Грязь

      — …подобные выходки категорически неприемлемы!..       Широкие и нескончаемо-длинные коридоры, появляющиеся откуда не возьмись крутые повороты, дополнительные ответвления, хаотично движущиеся лестницы, пустынные картинные галереи с бесчисленным количеством беспробудно спящих и до сих пор бодрствующих портретов, безжизненные статуи великих волшебников прошлого, диковинных магических существ и черт знает чего еще — все это довольно быстро перемешалось и смазалось в одну блекло-серую и чересчур протяженную картину-дорогу до заветной Башни Старост. Не желающий окончательно проснуться от своего летаргически-глубокого послевоенного сна, будто бы умерший, да так и не воскресший после победы над Темным Лордом закостеневший замок встречал трех ночных путников безжизненным глухим гулом их разобщенных шагов, вонючей пыльной сыростью и сгущающейся вокруг них непроглядной тьмой, разрываемой лишь изредка и будто бы нехотя вспыхивающими древними факелами, которые висели на сплошняком покрывшимися тысячелетней паутиной стенах высоко над их головами. Под подошвами новеньких ботинок из «Твилфитт и таттинг» неприятно хрустела истираемая в порошок каменная крошка, по всей видимости, продолжающая осыпаться с не до конца восстановленных полуразрушенных потолочных сводов и остатков арочных проемов, но иной раз попадались и внушительных размеров булыжники, о которые можно было запросто споткнуться, если не смотреть себе под…       — …хоть понимаете, какая ответственность возложена на вас обоих?!       …ноги. Еще с момента выхода из Большого Зала целеустремленно таращащаяся строго-вникуда своим отсутствующим взглядом Грейнджер только что именно это и сделала: нечаянно-резко оступилась и чуть не полетела вниз, но в последнюю секунду смогла почти-что-неосознанно отвергнуть молниеносно предложенную ей опору в виде протянутой руки Малфоя и обрести ее, смачно и, должно быть, чертовски больно ударившись о холодную каменную кладку своим воробьиным плечом. В прыгающе-скачущем факельном освещении ее пляшущая на стене тень неестественно вытянулась, заостряя маленький аккуратный нос до опасного хищного клюва и превращая неприлично растрепанные волосы во взъерошенное светло-каштановое оперение. Огромные, бездонные, зловеще поблескивающие глаза без ярко-карих радужек, которые теперь были чернее наступающего им на пятки непроницаемого мрака, на короткое мгновение сделали ее похожей на вылетевшую на кровавую ночную охоту гарпию. Однако стоило Старосте Девочек вновь возобновить свой нетвердый сбивчивый шаг, как злобная похитительница заблудших людских душ из греческой мифологии исчезла столь же быстро, сколь и появилась.       — …вместе перешагнуть через прошлое…       Ты все равно моя. МОЯ! И посрать на то, что я сам в это не верю. Я могу заставить поверить тебя, и тогда… Притворяться будет уже не нужно.       Драко бесшумно сглотнул и бессознательно скосил свой патологически-алчущий взгляд (вернее, он его еще даже ни разу не отводил…) на медлительно ползущую за Макгонагалл Героиню его самых цинично-пошлых и развратно-порочных сокровенных фантазий. В них она снова превращалась в забитую, одинокую и вообще никому особо неинтересную молеподобную обитательницу запыленной школьной библиотеки. Такую же недоступно-сухую для всех остальных, но всякий раз бесстыже текущую от одного лишь вида божественного Слизеринского Принца, который периодически лениво дрючил ее по настроению, но всегда исключительно потехи ради и того, чтобы лишний раз поглумиться над… (не над Вислым, разумеется: Малфой изначально не воспринимал его как мало-мальски опасного кон-ку-рен-та, а уж после так удачно подслушанных услышанных истеричных откровений Рыжей он был автоматически-молниеносно списан на скамейку даже не запасных, а нервно дрочащих в сторонке бывших)…       Над неугасающей, бл_дь, надеждой! Ее пресвятым-золотым-расписным героем! Гребаным Поттером!.. Да-а-а… Вот он был, сука, проблемой. Настоящей. То, что Драко имел эпически-грандиозное неудовольствие лицезреть этим утром на платформе, никак не вписывалось в безмерно расползающиеся рамки братско-сестринских отношений без кровного родства. Скептически вскидывающий бровь слизеринец никогда не понимал и не принимал их, ибо кто-то кого-то по-любому пялит, а если еще нет, то уже намеревается это сделать. Несмотря на то, что он все же не отрицал саму ничтожно-жалкую возможность их существования при условии достаточно высокого уровня взаимного отвращения (или, ну-мало-ли, периодическое нестояние тоже никто пока не отменял), после того что безмозглая Уизли так неосторожно-вовремя спи_днула про его Гермиону и Поттера... О том, что между ними только чисто гипотетически-предположительно могло что-то быть…       — …пароль от портрета в Башню Старост — «Ксенофан». Постарайтесь запомнить с первого раза!       