Грязь

      Было как-то непривычно тихо. И речь шла совсем не о той приятно-мимолетной тишине, которую так редко удается «поймать» в самый разгар кипучих будних вечеров и каждой спокойной минутой которой хочется насладиться подольше. Это была душная и зловещая, тягостная и угнетающая, щемящая и давящая… Ти. Ши. На. Казалось, что все вокруг застыло и закостенело, вдруг начисто лишившись какой-либо двигательной активности и любых проявлений жизнедеятельности: даже престарелый маггловский холодильник, негромкое тарахтение которого он уже давно перестал замечать, работал как-то натужно и через силу. Можно было даже подумать, что в этот обнищавше-обветшавший домишко пришло большое горе, но нет же. Нет же, бл_дь! Просто эта о_уевшая-сучка-Грейнджер… Эта Грейнджер... Не показывала носа с самого утра.       Мам, я, походу, чутка приболел. Мне надо к нашему семейному лекарю. Пожалуйста, запиши меня на никогда.       Драко был полностью вымотан этим непроходимо-тотальным бездельем. Он невозможно устал лежать на пыльном и вонючем клоповнике, на полном серьезе именуемым не-ко-то-ры-ми «нормальный-диван-хватит-уже-причитать-и-вообще-спи-тогда-на-полу», но вставать с него совершенно не хотелось. Как и «убивать» бесконечно долго и вяло тянущееся время за просмотром маггловского ящика. Как и читать (впрочем, по известным причинам свободного доступа к книгам у него все равно больше не было). Как и вообще думать о чем-либо, но, к сожалению, это было совсем не в его власти.       Отец…       Они с матерью не говорили о нем после прибытия сюда. Ни разу. Он был запретной темой №1, потому что… Они оба уже давно похоронили его. Разумеется, в переносном смысле, но сути это нисколько не меняло. Драко и Нарцисса, не сговариваясь, решили продолжить жить с тем, что его с ними нет и уже никогда-никогда-никогда не будет. Потому что так было легче и проще. Не только ему самому… но и маме. Малфой любил, боялся и ненавидел своего высокочтимого отца примерно в равной степени. Любил потому, что до недавних пор он оставался абсолютным центром его личного мироздания. Боялся потому, что, стремясь добиться от него беспрекословно-безоговорочного подчинения, перманентно-строгий отец частенько заходил слишком «далеко». И ненавидел потому, что однажды он оставил Драко практически в полном одиночестве разгребать весь тот дичайше-лютый пи_дец, в котором сам же и увяз по уши. Конечно же, узнав о том, что Люциус все еще жив, матушка… немного расчувствовалась. Вчера вечером, стоило Грейнджер захлопнуть свой поганый крошечный рот, как Нарцисса тут же сорвалась с места и поднялась наверх в выделенную ей спальню, чтобы не демонстрировать своих слез. Откровенно охреневающая от происходящего недотепа внезапно увлеклась мытьем посуды, а Драко молча проследовал за матушкой, чтобы, как в «старые-добрые» времена в самых отдаленных и потаенных уголках Мэнора постараться хоть как-то утешить ее в своих объятиях. Он осторожно прижимал ее к себе и бережно гладил по спине, даже, кажется, пытался говорить что-то невнятно-ободряюще-успокаивающее, но мама все плакала и плакала, плакала и плакала, пока, наконец, не забылась тяжелым и беспокойным сном от полного морального истощения. Откровенно говоря, Драко и сам чуть не распустил нюни, как это регулярно-часто бывало в незабываемом и поистине неповторимом обществе Плаксы Миртл, но сдержался в последний момент, когда глаза совсем уж припекло. Ибо нельзя было так отчаянно притупляемым им самим чувствам, которыe начинали беспокойно ворочаться где-то в груди лишь при одном упоминании о Люциусе, ослабить его еще больше. Хотя, кажется, слизеринцу это уже не грозило…       Это ты во всем виноват! Ты должен был защищать нас с матерью, а не бросать на произвол судьбы… Мы здесь из-за тебя! Все это, ВСЕ ЭТО случилось с нашей семьей из-за тебя, отец!!!       Младший Малфой не мог не винить Старшего в произошедшем. После его провала в Отделе Тайн привилегированный, роскошный и безопасный мир Драко, упорно-старательно выстраиваемый Люциусом и Нарциссой с момента появления их сына на свет, начал по крупицам распадаться на части. Будто бы адово негодующий Темный Лорд взял раскаленную ржавую иглу и проткнул ею радужно-блестящий мыльный пузырь, в котором ровным счетом ничего не знающий о реальном мире Малфой жил припеваючи-беспечно до получения малость неожиданного известия о том, что отца отправляют в Азкабан. Увлекаясь бесконечными мысленными перемотками воспоминаний назад в строго хронологическом порядке, Драко неизменно приходил к однозначному выводу о том, что именно тогда все и пошло под откос, ведь Люциус… Облажался. Да так сильно, что вместо долгожданного и положенного по праву вековой чистоты крови, если не мирового, но все же господства, Малфои безнадежно запятнали свою честь, и по одному щелчку трупно-голубых пальцев Темного Лорда стали едва ли не прокаженными изгоями даже среди низших слоев его верных и не очень приспешников. Для того, чтобы не только принять эту новую реальность, но еще и выжить в ней, Драко пришлось несладко.       До смерти перепуганная мать, Пожиратели в нашем доме, Метка Волан-де-Морта на запястье, поломанный Исчезательный шкаф в Выручай-комнате, проклятое ожерелье, отравленное вино, Рука Славы и… никого рядом. Только плаксивый призрак помершей с полвека назад гря… Ну да. Ироничненько.       