно торопилась куда-то. В очередной раз. — Уйди с дороги!       — Сегодня бл_дский четверг, а у меня нет проблем с вычислением ярко выраженных закономерностей! — констатировать очевидное можно было куда как спокойнее, но он был уже почти на взводе, а потому еще шире расправил плечи, с почти театральным драматизмом опуская руку на шаткие перила. Таким образом, и без того маловероятные шансы спешащей гриффиндорки тихо-мирно-и-без-соприкосновений разминуться с ним на узкой лестнице быстренько снизились до желаемого им минимума. — Спрашиваю еще раз: куда ты, Грейнджер?       — Я просто хочу немного пройтись! — ложь, пи_деж и провокация! Прогуляться ей захотелось, как же! По всей видимости, это «спонтанное» желание возникало у нее каждый четверг плюс-минус-ровно в 9:40 утра, тогда как в другие дни она покидала дом практически бессистемно, исключая совсем позднее сумеречное время. Н-е-е-е-т, вне всяких сомнений: у этих поспешно-торопливых сборов был весьма и весьма весомый повод. И Малфой даже начинал догадываться, какой… — У тебя проблемы с этим?       — У меня? Да никаких! — как можно более злобно усмехнулся Драко, задирая одну ногу на ступеньку выше, да так многозначительно-показательно, что Грейнджер тут же проследила за этим резким движением своим доселе потупленным взглядом. После того, что случилось на днях, она старательно избегала любых пересечений с ним и явно пыталась всячески игнорировать его присутствие, но упорно продолжать добиваться этого, когда их разделяла одна малюсенькая скрипучая ступенька, было уже невозможно. — А вот у тебя сейчас будут, потому что я до сих пор не наблюдаю завтрака на столе!       — Малфой, ты вообще что ли не в адеквате? Забыл, где находишься? — она недоверчиво фыркнула, будто бы не веря своим ушам, после чего ее бледноватые щеки возмущенно вспыхнули. Испытывать далеко не бесконечное терпение взъерепененной Грейнджер было явно не самой лучшей идеей, но иных вариантов у него не осталось. Гриффиндорская сучка каким-то образом научилась-выучилась смотреть сквозь него и постоянно пользовалась своей новоприобретенной способностью, но Драко твердо решил лишить ее этой неизменно выбешивающей его возможности. — Перебейся, или свари себе кашу! Мне не требуется твое дозволение, чтобы выйти на улицу!       — Них_ра подробного! Еще как требуется! Причем в письменном вид… — е_аный ноль гребаных ступенек на долбаной лестнице между ними. Слизеринец даже не успел грозно дорычать свою ровным счетом ничего не значащую околесицу, преследуя только одну-задержать-Грейнджер-дома-цель, как все вокруг пришло в движение. По всей видимости, перетянутые гриффиндорские нервы тоже были совсем ни к черту: когда до разъяренной растрепы дошло, что на этот раз просто так от него не отделаться, она проворно дернулась вбок и кое-как втиснулась в тесное пространство между ним и стеной, на полном ходу проезжаясь своим трясущимся подбородком по его плечу. Малфой и глазом моргнуть не успел, как она уже во весь опор неслась вниз по лестнице. Он хотел было последовать за ней, но тут вдруг откуда-то сверху и совсем близко отчетливо раздалось мамино покашливание. Очень вкрадчивое, но крайне многозначительное. Пока Драко с разочарованно-тяжелым вздохом оборачивался к Нарциссе, снизу раздался легкоузнаваемый и горячо ненавистный глухой хлопок, от которого непроизвольно начинали скрежетать зубы. Это был звук закрывшейся за Грейнджер входной двери.       

***

      Драко стоял посреди ванной комнаты и с мрачной внимательностью разглядывал себя в полуоблезлое серебро зеркала. Два месяца, проведенные в подземных темницах Визенгамота, пока продолжалось следствие по делу семьи Малфоев и его личному, явно не пошли ему на пользу. Он изрядно отощал, еще сильнее побледнел, а и без того заостренное лицо осунулось настолько сильно, что слизеринец выглядел значительно старше своего настоящего возраста (кстати, свое совершеннолетие ему пришлось отмечать в компании с исхудавшими тюремными крысами, которые тоже наотрез отказывались от местной баланды). Ко всему этому прилагалась жесткая сантиметровая щетина, медленно-но-верно трансформирующаяся в бороду, неопрятно длинные волосы а-ля «обросший патлач» и многоуровневые мешки под глазами, которым совсем скоро, если так и дальше пойдет, понадобится отдельная хата… Никогда прежде он еще не распускал себя до такой поистине ужасающей степени. Как бы тяжело ему не приходилось, Драко всегда тщательно следил за тем, как выглядит и какое впечатление производит на окружающих (кем бы они ни были). Но не теперь. Теперь от былого выхоленного красавца осталась невзрачно-неприглядная тень, облаченная в наверняка самые дешевые маггловские шмотки, которые Грейнджер удалось отыскать для него на какой-нибудь вшивой деревенской распродаже.       А перед кем мне здесь чиниться? Уж не перед ней ли?..       Желудок довольно громко заурчал, и Малфой, наконец, отвел свой воспаленно-болезненный взор от испачканного засохшими потеками воды зеркала, исправно транслирующего его же собственное искаженное отражение, которого он, как ни старался, не узнавал. Хотелось есть. Даже очень. Драко не мог припомнить, когда в последний раз испытывал такой остервенело-лютый голод. Он ел все подряд, практически неразборчиво, что только попадалось под руку. Наверное, дело было в том, что в особняке Малфоев сторожевых собак кормили куда как лучше, чем визенгамотских заключенных, из-за чего домашняя стряпня Грейнджер казалась… вполне сносной. Но примечательным было то, что, чем больше ел он, тем реже к еде притрагивалась она. Как будто здесь скрывалась какая-то подозрительная прямо-пропорциональная взаимосвязь.       Я ведь все равно узнаю, где ты там шатаешься, мелкая дрянь…       Скрепя сердце, Драко с превеликой неохотой поплелся на кухню к маггловской плите. Кухарка из него была, мягко говоря, никакая, но мама, должно быть, уже давно проголодалась. Он решил пожалеть ее, и вместо того, чтобы снова пичкаться тройной порцией бутербродов с арахисовым маслом, собирался последовать грейнджерскому последнему напутствию. В конце концов, с овсянкой возиться — не оборотное зелье варить, проще попросту некуда. Кроме того, Малфой уже с десяток раз созерцал то, как Грейнджер легко и быстро управляется с этой плевой задачей, пока он молча сидел за почти микроскопическим обеденным столом и выжидательно постукивал ложкой по пустой тарелке. Слизеринец аккуратно чиркнул спичкой, и единственная работающая из четырех испорченных конфорок тут же озарилась ярко-голубым пламенем. Грейнджер, неслыханно, аж дважды (!) предупреждала его о том, что нужно внимательно следить за огнем, иначе… В подробности она, конечно, не вдавалась, но мы-все-можем-задохнуться-аргумента было вполне достаточно. Оставалось только дождаться пока идиотская каша забулькает, и с этим, наконец, будет благополучно покончено.       Интересно, а если слишком долго не пользоваться магией, можно стать простецом? А вдруг да? Не приведи Салазар!..       