А она так рьяно пыталась доказать мне обратное, что вскоре после этого, ну, надо же, какое поразительное совпадение (!), предоставила мне свой рот в душном сортире… Условно встречается с Рыжим, тискается с Поттером, а целуется — со мной… Маленькая гриффиндорская шлюшка…       Изможденно-усталые, безгранично-утомленные и почти полностью выжатые этим утром-днем-вечером-пиром, они оба незаметно и тихо достигали последнего предела. Каждый своего и по-своему. О том, что на самом деле творилось с матово-бледноликой Грейнджер, еле-еле плетущейся за продолжающей безудержно словесно поноситься каргой, можно было судить по парочке тончайших серебристых прядей, украсивших ее левых висок и, он мог бы дать руку на отсечение, что до посадки в поезд они еще отсутствовали. А еще по тому, как в ее в карих-черных-х_й-знает-скольки-оттеночных глазах плещется так хорошо знакомое ему обезнадеженное отчаяние, с которым он после своего первого пробуждения в маггловском доме Грейнджеров не расставался ни на мгновение: они оба, не сговариваясь, привезли его с собой сюда. По тому, как неконтролируемая нервическая дрожь то и дело прошибает ее худенькое ссутулившееся тело, а конвульсивно-дергающиеся пальчики, должно быть, неосознанно собирают многовековой пыльный прах, толстым грязным слоем покрывающий стены на пути ее неустойчиво-шаткого следования. Но если у несравненной Мисс Идеал банально подкашивались ноги, то он сам тоже не особо поспевал за ее деканом по причине того, что никак не спадающий железобетонный стояк мешал ему шагать за ними так быстро, как ему того хотелось бы. Пугающие, греховные и притягательно-будоражащие мысли о том, что совсем-совсем скоро они с Гермионой останутся одни, заставляли его болезненно-мучительно напряженный член беспрестанно подергиваться. В поезде Драко вновь вспомнил о том, что такое Ад: он разгорался у него в штанах, начинаясь навязчивым сверблением в тянуще-ноющем паху и заканчиваясь бешеной болезненной пульсацией в заливающейся смазкой головке. Он изнемогал, изнывал, просто дох, бл_дь, едва-едва удерживаясь от того, чтобы прямо сейчас не слить себе в штаны или страдальчески-протяжно не взвыть на весь коридор от этой неуемной физической потребности. Просто побывать внутри что-то опять неразличимо-тихо залепетавшей о демонах, рогах и экзорцистах Старосте Девочек. Собственно, все. Ему больше ничего не было нужно. Вообще. Неужели он так многого хотел?..       — …Грейнджер, завтра перед началом занятий я жду вас у себя в кабинете…       Драко знал наверняка, что она тоже хочет его еще до «свидания» в туалете, из-за которого он в очередной раз почувствовал себя отвратительным склизким слизняком, посмевшем сунуться к изящно-прекрасной бабочке, тогда как ему до скончания времен было предначертано лишь неудовлетворенно облизываться на нее издалека, но… после произошедшего эта образцово-неприступная Героиня могла говорить, делать, даже думать, что угодно, это больше не имело абсолютно никакого значения, ведь ей было не отвертеться... Больше нет. Все должно было случиться сегодня. Сейчас. Малфой был так любезен, что утрудился самостоятельно найти самое простое, очевидное и наименее опасно-болезненное для них двоих решение, которое бы могло помочь им обоим. Да, разумеется, не совсем так он представлял себе их первый раз, который должен был стать венцом этих сложно-запутанных и взаимно-отравляющих от-но-ше-ний, которых эта высокомерная суч… стерв… дря… она никогда не признавала. Жаль, что без полного порабощения ее чересчур несгибаемой гриффиндорской воли благодаря применению старого доброго Империуса было не обойтись. Однако вполне реальная безрадостная перспектива остаться евнухом до самого конца своих напрасно-пропащих дней в виду того, что разбухшие и уже не помещающиеся в мошонке яйца вскоре почернеют и отвалются к чертям собачьим, не прельщала его гораздо-гораздо больше, чем изнас…       Хотя, о чем это он? О каком насилии вообще идет речь? Он просто возьмет то, что по праву принадлежит ему — разве это преступление?.. Нужно было только успеть оперативно-вовремя применить заклятие раньше Грейнджер, на тот _бучий случай, если она вдруг вздумает рысцой умчаться в ближайшую комнату и наглухо запереться там на миллиард неснимаемых и известных лишь ей одной заклинаний. Поэтому после того, как Малфой ловко запустит уже во-много-о-чем-подозревающую-ее