Раздавленный, униженный и свергнутый идол в лице родного отца олицетворял собой все, к чему когда-либо стремился Драко. Он хотел быть им, вернее, его улучшенной копией, которая однажды, как Малфой наивно надеялся, превзойдет оригинал. И для того, чтобы поскорее стать ею, Драко из кожи вон лез, чтобы подражать ему во всем, чем только можно и нельзя. Это было не так уж и сложно, ведь отец очень доходчиво объяснял ему, где «хорошо», а где — «плохо», что дозволено, а что — нет, и как быть во всех отношениях достойным продолжателем славного чистокровного рода Малфоев. Абсолютно все жизненные приоритеты, расставленные для него отцом, были предельно ясными и понятными, и это все досконально упрощало. У Драко никогда не было выбора, но тот и не требовался: он не утруждался постановкой вопросов и поиском ответов на них, ведь Люциус уже давно и обо всем подумал за него. Теперь же его внутренний компас, на который он ориентировался с малых лет, окончательно вышел из строя: его оторвавшаяся от корпуса стрелка вращалась вокруг своей оси с сумасшедшей скоростью, и этот свихнувшийся мельтешащий волчок останавливался только тогда, когда с какой-то маниакальной целеустремленностью указывал лишь одно-единственное направление.       Это ни_уя не норма…       Драко мрачно усмехнулся про себя и мысленно оскалил зубы, когда услышал ЭТОТ звук. Тихий, заглушенный, едва слышный скрип трухлявых половиц, который, не обладай он таким великолепным и никогда не подводящим слухом, можно было бы запросто принять за что-нибудь иное и даже списать на «предсмертные хрипы» дряхлеющего день ото дня строения, которое, должно быть, было старше него раза в полтора-два, но… В действительности оно, наоборот, оживало. Наконец-то. Ведь это Грейнджер опасливо кралась на кухню через гостиную, аккуратно-медленно ступая на цыпочках и всеми силами пытаясь НЕ привлечь его внимания. Драко очень давно валялся на диване без движения, а потому ему виделось вполне закономерным, что Мисс-я-ничего-не-ела-с-прошлого-вечера решила, будто бы он беспробудно спит. Малфой даже нарочно не открывал глаз и предусмотрительно не шевелился на тот случай, если она решит удостовериться в этом, мельком окинув его почти пугливым взглядом через спинку дивана. Драко знал это наверняка, потому что почти прочувствовал его. Кожей.       Спорим, что я знаю причину твоего плохого аппетита…       Сегодня рано-рано утром едва проснувшийся и все еще зевающий Малфой лениво пронаблюдал за тем, как сонная взлохмаченная каракатица медлительно тащится в ванную, а потом обратно наверх. На этом все и закончилось, ее было не видно, не слышно. Теперь же Грейнджер втихую и тайком, но очень спешно копошилась в опустошенном Драко холодильнике, очевидно, надеясь отыскать что-нибудь съестное, помимо его фирменного блюда, к которому вчера она не рискнула притронуться даже ложкой. А еще вчера…       Нужно удостовериться, что это была случайность. Нелепая и абсурдная. Просто… Просто очень давно никому не засаживал. Случайность. Случайность, я сказал!!!       — Лакаешь молоко, как котенок? — громко и внезапно-резко-неожиданно гаркнул Малфой, невольно растягивая рот в злорадно-довольном оскале. Отсюда ему было ничего не видно, зато слышно, причем отчетливо-прекрасно: мелкие и торопливые глотки сразу же прекратились. Кажется, изошедшая кашлем Грейнджер основательно поперхнулась от такого нежданчика, что его чрезвычайно повеселило. Несказанно радовало и то, что Драко вообще в принципе все еще могло хоть что-то позабавить. — Уже забыла, как есть нормальную еду?       Эта-дура ничего не ответила, и Малфой с довольно большим трудом приподнялся на локтях, чтобы оценить обстановку на кухне. Несмотря на то, что одеревеневшие конечности очень плохо слушались его, это ничуть не помешало Драко задержаться в этом крайне неудобном положении достаточно долго для того, чтобы увидеть задыхающуюся от задушенного кашля Грейнджер, склонившуюся над кухонной раковиной и пытающуюся выхаркать наверняка-уже-просроченное-так-что-ты-должна-поблагодарить-меня-за-это-молоко из своих легких. От увиденного Малфою почему-то вдруг захотелось подойти к ней вот-сию-же-секунду и заботливо бахнуть кулаком по сгорбленной гриффиндорской спине, но до этого, к сожалению, не дошло: ей довольно быстро получшало.       И больше никаких терзаний об отце… Как раз вовремя. Хоть какая-то от нее польза.       — Твоя добровольная голодовка слишком уж затянулась. Давай-ка завязывай с этим, — вяло, без всякого интереса и как будто бы между прочим протянул Драко, не поскупившись на тройную порцию своего фирменного показного безразличия в прохладном голосе. Тем не менее ее это, похоже, не особо впечатлило: стоило ему только заговорить снова, как Грейнджер нахмурилась-насупилась пуще прежнего и, открыв кран на полную, принялась старательно умываться прямо на кухне, тщательно полоща рот и раздраженно вытирая остатки молока, хлеставшего прямо через разгневанные ноздри. — Или хочешь, чтобы тебя ветром начало сдувать?       Впрочем, Грейнджер действительно схуднула так, что окончательно стала похожей на болезненно-тощую вешалку для своего излюбленного маггловского тряпья. Сейчас, к примеру, на ней висела отвратительная блеклая пижама (ей Мерлин: если бы она отыскала прикид поуродливее, то тут же вырядилась бы в него и носила, не снимая) с расплющенными от многократных стирок вислоухими щеночками. Конечно же, ее и раньше совершенно справедливо называли доской с двумя сосками, но теперь… Чтобы позариться на нее, нужно было дойти самой крайней крайности и сделать еще парочку шажков в том же направлении. У Драко и вправду слишком давно никого не было, и хоть когда-то раньше он и слыл отъявленным трахалем в слизеринских кулуарах, запрыгивая на любую легкодоступную девку… Нет. Нет, нет, нет и еще раз нет! Ни за что! Никогда! Лучше уж скромно довольствоваться своей рукой до самого скончания времен, чем…       Вот же стерва!..       