На дворе стоял пи_децки жаркий июль, но Малфой фактически не вылезал из своих водолазок. Он в них не только бодрствовал, но и спал, и снимал, разве что, только в ванной комнате и только для того, чтобы принять душ. Грейнджер откуда-то притащила их вместе с футболками (к которым он даже не прикасался), джинсами и другим барахлом вскоре после того, как они обосновались здесь и условно «ос-во-и-лись». Сложно поверить, но тогда Драко искренне порадовался захудалому маггловскому тряпью, ведь ему было совершенно нечего надеть (шмотье ее гряз… нечистокровного папаши было ему велико, да и он сам бы предпочел ходить в неглиже, чем добровольно носить ЭТО). Даже самоиронически поинтересовался у Грейнджер, как это ей удалось угадать с цветом, а та ответила, что запутаться в оттенках черного довольно трудно. Таким образом, очередной подъ_б с ее стороны был автоматически засчитан, а Малфой остался вполне доволен своим новым, с позволения сказать, гардеробом, но сейчас, пребывая возле разожженной плиты и беспрерывно-методично размешивая будто назло ему не закипающую овсянку, слизеринец натурально испарялся. Для того чтобы хоть как-то облегчить свою гиблую участь, Драко осторожненько огляделся вокруг и позволил себе то, чего никогда еще не делал в этом доме — он по очереди закатал рукава водолазки. Левый уже успел сильно растянуться, и это сразу же бросалось в глаза. Все дело было в том, что, стоило ему хотя бы чуть-чуть задраться и оголить бледное запястье, как Малфой тут же дергал его назад, в результате ткань перестала держать форму и сделалась отвратительно-мешковатой, тогда как подлинная причина всего этого… извивалась на его руке черной змеей, выползающей из черепа. Как и ожидалось, после окончательного исчезновения Темного Лорда, его метка красовалась на прежнем месте. К сожалению. Но Драко не особо сильно сокрушался по этому поводу, так как точно знал, что в один прекрасный день сумеет избавиться от выжженного на его коже знака Пожирателя Смерти, который когда-то давно изрядно тешил его раздутое до небес самомнение. Правда, только в первые пару недель после нанесения, пока он еще них_ра толком не осознавал, во что вляпался.       Если бы она увидела, то как бы отреагировала? Бурно? Спокойно? Вообще никак? Блевать бы точно вряд ли побежала…       На левой руке у Грейнджер было навсегда запечатлено нечто такое, что она совсем не стремилась демонстрировать всему миру. В тот миг, когда ее ничуть не менее бледное, чем у него, запястье, нежданно-негаданно оголилось, Драко вдруг понял, почему она, словно негласно следуя его примеру, тоже не особо жаловала вещички с короткими рукавами. Это слово… Это омерзительно-мерзотно-богомерзкое словечко, которое в былые годы составляло львиную долю его активного лексикона… Теперь он не мог произнести его даже про себя. Даже мыс-лен-но. Даже случайно прочесть. Где бы то ни было. На руке. У Грейнджер. Неизлечимый нарывающе-кровоточащий стигмат, оставленный ей недавно преставившейся теткой Беллатрисой на вечную память.       Малфой всецело уповал на слабый отблеск полупризрачной надежды на то, что она сделала радикально-НЕправильные выводы относительного всего произошедшего. Любые. Но максимально отдаленные от той чистейшей горчащей правды, прогорклый рвотный привкус которой, кажется, все еще продолжал разъедать воспаленный корешок его во всех отношениях бесчестного языка. Он надеялся, что она подумала… что-нибудь про слабенький желудок или нечто в подобном роде. Такое объяснение его более-чем устроило бы, ведь Грейнджер совершенно точно ни к чему было знать о том, что события того дня… Нет, не совсем так. Что ОНА с завидной регулярностью является ему в абсолютно каждом ё_аном ночном кошмаре, стоит ему только попытаться задремать хотя бы на полчасика. Остросюжетные перипетии этих неизменно заканчивающихся судорожно-резким пробуждением в холодном поту сновидений были самыми разными: Грейнджер всячески пытали и насиловали (зачастую единовременно), резали, смертельно проклинали, душили, топили, замуровывали, морили голодом и даже заживо сжигали пару раз. Однообразием главные действующие лица этих наижутчайших грез никогда не грешили, и только лишь одно оставалось неизменным: она так кричала. Оглушительно-громко и истошно-пронзительно, в точности так же, как и когда гомерическое звенящее эхо разносило ее протяжные визги по огромным залам полупустого фамильного особняка. Эти нестерпимые, невыносимые, душераздирающие вопли истерзанной и до полусмерти замученной мощным теткиным Круцио грязнокр… гря… нечистокровной Грейнджер вполне могли бы вскрыть его грудную клетку без применения острого ножа, если бы только Малфою довелось услышать нечто хотя бы отдаленно похожее. В особенности теперь.       Почему ты тогда попалась егерям?! Я ничего не мог сделать, ясно?!! И не хотел! Меня это вообще никак не касалось! Я тебе не Поттер!.. Я… Сама виновата!       — У нас что-то горит?! — встревоженный окрик Нарциссы, раздавшийся со второго этажа, будто бы схватил Малфоя за шкирку и хорошенько встряхнул, приводя в чувства. Как раз вовремя, между прочим: каша давным-давно подгорела, а слизеринец, временно отключенный от реальности, с яростным энтузиазмом размешивал ее запекающиеся останки.       — Ну что за… — крайне удрученно протянул Драко, сокрушенно вздыхая и придирчиво оглядывая свои злополучные кулинарные потуги. Однако выразить собственное глубочайшее разочарование до конца он так и не решился: матушка уже успела добежать до плиты, и теперь негромко охала, размахивая кухонным полотенцем над дымящейся кастрюлей.       — Не переживай, дорогой, мама сейчас все исправит! — участливо заверила она своего смущенно-огорченного сына, бросаясь к окну и нешироко приоткрывая его ради хотя бы формального проветривания помещения. Вопиющая вонища горелой овсянки не только отбивала всякий аппетит, но и заставляла непроизвольно воротить нос в любую от ее зловонного эпицентра сторону. — Сейчас-сейчас! Молочка добавим. Я видела его в морозной коробке…       — Прости, матушка. Я… отвлекся. Это все дурацкая маггловская плита!.. Нет, это Грейнджер! Вечно шляется… — с виноватой растерянностью бормотал Малфой, усаживаясь за обеденный стол и понуро наблюдая за тем, как удивительно-хорошо освоившаяся на кухне Нарцисса упорно пытается реанимировать пищевые отходы от безнадежно испорченной им каши. Матушка никогда не сдавалась. В отличие от него.       Завтрак подан! Слава Мерлину, Грейнджер этого не увид… Бл_дь. БЛ_ДЬ! ДА ЧТО СО МНОЙ ТАКОЕ?!!        