самым безобидным из «непростительных», все произойдет банально, скучно, неинтересно и… унизительно быстро для него. Всего лишь несколько позорно-жалких фрикций — и для нее все благополучно закончится. Наверное, он даже не успеет услышать, как она стонет (наверняка возбуждающе-нежно и тихо, а не вульгарно-наигранно и громко, как Паркинсон…). Но ничего. Что бы ни случилось после, Грейнджер безвозвратно-насовсем останется помеченной им, и ничто не сможет смыть этого въедливо-перманентного малфоевского клейма, которое останется в ней навсегда. Таким образом, решение животрепещущей «очкастой проблемы» и тотальной изоляции Грейнджер от гриффиндорских дружков временно откладывалось на неопределенно-короткий срок…       — …а вы что можете сказать в свое оправдание, Мистер Малфой?       Старуха _баная… убью ее. Сразу после Поттера. Но сначала оприходую Грейнджер…       — Каюсь-каюсь. Профессор… Ой, простите, дире-е-е-е-ктор… Полно вам! Что мы все обо мне, да обо мне?.. — омерзительно скрипящий голос Макгонагалл, похожий на одиозную «музыку» проржавевших несмазанных рессор повозки, на которой они вчетвером прикатили в замок, заставил Драко натянуть на лицо наигранно-заинтересованное выражение и практически неосознанно расправить свою просторную мантию (под темной материей которой, слава Салазару, ничего не было заметно). Все это произошло примерно за секунду до того, как любимая преподавательница Грейнджер резко остановилась и развернулась к нему на каблуках. — Я бы посоветовал вам присматривать за студентами своего факультета, которые слишком много внимания уделяют Старосте Девочек. Это может помешать выполнению ее… главных обязанностей, — непринужденно-любезно протянул Драко, с нескрываемым удовольствием наблюдая за тем, как неприязненно сверлящие его глаза карги почти что закатываются назад от переизбытка благочестивого гнева, а на морщинистом, словно залежавшийся и полусгнивший сухофрукт, лбу проступают новые изломанные бороздки. Это был отличный повод наглядно продемонстрировать ей (да и вообще всем…), что он, во-первых, прекрасно осознает свою новоявленную архинужность-гиперважность, а, во-вторых, несмотря ни на что, не собирается по-ублюдски лебезить перед ней по той же самой причине. — Кстати, вам вовсе необязательно сопровождать нас. Я знаю, где находится Башня Старост, и вполне способен самостоятельно проводить Грейнджер до нашей спальн… гостиной… без посторонней помощи.       Всегда утверждала, что Снейп прикрывает своих. П-ф-ф-ф, а сама-то? Высиживает свой бесценный гриффиндорский выводок, словно дряхлая гусыня протухшие яйца. Одно ее распоряжение — и первокурсничек-Поттер в обход всем школьным правилам попадает в факультетскую сборную по квиддичу. А моему отцу пришлось все метлы в магазине скупить, чтобы меня соизволили взять ловцом в команду…       — Малфой, больше я вас предупреждать не буду! — мимо него вдруг плавно проплыла Староста Девочек, по-прежнему протирая темно-серую каменную кладку прозрачной ладонью по ходу своего заторможенного движения и отрывисто-согласно кивая каким-то собственным как-бы-их-прочесть-мыслям. При большом желании по неосознанно оставленной ей на стенах неярко-выделяющейся изобличительной полосе можно было запросто проследить их крайне длинно-долгий путь из Большого зала… Драко был готов усиленно побиться об заклад: пережившая столько потрясений-откровений за один день, она даже не особо понимала, где и зачем находится, так ни разу и не разбавив возмущенную старушечью тираду своим характерным заискивающим поддакиванием. Впрочем, ему это было только на руку. Точнее, на кое-что другое... — Знайте свое место! Вам не…       — Теперь оно рядом с Грейнджер. Спокойной ночи, Минерва. Ой, профессор! Ох, директор!.. — на отъ_бись-машинально отмахнулся от все еще убийственно-грозно лупящейся на него карги Малфой, больше уже даже не утруждаясь тем, чтобы хоть как-то фильтровать свой становящийся все более бессвязным речевой поток. Он наскоро обошел остановившуюся и обернувшуюся ему вслед престарелую колдунью и на всех своих смехотворных парах устремился вперед за скрывшейся за дальним поворотом Гермионой. Уже?! Да как так быстро-то?! Раз, два, три, пять, десять, двадцать шагов сквозь сгущающуюся мглу неживых коридоров: Макгонагалл осталась где-то бесконечно-далеко позади, а мученически кривящийся Драко схватился за свой многострадальный бок, неистово пылающий инфернальным огнем томительно-рокового предвкушения. Наконец-то-господи-бл_дь! Столь долгожданное уединение с Грейнджер, которому на этот раз никто и ничто не сможет помешать! А он ведь даже не