Один проворно-резкий прыжок для того, чтобы рывком подняться с мгновенно опостылевшего дивана, еще два — чтобы оказаться в аккурат и подножия лестницы на второй этаж и отрезать Грейнджер путь к спасению наверх, куда та, завершив свои водные процедуры, торопливо засеменила пару секунд назад. Нет, он не ошибся: надменная гриффиндорская шлюшка решила проигнорировать его и быстренько смыться обратно к себе. Но не тут-то было. Бывают в жизни огорчения.       — Что тебе нужно, Малфой?.. — она остановилась в добрых пяти метрах от него и зашипела так, что любая слизеринка, едва заслышав подобное, скончалась бы на месте от приступа черной зависти. Грейнджер злобно зыркала на Драко своими краснющими глазами из-под мокрых и слипшихся от воды и слез длинных ресниц, а на него вдруг снизошло колоссально-грандиозное облегчение, и он втайне искренне возрадовался тому, что совсем не хочет ее. Никак и ни в каком виде. Ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо еще, а вчера… Вчера уже навсегда осталось в прошлом. — Чего ты хочешь от меня?       Не знаю я, Грейнджер! Не знаю, чего… Но точно не твое тщедушное плоское тельце с этими твоими дурацкими глазами, и волосами, и… Е_ать, да она без лифчика!..       — Ты что… Ты… Разглядываешь меня?.. — громко и будто бы предостерегающе дребезжащий, словно жестяная крышка на закипающем котле, голос Грейнджер заставил его насильно оторвать свой взгляд от маленькой аккуратной груди, которая бы запросто уместилась в его ладонях целиком, и поднять его несколько выше. Это произошло примерно за три-четыре доли секунды до того, как трясущиеся девичьи руки молнией взметнулись вверх и скрыли от него едва-едва вырисовывающиеся под плотной тканью очертания крошечных горошин сосков.       Да.       — А если и так, то что? Что ты сделаешь?! — Драко вообще не соображал, что несет, а потому прямо на ходу (да, ноги сами несли его прямиком к ней, и он даже не пытался воспротивиться этому) выдавал поток своего откровенно-оголенного сознания, который фонтаном выплескивался прямо на нее через его никак не затыкающийся рот. Грейнджер округлила свои темные, почти черные глаза до невероятных размеров и, спотыкаясь, попятилась назад на кухню, попутно отряхивая свою фланелевую пижаму, будто бы отчаянно стремясь смахнуть с нее целую колонию прицепившихся к ней жуков-скарабеев. К тому моменту, как она с размаху врезалась в возмущенно лязгнувший холодильник своими костлявыми лопатками, он уже был в каком-то жалком полуметре от нее. — Поттеру нажалуешься?!       — Не подходи ко мне, псих больной! Прекрати ЭТО! — ее эфемерно-легкий истошный шепот невесомо коснулся онемевших губ, и Драко шумно вдохнул его полной грудью, потому что стоял достаточно близко для этого. Достаточно близко для того, чтобы понять, что Грейнджер не просто напугана-в-пределах-нормы, как ему казалось изначально, а пребывает в таком беспросветно-непроглядном ужасе, словно прямо сейчас над ней склонился не Малфой, а Беллатриса собственной персоной. Или кто похуже. Но все это было совершенно неважно перед лицом внезапно всплывшего на поверхность факта: она боялась его до стучащих и не попадающих друг на друга зубов. Уже совсем не так, как в школе, когда шугануть ее просто так, без всякой на то причины, считалось за милую душу. Не понарошку. — Зачем ты ЭТО делаешь?!       Боится… А не должна? Или, может, наоборот?.. Что за ху_ня тут творится?..       — Расслабь булки, Грейнджер. Все нормально, — куда уж нормальнее? В особенности, если учесть то, что он только что внезапно обнаружил себя фактически недвусмысленно нависающим над старательно воротящей от него нос Гриффиндорской Принцессой, которая вжималась в многострадальный холодильник с такой силой, что по-любому останутся заметные вмятины, тогда как ребристая, как стиральная доска, спина непременно расцветет фиолетовыми синяками. Кроме того, надсадный хрип его отчего-то вновь пересохшего горла, должно быть, звучал не слишком-то успокаивающе или, на худой конец, обнадеживающе. — Просто пошутить хотел… Чутка увлекся. Бывает. В общем, изв…       — А ну-ка, тихо! Живо замолчали оба! — матушкин внезапный окрик заставил содрогнуться их обоих. Полуобморочная Грейнджер, наконец, смогла выдохнуть с превеликим облегчением, а Малфой, напротив, напрягся всем телом, чувствуя, как каждый его мускул молниеносно обращается в сталь. Он слишком хорошо знал свою мать, а потому сразу понял, что за этим отрепетированным командирским тоном скрывается подлинный страх. Резко крутанувшись назад, Драко увидел матушку, перевесившуюся через перила второго этажа и приложившую руку к уху. Нарцисса прекрасно знала о том, что данный жест совершенно бесполезен, но не считала нужным избавляться от этой безвредной привычки. — Разве не слышите?!       Малфой навострил уши и начал с предельно настороженной внимательностью вслушиваться в плавно воцаряющуюся вокруг тишину. Уже через считанные мгновения до него донеслись неразличимо-неясные жалобно-скулящие отзвуки то ли детского плача, то ли собачьего скулежа — Мерлин его знает, утверждать наверняка было решительно невозможно, так как неизвестный источник этого пи_децки-подозрительного шума находился на ощутимо большом расстоянии от их дома. Как бы там ни было, пока еще живому и пронзительно завывающему существу, продолжающему издавать его, очевидно, было охренительно больно, поэтому в прошлом лишь теоретически грозящая им грозная-угроза только что стала вполне реальной.       