К своему невыразимо-ужасному ужасу Драко вдруг начал осознавать, насколько часто думает о ней. То есть фактически практически постоянно. Любые мысль-образ-суждение, только едва зарождающиеся или уже окончательно угасающие в его катастрофически переполненной черепной коробке, так или иначе, близко или отдаленно, тем или иным образом, но были неразрывно связаны с пресловутой гриффиндоркой. Грейнджер превратилась в персональный ирреально-фэнтезийный Рим, куда рано или поздно стекались все его помыслы. Становящиеся привычно-успокаивающими отговорки в стиле «что вижу — о том пою», которые поначалу даже почти обнадеживали его, больше не срабатывали. Не после того, что он собственноручно учинил в ее комнате. И Драко бы без колебаний сделал это еще раз без всяких на то причин, если бы спальня слишком-много-мнящей-о-себе-дурынды не начала запираться на ключ на постоянной основе: Грейнджер в тот же день отрыла двусторонний замок где-то в подвальных закоулках и кое-как присобачила его (три часа к ряду стамеской орудовала, переутомилась, небось, но к делу это никак не относилось…) к своей проклятой двери. За которой вполне успешно пряталась от Малфоя вплоть до сегодняшнего утра, изредка осторожно выползая из своей укромной норки только на кухню и в ванную. Хотя нет… еще один разок понадобился ей для того, чтобы показательно перестирать всю свою убогонькую одежонку и прокипятить нижнее белье в железном ведре на плите. Многократно.       — …слушаешь, сынок?       — Ты что-то сказала? — машинально переспросил Драко, вскидывая голову и рассеянно уставившись на мать. Вид у нее был довольно взволнованный, но она старательно скрывала это, впрочем, как и всегда. Если бы он не приходился ей родным сыном и не научился бы угадывать ее истинное расположение духа с полувзгляда, то счел бы ее текущее настроение необоснованно-приподнятым. — Я прослушал.       — Всего лишь поинтересовалась, где девчонка, — совершенно непринужденно пояснила Нарцисса, тем не менее, внимательно следя за реакцией Малфоя своим настороженно-наблюдательным взглядом. Мамины ясные, но бесконечно усталые очи было невозможно обмануть, как он ни старался. Во всяком случае у него еще ни разу не получалось. — Время идет к обеду. Сегодня она что-то совсем не торопится.       — А я почем знаю! Она передо мной не отчитывается… — недовольно, но очень сдержанно проворчал слизеринец, тщетно стараясь спрятать свои отмеченные перманентно-стойким недосыпом глаза в тарелке прямо перед собой. В ней уже лежал увесистый однородный комок слипшегося нечто с добавлением молока. Это решительно нельзя было есть, даже будучи на пороге голодной смерти. — Будто ты не в курсе!       — Я в курсе, дорогой мой, можешь не сомневаться! И эта тема обсуждается далеко не в первый раз! — судя по тому, как миссис Малфой строго нахмурила брови, отчего ее высокий бледный лоб испещрился множеством глубоко залегающих морщин, полупрозрачный «намек» Драко ей не слишком-то понравился. Он был прекрасно осведомлен о том, что мама, следуя старой привычке, прислушивается к каждому шороху, с особой разборчивостью заостряя все свое внимание на их с Грейнджер… взаимодействии. — Нам нужно знать, где она находится и чем занимается вне дома, с кем контактирует и что планирует. Напоминаю тебе, что…       — Ну, хватит! Хв-а-а-а-а-а-тит, мам! Я выучил все это наизусть! Что нового ты мне поведаешь? — мгновенно раздосадовавшийся Малфой раздраженно прервал Нарциссу, с размаху погружая ложку в спрессовавшуюся на дне тарелки склизкую субстанцию — та так и осталась стоять, уподобившись столовому Экскалибуру. Драко знал, что потом пожалеет об этом, уже жалел, но вытерпеть очередную поучительно-нравоучительную лекцию о девочке-наш-последний-шанс он физически не мог. — То, что «Грейнджер — жизненно-необходима?» Что «она должна доверять нам»? Или что «утратим ее расположение — умрем»?       — Например, то, что сегодня после вашей перебранки на лестнице она мило побеседовала с соседским магглом прямо возле дома напротив! — Нарциссу никогда нельзя было счесть малодушной или слабохарактерной, но Малфой попросту не мог поверить в то, что мать на самом деле отважилась на это: она зачерпнула ложкой небольшой овсяный комочек и, кажется, сразу проглотила его, не разжевывая для верности и, разумеется, жестко поперхнулась этим убийственным гастрономическим шедевром. — Мерлин, Драко! Почему здесь столько соли?       — Не знаю, — с глухой честностью тихо отозвался он, смутно-отдаленно припоминая, что, ни капли не скупясь, четырежды энергично тряс солонкой над кастрюлей вкруговую, пока его адское варево все еще многообещающе булькало на огне. Но, если совсем уж начистоту, в данный момент это, а также само существование соли на свете, волновало его меньше всего. В сущности, волновало его только лишь одно…: — Кто он?       Драко задал универсально-всеобъемлющий вопрос, за которым скрывалось великое множество других. Имя? Возраст? Как давно они знакомы с Грейнджер? Что ему нужно от нее? Что ей нужно от него? Знает ли он о них с мамой? Опасен ли и насколько? Почему своевольная сучка ничего о нем не рассказала, хотя убедительно заверяла в том, что ее тут никто не знает?! Куда она мотается по четвергам?!! И не связано ли это с…       — Маггл — как маггл, вчерашний мальчишка, едва ли старше тебя. Он поздоровался с девчонкой, когда она проходила мимо, — миссис Малфой слегка покраснела, а в уголках ее глаз выступили крошечные слезинки. Она никак не могла откашляться, безуспешно запивая опрометчиво проглоченную термоядерную кашицеобразную смесь, которая по своим вяжущим свойствам вполне могла бы потягаться с бетоном повышенной прочности. — Я не поняла, причем здесь Поттер? Ты вроде бы только что его упомян…       — Поздоровался, значит, — резко перебивать любимую мать дважды за день… Это совсем не было похоже на Драко. Но главная проблема заключалась даже не в этом, в том, что он сам на себя не был похож, причем, началось все это не сегодня и даже не вчера, а очень-и-очень давно. И лохматое гриффиндорское чучело не имело к этому ни наималейшего отношения. — Дальше?       — Я не уверена, но мне показалось, что он пригласил ее прокатиться на железной повозке с колесами. У Уизлей еще был такой конфискованный маггловский драндулет, помнишь? — Малфой не знал, что мать разглядела в его быстро затуманивающемся взоре, ведь он продолжал смотреть на нее, не моргая, но это заставило ее сильно напрячься. Ласково-теплые карие глаза вдруг наполнились… запредельной тревогой с примесью подтвержденных наихудших опасений. Драко тут же точно распознал это, потому как навсегда запомнил этот мамин взгляд: она посмотрела на него так же, когда поняла, что он собирается выполнить приказ Темного Лорда и в одиночку убить Дамблдора. — И Грейнджер вежливо отказалась. Да! Очень поспешно. Сразу! Потом пошла в сторону магази… А ты куда?       — Телек посмотрю, — Малфой чувствовал, как целый океан закипающей от бешеной злости крови начинает шуметь в ушах, вытесняя собой все остальные звуки. Из-за поистине оглушительного рева он не слышал знакомого скрежетания отодвигаемого от стола стула, ни того, что окончательно растревожившаяся Нарцисса говорила ему вслед, ни собственного внезапно охрипшего голоса. — Оставь посуду, пусть она приберет, когда вернется.       Ты же вернешься, Грейнджер?..       

