Грязь

      Убаюкивающе-мерное покачивание состава не только не успокаивало. Даже наоборот. Раздражало. Кроме того, казалось, что "Хогвартс-экспресс" едет, по меньшей мере, вдвое быстрее обычного, хотя, разумеется, это было совсем не так. Просто Гермионе не хотелось, чтобы на этот раз поезд доставил ее до места назначения. Лучше бы неустанно рвущийся только вперед красно-черный локомотив под номером "5972" встал где-нибудь посередине пути и больше никуда не двигался, столетиями оставаясь на блестящих под градом постепенно меркнущих солнечных лучей извилистых рельсах, насквозь ржавея и обрастая мхом. Гермиона, вопреки обыкновению, не наслаждалась потрясающими видами бескрайних зеленых долин, величественных гор и других не менее живописных пейзажей, которые, должно быть, в это самое время мелькали за закрытым окном с опущенной шторкой, но вовсе не потому, что не могла. А потому, что не хотела. Она лежала на узком, но очень мягком сидении, предназначенном для троих пассажиров, засунув под голову свой битком набитый рюкзак, согнув колени и почти без всякого удовольствия покачивая ступней в такт музыке, которая вот уже много часов подряд лилась ей прямо в уши. Ее подрагивающие веки были сомкнуты настолько плотно, насколько это вообще было возможно, а самые эмоционально-взрывные хиты всемирно известной маггловской музыкальной группы Nirvana, которые так сильно недолюбливал временами по-настоящему строгий и бескомпромиссный папа, продолжали разрывать ее истерзанные барабанные перепонки в этот самый момент. Эти громкие ритмичные звуки почти наверняка отчетливо разносились по всему небольшому купе, расположенному в самом хвосте поезда. Поистине фантастичное везение: во время поспешных сборов в Хогвартс ей все-таки удалось отыскать свой старенький кассетный плеер, который при помощи доисторических батареек, весьма кстати обнаружившихся в подвале, Аллилуйя, заработал, и благодаря этому неповторимый вокал мегапопулярного покойного певца, целеустремленно прослушиваемый, кажется, уже в сотый раз, несмотря на ужасную зажеванность старой пленки, неизменно вызывал не проходящий мурашечный фриссон.       Батарейки скоро разрядятся. Что потом?..       Гермионе не хотелось думать ни о чем, кроме музыки. Пока так оглушительно звучала эта будоражащая нервы мелодия, ничего иного больше не существовало. Ни истошно-безмолвного отчаяния, ни все более усиливающегося нагнетательного ощущения какой-то неотвратимой неопределенной-предопределенности, ни горького осознания того, что совсем скоро начнет темнеть, а это, в свою очередь, будет означать, что большая часть дороги до школы уже осталась позади. При этом ясно-четкое осознание того, что она находится здесь не одна, а вместе с бессовестными чистокровными упырями, с непонятно какой стати дружно решившими сыграть с ней в «семью», заметно притуплялось, но все же никуда не торопилось уходить. Малфои… Разумеется, они тоже были тут, куда же им деться? Безмолвно-тихо расположились на аналогичном противоположном сидении, слава Мерлину, так ни разу и не посмев воспрепятствовать ее малоуспешной попытке «уединиться» ни словом, ни, тем более, прикосновением. Наверное, она должна была бы испытать хоть какое-то притворно-жалкое подобие благодарности за это, но, увы, не испытывала ничего, кроме чрезвычайной молчаливой тревоги и едва подавляемой скрытой враждебности. С ними все вдруг стало таким… другим. Поезд ехал как-то не так, сидение было не таким удобным, вокруг даже пахло по-другому, чем угодно, но только не "Хогвартс-экспрессом". А про практически осязаемую плотную атмосферу всеобще-предельного напряжения можно было вообще не упоминать.       …Rape me, my friend…       Бедный Гарри все еще был крайне растерян, подавлен и начисто сбит с толку, когда она едва-едва приподнялась на носочках для того, чтобы аккуратно поцеловать его в лоб на прощание. Обескураживая, ошеломляя и дезориентируя самого-лучшего-на-свете-друга еще пуще прежнего, с безрассудно-предосудительной готовностью пойти на все, что угодно, лишь бы только он не успел опомниться и не попытался снова увести ее в Нору…       …Rape me again…       Вполне осознанно нарушая первостепенно-важные инструкции, быстро и четко раскладывая «по полочкам» всю суть многосложного директорского, вернее, министерского плана. Тем самым в последний момент каким-то мерлиновым чудом удерживая закаленного многочисленными схватками и обросшего крепкими мускулами Гарри от опасного-для-чьей-то-жизни-мордобоя. Ничего больше НЕ поясняя-объясняя-разъясняя, с почти трусливой малодушной подлостью неуверенно сваливая все на Макгонагалл и, нагло воспользовавшись единственным представившимся моментом, выворачиваясь из его теплых, заботливых и любящих объятий…       …Hate me…       Одним быстрым рывком подхватывая объемно-тяжелые вещи, которые так и остались бесхозно валяться прямо на уже окончательно опустевшем сером перроне, и с хаотично-торопливой беспардонностью зашвыривая их в целеустремленно дернувшийся вперед вагон. Резко оборачиваясь и бросая через плечо мимолетно-небрежное: "Ха, только посмотри на этого неудачника! Разревелся, потому что боится ехать в школу! Но ты даже не бери в голову, мне с ним недолго возиться…".       …Waste me…       Неуклюже запрыгивая на пришедшую в движение посадочную пассажирскую лесенку, нервно-судорожно сглатывая и застывая с занесенной уже над самой верхней ее ступенькой ногой, потому что наверняка сделавший несколько шагов вперед Гарри вдруг встревоженно-громко окликнул ее по имени, тогда как одновременно с этим практически белоснежная стальная пятерня Малфоя уже успела грубо сгрести многострадальную ткань натянувшейся в районе шеи кофты и деспотично потянуть ее куда-то вглубь прохладного коридора.       …I'll kiss your open sores…       Прилагая максимум неимоверно-невозможных усилий и с безнадежным отчаянием хватаясь за как-раз-вовремя попавшийся под непослушную руку поручень для того, чтобы суметь удержаться в относительно вертикальном положении на протяжении хотя бы нескольких последующих секунд. До полусмерти боясь снова обернуться назад, выдавливая-выцеживая из себя убого-слабое и едва различимое: "Ну, пока, Гарри! Спасибо, что пришел меня проводить! Надеюсь, Рон скоро перестанет дуться и навестит меня в Хогвартсе?.."       …Appreciate your concern…       Прекращая любое сопротивление и позволяя неудержимо-цепкой малфоевской клешне, которая, кажется, вполне могла и, более того, собиралась придушить ее, насильственно утащить себя в недра знакомого коридора с многочисленными благо-закрытыми купейными дверьми. Непонятно как справляясь с безрассудно-опасным порывом стремглав кинуться назад, громко позвать Гарри на помощь и спрыгнуть с непривычно-быстро ускоряющегося "Хогвартс-экспресса" прямо на ходу, бесстрашно ломая челюсть-руки-ноги о жесткую твердь проносящейся мимо платформы…       …You're gonna stink and burn…       В последний раз окидывая пронзительно кричащим спасите-помогите-взглядом стремительно удаляющийся перрон с одиноким и напряженно застывшим на нем мужским силуэтом, пристально провожающим последний вагон своим угнетенно-тяжелым и предельно-обеспокоенным взором из-под стекол съехавших с широкой переносицы очков. Наконец, переставая понапрасну выворачивать и без того натерпевшуюся шею, с неожиданно-значительной силой и преувеличенно-усердными стараниями сделать побольнее, отпихивая с надрывной истеричностью вопрошающего: "Что за лапшу ты навешала этому лошку О НАС?!" Малфоя как можно дальше от себя. Холодно сторонясь зачем-то кинувшейся к ней Нарциссы, тяжело вваливаясь в ближайшее купе и в экстремально измотанном состоянии обрушиваясь на свободное сидение.       …I'm not the only o…       Кто-то очень энергично потряс ее за плечо, и от этого неожиданно-внезапного касания моментально встрепенувшаяся Гермиона сдавленно ахнула и вытаращила глаза на сверх всякой меры перепуганное лицо трясущейся миссис М., которое назойливо маячило в каких-то десяти сантиметров от гриффиндорского носа. Еще до того, как девушка торопливо выдернула до сих пор оглушительно-громко жужжащие наушники из своих ушей, на этот раз вполне обоснованно настороженный взгляд Нарциссы указал ей на дверь. По всей видимости, в нее только что постучали, поэтому до жути переполошенные Малфои уже успели повскакивать на ноги, а кое-кто даже выхватил свою волшебную палочку…       Спокойно! На этот раз штурмовать поезд попросту некому: оставшиеся Пожиратели не располагают такими ресурсами. Да и кто вообще станет стучаться прежде, чем напасть?..       — С дороги, Малфой, — почти неразличимо-тихо процедила Гермиона, одним рывком поднимаясь с места и тут же натыкаясь на широкую напряженную спину, молниеносно перегородившую ей путь к выходу из купе. Довольно сильное несколькосекундное головокружение, которое она испытала при этом, не помешало ей поспешно достать свою лозу из заднего кармана джинсов и уверенно направить острый наконечник виноградного древка в центр дверного полотна с опущенной до самого низа плотной шторкой, тогда как абсолютно никак не прореагировавший на этот требовательный шепот и даже будто бы вовсе не услышавший ее слизеринец неуклонно продолжал целиться условно-точно аккурат в голову тому, кто прямо сейчас то ли смущенно, то ли нетерпеливо откашливался из до сих пор неосвещенного коридора. — Я сама разберусь.       Мы с тобой только пару раз пересекались в настоящем бою, но этого вполне хватило, чтобы понять, что толку от тебя будет мало…       Гермиона как раз перестала бороться с очередной волной раздраженного негодования, резко накрывшей ее в связи с тем, что даже в такой потенциально опасный момент этот упрямо-преупрямый Малфой безрассудно продолжает делать только то, что ему там вздумается, и с бесцеремонной грубостью схватила его за рукав новехонькой школьной мантии с серебристо-зеленой эмблемой змеиного факультета (надо же, уже переоделся!..), чтобы оттащить это-мешающее-ей-тело куда-нибудь в сторону, как вдруг:       — Эй, Гермиона! Мы все купе обошли! Может, уже покажешься?       После пары глухих ударов, но в целом куда более настойчиво-навязчивого стука, наконец, послышался знакомый мужской голос, который даже при всем желании нельзя было перепутать ни с каким другим. От приветливого звучания этого глубокого выразительного тембра и без того норовящее выскочить из содрогающейся груди сердце сначала высоко подпрыгнуло, а потом замерзшей ледяной глыбой стремительно улетело куда-то в область пяток, ибо, с одной стороны, она была невероятно-сильно рада слышать его, а вот с другой — очень не очень.       — Слышал?! Это Дин Томас! — как можно быстрее и тише шепнула Гермиона прямо на ухо резко вздрогнувшему Малфою, машинально выпуская неоправданно дорогую ткань из своих трясущихся пальцев, торопливо запихивая волшебную палочку обратно в карман и кое-как протискиваясь мимо словно окаменевшего слизеринца, чтобы воспользоваться столь удачно представившейся ей возможностью, в два счета оказаться возле маленькой дверной защелки и взяться за нее нетвердой рукой. Услышав, нет, скорее, почувствовав, что Малфой еще только со-би-ра-ет-ся зачем-то потянуться к ней, с вновь непонятно откуда взявшейся силой дергая за ручку и сердито бормоча уже самой себе под нос: — Чтобы ни звука от вас двоих!..       Ладно. Все нормально. Я быстро его спроважу.       Уже в следующее мгновение она практически просочилась в коридор все так же мерно покачивающегося "Хогвартс-экспресса", равнодушно следующего по намеченному маршруту с небольшим опозданием в четком расписании. Она выскочила из маленького душного купе настолько молниеносно-быстро, что незваный гость не смог бы заглянуть внутрь него даже при всем своем желании (которого у него, кстати, вроде бы не имелось): сквозь лишь на считанные доли секунды не до конца приоткрывшийся входной проем было решительно невозможно ничего разглядеть. Гермиона даже еще не успела смачно впечататься в слишком уж близко стоящего к купейной двери озадаченно моргающего мулата, а та уже благополучно вернулась на прежнее-безопасное место, не издав практически никакого шума при этом.       — Здравствуй, Дин! Не ожидала встретить тебя здесь! — внутренне мандражирующая Гермиона приложила максимум оставшихся в ее оскудневшем запасе усилий для того, чтобы сделать собственный голос как можно более любезно-дружелюбным, а сводимое нервическими судорогами лицо — расслабленно-добродушным. Во-первых, для того, чтобы никто и ничего не заподозрил до их совместного прибытия в школу. Во-вторых, потому что ради ошарашенно потирающего ушибленный подбородок Дина можно и нужно было как следует напрячься, ведь на предстоящем пиру у практически всех гриффиндорцев без исключения будет на один весомо-значительный повод для радости меньше… — Но ты молодец, что все-таки решился поехать в Хогвартс! Как поживаешь, как семья?       — Э-э-э… Ну… Привет, Староста Девочек! У меня все хорошо. Мама всегда говорит: если делать вид, что все нормально, рано или поздно так и будет… — удивленный и несколько растерянный мулат все еще смотрел на Гермиону с некоторым недоумением, но его губы уже растягивались в простодушно-искренней улыбке. О, он явно был очень рад ее видеть. Что, впрочем, неудивительно, ведь Томас, до конца неуверенный в своем происхождении, вынужден был точно так же, как и будущая Героиня Войны, постоянно скрываться от неустанно разыскивающих грязнокровок последователей Волан-де-Морта. В один далеко не самый прекрасный день они встретились в… кажется, всемирно известном поместье Малфоев, откуда в дальнейшем не без потерь сбежали и укрылись в "Ракушке". Там Гермионе не часто приходилось проводить время вместе с медленно отходящем от всего произошедшего Дином, так как она была всецело поглощена разработкой плана по ограблению Гринготтса и повышением шансов на победу над Темным Лордом. Тем не менее это очень сплотило и сблизило их, впрочем, как и всех тех, кто тогда нашел спасительное временное пристанище у отважно-гостеприимных Билла и Флер. И вот теперь… гриффиндорцы, раньше мало общавшиеся во время учебы, снова увиделись в стремительно несущемся в Хогвартс поезде. — А ты как? По-моему, в последний раз мы с тобой виделись на похоронах у Фреда...       — Да, все верно, — негромко откашлявшись, коротко ответила ему Гермиона, зачем-то неосознанно стараясь спрятать свой взор от вдруг сделавшихся пытливо-внимательными темно-карих глаз, и отчаянно пытаясь не думать о навсегда разлучившихся братьях-близнецах, слабовольно топящем свое безбрежное горе на дне бутылки с дешевым паленым огневиски Роне и о бедной миссис Уизли, должно быть, до сих пор с нездоровой целеустремленностью продолжающей делать вид, что ее сын не умер, а просто надолго уехал погостить к Чарли в Румынию… Поистине мазохистки-садистское занятие, которому она могла с упоением придаваться часами напролет, но в текущих обстоятельствах попросту не имела на это права.       — А ты… почему к нам не идешь?.. — с пущим подозрением и на тон тише поинтересовался Дин, с какой-то стати вдруг скептично покосившийся на пользующуюся сегодня невероятно большой популярностью дверь купе, в которую, кажется, в десятый раз за этот развеселый денек судорожно сглотнувшая гриффиндорка тут же вжалась своей взмокшей от холодного пота спиной еще сильнее. То ли для того, чтобы помешать куда как любопытнее всматривающемуся в опущенную плотную шторку Томасу приблизиться к ней хотя бы еще на миллиметр, то ли для того, чтобы не позволить ей картинно распахнуться настежь, вот только уже изнутри.       — Мне что-то нездоровится, Дин, — для протокола: никакой лжи! Абсолютно-кристально-чистая правда. Слегка покачивающаяся Гермиона и впрямь чувствовала себя так, словно заболела: ее попеременно бросало то в адский жар, то в лютый холод, причем переходные интервалы между этими двумя противоположными состояниями становились все короче и короче, будто бы по мере осознания того, что Малфой… сразу же после ее выхода в коридор вплотную прилип к гладкому дверному полотну с обратной стороны, рьяно-усердно вслушиваясь в их ничего толком не значащий диалог с Дином, при этом не пропуская ни единого не то чтобы слова, а даже отдельных гласно-согласных звуков. Мерлин, его лицо, когда они с Гарри стояли на перроне… Оно даже не было похоже на человеческое. — Так… легкая простуда. Если ты не возражаешь, я хотела бы как следует выспаться до прибытия в Хогсмид.       — Гм. Тогда все ясно. Очень жаль, Гермиона! Надеюсь, ты быстро поправишься, потому что тебя уже все заждались. Мы считаем тебя большой-пребольшой умничкой! — нарочито громко вещая все это, Дин смущенно провел смуглой ладонью по своему взъерошенному затылку и широко заулыбался своей добросердечно-открытой белозубой улыбкой. Что поделать, повзрослевший, если не сказать, постаревший на войне Томас, с чужой палочкой в руках во время последней битвы за Хогвартс сражавшийся практически на равных и выстоявший в смертельном поединке против не кого-нибудь, а самого Долохова, никогда не отличался особой тактичностью. Впрочем, как и подавляюще-абсолютное большинство гриффиндорских мальчишек и парней всех возрастов... — Молодец, что возвращаешься в школу, берешь на себя Старостат и все остальное. Да уж, если долг зовет, ты всегда тут-как-тут, всем поможешь, всех подбодришь!       Ага. Конечно. Всех без исключения…       — А… Кто это "мы", Дин? — крайне плохо маскируя случайно вырвавшиеся истерические смешки под глуповато-наивное девичье хихиканье, как бы невзначай спросила Гермиона, попутно лихорадочно анализируя только что полученную от ни о чем пока еще не подозревающего однокурсника информацию и по инерции самостоятельно выискивая исчерпывающе-правильный ответ на заданный ей же самой вопрос. Хоть в чем-то ей, определенно, везло: все так же продолжающий лучезарно улыбаться и увлеченно разглагольствовать Томас никогда не умел подмечать или угадывать даже самые очевидно-резкие перемены в настроении у лиц противоположного пола, а потому ровным счетом ничего не заметил:       — Да все наши, кто сегодня возвращается на учебу! Я, Джинни, Найджел, Джимми, Демельза, Деннис и Луна уж, конечно. Нас не так уж и много набралось, особенно будет не хватать Гарри с Роном. Я, когда узнал, что они не едут, вообще офигел! Эх, быстро же зазвездились парни!.. — возмущенно округляя глаза и даже не скрывая своей раздосадованной обиды посетовал мулат, предосудительно качая головой, в то время как гриффиндорка впервые с самого начала этого занимательного коридорного разговора наконец-то позволила себе незаметно выдохнуть: она и так уже примерно представляла основной состав этих "мы", а убедившись в том, что среди вышеназванных имен нет ни одного такого, которое могло бы представлять вполне реальную угрозу кое-злобно-пыхтящему-в-дверь-кому, даже немного успокоилась. Разве что только сам Томас начнет мстительно-праведно затачивать зуб на Малфоя "за все былое", но она и подумать не смела о том, чтобы осудить его за это.       Совсем один ты остался, Дин. Ни Гарри, ни Рона, ни Симуса, раз его поблизости не наблюдается. С кем теперь будешь делить спальную комнату? Хотя с твоей повышенной общительностью легко найдешь новых соседей прямо в поезде…       — …Луна теперь будет заправлять на Когтевране, а меня Макгонагалл назначила старостой Гриффиндора! Нет, ну, ты прикинь? Я, конечно, признателен за доверие, но… — о, она даже не заметила, как опять-снова отвлеклась и кратковременно потеряла тоненькую путеводную нить уже почти что монолога Томаса. Нужно было срочно собраться и взять себя в руки, иначе однажды эта непонятно откуда взявшаяся и постепенно становящаяся хронической рассеянность может очень дорого обойтись. — …вся эта волокита с графиками, патрулированиями и собраниями совсем не по мне. Да и, тем более, придется постоянно видеться с Джинни! Блин, столько воды уже утекло, а мне все равно почему-то неловко рядом с ней…       — Понимаю, — беззлобно усмехнулась Гермиона, улыбнувшись еще слабее прежнего, но на этот раз практически искренне. Ох уж эти детские, неуклюжие и временами безнадежно-провальные попытки Дина увильнуть за своенравной рыжеволосой ведьмой… В то и дело замирающей груди на короткое мгновение вдруг шевельнулось что-то такое неуловимо-знакомое. То, что являло собой день ото дня скудеющие остаточные отголоски смазывающихся воспоминаний о по-настоящему счастливых гриффиндорских буднях. — У нашей Джинни хара-а-актер. Но ты не волнуйся, она почти не кусается. Если ее не злить, — почему-то не сдержавшись вот уже дважды за несколько последних секунд, Староста Девочек спешно закрыла рот до сих пор не потеплевшей ладонью и тихонько захохотала, старательно проглатывая собственный напряженно-вымученный смех. Ибо незамедлительно последовавшему за ее банально-избитой попыткой уместно пошутить зычному гоготу Дина было попросту невозможно сопротивляться, так что она мгновенно капитулировала и начала негромко вторить ему против воли.       — А ты очень изменилась, Гермиона! Это сразу чувствуется. Взгляд у тебя стал такой… Грозный что ли. У-у-ух, аж пробирает! Рон, наверное, слово поперек тебе боится сказать? — не в меру улыбчивый Томас прекратил смеяться столь же резко, как и начал, при этом успев смахнуть едва проступившую слезинку на тепло сверкающем карем глазу, как вдруг… Словно раскатистый гром среди все более хмурящегося и чернеющего пасмурно-серого неба. Внезапно снова уставился на молниеносно осекшуюся-умолкнувшую нее и изрек это предельно многозначительно-серьезным тоном. — Чего так засмущалась, красавица? У нас тут поговаривают, что ты одна займешь целую башню! Черт, жаль, что в этом году Старосту Мальчиков почему-то не избирают, а то, честно признаться, среди наших желающих-то с десяток наберется, не меньше, — наконец, закончив свою (Мерлин-там-же-все-слышно!) последнюю добивающе-роковую фразу Дин заговорщицки подмигнул ей и дружески толкнул ее в бок с такой нерассчитанно-преувеличенной силой, что ему пришлось тут же подхватить Героиню Войны, чтобы полетевшая куда-то в сторону та ненароком не ударилась о стену по-прежнему увлекаемого в сторону Школы Чародейства и Волшебства вагона. Пока смущенно-виновато охающий Дин, у которого наверняка не было никакого злого умысла, пытался поскорее вернуть до нестерпимой глазной рези зажмурившейся Гермионе хотя бы относительно устойчивое положение, жесткое дверное полотно позади нее жалобно затрещало от звонкого и хлесткого удара вполне-ожиданно врезавшегося в него свинцово-тяжелого кулака. Ни на секунду не прекращающий извиняться и хлопотать над ней Томас, кажется, этого не заметил, тогда как всецело замирающая от внеочередного непредотвратимо-гибельного предчувствия Гермиона прекрасно ощутила это практически каждым выступающим спинным позвонком:       — Извини меня, Дин, я… Мне нехорошо. Я пойду прилягу, т-ты не против?       Просто уйди, пожалуйста, уйди сейчас же, пока Малфой…       — Да, конечно… Прости, что потревожил! Просто все очень по тебе соскучились! Ты тогда давай, сама заходи в нашу гостиную в любое время, ладно? — уф, неужели все это закончится прямо сейчас и даже обойдется без случайных жертв? Задумчиво поджимающий губы Дин, наконец, отцепился от ее вкривь-и-вкось сбившейся маггловской кофты, которую до этого упорно сжимал в районе окончательно сникших женских плеч, и торопливо отступил на несколько шагов назад, будто бы неосознанно страшась по своей случайной неуклюжести навредить ей как-либо еще. А затем… Затем это действительно произошло. Томас просто отошел от нее, развернулся и медленно зашагал прочь к противоположному концу ощутимо покачивающегося вагона, в то время как она как раз собиралась с изрядно ослабленным духом, чтобы негромко бросить ему вслед нечто прощально-дружеское вроде: "Ага, еще увидимся, Дин!", но тут вдруг…       Это никогда не кончится…       — А, я вот что еще вспомнил! Тут один парнишка нам все уши прожужжал — с тобой поболтать хочет! Ты уж, пожалуйста, как-нибудь выкрои время, а то мы скоро вешаться начн… — слегка погрустневший Дин, который уже почти, Мерлин, почти успел пересечь длинный коридор, внезапно обернулся назад и вновь, громче прежнего обратился к ней, однако на этот раз договорить ему было не суждено: проходная дверь, отделяющая один вагон от другого, резко распахнулась с одиозно-неприятным скрежетом, а вопросительно вздернувшая свой мелко подрагивающий подбородок Гермиона, непонятно зачем принявшаяся с остервенело-отчаянным рвением вжиматься внутрь все так же закрытого купе, стала онемевшей свидетельницей впечатляюще-эффектного появления… Джинни Уизли.       Она — проблема куда серьезнее Томаса. Реши ее. Быстро.       Миниатюрный рыжий вихрь практически сразу же беспрепятственно смел с пути сконфуженно-столбенеющего мулата своим властно-бескомпромиссным и не терпящим абсолютно никаких возражений "Свали, Дин!" (ему чудесным образом повезло сразу же шарахнуться в ближайший угол, что-то неразличимо-тихо пробурчать в ответ и с совершенно не-гриффиндорской поспешностью моментально ретироваться в известном лишь одному ему направлении) и теперь широко-размашистым, никогда особо не отличающимся плавностью или грацией, шагом уверенно приближался к Гермионе. Не-сулящее-абсолютно-ничего-хорошего-выражение ее пылающе-рассерженного лица явственно свидетельствовало о том, что безмолвно мечущаяся в своей собственной незримой западне в последнем вагоне "Хогвартс-экспресса" Героиня Войны вполне могла уже никогда не добраться до школы.       Не стоило выходить из проклятого купе. Надо было оставаться там. Не хочется признаваться, но в компании с «этими» мне теперь куда спокойнее…       — Ах, вот ты где! Ищу ее с самого утра по всему поезду, а она тут дверь, видите ли, подпирает! — звонко-колкий тон, которым Джинни обратилась к ней прямо на полном ходу, дополнительно-лишний раз доказывал, что новоиспеченная староста Гриффиндора не просто ужасно разозлена. Она была без всякого преувеличения в свойственной лишь ей одной буйной ярости! Когда девочка, родившаяся в завидно-плодовитой чистокровной семье впервые за много-много поколений, пребывала в таком взрывоопасном настроении… Ее многочисленным родным братьям, прекрасно осведомленным об этих особенностях крутого и сложнохарактерного нрава младшей сестры, приходилось живенько разбредаться по своим комнатам в Норе. — Гермиона Джин Грейнджер! Ты не сойдешь с этого места, пока не потрудишься все мне объяснить!       — Привет, Джинни! Понимаешь, мы с Гарри виделись на платформе, и нам, кажется, удалось прийти к взаимопониманию, так что он тебе позже сам все расскажет, а мне пока надо идт… — почти заикаясь, начала торопливо тараторить из последних сил остающаяся в относительно ясном сознании Гермиона, безуспешно стараясь не обращать никакого внимания на угрожающе-вздыбленные огненно-рыжие волосы и крайне недовольно поджатые губы, не говоря уже о болезненно-знакомой и устрашающе-грозной позе: когда она становилась вот так, прямо напротив, статно подбоченясь и слегка наклонившись вперед к «нашкодившему хулиганью», то нередко создавалось впечатление, будто бы приходится иметь дело не с ней, а с Молли Уизли. Все-таки Джинни была неописуемо похожа на свою мать, причем не столько внешне, сколько…       — Ну, уж нет! Даже не увиливай, Гермиона! На этот раз не прокатит! Все эти ваши разговоры на-е-ди-не у нас уже в печенках сидят, ей Мерлин! — прокричала горячо любимая невеста Гарри Поттера (они как раз собирались определиться с точной датой грядущей помолвки к концу лета-началу осени), в ярких серо-голубых глазах которой сверкала едва сдерживаемая буря готового вот-вот вырваться наружу негодования-непонимания. Если бы окончательно притихшая Староста Девочек смогла оторвать от них свой затухающий стеклянный взгляд, то наверняка увидела бы надуто-пузатый и очень увесистый на вид вещмешок, несколькими секундами ранее грузно шлепнувшийся ей прямо под ноги, который получившая от Макгонагалл просьбу-указание Джинни заботливо набила всевозможными школьными принадлежностями лучшей подруги, оставшимися в Норе. — Если что-то случается, вы первым делом бежите отчитываться друг перед другом, а мы с Роном всегда по боку и должны оставаться в стороне до тех пор, пока вы не разберетесь между собой!       О, мы разобрались…       — Что здесь происходит, Гермиона?!! Что это было???       — Гарри, пожалуйста, прошу, тебе нужно успокоиться! Я сейчас все…       — Где он?!! Где этот ублюдок?!!       — Гарри, ты все не так понял! Умоляю, разреши мне…       — Малфой держал твою руку!!! Как ты могла позволить ему это?!!       — Дай же мне возможность все объяснить!       — Ты не поедешь в Хогвартс! Ты идешь со мной! Мы вместе возвращаемся в Нор…       — Да остановись же ты на секунду и выслушай меня! Это только игра! Это все Макгонагалл! Из-за Пожирателей и пожертвований!! Моих родителей!!!       Я так часто раздаю свои клятвы в последнее время. Налево и направо. Всем и каждому. Малфой вон вообще их скоро коллекционировать начнет…       — …вот, помнишь, у Гарри произошел тот инцидент в Аврорате? Кому он, спрашивается, рассказал об этом в первую очередь? А ты, между прочим, молчала несколько недель, пока все не всплыло наружу по чистой случайности! И почему, спрашивается? Ах да, точно! У вас же супер-особая-нерушимая дружеская связь, которая, по всей видимости, сильнее и важнее всего остального! — заботящаяся только о том, как бы не сползти вниз по странно-тихо щелкнувшей купейной двери прямо на глазах у подруги, Гермиона совершенно искренне не понимала, о чем так обиженно-громко продолжает вопить разъяренная Джинни, резко сотрясая раскаленный воздух крепко сжатыми и не по-женски крупными кулаками в считанных сантиметрах от мертвенно-бледного лица. Уж не бить ли она ее собралась?.. Даже представить смешно. А впрочем, Героиня Войны бы даже немного обрадовалась такому нежданно-негаданному повороту событий, ведь это было бы вполне оправданно. Она должна была понести справедливо-жестокую кару за то, что сделала и продолжала делать прямо сейчас, и ей вправду хотелось, чтобы инициатором этого желательно-беспощадного возмездия стал не кто-нибудь, а девочка, с которой она познакомилась на втором курсе обучения в Хогвартсе и вскоре стала воспринимать ее как родную сестру за неимением таковой.       Я поклялась Гарри, что между мной и Малфоем ничего нет. Не только из-за всего того, во что нас… меня… втянула профессор Макгонагалл. А потому, что правда недостаточно хороша! Я солгала и ему тоже. И нет страшнее преступления…       — Знаешь, Гермиона, все эти ваши бесконечные шушуканья и общие тайны, в которых вы никого больше не посвящаете, нас обижают. Да сколько можно это терпеть?! Мой братец, конечно, тот еще подарочек, но теперь я его отлично понимаю! Тебя два месяца не было дома, и ты исчезла, не попрощавшись с нашими родителями, которые уже давно считают тебя своей второй дочерью! Но, даже несмотря на это, Гарри тебя постоянно выгораживает! Все время с пеной у рта доказывает всем, что у тебя есть причины вести себя таким непонятным и скотским образом! Что бы ты там не натворила, Гарри все равно кинется на твою защиту, а разбираться будет уже потом! И в этом вы оба так похожи! Ты же прекрасно знаешь, какой он упертый! Если что-то втемяшил себе в голову, то все, пиши пропало! Переубедить его не сможет никто и ничто! Кроме… Тебя одной, разумеется. Утром за завтраком он объявил семье, что вернет тебя домой сегодня же. Но вот я встречаю тебя в Хогвартс-экспрессе, а Гарри, наверное, уже в Норе и делает все возможное для того, чтобы оправдаться перед Роном и остальными. Магия, не иначе!       Гарри… Я больше не достойна твоей дружбы.       — Послушай, Гермиона… Ты моя самая близкая подруга и все, что я тут несу, это… Да, невероятно глупо, конечно! Знаю, что этот разговор у нас с тобой повторялся уже сотню раз, но… — почему так кричаще-громко и оглушительно-четко рассуждающая Джинни не могла просто заткнуться? Умолкнуть? Просто закрыть свой рот, в конце концов? Почти в любой их "междусобоечной" ссоре-споре-конфликте-интересов она никогда не могла вовремя остановиться. В этом отношении она была куда более непрошибаемо-упертой, чем столько раз упомянутый выше Избранный: если она в ком-то или чем-то узрела собственную правоту, то с поистине непроходимой упрямостью отстаивала ее всеми возможно-доступными способами. — Вчера Рон опять перебрал… Он хотел повидаться с тобой сегодня, но не смог. Очень расстроен из-за того, что творится между вами двумя в последнее время, понимаешь, надеюсь? И… Наверное, поэтому рассказал мне то, о чем раньше молчал. О том, почему ушел от вас тогда в лесу. Ему показалось, что… В общем, ты знаешь, что. — немного покрасневшая и жутчайше расстроенная огневласая Джиневра всего лишь продолжала вслух вещать о том, о чем вообще не стоило рассуждать, причем крайне желательно, никому и никогда, а Гермиона еле-еле удерживалась от того, чтобы не начать панически-бессвязно орать на весь вагон, да что там, на весь поезд, так, чтобы даже управляющий им машинист хорошо расслышал этот душераздирающий предсмертный вопль. Но вместо этого она просто позволила дорогой подруге и дальше продолжать выкапывать ей безымянную могилу, о месторасположении которой будет известно только самой Джинни и, разумеется, сверхподозрительно притихшему за дверью Малфою... — Почему Гарри не стал останавливать Рона в тот день? Зачем прогнал прочь? Как ты это допустила?       Меж двух огней, меж двух сердец… Выбери. Выбирай-выбирай-выбирай!..       И без того эфемерно-зыбкая связь с реальностью начала утрачиваться с медленной плавностью, будто бы уступая дорогу заживо похороненному невыносимо-тяжкому болезненному воспоминанию. Оно, словно никак незаживающая и вновь открывшаяся червоточина, начало затапливать бьющийся в истошно-панической агонии мозг, беспрепятственно превращая коридор поезда в просторную, достаточно теплую и хорошо освещенную магическую палатку, не лишенную простого домашнего уюта даже несмотря на то, что оставалась надежно спрятанной в густой лесной чащобе. Хлесткий ледяной ливень молотил и барабанил в натянутый брезент с такой силой, что взаправду казалось, будто эта непроглядная водяная пелена, оглушительно свирепствующая в уличной дождливой темени, может запросто погасить два родных и любимых мальчишеских голоса, которые в этот трагически-переломный момент почти полностью утратили контроль над собой, и один из них, донельзя обиженный, смертельно уязвленный и бесконечно уставший, обратился уже непосредственно к ней:       — Что будешь делать?*       — О чем ты?*       — Ты остаешься — или как?*       — Я… Да… да, остаюсь. Рон, мы обещали пойти с Гарри, обещали помочь…*       — Я понял. Ты выбираешь его.*       — Нет, Рон… прошу тебя… не уходи, не уходи!*       Нас троих незримо разделили мои же щитовые чары и, несмотря на произошедшее и все наши совместные попытки забыть, иногда мне кажется, что они продолжают действовать и до сих пор…       — Я почти уверена, что в лесу между тобой и Гарри что-то произошло. О чем вы оба никогда не говорите и не воспоминаете, но...       Один миг. Лишь один короткий миг потребовался теперь уже официально назначенной Старосте Девочек на то, чтобы порывисто-резко оттолкнуться от почему-то приоткрытой уже более, чем наполовину двери, на расхлябанной ручке которой она в прямом и переносном смысле висела всего лишь секунду назад, и больно вмять собой громко охнувшую от такой непредвиденно-внезапной неожиданности Джинни в противоположную стену вагона. Две мраморно-белые, почти полупрозрачные холодные кисти с чересчур выступающими тонкими костяшками вдруг намертво вцепились в недоумевающе-испуганно вздрогнувшие плечи всецело оторопевшей Уизли, инстинктивно заставляя податься назад, хотя в действительности пятиться и так было уже некуда.       — Джиневра! Я не могу поверить, что поводом для всего этого стали пьяные бредни твоего бестолкового брата! Рональд получил тяжелое ранение в бою и слишком долго носил крестраж Волан-де-Морта на своей шее, поэтому удивляться здесь нечему! — совершенно незнакомый, металлически-технический приглушенный голос, очень похожий на тот, коим нехотя объявляют о прибытии на очередную станцию в маггловском метрополитене, был наполнен подлинной, почти неприкрытой угрозой, которая густой грязью просачивалась через растянувшиеся в сдержанно-вежливой дежурной улыбке губы прямо на ошарашенно столбенеющую Уизли, беспрестанно заливая и пачкая моментально побледневшее женское лицо, в ужасе прижатые к груди руки и подержанную школьную одежду. Этой вязкой темной жижи было так много, что в этот момент Джинни больше всего на свете боялась открыть рот, чтобы не захлебнуться ею. — При этом ему хватило наглости и глупости отвернуться от Гарри в тот час, когда лучший друг был нужен ему сильнее, чем когда-либо! Рон бросил нас! Двоих. Против всего мира! Измотанных, отчаявшихся, вздрагивающих от любого шороха! В голоде, холоде, нужде и смертельной опасности! У нас остались только мы двое: я и Гарри, больше никого! Ты хоть представляешь, что нам пришлось пережить, пока Рональд преспокойно валялся на мягкой трактирной койке, скрываясь от егерей?! Представляешь, а?!! — всецело онемевшая староста Гриффиндора пристально-молча взирала на надрывно ревущую на нее девушку и не узнавала ее, как ни старалась. Эта дьявольски рассвирепевшая человекоподобная фурия с иссиня-черными блестящими и искрящимися глазами-провалами, полностью поглотившими некогда теплые карие радужки, и заостренно-хищными, почти что птичьими чертами лица никак не могла быть Гермионой Грейнджер. Во всяком случае не той зазнающейся своими высокими оценками девочкой, с которой она когда-то очень давно впервые повстречалась в их общей факультетской гостиной. — Ты не знаешь, о чем говоришь, и я в последний раз предупреждаю тебя… Даже не думай соваться к своему жениху с этими вздорными расспросами! Поняла меня?! Он этого не заслуживает!..       — Прости, Гермиона! Мне так жаль! Я просто вижу… Мы все видим, как творится что-то неладное, но вы вдвоем опять не собираетесь никого и ни во что посвящать! Это неправильно! — тихо и нерешительно всхлипнув, все еще наглухо примурованная к стене потряхивающегося вагона Джинни почти сразу же почувствовала, как из ее стремительно затуманивающихся и краснеющих голубых глаз брызнули ничем не сдерживаемые горячие слезы стыда, сочувствия и, наконец, лопнувшего нервно-эмоционального перенапряжения. Услышанная вот уже далеко не в первый раз железобетонно-неоспоримая аргументация лучшей подруги тут же заставила смущенно мнущуюся Уизли прикусить язык и горько пожалеть о своей настырной прямолинейности. Да, она, Мерлин, снова осмелилась открыто заговорить о том, что временами продолжало изводить ее по ночам беспокоить, однако, если бы она заранее знала о последующей за этим устрашающе-бурной реакции… — Ты всегда можешь довериться мне! Любому из нас! Ты часть нашей семьи! Пожалуйста, расскажи, что происхо…       — А Рыжая-то сечет. Мне тоже интересно, что происходит…       Этот неприятно-знакомый голос. Гораздо более низкий и хриплый, но отчего-то все так же противно-мерзко манерно растя-я-я-я-ягивающий отрывисто выплевываемые ядовитые слова без всякой на то необходимости. Он заставил изумленно-шокированную Джинни оторвать свой зачарованный взгляд от незамедлительно содрогнувшейся всем телом оголтелой бестии, которая без применения всякой оборотной магии, от одного лишь этого с детства ненавистного тембра, вдруг с молниеносной быстрой начала превращаться обратно в Гермиону, которую все они так хорошо знали и любили. Она с откровенным непониманием уставилась на высокомерно-неприязненно кривящегося Малфоя-собственной-персоной, по какой-то совершенно неясной причине выжидательно застывшего в дверях у входа в последнее купе крайнего вагона уже давно не только наверставшего, но и существенно опередившего свой обычный график поезда. Но первоочередно поражало даже не само его присутствие в неуклонно рвущемся вперед "Хогвартс-экспрессе", а то, как он!.. она!.. они оба!.. отреагировали на свое противоестественно-опасно-ненормальное сближение: здешние коридоры всегда были очень узкими и тесными, такими, что навьюченным багажом двоим едва удавалось разойтись, и через долю секунды после того, как Джинни безотчетно почувствовала, что до сих пор сминающие ее дрожащие плечи руки-плети неожиданно куда-то запропастились, Староста Девочек с непроницаемо-бесстрастным лицом, но абсолютно несвойственной ей лихорадочной поспешностью сделала один очень быстрый и широкий шаг назад. В результате она вынужденно оказалась вплотную прижатой спиной к буквально возвышающемуся над ней широкоплечему Малфою, который и бровью не повел даже тогда, когда его светлокожий острый подбородок отчего-то-почему-то-вдруг на-ме-рен-но коснулся упрямо-вьющихся каштановых волос в движении:       — Больше нет вопросов, Уизли? Тогда свободна!       А я — нет…       Затаившая дыхание Гермиона с безмолвным оцепенением наблюдала за тем, как куда более храбрая, гордая и дерзкая, чем она сама, девушка торопливо пятится спиной вперед по длинному коридору, очевидно, в надежде оказаться как можно скорее и как можно дальше отсюда. Крупные влажные дорожки из нахлынувших примирительных слез, совсем недавно блестевшие на ее румяных щеках, уже успели высохнуть, оставив после себя лишь полную и тотальную дезориентацию, в том числе и в пространстве: Джинни неуверенно шла назад, нащупывая ладонями стены и опираясь на них, иногда спотыкаясь и чуть ли не падая, что-то сбивчиво-тихо мямля про то, что Макгонагалл велела ей нарушить многовековую традицию и самой встретить первокурсников по прибытию вместо Старосты Школы. Но стоило ей только сильно шарахнуться о разделяющую вагоны отвратительно скрежещущую дверь, резво крутануться вокруг себя, распахнуть ее и вылететь прочь оттуда, словно тугая пробка из узкого горлышка вспенившегося от тряски маггловского шампанского, как…       — Ты пихалась с Поттером?.. — тягуче-липкое, почти что осязаемое отчаянное безумие, к которому она позволила себе повернуться спиной, легонько всколыхнуло ее высоко вздыбленные волнистые локоны и окончательно запуталось там. Оно вместе с прерывисто-тяжелым дыханием Малфоя, выжигающим разрывающийся мигренозной агонией затылок, впиталось в кожу головы, просочилось через микроскопические поры и разбрелось миллионом будоражаще-леденящих мурашек по всему ее дрожащему телу, в то время как на самом дне голодно-пустого гриффиндорского желудка уже начала неуклонно подниматься и нарастать внеочередная десятибалльная волна всепоглощающей милосердно-горькой жалости, которая тут же вывернула ее наизнанку и принудила выкашлять-вытошнить этот неразличимый шепот даже без выдержки короткой эффектно-томительной паузы (которая всерьез могла бы побудить вопрошающего перегрызть себе вены голыми зубами):       — Конечно, нет! Такого не было!       ­— Тогда что у вас было, Грейнджер?..       "Хогвартс-экспресс" уносил с собой двоих. Теперь они оба смутно догадывались о том, куда он может их привезти, и никто даже не пытался сойти с него. И вовсе не потому, что не было возможности: эти двое негласно решили доехать до конечной вместе, но пока еще не находили в себе смелости признаться в этом.       

* * *