И че теперь делать?! Вдруг за нами пришли, а я ни разу не Поттер… Бл_-бл_-бл_... Лишь бы только эта безголовая не отчудила какую-нибудь безрассудную глупость навроде…       — Оставайтесь здесь, а я проверю, — …ну, разве могло быть иначе? Помогу-всем-и-каждому-идиотка, прямо-таки искрящаяся нелепо-самоотверженной решимостью, торопливо прошествовала мимо него прямиком к входной двери. Вернее, она только намеревалась так сделать, но уже через пару мгновений кое-что заставило ее резко притормозить, а затем и вовсе остановиться. И этим «кое-что», кажется, уже в бессчетный раз стала… — Руку убрал! — сердито выцедив это сквозь сжатые зубы, Грейнджер дернулась так, будто бы на ее хрупком плечике болталась не его невольно разжавшаяся от такого непредвиденно-брезгливого рывка ледяная ладонь, а мерзко клацающий отравленными ротовыми придатками ядовитый плотоядный паук с пятью мохнатыми и склизкими лапками.       — Стой! — они с Нарциссой, не скрывая неуклонно нарастающей жутчайшей тревоги в боязливо дрогнувших голосах, автоматически-неосознанно выпалили это синхронно. Вот только накрепко ухватившаяся за его запястье мама обращалась непосредственно к нему, а вот он… Уже в следующий миг, когда всецело оцепеневший всем своим естеством от почти первобытного страха Драко запоздало пришел к однозначно-окончательному выводу о том, что отныне и вовеки веков Грейнджер и опасность становятся параллельными прямыми, которым никогда не следует пересекаться, кромешная тьма прохладных летних сумерек полностью проглотила безобразную фланелевую пижаму вместе с ее нерадивой обладательницей.       

* * *

      Оказавшись вне дома, Гермиона тихо-крадучись миновала крыльцо и быстро шмыгнула в редкие заросли ближайшего кустарника, чтобы с полностью мобилизованной гриффиндорской боевой готовностью прислушаться к пугающей и в то же время призывно манящей темноте совершенно беззвездной ночи. На улице слышимость многократно усилилась, и то, что она поначалу приняла за безотрадный тоскливый плач угодившего в ужасную переделку человека, оказалось завывающе-ноющим собачьим лаем. Громкие непристойные шуточки и вульгарный пьяный гогот явно как следует покутившей компании свидетельствовали о том, что где-то совсем неподалеку с бессовестно-жестоким садизмом мучают бедное беззащитное животное, которое не может дать никакой сдачи своим бесстыжим обидчикам. Было очень-очень темно, и глаза Гермионы, только что выскочившей с залитой светом кухни, еще не успели привыкнуть к этому не по-летнему густому мраку, поэтому она приготовилась к тому, чтобы больше полагаться на обостренно-напряженный слух, нежели на еще не сфокусировавшееся зрение, но это и не понадобилось. Один из мутно-тусклых фонарей, с грехом пополам кое-как освещающих небольшое уличное пространство прямо под собой, выхватывал из черного ночного покрова отталкивающе-гнусную, омерзительно-скверную и тошнотворно-гадкую картину, от которой у безмолвно ахнувшей гриффиндорки резко поубавилось веры в человечество.       Назвать их «свиньями», значит, беспочвенно оскорбить порядочное сельскохозяйственное животное…       Двое мерзавцев парней стояли практически под немного накрененным вбок фонарным столбом и вполне себе весело проводили время за игрой в футбол. Вот только вместо стандартного резинового мячика у них была бездомная такса с большим бельмом на глазу, которую прямо сейчас мелко-трясущаяся от такой возмутительной несправедливости гриффиндорка уже давно приметила роющейся в мусорных контейнерах через несколько домов отсюда. Она даже пару раз пыталась покормить ее с рук, но крайне недоверчивая и потрепанная всеми тяготами уличной жизни собака все никак не решалась приблизиться к ней, поэтому Гермиона оставляла специально купленный в магазине корм на видном месте и останавливалась поодаль, чтобы убедиться, что через некоторое время такса осторожно подберет ее и шустро утащит в какое-нибудь подобие собачьей конуры.       Может, у нее и щенки есть?..       — Прекратите сейчас же, иначе я вызову полицию! — ненавистно-громко и строго-сурово прикрикнула на них из темноты непоколебимо уверенная в своей правоте гриффиндорка, подогреваемая бушующим внутри ураганом праведного негодования и бодро вышагивающая к узенькому кружку затухающе-слабого света. Она была твердо намерена прекратить это возмутительно-недопустимое безобразие прямо сейчас, и ради этого вполне могла зайти очень далеко, если бы это потребовалось, но для начала решила попробовать разобраться с этим вопросом как можно более мирным путем, так как предпочитала по возможности избегать любых проявлений насилия. — Жестокое обращение с животными карается законом!       — Кто здесь?!! Покажись!! — один из живодеров-мучителей, похоже, не только безмерно удивился, но и ни на шутку перетрухнул: он тут же подскочил на месте, словно кипятком ошпаренный, и начал трусливо-забито озираться по сторонам, изрядно щуря свои залитые дешевым маггловским пивом кучко-глазки в темноту, очевидно, силясь понять, кто же взывает к ним оттуда. Это был коротко стриженный брюнет чересчур плотного телосложения в растянутом спортивном костюме, и, судя по такому поведению, являл собой бесхребетную и легко-подбиваемую на все, что угодно шестерку-подпевалу, тогда как заводила местного деревенского разлива… — Грэ-э-э-э-э-э-эг, братан, ты слышал?! Там кто-то есть!       