***

      — Привет, ребята! Как дела? У меня? Не поверите, все отлично! Лучше просто не бывало…       Навскидку около 10:07, ведь она вышла из дома менее 10 минут назад, а в единственной на всю захолустную деревеньку телефонной будке можно было смело открывать финскую сауну. Испепеляющие солнечные лучи, криво преломляемые мутно-грязным стеклом, местами покрытом крупными трещинами, казалось, стремились уничтожить все живое, осмелившееся ненароком забрести сюда. Старенький телефон-автомат раскалился так, что любые прикосновения к трубке навевали мысли о тяжелейших ожогах первой степени, однако Гермиона, крепко сжимающая ее до сих пор охолодевшими пальцами, их вовсе не страшилась. Ее куда больше пугал предстоящий нелегкий разговор, а попытка отрепетировать хотя бы очевидно-наигранное радостно-веселое настроение только что провалилась.       Это, должно быть, кошмар. Кошмар наяву. Когда я проснусь?..       Будто-бы-оправданно оттягивать время до звонка более не представлялось возможным, так как в противном случае условленное время для негласно-конспиративной связи Золотого Трио было бы безвозвратно упущено, и пришлось бы снова жить только мучительным ожиданием до следующего четверга. По собственной безрассудной глупости волею судьбы оказавшись в мире магглов, Гермиона тоже была вынуждена отказаться от магии (на тот всякий случай, если кто-нибудь из Министерства таки сумеет сложить два и один, получив элементарную сумму из трех небезызвестных волшебников, вместе покинувших визенгамотский зал после завершения слушания по одному очень громкому процессу...). Еще когда она впервые ударилась в бега и это начинало входить в привычку, они с Гарри искали простой, эффективный и, что самое главное, немагический способ запасной коммуникации. Им стал самый что ни на есть обыкновенный телефон. Он должен был выручить их в критической или экстренной ситуации: если бы друзья вынуждены были разделиться, и не имели возможности связаться друг с другом скрытно от других, то в Лондоне уже миллион лет как стоял ничем не примечательный телефонный автомат. Однако стоило только позвонить на него в назначенный день и час, как трубку в обязательном порядке и при любых обстоятельствах снимет кто-то из троицы. Во время войны с Волан-де-Мортом это, как ни странно, не пригодилось, зато оказалось весьма востребованным сейчас…       Я должна постараться. Нельзя допустить, чтобы мальчики переживали еще больше!       Смятенная Гермиона неуверенно потянулась к карману джинсов, извлекла оттуда несколько древних жетонов и начала «скармливать» их прожорливому автомату. Одна своенравная монетка выскользнула из дрожащей руки и полетела на продавленно-бугристый пол будки. Сделав несколько изящных высоких прыжков, жетон повалился на бок и угодил в дыру-зазор, из которого торчали тоненькие травяные ростки. Пока гриффиндорка с нервным цоканием пыталась выудить его оттуда, вновь невольно задумалась о том, как прошли их предыдущие несколько… бесед. Если, конечно, бесконечный вопрошающий поток оров можно было назвать именно так. Гарри и Рон постоянно кричали, наперебой захлебываясь собственным волнением, но чаще всего одновременно. «Гермиона, где ты?», «Где ты, Гермиона?», «Ты где, Гермиона?», «Все в порядке?», «Тебе нужна помощь?», «ОН с тобой?»... И от этого самого он-он-он, отзвуки которого стучали в ушах и через много часов после каждого разговора, становилось только паршивее. Парадоксально-иронично, но иногда ей и вправду казалось, что Малфой волнует их гораздо больше, чем она сама.       Неужели все это действительно происходит? Как я это допустила?..       Разумеется, гриффиндорка не могла сказать им, где находится. Даже намекнуть не имела права. Потому что… Малфоев могли разыскивать везде и всюду в круглосуточном режиме, но отнюдь не для того, чтобы помочь им вернуться к прежнему роскошному образу жизни. В обнаружении их точного местоположения были заинтересованы раскрытые Пожиратели, у которых после падения Волан-де-Морта оставалось не так много планов на ближайшее будущее, представители Министерства, наверняка беспокоящиеся о ныне бесхозных малфоевских капиталах, и, наконец, те, кто сражался против них на войне и страстно желал бы расквитаться с ними за все былое по законам аналогичного времени. В связи с этим открыто объявить мальчикам о том, что она вместе с Малфоями устроила себе поистине незабываемые летние каникулы в бабушкином дачном домике, было равносильно… С одной стороны, вероятность того, что за Гарри уже не ведется пристальная слежка, все же существовала. С другой, они вместе с Роном непременно трансгрессировали бы сюда через три-два-один, а к чему бы это все привело в конечном итоге — этой пока еще не совсем печальной истории следовало умолчать. Хотя бы временно.       Надо придумать, что бы такого сказать… Что-то безопасное и нейтральное. Например, погода. Превосходная тема для разговора!       — Привет, Гарри! Я так рада тебя слышать! — каким-то невероятным образом похолодевшие в тридцатиградусную жару пальцы кое-как набрали вызубренный-выгравированный на подкорке номер, а телефонная трубка чисто механически приложилась к пострадавшему уху, которое все еще было капитально заложено после недавних малфоевских воплей. Гриффиндорка не узнавала собственного высокого и словно надтреснутого голоса, но все равно упорно продолжала говорить. — Знаешь, погода просто отврат…       — Гермиона! Гермиона!! С тобой все нормально? — ужасно переволновавшийся Гарри тяжело дышал в тарахтящий и временами потрескивающий динамик на другом конце провода, и от этого сердце гриффиндорки сжималось все сильнее и оттого болезненнее. Как же он тревожился за нее… Страшно представить! Даже отдаленно… — Где ты? Ответь сейчас же!       — Все там же, Гарри. Я в норме, кобры по-прежнему со мной, — она старалась говорить как можно более спокойно, сдержанно и размеренно. Так, словно ее поддельно-уравновешенный тон мог хоть как-то успокоить переполошенного лучшего друга на довольно большом расстоянии. Однако конспиративно-завуалированное сравнение Малфоев с кобрами… Стоило выбрать куда более безопасных и гораздо менее ядовитых змей. — Все в порядке! С нашего прошлого разговора ничего не изменилось, уверяю тебя!       Да, вообще ничего. Только Малфой своей белобрысой головушкой повредился, а в целом нет, никаких изменений. Правда, еще выяснилось, что это именно он подкинул мне страницу о василиске, но… Это даже не считается.       — Так больше не может продолжаться! Ты больше месяца живешь с… ними! — Мальчик-Который-Выжил с трудом удерживался оттого, чтобы не перейти на крик. Он очень редко повышал голос на Гермиону, только если намечался очередной конец света — вполне типично для Золотого Трио. К тому же, хоть Гарри и слегка округлил, но в действительности шла уже четвертая неделя ее пребывания в мире магглов. — Скажи мне, где находишься, и я сразу же приду за тобой! Давай вернемся вместе!       О, она лучше всех знала, что ТАК больше продолжаться не может. Никоим образом. Хотя бы по той маленькой и простой причине, что скромные папины сбережения предусмотрительно откладываемые и хранимые им в подвале загородного домика «на черный день», начали постепенно и почти незаметно, но неумолимо иссякать, а пополнить их было нечем, да и, собственно, неоткуда. По ее примерным подсчетам маггловских денег должно было хватить еще на месяц-другой-максимум-третий, но это только в том благоприятном случае, если бы все коллективно умерили свои аппетиты, но так как слизеринец теперь отъедался чуть ли не за троих… Одним словом, так благополучно-удачно совпало, что в последнее время ей самой есть особо не хотелось.       