успел толком распробовать ее маленький грязный рот, такой влажный, горячий и податливый, покорно раскрывающийся ему навстречу…       Скоро. Совсем скоро. Осталось чуть-чуть…       — Не уходи далеко! Подожди меня! — надсадно хрипя и захлебываясь собственными слюнями, все более нервозно озирающийся по сторонам Малфой воззвал к непроглядно-густой темноте, получив в ответ лишь гнетущее подозрительное безмолвие. Он слепо заметался по узкому протяженному коридору, в который только что прискакал почти вприпрыжку, полупанически обшаривая стремительно уплотняющийся мрак еще не успевшими привыкнуть к нему напряженно-воспаленными глазами. Бл_дские доисторические факелы, долгими веками смиренно покоящиеся в своих наглухо приросших к бездыханному камню железных держателях, почему-то перестали услужливо вспыхивать при его приближении. В воздух то и дело взлетали небольшие снопы ярко-зеленых волшебных искр, которые не разгорались и моментально затухали, и будто бы нарочно изобильно присыпая его плечи и пригибающуюся голову сотнями шипящих микроскопических огарков. Вероятнее всего, их магия спустя многие годы после наложения успела ослабнуть, а учитывая то, кто именно с такой чванливой торжественностью возглавил захудало-обветшалый Хогвартс, за этим попросту не проследили… — Где ты?! Грейндж?!!       Нет… Нет! Он точно не мог заблудиться в запутанно-многоуровневом и постоянно движущемся дремучем хитросплетении давно остывших и вяло реставрируемых школьных развалин. Малфой, в отличие от умственно-неполноценного и с рождения природой обиженного Долгопупса («Чесслово, профессор, я не виноват, эта бестолковая лестница опять свернула не туда!»), топографическим кретинизмом не страдал и с легкостью ориентировался как на открытой местности, так и внутри любых зданий. Единожды пройдясь по какой-либо дороге, Драко тут же заносил новые картографические данные в персональный встроенный навигатор в своем мозгу, а потому… Этот неуклонно-сужающийся коридор должен был давно закончиться и вывести его прямиком к портрету с очередной поющей толстухой с громоздкой уродливой шляпой на башке и тремя противно тявкающими пуделями на поводке. Иными словами, ко входу в Башню Старост, но… В этот раз что-то пошло не так. В кромешно-черной мгле, через которую он медленно продирался почти на ощупь, было крайне трудно что-либо рассмотреть, но то, что с превеликим трудом разглядеть все же удавалось, было каким-то… другим. У измотанно-запыхавшегося слизеринца никогда не было клаустрофобии, причем ни в какой форме, однако прямо сейчас неуклонно и крепко сжимающаяся вокруг него атмосфера норовила того и гляди сплюснуть-расплющить его вместе с покрывающейся искаженно-зыбкой рябью кладкой, поломанными рамами от опустевших портретов и бесполезными затушенными факелами.       — ГЕРМИОНА!!! — он не вслушивался в напуганно-громкие отзвуки собственного сипящего голоса, который отчего-то снова зазвучал как-то слишком юно, почти по-мальчишески, так как до его обостренно-чувствительного слуха с кричащей отчетливостью вдруг донеслись частые и торопливые шажки чьих-то босых ног, влажно шлепающих по холодному каменному полу. Некто (или нечто…) уверенно приближался к нему откуда-то из беспросветной темноты, но из-за повсеместно разносящего их эхо было решительно невозможно безошибочно определить достоверную траекторию этого хаотически-стремительного движения. Застывающая в мгновенно скукожившихся жилах чистейшая волшебная кровь стремглав, обильными толчками приливала обратно к той опрометчиво-буйной голове, которая все еще была способна хоть как-то соображать. Истерично-вопящие о надвигающейся прямой угрозе глубинные первобытные инстинкты, ненавязчиво подсказали отдающемуся в их безраздельную власть и переполненному зашкаливающим адреналином телу, с силой рвануть карман мантии, чтобы выхватить из него волшебную палочку и тем самым худо-бедно подготовиться к предстоящей смертельно опасной встрече с…       — Сегодня ее не станет. Ты попытаешься, но все равно не сможешь ее спасти… — за неестественно-спокойной тишиной резко и неожиданно оборвавшихся шагов тут же последовало студеное дуновение во вздыбленных волосах, которое мириадами ледяных арктических игл вонзилось ему в затылок. Этот необычайно-знакомый потусторонний голос… Он был подобен слабому, едва уловимому дуновению замогильного ветерка, тихо распевающему свою унылую безжизненную песнь под плаксивый аккомпанемент откликнувшихся ему одинокими стонами разбуженных потолочных сводов. И принадлежал этот девичий голос, несомненно, той, что каким-то образом просочилась в его пугающе-страшную явь из давно позабытых им жутчайших ночных кошмаров и подошла к всецело охваченному бессознательным мандражом Малфою не практически, а в упор… — Но знай, что я… Останусь с тобой навечно… Только дождись меня!..       — Л-л-л-л-лю… ю-ю-ю… мо-о-о-с!       Не без задержки озарившийся тускло-блеклым мутным светом наконечник ходящего ходуном боярышника выхватил из кромешных потемок небезызвестную темно-коричневую портьеру с рваной и растрепанной бахромой заляпанных желтых кисточек. Прозрачно-стеклянную, словно изнеженные хрупкие крылья Грета Ото, кожу, покрытую несметным количеством ссадин-царапин-ран, насквозь пропитанную грязью, закупорившей абсолютно каждую давно прекратившую дышать пору. Неестественно вывихнутое и рассеченное до самых костей какой-то боевой магией плечо. Напрочь изломанную кисть с вкривь и вкось искореженными мраморно-белыми пальцами. Густые и вязкие ярко-бурые полоски, медленно стекающие-струящиеся вниз по неприкрытым тканью оголенным женским бедрам. И лицо… Это внушающее боязливо-трепетный всепоглощающий ужас лицо той самой черноглазой гарпии, не более пятнадцати минут назад нарисованное танцующими тенями на безразличной серости крошащегося камня…       — У тебя… у тебя… кровь!.. Как много! Откуда это?!. Кто это сделал?!! — отчаянно срываясь на кастрированный фальцет, по-девчачьи заголосил на весь коридор, тут же непредусмотрительно обронив свою мгновенно погасшую и куда-то быстро покатившуюся по полу палочку, хватаясь обеими неодолимо-дико трясущимися руками за покрытые твердой обугленной коркой концы опалено-выжженных каштановых локонов. С лихорадочным безумием желая как можно скорее убрать, оторвать, содрать этот нагар с самых красивых на всем свете волос, но… — Только не бойся, Грейнджер! Все будет хорошо! Тебя больше никто не тронет, я обещаю!.. — его онемевшие ладони лишь понапрасну сгребали зияющую перед ним обманчиво-ложную пустоту, беспрепятственно окунаясь и проваливаясь в неосязаемо-туманную дымку этого дьявольски натуралистично-реалистичного видения, которое… С доселе совершенно незнакомой и чуждой ласковой снисходительностью улыбнулось Драко в ответ своей невыразительно-пластиковой окровавленной улыбкой с давно запекшимися и поблекшими алыми красками на неспешно растягивающихся тонюсеньких кукольных губах:       — Это ты ничего не бойся. Я защищу тебя. От этого. От меня. От самого себя.       Едва вымолвив это, фантасмагорическая птицеподобная богиня, страшнее и очаровательнее которой он еще ничего, никого и никогда в своей никчемной и никуда не годной жизни не видел… с последним прощально-скорбным завыванием до сих пор не умолкающего стогосветного ветра в одночасье развеялась-растворилась прямо в воздухе, оставив после себя лишь эфемерную болотную дымку, от которой через несколько коротких мгновений не осталось и следа. Сохранился лишь термоядерно-резкий и жгуче-едкий, сильно затрудняющий и без того критически сбившееся спутанное дыхание, запах тлетворного разложения не покалеченного женского тела, но души. Запах смерти… Все вокруг фонило им настолько сильно, что казалось, будто бы здесь, в каких-то жалких, но до сих пор еще непреодоленных метрах десяти-пятнадцати от Башни Старост, только что внезапно разгерметизировался непонятно откуда взявшийся ядерный реактор, распространяя на многие-многие километры вокруг отравляюще-губительную радиацию.       Она сказала, что сегодня ее не станет… Гермиона… Должен… Предупредить…       Малфой не имел никакого понятия о том, сколько занял у него с неимоверным трудом пройденный-проволоченный негнущимися ногами путь до приоткрытого безмолвного портрета. Может быть, прошло от силы минут пять, а может — несколько часов. До умалишенного беспамятства запутанно-замороченный всем произошедшим и едва не обмочивший свои штаны (хотя, с учетом текущих обстоятельств, стопроцентной уверенности в этом не было), он давно уже утратил восприятие чего-либо, в том числе и времени, всецело-полностью полагаясь исключительно на настенную путеводную нить Ариадны-Грейнджер, дополнительно четко дублируемую нарядно-праздничной рождественской гирляндой, завлекающе подсвечивающейся разноцветно-яркими переливающимися огоньками вновь проснувшихся факелов, которая и привела его к с последними напряженно-превозмогающими усилиями переступаемому порогу так отчаянно искомой неосвещенной гостиной:       — Гермиона!.. Пожалуйста, отзовись!.. Предупредить тебя… В коридоре… Сначала эта рябь на стенах, а потом… Я видел… Там она… Она выглядела, как…       — ЭВЕРТЕ СТАТУМ!

* * *