Чего и следовало ожидать…       Грэ-э-э-э-э-э-эгом оказался соседский подросток-переросток крайне неприятной наружности. Выражаясь простым, но предельно понятным языком, молодой человек подозрительно смахивал на плод страстной однополой любви Крэбба и Гойла: те же глубоко-близко посаженные глаза, почти неандертальский лоб и огромная гора мышц, увенчанная слабенькой и полураспрямленной за ненадобностью мозговой извилиной в единичном экземпляре. Гермиона не единожды пересекалась с ним в продуктовом мини-маркете, где они и познакомились: он попытался нагло приклеиться к ней, отвесив несколько по-хамски сомнительных комплиментов, но был вежливо послан куда подальше, и до сих пор она ни придавала этому никакого значения.       Неисповедимы пути наши…       — Грэг, пожалуйста, отпустите собаку, и мы все спокойно разойдемся по домам, — разгневанная гриффиндорка продолжала смело идти вперед, не сбавляя темпа и по-прежнему самоуверенно-громко произнося это на поспешном ходу. Она обратилась к нему прямо и по имени, очень надеясь, что таким образом ее слова окажут на него хоть какое-то воздействие и все-таки заставят одуматься. Бояться именно здесь и сейчас ей, по ее лишь отчасти объективному мнению, было совершенно нечего: до каких бы размеров ни были раздуты эти громилы, они оставались всего лишь магглами, тогда как Гермиона не расставалась со своей любимой волшебной палочкой ни днем, ни ночью (для этого пришлось даже нашить потаенные внутренние карманы на несколько пижам…). — А если нет, то повторяю, что обращусь в полицию! Хотите закончить вечер в участке?       — А-а-а, так это ты, детка! Иди к нам, не стесняйся! — развязно подозвал ее Грэг, поначалу тоже напрягший свои скалоподобные плечи, снова расправил их и моментально расслабился, с шумом выпуская свой воздушный «фу-у-у-у-ух» через уродливо кривящийся от облегчения рот. По всей видимости, он тоже, как и она, поспешно и самонадеянно счел, что опасаться ему совершенно нечего, поэтому не преминул окинуть остановившуюся у самого подножия закругленной световой кромки девушку промасленым взглядом, отчего ее и без того уже чрезмерно натерпевшееся за сегодня ночное облачение лишь чудом не залоснилось от жирнющего сала похабных мужских фантазий. После этого он на радостях обратился к своему расплывающемуся в глуповато-непристойной улыбке дружку с пренаиприятнейшим известием: — Вилли, помнишь, я тебе рассказывал про соседскую цыпочку? Вот же она!       — Ого! Гы-гы-гы… Какая куколка… И она, в натуре, не знает, что у нас из полиции только вусмерть бухой шериф… — одобрительно присвистнул вновь расхрабрившийся брюнет, не сводя своих заплывших поросячьих глазок с Гермионы. Когда он говорил, то не переставал возбужденно похрюкивать так, что его покрытое миллиардами юношеских прыщей лицо все больше походило на разъехавшееся кабанье рыло, причем, сильно-напрочь обделенное вдруг взявшей безвременный отпуск матушкой-природой. Меж тем ни о чем не подозревающие мотыльки, исступленно бившиеся в толстое стекло почти перегоревшей фонарной лампочки, вдруг разлетелись в разные стороны, испугавшись усилившегося электрического треска: свет начал моргать все чаще, а временной интервал между локальными скачками напряжения начал уменьшаться. — …да и тот — твой двоюродный дядька, гы-гык-гы! Грэг, ты же разрешишь мне ее оприходовать, когда сам закончишь с ней?..       Я знаю заклинания… Много заклинаний. Таких, чтобы как следует проучить этих сволочных выродков и навсегда отбить охоту причинять вред кому-либо, но тогда… Я буду ничуть не лучше них. Надо найти другой способ справиться с ними.       — Не думайте, что вам это удастся! Меня есть, кому защитить! — ужасно раздосадованная из-за накатившей легкой паники, Гермиона решилась на откровенный и далеко не самый убедительный из ее довольно обширной школьной практики блеф, так как ничего иного ей не оставалось. Она явно недооценила хмельных и дополнительно опьяненных своей абсолютной безнаказанностью бессердечных ублюдков, которые, помимо всего прочего, оказались еще и безжалостными насильниками. В показательно хорохорящейся гриффиндорке вдруг пробудились будто-бы-давно-позабытые чувства. Она против воли испытывала их при одном упоминании о небезызвестном оборотне Фенрире Сивом, который чуть не порезвился с ней в особняке Малфоев в один очень и очень злополучный день… — Если не вернусь через пять минут, моя тетушка и…       — Кузен из этой… Австралии! Точно-точно! Типа с тобой тут живет, ага, — многообещающе-коварно бросил Грэг с так-мы-тебе-и-поверили-видом. Походу дела он хорошенько толкнул своего совсем не обремененного интеллектом приятеля в бок, дабы до того, наконец, дошло, что для того, чтобы «отведать клубнички», свирепеющую на глазах ягодку придется для начала изловить, а это будет не так уж и просто, потому как она согласится разделить с ними брачное ложе исключительно в насильственно-принудительном порядке. После этого вытворяющие нечто подобное явно далеко не первый раз красноречиво-выразительно переглядывающиеся между собой верзилы одновременно двинулись полукругом, но в разные стороны, с очевидно-однозначным намерением окружить ее, но вовсе не для того, чтобы взять под руки и проводить до дома… — Вот только мы его еще ни разу не видели.       