Кто же знал, что этот самый черный день однажды настанет для Малфоев…       — Оставь его, Гермиона, заклинаю тебя! Пусть сам выпутывается! Хотела вернуть ему непонятно-какие долги, да? Все, считай, что отдала сполна! — не дождавшись ответа притихшей подруги, Гарри поспешно расценил ее многозначительно-задумчивое молчание как первый шаг к долгожданной капитуляции. Вопреки ожиданиям, он так и не начал орать, а даже наоборот — понизил голос до заговорщицки-безапелляционного шепота. Приводимая им резонная аргументация была призвана додавить ее до принятия единственно-разумной точки зрения… С равноценным успехом Гарри мог бы проехаться по ней асфальтоукладчиком. — Ты и так сделала для них слишком много, слышишь?! Пора назад! Разве ты не скучаешь по Рону, в конце-то концов?!       Ах. Это был бесчестный удар ниже пояса. После которого сгибаются и не разгибаются вовсе. Она непередаваемо скучала и ежедневно тосковала не только по Рону, но и по Гарри, и по Джинни, и вообще по всем Уизлям без исключений. Однако Гермиона уже много раз доказывала и миру, и самой себе то, что способна выдержать практически все и даже сверх-сверх-сверх того, поэтому…       — У меня есть план, Гарри, честно! Но по понятным причинам я пока не могу посвятить тебя во все детали! — несмотря на легкую, почти неуловимую дрожь в четком голосе, ее тон звучал почти обыденно. Еще никогда прежде оголтелая ложь, спрятанная за этими типичными восклицаниями, не давалась ей настолько легко. Возможно, все дело было в Гарри, с которым они обоюдно привыкли безгранично доверять друг другу. Разумеется, никакого архигениального плана чисто «в стиле Грейнджер» у нее нет и не было, ей оставалось только надеяться на то, что он родится совсем-совсем скоро. Не зря же она слыла самой умной на курсе. На факультете. В Хогвартсе. — И да… ты прав. Я ужасно соскучилась по Рону. Ты не мог бы передать ему трубку на пару минут?       — Рон?.. А он… Э-э-э-э-э… Кгхм… Хм… Мы-кхым… — знаменитый Гарри Поттер откровенно тушевался, неразборчиво мямлил и путался в словах, что вкупе происходило только в двух, не таких уж и редких случаях: 1) когда старательно оправдывался перед опасно разгневанной Джинни, 2) когда упорно пытался выгородить лучшего друга перед его девушкой, с которой тот все-таки сошелся после многомесячных ссор, показательного бойкотирования, продолжительной разлуки, взаимных обидных оскорблений, попеременного выведения друг друга на ревность и много чего еще. — В общем, тут такое дело…       Бесконечно добрый, всепонимающий и в последнее время как-то по-особенному чуткий Гарри продолжал увлеченно разглагольствовать, хоть и временами ощутимо запинаясь, но Гермиона уже не слушала, а, точнее, не слышала его. Да это и не требовалось вовсе. Она и так прекрасно знала, о чем и для чего он говорит. Для начала выпалит с десяток гипер-супер-мега-важных причин, по которым Рон не смог присутствовать в Лондоне в этот день, чтобы не упустить долгожданно-желанную возможность поговорить с ней, затем переключится на бурное обсуждение серьезных семейных проблем, которых в этот для всех по-настоящему непростой послевоенный период у Уизлей было предостаточно, а после даже, возможно, упомянет Фреда с плохо-прикрытым намеком на то, как его сейчас всем-нам не хватает. Ведь этим вполне можно было не только доходчиво объяснить, но и успешно оправдать всю подноготную происходящего.       Рональд Уизли никогда не изменится. В отличие от… Неважно.       В прошлый раз они слишком сильно повздорили. То есть даже не так, как обычно, а значительно хуже. Вернее, Рон окончательно взорвался, а ей так и не удалось его успокоить. К тому же… К тому же ее дорогой парень, в которого она была влюблена чуть ли не с третьего курса, пребывал под-таким-полумертвецким-шофе, что кое-как сохранять условно-вертикальное положение в лондонской телефонной будке ему помогал придерживающий его Гарри, сочувственно пыхтящий в трубку и то и дело вставляющий свои абсолютно бесполезные примирительно-сглаживающие комментарии:       — Рон, прошу, выслушай меня еще раз и хотя бы постарайся понять!       — Нет, Ге… миона! Хватит! Я отказываюсь… это… как его… по-ни-мать!       — Слушайте, мы все на нервах, давайте немного…       — Заткнись, Гаре!.. Не лезь, ета наше с ней дело!       — А ты не затыкай его, Рональд! Гарри имеет право высказаться! С какой стати ты вообще тут раскомандовался?!       — Да он же пьян! Мне жаль, Гермиона! Я не хотел брать его с собой, но он…       — Кто пьян? Йа? Не-е-е-е-т…       — Рон, умолкни сейчас же, ты делаешь только хуже! Она не заслужила выслушивать все это!       — Ты вапще в уме?! Своем… Тебе лихко говорить! У вас-то с Джинни все хорошо… А если бы она сделала ЭТО?!       — Сделала что, Рональд?! Давай, выкладывай, нам всем очень интересно узнать твое мнение!       — Сбежала с Мал…       — ЧТОООООООООООООООООООООООООООООООООООООООО?!       — Гермионапростинасяотключаюсь…       — Давай, беги к своему Малфою, раз он тебе нужнее, чем я!       *старый телефонный динамик захрипел короткими гудками оконченного разговора*       — …тем более казнь Люциуса отложили уже в четвертый раз, его переводят из Азкабана, представляешь?       Это были уже не недавние тяжело-гнетущие воспоминания, а самая настоящая реальность, которая встретила поглощенную своими мрачными раздумьями Гермиону ее невольно вырвавшимся удивленным восклицанием, основательно подкосившимися ногами и воодушевленно-незатихающим Гарри, по всей видимости, все еще терпеливо-настойчиво висящем на линии.       — Что?! Про Люциуса! — неожиданно даже для самой себя выпалила она, внутренне поражаясь тому, насколько резкими, громкими и взбудораженными получились эти полувскрики. Ее это действительно так сильно интересовало? Судьба очередного Пожирателя, десятки которых уже успели приговорить к смертной казни прямо на ее глазах в ярко-освещенных визенгамотских залах? Или правильнее будет сказать… отца Малфоя. — Повтори еще раз! Он до сих пор жив?!       — Вроде того. Похоже, наш скользкий знакомый воспользовался лазейкой в законах или еще чем. Но, как уже говорил, его возвращают в Визенгамот для дополнительного расследования. Так что извести об этом змеюк и поскорее возвращайся домой! — кажется, друг совсем не заметил ее неподдельно-острого интереса, а потому просто ответил на ее нервно-вопросительное восклицание без всякой задней мысли. Либо же он притворился с виртуозным искусством… Притворяться Гарри Поттер, конечно, умел. Но из рук вон плохо и на уровне детского сада, поэтому Гермиона справедливо сочла, что на этот раз пронесло. — И у меня возникла идея! Если ничего другого не остается, давай я сам побуду с ними еще какое-то время, а ты вернешься в Нору? Ну, так как?       Растерянная гриффиндорка едва удержалась от того, чтобы не прыснуть в кулак, представляя, как Гарри почти-каждое-утро повязывает застиранный фартук и становится у плиты, чтобы нажарить блинчиков для нетерпеливо ерзающего за обеденным столом слизеринца с ножом и вилкой на изготовке (врожденные аристократические замашки обоих Малфоев никуда не делись: даже торча на обыкновенной маггловской кухне они продолжали вести себя так, будто бы между делом заглянули на званый обед к британской королеве).       — Я так люблю вас, дорогие мои! Скоро все это закончится, и мы снова будем вместе! — Гермиона почувствовала, как впервые за эти долгие безрадостные дни улыбается слегка вымученной, но совершенно искренней улыбкой. Она улыбалась тому, что у нее есть самый хороший, самый замечательный, самый лучший на свете друг, не оставляющий своих провально-безуспешных попыток найти приемлемое решение для животрепещущего «змеиного вопроса», каждая из которых была несуразнее и нелепее предыдущей. — Но пока что… До следующего четверга, Гарри! Передавай всем «привет»!       