      Стоило только разомкнуть налитые неподъемно-свинцовой тяжестью слипшиеся веки и кое-как удержать левое в полуоткрытом положении (правое почему-то с упрямым постоянством закрывалось), как комната вокруг Малфоя незамедлительно завращалась с пугающе-тошнотворной скоростью. В этой стремительно ускоряющейся и неуклонно смещающейся круговерти (за возможностью испытать которую эти странноватые простецы даже приезжали в некое специальное место под названием «Диснейленд»…) угадывались неясно-размытые очертания тесной общей гостиной в Башне Старост. Ее откровенно-скромное внутреннее убранство состояло из небольшого дивана, широкого письменного стола и журнального столика поменьше, крошечного камина и пока еще пустующего массивного книжного шкафа, на холодющем полу возле которого он и растянулся во весь свой немалый рост…       — …все ты!.. Ты и твое треклятое чистокровное семейство!.. И это ваша благодарность за то, что я для вас сделала?!       Последнее, что ему удалось запомнить, прежде чем несколько раз перекувыркнуться через себя и лихо протаранить затылком ближайшую стену — это старательно начищенные чуть ли не до зеркального блеска носки ботинок из известного на весь Косой Переулок магического бутика, воспарившие высоко-высоко в воздухе над его головой. Должно быть, этого убойно-чудовищного удара о непреклонную каменную твердь, от которого швы каким-то салазаровым чудом не раскрошившегося в мелкую костную щепу черепа не разъехались-расползлись в разные стороны, вполне хватило для того, чтобы Малфой моментально и наглухо вырубился на какой-то точно не установленный временной отрезок. А после чего, он, собственно, последовал?.. Ах да, точно… После обозленно-ненавистно и с большущим знанием дела выкрикнутого атакующего заклинания, которое и сам Драко однажды весьма эффективно-успешно применил против желторотого Поттера в дуэльном клубе на втором курсе, и на этом, собственного, его бравые воинственно-боевые подвиги и были окончены.       — …ненавижу твое чертово имя! Кто в здравом уме назовет своего ребенка «драконом»?!!       Слава вашему хваленому Богу… Она жива… И цела… Я не опоздал… Еще не поздно…       Ему до сих пор не верилось, что кто-то на полном серьезе видит в этой опершейся о подоконник обеими дрожащими руками и сгорбленно-низко склонившейся над ним худенькой фигурке несгибаемо-мужественную Героиню Войны и обращается с ней соответствующе. Принимать это было невыполнимо-сложно, ведь практически каждый день на протяжении нескольких последних месяцев наблюдая отрешенно-тихую девичью меланхолию за совместным просмотром так быстро ставшего привычным телека, чтением (иногда даже вслух!) ее любимых и по десятому кругу перечитываемых книг или всякий раз непозволительно затягивающимися посиделками на старом трухлявом крыльце перед сном под звездной россыпью ночного неба, раскинувшейся над захолустным маггловским поселком… Ему так невыразимо легко удалось позабыть, кто она есть на самом деле. Не только для целого гребанного мира, но и лично для него. Более того… Рядом с ней Малфой безустанно забывался и забывал, кто он.       — …что у тебя осталось, кроме твоей смазливой рожи?! Да ничего!!! Ты просто обертка, красивый фантик без конфетки!!!       — Грейнджер, умоляю, выслушай меня! С тобой вот-вот должно случиться что-то очень плохое!       — Мы-мы-мы-ы-ы-ы-ым-м-м-м-м!       Что-то, определенно, пошло не так… Уже во второй раз. Через считанные доли секунды после того, как его сдавленно-тихое страдальческое мычание, которое даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, расслышал бы только равнодушно стоящий неподалеку книжный шкаф, Малфой понял, что не может говорить. Его непомерно разбухший неподатливый язык не просто приклеился к небу: он намертво сросся с ним, став неотъемлемой частью отечных мягких тканей. Еще через пару мгновений на него вдруг обрушилось шокирующе-запоздалое осознание того, что в дополнение к этому престранному новоявленному открытию, он не способен пошевелить… Ничем. С насильственно-напрочь лишенным дара речи пересохшим ртом все было довольно просто, понятно и даже прозаично — должно быть, использовалось что-то вроде тысячекратно усиленного снейповского «Обезъяза» (даже будучи в таком беспомощно-жалком состоянии он не усомнился в том, что наколдовавшая его ведьма знает куда более редкие, эффективные и опасные заклятия), тогда как изнеможенно-напряженное деревенеющее тело…       — …помычи мне еще там, интриган недоделанный! Лежи смирно и помалкивай! Ты уже на пиру наговорился…       … случится, но, видимо, не с тобой. А со мной… Богиня с дивана нехило так напутала. Видимо, это я умру сегодня. Не ты…       