Старый уличный фонарь прощально моргнул в последний раз и, напоследок издав протяжный металлический электро-стрекот, чем-то похожий на волнообразные радиопомехи, наконец, померк, погружая все вокруг во тьму. Давно ожидавшая этого Гермиона, вполне могла воспользоваться замешательством своих страдающих тяжелейшей степенью имбецильности собеседников, но замешкалась сама по ряду объективистских соображений. Да, можно было бы быстро домчаться до спасительного дома под шумок, но тогда вся эта гораздо более рисковая, чем она предполагала изначально, спасительная операция автоматически лишалась всякого смысла, потому что негромко поскуливающая пострадавшая такса, по всей видимости, лишенная физической возможности броситься наутек, все еще тихо поскуливала где-то поблизости. Кроме того, даже если бы гриффиндорка и убежала сейчас, в дальнейшем эти двое запросто могли подкараулить ее где-нибудь и застать врасплох, так что… Навскидку шла четвертая-пятая секунда с того момента, как видимость была утрачена практически полностью, но она не двигалась с места, обдумывая всевозможные варианты развития событий, как вдруг…       — Тебе просто ох_ительно везло… До этого момента.       Низко-глухое отрывистое посмеивание, однозначно сулящее только все самое плохое и даже что похуже, раздалось совсем-совсем близко от нее и тут же прорезало ночную мглу насквозь, мгновенно обратив ее в дырявые и искромсанные клочья. Гермиона услышала этот мерзло-ледяной и невозмутимо-безразличный голос и повернулась по направлению к нему так резко, что собственные локоны всколыхнулись и огрели ее по стремительно белеющим теперь уже от подлинного ужаса щекам в движении. В эти самые мгновения до сих пор отлынивающая луна соизволила выйти из-за туч и пролить свой мутно-желтый свет на бренную Землю, благодаря чему все присутствующие смогли воочию узреть…       — Грэг, да? Что за имя такое у_банское?       Чья б корова мычала, Д-Р-А-К-О…       Мерлин, Малфой был по-настоящему страшен. С ног до головы залитый блеклыми лунными переливами, он походил на классического сельского маньяка-психопата, только что зарубившего топором всех жителей соседнего домишки и вновь вышедшего на ночную охоту: кошмарно отросшие платиновые волосы, уже наверняка загораживающая собой обзор спутанная челка, клочковатая борода, как у дикаря с необитаемого острова, никогда не слыхавшего об изобретении бритвы, по-звериному дикий оскал белоснежно-ровных зубов и босые-боже-даже-не-обулся-ступни. По обыкновению, бледные серые глаза, словно затянутые густым маревом предрассветного тумана, сверкали крайне недобрыми огоньками, что были гораздо ярче, чем все остальные планомерно-последовательно взрывающиеся вниз по улице фонари вместе взятые. Резкие брызги их крошечных осколков, проливающихся на землю стеклянным дождем, с красочной, почти поэтичной выразительностью указывали на то, что перебои в извечно барахлящей здесь перегруженной электрической сети, оказывается, совсем ни при чем… Во всем были виноваты мощнейшие волшебные многовольтные импульсы часами, днями, неделями, месяцами, годами накапливаемых гнева, злобы и ярости, готовых вот-вот вырваться наружу из закипающего, словно их закоптившийся маггловский чайник со свистулькой, первоисточника. Как долго он простоял в этой почти кромешной темноте, недвижимо-безмолвный и будто чего-то тихо выжидающий, тогда как она ничегошеньки не подозревала об этом... Гермиона лихорадочно силилась сообразить, как и когда Малфой подошел, но у нее, У НЕЕ, не получалось!       — Днем-то я не выхожу без надобности. Только недавно откинулся после отсидки за покушения на убийства и пособничество геноциду, а теперь вот опять в розыске, — с любезной вкрадчивостью пояснил пуще прежнего скалящийся слизеринец, смеряя поистине убийственными взглядами двух застывших баранов напротив, с неизлечимой тупостью в недоуменно моргающих глазах, таращащихся на них обоих, как на новые ворота, ибо плечо Малфоя уже коснулось содрогнувшейся всем телом гриффиндорки. В следующее мгновение его обжигающее-горячая правая рука вдруг цепко ухватила ее за пижамный ворот, попутно с корнями вырывая пару-тройку длинных каштановых волос, будто бы для того, чтобы она не смогла… что? Отшатнуться от него и спрятаться за размашистыми спинами ее же потенциальных насильников? Хотя, учитывая обстоятельства, вероятность такого исхода была не нулевой… — Все наворованное бабло конфисковали, поэтому решил пока в этой дыре перекантоваться. Здесь и воздух свежий, и свидетелей поменьше.       Он стал другим. И внешние изменения являются лишь зеркальными отголосками внутренних. Война ли, тюрьма ли… Что на него так повлияло? Лишь в одном есть уверенность: это уже не Малфой. Не тот, кого я когда-то знала.       — Слушайте сюда внимательно, если хотите еще немножечко пожить… Вонючий жиртрест отделается легким предупреждением: если еще хоть раз ты не то чтобы подойдешь, а посмеешь посмотреть в сторону моей кузины… — слизеринец всегда умел эффектно появляться и производить перманентно-неизгладимое впечатление, каким бы оно ни было, и, не встретив ровным счетом никакого сопротивления и какой-либо ответной реакции, продолжил свой угрожающе-запугивающий монолог. Вставшая на цыпочки из-за сильного натяжения ткани Гермиона старалась не шевелиться, чтобы ни в коем случае не переключить на себя его агрессивно-устрашающее внимание с до полусмерти перепуганного Вилли, который, кажется, только что обмочил свои растянутые спортивные штаны. — …даже просто подумаешь о ней — я лично отрежу твои бубенцы и скормлю их вот этой самой шавке!       