***

      Надежно укрытая прохладой тени от пышной кроны с детства знакомого дуба, Гермиона лежала прямо на нагретой солнечными лучами земле, заложив обе руки за голову и напряженно-задумчиво созерцая плавное движение облаков. Они легко и безмятежно плыли по светло-голубому небу, не зная никаких забот и хлопот. В отличие от нее самой. С того момента, как она кинула трубку на рычаг и пулей вылетела из телефонной будки, чтобы справиться с безвыходно-отчаянным порывом перезвонить Гарри снова и попросить забрать ее отсюда прямо сейчас, прошло примерно с полчаса. И легче ей… Нет, не стало.       А что, если я не явлюсь даже к обеду? Что он сделает?..       Поведение Малфоя становилось все более иррационально-нелогичным и пугающе-непредсказуемым день ото дня. После случившегося в ее спальне (Гермиона категорически-наотрез запрещала себе даже изредка-слегка-по-касательной задумываться над истинными мотивами его поступков, не то, чтобы досконально анализировать их) он всячески искал встречи с ней. Под любыми предлогами. Постоянно. Стоило Гермионе быстро вышмыгнуть за порог своей комнаты (временно оккупированная им гостиная превратилась в подлинную Зону Отчуждения, во всяком случае для гриффиндорки), как якобы-бесцельно-слоняющийся-по-дому-слизеринец тут же оказывался где-нибудь поблизости. И хорошо, что он даже не пытался заговорить с ней до сегодняшнего утра, но зато все смотрел, смотрел и смотрел на нее, уже открыто и не скрываясь, а она не знала, куда спрятаться от этих его продолжительно-загадочных и гнетуще-тягостных взглядов, которые не просто настораживали, а натурально изводили ее.       Сумасшествие какое-то, ей-Мерлин. Мы все как будто с ума посходили после окончания войны. Малфой, Нарцисса, Рон, я… Только Гарри, как обычно, держится молодцом.       Наверное, на ее бессменном расстроенно-подавленном душевном состоянии начало сказываться и жутчайшее недосыпание. Определенно, да. Она не спала уже трое суток к ряду, изможденно ворочаясь в своей постели до самых первых предрассветных лучей, безнадежно стараясь размешать густой и вязкий кисель из собственного плавящегося ликвора, в котором беспрестанно варились бесконечно повторяющиеся мыслеобразы: бардак в перевернутой вверх-дном комнате, розовый дневник на полу у стены, выпотрошенное из шкафа нижнее белье и Малфой верхом на ее кровати, венчающий собой все это великолепие. В первую ночь, когда она еще пыталась хоть как-то отделаться от этой полубредовой пляски в темноте болезненно-зажмуренных век, этот… психованный… под отлично различимый в ночной тиши скрип изношенных пружин зачем-то поднялся со своего дивана, тихо, словно крошечная мышь, преодолел лестницу (они с матерью ходили практически бесшумно, но слизеринец был значительно тяжелее ее, поэтому парочка особенно скрипучих ступенек неизменно выдавала его с головой) и остановился прямо напротив ее двери. Моментально взбодрившаяся Гермиона знала, что замок, ныне служащий смехотворной, но какой-никакой защитой от вероломных посягательств на ее чрезмерно-удушающе суженное личное пространство, без ключа, который она до боли сжимала в руке под подушкой, не открыть. Но… Если бы Малфой вдруг-чисто-теоретически захотел сорвать ко всем чертям вместе с ржавыми петлями эту просевшую полутрухлявую деревяшку, что гордо именовалась «межкомнатной дверью», то было бы достаточно одного удара ногой. Или даже плеча. Конечно же, она никогда не подозревала его в предрасположенности к боевым искусствам, но на это его отнюдь нехилых силенок хватило бы аж с запасом. Кроме того, слизеринец ведь мог воспользоваться своей волшебной палочкой, которая все еще оставалась при нем, поэтому Гермиона ожидала от него вообще всего чего только угодно, но Малфой… не издав ни единого звука и простояв под ее дверью около десяти-пятнадцати бесконечно долгих минут, в конце концов, спустился обратно к себе в гостиную.       И что это было вообще? Чего ему неймется?!       Наряду с этим (будто бы и без того не хватало…) он разговаривал во сне. Ну, как разговаривал… На первый взгляд в этом не было ничего предосудительного. С кем не бывает? Гарри вон вообще болтал без умолку сквозь сон, так что иногда даже приходилось теребить его посреди ночи, чтобы он перевернулся на другой бок. Вот только… Мерзкий приглушенный тембр до печеночных колик знакомого слизеринского голоса, путанно и беспрестанно нашептывающий ее фамилию, словно непонятно кем заведенная сломанная шарманка, практически неосознанно квалифицировался ей как прямая угроза. Все это однозначно свидетельствовало о том, что она снилась Малфою — куда прямее-то?..       Может быть, известие об отце слегка приведет его в чувство, и он утихомирится?       Конечно, новость о Люциусе, по белоснежной голове которого уже давно рыдала плаха, никак нельзя было назвать радостной, но что еще оставалось Малфоям? По крайней мере, феноменально-изворотливый глава древнейшего ползучего волшебного рода был жив. Неприязненно усмехнувшись и прикрыв усталые глаза, Гермиона мысленно отдала ему черные почести: старший Малфой, хоть и кругом проигрался, встав на сторону Волан-де-Морта, в итоге обернувшегося против своего раболепного слуги, но все же умел вести дела с Министерством, которое напрочь увязло в нескончаемой бюрократической волоките из-за одновременного принятия множества новых законов (из последних затяженно-рассматриваемых: попытка получить официальное разрешение на применение сыворотки правды при допросах Пожирателей и предложение полностью упразднить дементоров в Азкабане). В Пророке то и дело упоминалось о том, что Люциус сам представляет свои интересы в Визенгамоте, отказавшись от помощи адвокатов. Впрочем, правозащитников, которые бы согласились защищать его в суде нельзя было сыскать ни за какие деньги: даже самые недалекие законники понимали, что его дело является заведомо проигрышным и не имели ни малейшего желания запятнать им свой послужной список. В связи с этим мистер Малфой, долгие годы водивший близкую обоюдовыгодную «дружбу» с высшими министерскими чинами и знавший всю структуру ведомства, как говорится, изнутри, тянул время, как только мог, ибо точно знал, что стоит только ему открыть рот — и подлая песенка его жизни будет спета. Очередное заключение в Азкабан и назначение даты «поцелуя» были лишь вынужденными мерами устрашения, на которую Люциус не только благополучно не купился, но и обставил власть имущих британского магического сообщества в их же собственной игре. Как один из наиболее приближенных к Волан-де-Морту, он слишком много знал и почти наверняка располагал целым вагоном и маленькой тележкой сведений, так необходимых Министерству для скорейшей поимки оставшихся на свободе Пожирателей.       Хорошо, что сын не пошел в папочку. Или я все же тороплюсь с выводами?..       Гермиона широко-прешироко зевнула и неуклюже повернулась на бок, подпирая руками щеку и даже не предпринимая очередной попытки разомкнуть сонно-отяжелевшие слипающиеся веки. Ее привычно-настороженный слух ласкало тихое журчание речной воды, успокаивающее стрекотание насекомых и отдаленное мелодичное пение птиц из лесной чащи неподалеку. Теплый летний ветерок продолжал слегка колыхать густые волосы, и сладко причмокивающая губами она сама не заметила, как крепко уснула впервые за последние несколько дней. Ей снился дивный сон о том, что Волан-де-Морт умер в Годриковой Впадине в ту самую злополучную ночь, когда пытался собственноручно убить Гарри. Его родители, к сожалению, тоже погибли, но зато выжили Фред, Сириус, Дамблдор, Люпин, Тонкс, профессор Снейп и много-много кто еще, ибо Второй Магической Войны никогда не было.       

***

      16:44.       Во всяком случае, именно столько показывали облезло-старьевские часы, служившие главным украшением не менее позорного перекошенного комода в классической колхозно-убогой комнате, которая стала самым последним пристанищем Малфоя. Грейнджер отсутствовала приблизительно 6 часов и 57 минут. Этого времени было более, чем достаточно для того, чтобы по стопятдесят раз бездумно-бесцельно перещелкать все доступные телевизионные каналы, заломив руки за спину исходить крошечную гостиную вдоль и поперек, будто бы надеясь истереть прогнивающие полы и плохо проклеенные подошвы вонючих маггловских кроссовок друг о друга, и, наконец, в несколько заходов поочередно попялиться во все имеющиеся окна (кроме одного…), болезненно-пристально, чуть ли не до крови из подергивающихся от критического нервно-физического напряжения глаз вглядываясь в серо-коричневые пыльные ленты ведущих к дому дорог.       — Пожалуйста, не надо, Драко! Мы ведь решили, что в такой ситуации… — в сотый раз взмолилась Нарцисса, громко всхлипывая и утирая наворачивающиеся слезы непонятно как уцелевшим носовым платком с вышитой на нем буквой «М». К несчастью, ему уже далеко не в первый раз довелось видеть ее в подобном состоянии. Если Грейнджер была гораздо сильнее, чем казалось, на что он свято уповал прямо сейчас, то мама… Когда дело касалось единственного и неповторимого сына, она теряла всякое самообладание. Пожалуй, только он и делал ее все более уязвимой, вместо того чтобы оберегать от любых невзгод, как когда-то завещал отец перед самой первой отправкой в Азкабан. — Она скоро вернется, я уверена в этом! Не стой на пороге!       — Ты не можешь знать наверняка… — помедлив, глухо произнес Малфой, и его ответ больше походил на шелест опавших листьев, чем на человеческую речь. Во рту было настолько сухо, что, казалось, едва ворочающийся онемелый язык вот-вот потрескается от чрезвычайного недостатка влаги. Блондин сдавленно сглотнул, отправляя в завязанный тугим узлом спазмированный желудок, судя по обманчиво-правдивым ощущениям, целый ком непонятно откуда взявшегося пустынного песка, которого, скорее всего, даже не существовало — он не был в этом уверен. — Я быстро. Только найду ее и сразу…       — Нет, могу! Посуди сам, сынок! Разыскивают нас, а не ее! — матушка всплеснула руками и опять сцепила их в дрожащий замок на груди. Нарцисса всегда делала так, когда отчаянно надеялась переубедить его в чем-то, но у нее никак не получалось. О том, что де-воч-ку стопроцентно задержала какая-то житейская причина, никак не связанная с Пожирателями, она говорила и час, и два, и три часа назад, в то время как он невольно подходил к входной двери все чаще и чаще, так ни разу и не решившись взяться за ручку. — И если бы… если бы… кто-то схватил ее и… допросил, то они бы уже давно окружили дом и напали без предупреждения!       — О, мама, ты совсем не знаешь Грейнджер! Она скорее сдохнет, чем…       Режущий слух скрип старых петель и стремительным рывком распахнутая дверь, за которыми последовала несильная, но внезапно-неожиданная боль где-то в районе плеча, резко перебили его, заставили инстинктивно зажмуриться и сделать шаг назад. Первое, что он увидел сразу же после того, как уже через миллисекунду вновь распахнул глаза, были густые и вьющиеся светло-каштановые волосы, всклокоченные даже сильнее обычного, но еще раньше его тонкое и чувствительное к любым запахам обоняние уловило так хорошо знакомый аромат шампуня, который каждое утро витал-благоухал по всей ванной комнате после того, как Грейнджер ее наконец-то освобождала. Он был тошнотворно-приторным, со сладкими нотками какой-то-там-_ботни (так гласила размытая водой этикетка), и поэтому Драко всегда страдальчески кривился и мученически морщился, стараясь не дышать, причем желательно вообще никогда, если отправлялся мыться сразу после нее, а случалось это довольно-таки часто.       — Ма-фой!       Пискляво прогнусавила она, растерянно отпрянув и энергично растирая пальцами свой вечно сующийся-не-в-свое-дело нос, которым только что со всего маху впечаталась в углубление его левой ключицы. Несмотря на то, что из ее бездонно-огромных темных глаз, наверное, все еще продолжали сыпаться невидимые для него яркие искры как одно из множества следствий этого нечаянного столкновения, Грейнджер бегло осмотрела его с головы до ног, с нескрываемым удивлением отмечая, что он одет-обут, да еще и околачивался прямо на пороге с волшебной палочкой в руке.       — ГДЕ. ТЫ. БЫЛА?       Ярость. Ликование. Бешенство. Облегчение. Злоба. Успокоение. Драко ощущал все это одновременно и, кажется, даже больше: ему страшно хотелось обнять ее и тут же перегрызть ей горло, причем именно в таком порядке. Ранее накопленное безмерно-чудовищное напряжение, помноженное на безудержным вихрем закручивающуюся где-то глубоко внутри тугую спиральную пружину из противоречиво-несовместимых чувств, требовало незамедлительно-сиюсекундно-безотлагательного выхода. Поэтому он отрывисто рявкнул на нее так, что она аж подпрыгнула на месте. Трижды. По одному разу на каждый его почти что животный рык.       Дура. Какая же ты все-таки дура, боже мой…       Грейнджер вдруг суматошно затараторила, по всей видимости, поспешно и изо всех сил стараясь дать максимально развернутый ответ на заданный им вопрос. Из этого полуптичьего запутанного щебета Малфой смог понять только то, что она плохо спит, и поэтому уснула прямо на улице средь бела дня. Где-то там на берегу реки. Одна. Тупая, безмозглая, бестолковая гриффиндорская сука, из-за которой он сходил с ума без малого с самого утра. От роковой перспективы быть задушенной прямо сейчас ее спасали только боязливо-оправдательные и извинительно-уступчивые интонации, которыми она сдабривала свой взволнованный лепет. Грейнджер была все еще разгорячена недавней пробежкой. Она даже не пыталась отдышаться, жадно хватая воздух слегка приоткрытым маленьким ртом. На сосредоточенно-нахмуренном лбу и висках поблескивала прозрачная пленка, сотканная из мельчайших капелек пота. Тонкие побелевшие губы сильно пересохли, и поэтому из-за белых зубов показался заостренный язычок, быстро облизнувший нижнюю. Почему-то в этот самый момент Малфою было невыразимо легко представить его теплую и влажную мягкость на головке своего члена.       Она так же выглядит? Когда ее трахают? Или по-другому? Как? Как она выглядит?!       Больная, шальная, поистине безумная мысль о том, что Грейнджер можно еще и трахать, посетила его впервые за время проживания в этом доме. Легким, воздушным, невесомым перышком она тихо и будто бы мимолетно опустилась на взвинчено-раскаленный мозг и начала настырно-навязчиво щекотать его, тем самым возбуждая чересчур повышенную активность много лет подряд беспробудно спящих нейронов и способствуя стремительному установлению прочно-крепких связей между ними. Драко физически не мог отвести свой будто бы зачарованный взгляд, намертво впившийся в ее покрасневшую щеку. На высокой и худой скуле отчетливо виднелась свежеполученная длинная ссадина, на которую налипла уже пару раз размазанная рукой дорожная грязь: серая земельная крошка попала прямо в открывшиеся ранки, из которых наружу просачивался результат позорно-недопустимого кровосмешения волшебников и магглов. Должно быть, его соседка со второго этажа так торопилась назад после пробуждения, что споткнулась на бегу и неудачно свалилась с ног.       Грязно... Грязная… Грязь…       Чистейшая кровь горячими толчками билась в самом низу его подобравшегося живота, и если бы ей вдруг по какой-то причине вздумалось опустить свои-огроменные-смотрящие-прямо-в-его-глаза вниз, то она бы тут же оценила, насколько сильно он рад видеть ее целой и почти невредимой. Потому что у него стоял, мать его. На Грейнджер. Из-за Грейнджер. Из-за того, что она вернулась. И ни в коем случае, ни за что на свете, ни при каких условиях нельзя было допустить того, чтобы она не только воочию узрела, но и осознала ЭТО. Поэтому Малфой, не разрывая зрительного контакта с ней, засунул руки поглубже в карманы, тем самым расправляя великоватую ему маггловскую толстовку, и с потрясающе исполненной гримасой подлинного отвращения вкрадчиво и доходчиво процедил прямо в ее тут же отстранившееся удивленно-недоверчивое лицо:       — Пойди помойся, Грейнджер, ты вся в грязи…       