Какая трогательная забота…       Очумело-ошалелая гриффиндорка, практически подвешенная за шкирку в невообразимо-невероятно-фантастически крепкой малфоевской руке, не верила ни глазам, ни ушам, ни всем остальным своим органам восприятия. Потому что, в кардинальном отличии от ее неправдоподобного (но как только что выяснилось очень даже правдоподобного…) блефа, Малфой был абсолютно серьезен. Без шуток. И это были вовсе не бесконечно-пустые и ничего не значащие угрозы, которыми слизеринец чуть ли не ежедневно швырялся в Гарри, Рона, Невилла, ее саму...       Он и вправду может. Он и не на такое способен. Это с одной стороны. А с другой стороны… Способна ли я ему помешать?..       — А вот заядлый любитель чужих куколок навсегда запомнит эту встречу… — Гермионе было доподлинно известно, чем занята правая ладонь рокочущего от мстительного предвкушения Малфоя, и поэтому на левую она не обратила должного внимания, хотя стоило бы. Однако было уже слишком поздно. Левая рука слизеринца, словно хлесткая карающая плеть с чертовски опасным наконечником из его волшебной палочки, молнией вылетела из-за спины и нацелилась точно промеж близко посаженных глазок приготовившегося в любой момент расстаться с жизнью Грэга, который успел расхныкаться и продолжил молить о пощаде с куда более воодушевленным рвением, чем раньше. — КРУЦ…       — НЕНАДОМАЛФОЙ!!!       Ее до краев переполненный испуганным отчаянием визгливый вопль, должно быть, перебудил всю округу, но ей было уже все равно. Она дышала очень глубоко и ненормально часто, но лишь захлебывалась влажным ночным воздухом, неподвижно наблюдая, как двое чудом спасшихся магглов удирают как можно подальше отсюда, сквозь кусты, спотыкаясь, падая, поднимаясь и поочередно сверкая пятками. В этот момент Гермионе стало немного жаль, что она не может последовать за ними, в то время как ярчайшие снопы так хорошо знакомых красных искр чуть не произнесенного непростительного заклятия продолжали вырываться из гладкого древка и плавить нежную кожу подставленной прямо под его притупленный кончик широко раскрытой женской ладони.       

* * *

      — Полагаю, мы все вне опасности?       Гермиона безостановочно кляла тот злополучный день, когда мать Малфоя освоила… кофеварку. Последняя была единственной бытовой техникой в доме, к которой чистокровная волшебница вообще осмеливалась прикасаться. Около недели тому назад гриффиндорка терпеливо-сдержанно разъясняла и наглядно демонстрировала чуть ли не затаившей дыхание от маггловской научной мистерии Нарциссе принцип действия бесхитростного прибора. После окончания этой, как оказалось, чересчур познавательной лекции, сверхдовольная собой «миссис М» самостоятельно сварила свой первый кофе и на безудержных радостях угостила им всех до-мо-чад-цев без исключения. По всей видимости, несчастная женщина, изо всех сил старающаяся быть полезной в этом чуждом и совершенно незнакомом ей мире, ухватилась за такую прекрасную возможность… И как ей можно было отказать? Гермиона, которая в последнее время все больше проникалась сочувствием к ней, помимо прочего, старалась вести себя не только вежливо и воспитанно, но и благожелательно. В результате они с Малфоем на пару исправно пили кофе по десять раз на дню, и никто в этом доме не решался отказать сияющей лучезарной улыбкой Нарциссе, услужливо предлагающей им испить еще по одной чашечке ароматного-аж-до-тошноты напитка. Примерно после четвертой-пятой кружки слизеринец начинал выглядеть так, будто бы совсем близок к обширнейшему инфаркту. Что же до самой Гермионы, то она на свою сердечно-сосудистую систему пока еще не жаловалась, но не переставала с тихим ужасом наблюдать за тем, как ее белые зубы с каждым днем все больше покрываются кофейным налетом.       — Мисс Грейнджер?..       Гриффиндорка заторможенно вскинула голову и тупо уставилась на Нарциссу, которая, кажется, не переставала сверлить Гермиону своим тяжелым напряженно-пристальным взглядом с самого их возвращения на кухню: всю обратную дорогу Малфой молча тащил абсолютно не протестующую ее за шкирятник, словно нашкодившего котенка, и соизволил выпустить только тогда, когда за ними с оглушительным грохотом захлопнулась входная дверь. Миссис М, в свою очередь, тоже в долгу не осталась: встретила их прямо на пороге с кухонным тесаком для разделки мяса, зажатым в заведенной за спину руке, и вот теперь… она вновь предложила им всем «успокоиться» за неизменной чашечкой кофе.       — Все в порядке, волноваться не о чем, — бесцветно-тихо прошептала Гермиона, запоздало отвечая, наверное, уже на трижды повторенный вопрос и безуспешно стараясь унять дрожь во всем теле. На исходе резко-стремительного выброса адреналина ее почему-то всегда начинало знобить, поэтому сейчас она буквально тряслась от холода, несмотря на то, что в доме было довольно жарко, а прямо перед ней стояла полная чашка дымящего свежезаваренного кофе, существенно усугубляющая только что полученный ожог правой ладони. — Мелкое уличное хулиганство. Я бы сама справилась.       — Сама?! Да неужели, Грейнджер?! — тут же последовавшее вслед за ее репликой свирепо-яростное рычание известило Гермиону о том, что Малфой, к сожалению, никуда не улетучился и по-прежнему сидит за обеденным столом прямо напротив, как пить дать, испепеляя ее своим полным злости-ненависти-отвращения взглядом. И все же было не совсем понятно, почему он так сильно кривится: то ли от одного лишь запаха кофе, то ли от старой пошарпанной кружки с надписью «Самый лучший папочка на свете», то ли из-за ее непосредственного присутствия. — Ты даже свою палочку не удосужилась достать, ты!.. Ты нас всех чуть не подставила!       — Это всего лишь магглы! Пусть и не самые лучшие их представители, но… Я не собиралась применять против них магию! — сердито отчеканила гриффиндорка, отрывая от стола свою чашку обоженно-красными пальцами и нечаянно расплескивая ее содержимое себе на руку. Будто бы одного дозревающего пузыря-волдыря на пострадавшей правой кисти, оставленного кое-чьей палочкой, не хватало. Что было бы, примени Малфой Круцио на Грэге?.. За последнего Гермиона, честно сказать, переживала не особенно сильно, а вот за опрометчиво-заносчивого слизеринца… После использования непростительного заклинания его бы точно вычислили, если бы очень сильно захотели. И это не она, а он! Он их всех чуть не подставил! — И не припомню, чтобы просила тебя о помощи! Ты сам за мной поперся!       — Всего лишь?!! Всего лишь?!! А потом мы удивляемся, мама, почему ее сцапали наши егеря!.. — нарочито громко и издевательски-глумливо разоржался запрокинувший голову блондин, на грани истерического безумия насмехаясь над тем, что никому из них троих забавным вовсе не казалось: ни разъяренно клацнувшей зубами Гермионе, ни в полнейшем ужасе наблюдающей за их очередным апокалиптичным скандалом Нарциссе, к которой он якобы обращался, ни даже ему самому, но остановиться слизеринец, увы и ах, уже не мог. Малфой смахнул несуществующую слезинку со своего воспаленно-серого глаза, и продолжил вещать уже на порядок тише и проникновеннее: — Если бы не я, то к этому моменту они бы уже разодрали все твои малюсенькие щелочки. Или, может, тебе именно этого и хотелось?..       — Драко совсем не то имел в ви…       — И что бы я только делала без тебя, такого отважного храбреца и непризнанного миром героя? О, мой спаситель, твоя матушка и впрямь может гордиться тобой! — сатирически-язвительно профыркала гриффиндорка, с надменным презрением сводя брови и высоко-высоко задирая вдруг защипавший нос, должно быть, в целях оскорбленно-униженной самозащиты. То, что сказал Малфой, и КАК он это сделал… Красноречиво-экспрессивные и живописно-колоритные эпитеты, которые подобрал специально для этого… Они заставляли представить. В ярких мельчайших подробностях. Должно быть, не только ее, но и его тоже, и вот от этого, именно от этого, внезапно замутило так, что удерживать свое дрожащее тело на подкашивающемся стуле становилось все сложнее и сложнее с каждым мгновением. — Ой, чуть не забыла! Ты ведь такой смелый только с теми, кто слабее и не может дать сдачи! Ставлю на что угодно: будь на их месте Сивый со своей стаей, ты бы и пальцем не шелох…       Гермиона все еще продолжала неосмысленно моргать, будто бы отсчитывая доли секунды неспешными взмахами своих ресниц, когда мимо нее неторопливо проплыл обеденный столик и вдруг врезался в кухонной гарнитур с такой пугающе-чудовищной сило-скоростью, что в воздух взметнулся целый сноп разбитой деревянной щепы, тогда как неровный перекошенный пол покрылся крупной фарфоровой россыпью, не далее, чем мгновение назад бывшей самой любимой папиной кружкой, которую она подарила ему на день рождения когда-то очень давно.       Я не дам тебя в обиду, я тебя обижу сам…       — Если бы Темный Лорд убил Поттера, у Малфоев бы все равно ничего не осталось. Но ты… Ты и тебе подобные. Вы стали бы бесправными рабами, — слизеринца согнуло-скрючило-скорчило, словно самого почтенного возраста старца с трехсотлетней клюкой, когда он низко-пренизко склонился над ней, невидимыми гвоздями пришпиленной к стулу и от испуга-неожиданности по-детски зажмурившейся, чтобы глаза не вылезали на лоб. Все происходящее вполне могло бы показаться ей абсолютно нереальной кошмарной фантазией, если бы не этот противный, одиозный, опостылевший запах… — Хуже твоих обожаемых домашних эльфов. А мы бы покупали вас на рынках. И знаешь, что, дорогая-сука-Грейнджер? — …чертового черного кофе, который густой ядовитой смолой просачивался из его ломано-искореженного рта и навсегда въедался в ноздри, носоглотку, гортань и во все остальное, что отравлялось им по ходу следования ее дыхательных путей. Очевидно, Малфой успел отхлебнуть немного как раз перед тем, как гриффиндорка только начала свою гневно-запальчивую тираду про храбрецов и оборотней, о легкомысленно-неосторожном воспроизведении которой горько жалела уже в этот самый момент. — Я бы тебя непременно купил, забрал с собой в Мэнор и…       Нет! Никто из нас не хочет знать окончания!..       А потом доведенный до поистине недопустимо-рекордной кондиции своего исступленно-остервенелого бешенства Малфой внезапно-сразу-резко умолк, как будто бы ничего и никогда не говорил вовсе. Словно кто-то всесильный услышал ее импульсивно-бессловесные молитвы, сжалился над ними всеми и наконец-то заставил его заткнуться каким-то неведомым ей способом. Разумеется, едва живой от практически полностью парализовавшей ее всеохватывающе-необъятной оторопи Гермионе захотелось поскорее узнать, что же произошло, и критически нервно-истощенная девушка с необдуманной поспешностью распахнула свои темно-карие глаза. Впрочем, лучше бы она этого не делала, потому как первым, что увидела вновь обретшая острое зрение гриффиндорка, была тоненькая тускло-переливающаяся на свету струйка жалких остатков слюны из ее напрочь пересохшего рта, со степенной медлительностью стекающая вниз по одной из мертвенно-бледных аристократических скул, а вторым — по-лягушачьему быстро подхвативший ее и мгновенно скрывшийся из виду заостренный кончик блестящего малфоевского языка.