***

      — Грязная я, видите ли! — сердито бормотала Гермиона, все еще периодически шмыгая ушибленным носом, недавно ненароком приплюснутым о костлявую малфоевскую ключицу, и раздраженно натираясь мочалкой с куда большей силой, чем требовалось. Кажется, уже далеко не в первый раз. Почти все ее тело было покрыто переливающимся коконом из десятков и сотен мыльно-пенных пузырьков. Шея и плечи, которые она почему-то надраивала с утроенным усердием, уже давно начали пощипывать и саднить ничуть не менее сильно, чем разодранная при падении щека, но раздосадованная гриффиндорка все никак не могла остановиться. — Вот ведь урод!       Она ужасно злилась на саму себя и ничего не могла с этим поделать. Во-первых, потому, что допустила такую ужасно глупую и невероятно опасную оплошность. Заснуть на улице в гордом одиночестве… Это совсем не было на нее похоже. Тихая малонаселенная деревенька обоснованно слыла одним из тех захолустий, в которых никогда и ничего не происходит, но это ничуть ее не оправдывало. Кроме того, ей следовало опасаться отнюдь не магглов. Во-вторых, потому, что, едва очухавшись и сразу же поняв, что дело идет к вечеру, она припустилась во весь дух и бежала на пределе своих возможностей всю дорогу до заветного крыльца, один раз даже неудачно споткнувшись и повстречавшись лицом с очень-очень-очень твердой землей. В-третьих, потому что за этот короткий временной промежуток успела до трясущихся поджилок распереживаться из-за…       Неужто он и правда собирался выйти на улицу?..       В первый же «совещательный» день после прибытия сюда они договорились, что Малфои не станут покидать дом без крайней на то необходимости, разве только для того, чтобы спастись бегством или вынужденно принять бой, ведь нападающие, кем бы они ни были, скорее всего, превзойдут их числом в несколько раз. Лица обоих были, мягко говоря, весьма узнаваемыми в магическом сообществе. Кроме того, мир магглов, как ни крути, все еще оставался для них почти незнакомой и по умолчанию враждебной средой, так что даже банальный поход в местный «супермаркет» с полупустыми полками для двух беглых волшебников мог бы закончится весьма печально, поэтому то, что он все-таки собирался… Нет, она даже и не думала, о-боль-щать-ся, если можно так выразиться. Стоило начать с того, что слизеринец все-таки не сделал этого, а закончить тем, что это его решение стопроцентно было продиктовано исключительно гипер-заботой о себе родимом и, конечно же, любимой матушке.       Будто бы поразмыслить больше не о чем… Да и что после драки кулаками махать? Все уже закончилось, и закончилось гораздо лучше, чем могло бы.       Справедливо рассудив, что еще одно намыливание попросту окончательно сдерет верхний защитный слой ее кожи, разбитая усталостью от чрезмерно-внезапной физической нагрузки Гермиона медленно выбралась из ванной и принялась неспешно утираться мягким махровым полотенцем, соприкосновение с которым, тем не менее, доставляло очень неприятные «щиплющие» ощущения. Показалось весьма странным, что оно висело не там, где обычно, а было неряшливо накинуто на борт…       — Мисс Грейнджер, вы должно быть, сильно проголодались! — стоило уже хотя бы немного попривыкнуть к приглушенному двойному стуку по двери и деликатно-вежливому тону, которым к ней теперь обычно обращалась Нарцисса, но все никак не получалось, а потому Гермиона аж подскочила от такой неожиданности. В который раз за день… Что-то подсказывало ей, что чистокровная колдунья с полчаса стояла под дверью, терпеливо дожидаясь, пока шум водопроводной воды, наконец, стихнет, чтобы… — Не желаете ли составить мне компанию за ужином?       Желаю, конечно. Куда деваться… Целый день ничего не ела.       — Уже иду, миссис Малфой! — незамедлительно отозвалась гриффиндорка, слегка морщась от непривычного звучания собственного голоса. Когда она разговаривала с матерью слизеринца, он против ее воли становился выше и звонче. Не то, чтобы Гермиона заискивала перед ней, вовсе нет. Да и особой любви после произошедшего в их фамильном особняке тоже не питала. Однако Нарцисса внушала безоговорочное уважение не только своим статным видом и идеальными манерами, но и тем, что переломила ход войны, бесстрашно солгав Волан-де-Морту и целой армии Пожирателей. Кто бы мог подумать, что именно Малфои помогут Гарри одолеть своего Темного Повелителя…       Гермиона запихнула полотенце в корзину для грязного белья, спешно натянула первый попавшийся под руку банный халат и выскользнула из ванной. Малфой, как-неожиданно, восседал на своем диване и был всецело поглощен просмотром очередного телевизионного сериала про хитроумных преступников, идущих по их следам детективов и все-такое-прочее: он даже не взглянул в ее сторону, когда она быстренько прошмыгнула мимо него на кухню и уселась за обеденный стол, за которым ее уже поджидала дымящаяся тарелка с… Она не была уверена, но ей показалось, что это ядохимикатное вещество было отдаленно похоже на поджаренную до золотисто-черной хрустящей корочки овсяную кашу, недопереваренную в чьем-то несчастном желудке.       И это он был вторым после меня по зельям у профессора Снейпа… Даже не верится.       — Мой сын порой довольно резок и не стесняется в выражениях, чего я ни в коей мере не поощряю, — со спокойной прохладой в интонациях констатировала миссис Малфой, тихо усаживаясь на стул напротив нее и расправляя плечи в своей привычной королевской манере. Она была облачена в старое мамино платье, и оттого смотрелась еще более вопяще-чужеродно. На этой кухне. В этом доме. В этом мире. Достаточно было лишь одного короткого взгляда на нее, чтобы начать задаваться вопросом о том, что она вообще здесь забыла, но слегка запаздывающее осознание того, что единственная не-подающая-никаких-признаков-жизни-причина прямо сейчас залипает в ящик приходило где-то через одну-две секунды. — Но надеюсь, вы понимаете, что сегодня заставили нас изрядно поволноваться.       Ну, все ясно. Очередная содержательно-разъяснительная беседа на излюбленно-злободневную тему: «Мой сын поступает плохо, но он делает так только потому, что… (далее обычно прилагалась необъятная охапка выгораживающих Малфоя спорно-сомнительных доводов на любой вкус и цвет, после перечисления которых еле-еле удавалось справиться с праведным негодованием по поводу того, что он, какое возмутительное безобразие, все еще не причислен к лику святых!)».       Гермиона тяжело вздохнула и ничего не ответила, неосознанно переводя взгляд на пошарпанный кухонный гарнитур и пряча руки под стол. Как бы там ни было, с частично объективной правотой Нарциссы совсем не хотелось спорить в виду полной бесполезности этого малодушного занятия. Даже страшно представить, что они успели себе вообразить за время ее отсутст…       — Ага, мы сразу решили, что ты там торгуешься вовсю, чтобы повыгоднее нас продать… — вдруг ни с того, ни с сего подали мерзко-дребезжащий голос с дивана. По всей видимости, началась рекламная пауза, и издевательски усмехающийся Малфой захотел пошвыряться саркастически-громкими и невообразимо-оскорбительными намеками на то, что Гермиона может выдать их Пожирателям, Министерству или еще кому. И это после всего того, что она для него для них сделала… — …а тут такое разочарование… Где уж ты там бродила, напомни-ка?       «Да за тебя теперь и гроша ломаного не дадут!!!» — внутренне пророкотала гриффиндорка, громко скрипя зубами и сосредотачивая все свои силы на том, чтобы справиться с неудержимо-клокочущей внутри злобой. Слизеринский подонок бесил ее до такой несусветно-безмерной степени, что она мечтала только о том, чтобы взять свою тарелку и вытряхнуть ее несъедобное содержимое прямо на его белобрысую зализанную бошку, но… Удрученно качающая головой миссис Малфой продолжала безмолвно сидеть напротив нее и окидывать девушку встревоженно-оценивающими взглядами, будто бы в самом деле побаиваясь ее ответной реакции.       Хватит с меня на сегодня. Скажу Нарциссе, что ее муженек жив, и уйду к себе. Спокойно, гордо и не опускаясь до его ничтожного уровня. Надо набрать побольше воздуха в грудь и просто сделать это. Итак… Раз-два-три, начали:       — Утром я разговаривала с Гарри по телефону, и он сказал мне, что…       — Драко очень беспокоился о вас, вот почему вы застали его в дверях…       — Якшаешься с Поттером?! Я так и знал!..       — …мистер Малфой жив и возвращен в Визенгамот для доследования.