Малфой дернулся раз, другой, третий. Сначала настороженно-слабо, будто бы проверяя и оценивая свой катастрофически ограниченный двигательный потенциал, затем — сильнее, резче, отчаяннее. Или ему только так казалось?.. Вроде бы он даже начинал туманно-неотчетливо припоминать, как ныне стоящая к нему спиной надменно-напыщенная Грейнджер свирепо цедила «Инкарцеро» вскоре после того, как он послушным обезволенным мешком съехал вниз по едва не размозжившей ему чердак стене, да так и не поднялся после. Сковывающе-связывающие магические путы, в неразрывной крепости которых Драко как раз убеждался по десятому кругу подряд, плотно обвили слизеринца от похолодевше-онемевших стоп до самых, не имеющих абсолютно никакой возможности расправиться, плеч. Немногим ранее они за считанные секунды превратили его в надежно-зафиксированного и практически полностью обездвиженного пленника с покорно застывшими по швам распрямленными руками. Даже если в кармане порядком «обновленной» мантии по-прежнему покоилась бы впопыхах позабытая волшебная палочка, которая наверняка до сих пор бесхозно валялась в густой пылище коридорных закоулков, в текущих обстоятельствах он бы все равно не сумел до нее дотянуться, так что о самостоятельном освобождении из этого схожего по твердости с закаленной сталью веревочного кокона, какая юмористично-черная ирония, не могло быть и речи.       — …олицетворяешь собой все худшее, что есть во мне! Стоило только тебе появиться в моей жизни, как все сразу же покатилось вниз по наклонной…       Кажется, я случайно проглотил твою жвачку. Надеюсь, она больше тебе не нужна…       Оглушающе-раскатистый перезвон в почти ничего не слышащих ушах (из левого, кажется, легкими ритмичными толчками беспрестанно вытекало что-то очень теплое и вязкое), мешал сосредоточиться на происходящем. Непередаваемо-мучительные ощущения, которые он при этом испытывал, были чересчур-подозрительно похожи на то, как… Как если бы некто зачем-то вдавил в его все сильнее пульсирующую нестерпимо-дикой мозгоплавящей болью голову заведенный грейнджерский будильник и применил заклятие бесконечного умножения. Малфой уже даже не понимал, а только подсознательно-отдаленно догадывался, что так яростно выкрикивает ему расплывающийся, приближающийся и отступающий, раздваивающийся и вновь собирающийся воедино вожделенный женский силуэт, несколькими быстрыми и умелыми взмахами-росчерками виноградной лозы обрекший его на все это.       Так хотелось… Как же ему хотелось… Разозлиться на эту злопамятно-мстительную Мегеру с так агрессивно шипящими каштановыми змеями-волосами! Чтобы эта спасительно-избавительная оголтелая злость стала смехотворной бесполезной заплаткой для его все чаще замирающего и все сильнее кровоточащего, но упрямо продолжающего свое хаотично-сбивчивое и неуклонно затухающее биение слизеринского сердца. Было невыразимо жаль, что простая человеческая пища ее больше не интересовала. По всей видимости, эта псевдо-благочестивая и придирчиво-избирательная фурия насыщалась исключительно этим четырехкамерным куском разлагающегося червивого мяса, которое старательно-тщательно пережевывала своими заточенными клыками, чтобы потом с брезгливо-гадливым омерзением сплюнуть в немытый сортирный умывальник поезда…       — Хватит откусывать по частям!!! Забирай все, целиком!!! Оно мне больше не нужно!!! Только… пожалуйста… обернись…       — М-М-М-ЫМЫ-МЫ-Ы-Ы-Ы-ЫМ!!!       — Если твои родители так и не удосужились тебя нормально воспитать, то это сделаю я! По-плохому…       Наверное, Драко запросто смог бы пролежать здесь хоть до самого рассвета. Не велика работа: продолжать суетливо корчиться-изгибаться-извиваться, пытаясь ослабить запредельно тугое натяжение окутывающих и стискивающих его пут, понапрасну истирая оголенные закостенелые запястья в кровь до тех пор, пока окончательно не израсходуется пустяково-незначительный запас стремительно истощающихся физических сил неподатливого бренного тела. Да, наверное, смог бы. Выдержал бы. Кроме того, нещадно-беспощадно истязающая Малфоя без применения банально-избитого «Круцио» жестокосердная… нет, бессердечная мучительница, кажется, примерно на то и рассчитывала. Она явно собиралась нравоучительно проучить, профилактически припугнуть, возможно, даже превентивно наказать его. По-своему, относительно гуманно (ну, в сравнении с тем, что всерьез намеривался сделать с ней он…) и по-гриффиндорски, но, главное, не смертельно. Убивать его, продолжающего натуженно-слабо кочевряжиться на полу возле книжного шкафа, по крайней мере, с холодной и расчетливой злонамеренностью, пока что никто заранее не планировал. Однако Грейнджер будто бы случайно-специально заняла такую выгодно-далекую безобзорную позицию, оставаясь на приличном расстоянии и не подходя к нему достаточно близко для того, чтобы вдруг не сорваться и ненароком не смилостивиться над ним, тем самым непоправимо запоров весь свой воспитательно-педагогический изуверский процесс. Но в данный решающе-поворотный момент было важно даже не это, а то, что она никак не могла воочию узреть те фатально-гибельные и в одночасье переквалифицировавшиеся в необратимые последствия, которые неизбежно и неразрывно повлеклись друг за другом.       — …я просто хочу, чтобы ты исчез, и все стало, как раньше, но раз это невозможно, тебе придется измениться…       Показать тебе фокус? Жаль, ты не смотришь, а то второго такого больше никогда не увидишь… Так сильно хочешь навсегда избавиться от меня?.. Сейчас я решу все твои и свои проблемы разом…       Он беспокойно догадывался о том, что его непременно-неминуемо вывернет (однажды Грэхэм хорошенько приложился своей котелкообразной башкой о трибуны во время матча, так потом почти всю слизеринскую гостиную заблевал, включая любимое кожаное кресло Драко…). Это подсознательно-неотчетливо угадывалось еще тогда, когда Малфою каким-то образом все же удалось продрать один глаз и кое-как оглядеться вокруг, жутчайше опасаясь только лишь одного — не обнаружить Грейнджер в радиусе пяти-десяти метров от себя. С этим всезатмевающе-перманентным страхом, который совсем понемногу, но настырно-систематически вытеснял собой абсолютно все остальные, он просыпался и с ним же и засыпал. Но даже это уже больше не имело никакого значения, когда сведенные неимоверно мощными спазмами мышцы пресса, только еще совсем недавно окрепшие и вновь ставшие различимыми, вкупе с конвульсивно-резкими сокращениями быстро опускающейся диафрагмы поспособствовали тому, чтобы поспешно наполненный в Большом зале желудок начал с безустанной целеустремленностью избавляться от своего недопереваренного содержимого.       И если бы непроходяще-длительное действие предусмотрительного грейнджерского «Обезъяза», достаточно было бы просто повернуть голову набок, но… Все то, чего он с преувеличенно-притворным, но в действительности напрочь отсутствующим аппетитом налопался за пуффендуйским столом, разумеется, не нашло себе выход через плотно-наглухо закрытый рот. Рвота, хлынувшая было наружу через моментально и непроходимо закупорившиеся ноздри, тут же устремилась обратно в дыхательные пути, механически раздражая и еще сильнее усугубляя прогрессирующую отечность трахеи и бронхов, которые мгновенно забивались при рвано-судорожных ослабевающих вдохах. Драко так не довелось приобрести более углубленно-обширные познания в классической маггловской медицине и узнать, что такое «рефлекторный спазм голосовой щели», «повышение внутрилегочного давления» или «механическая асфиксия». Но даже тех урывочных и скудных, что все-таки имелись, было вполне достаточно для того, чтобы понять, что он очень-очень скоро задохнется насмерть.       Если для того, чтобы просто обрадовать тебя, нужно умереть… Я согласен. Позаботься о моей матери, как обещала. И до встречи в Аду…       — Это мое последнее предупреждение, Малфой! Пусть оно станет тебе уроком! И, надеюсь, он хорошо усвоен, потому что в следующий раз ты схлопочешь какое-нибудь долговечное проклятие или вообще… Непростительное!        Гермионе вновь показалось, что он жалобно-вымаливающе позвал ее по имени, но это, само собой, было невозможно. Тем не менее мелко трясущуюся и остервенело-судорожно цепляющуюся за прохладный подоконник гриффиндорку это несколько… смутило. Временно попрощавшаяся со столь привычной адекватностью и всегда пригождающимся критическим мышлением Староста Девочек, конечно, предполагала, что против воли «отдыхающий» в другой половине комнаты слизеринец станет рьяно-неистово сопротивляться, но чтобы настолько бурно… Кстати, она неосознанно подыскала весьма подходящее сравнение: какие-то невнятные бурляще-булькающие звуки совершенно неясного происхождения затихли каких-то пару минут назад, но будто бы все еще продолжали звучать во временно установившейся напряженно-тяжелой ночной тиши Башни Старост. Нужно было уже наконец-то пересилить-заставить себя подойти к нему и проверить, все ли с ним… Хотя беспокоиться-то было особо не о чем, она ничего та-ко-го не сделала…        — Мне очень жаль, что пришлось прибегнуть к подобному! Насилие — это не метод! Но ты сам меня вынудил! По-другому тебя не вразумить! И не думай, мои слова — не попытка извиниться перед тобой! Сейчас я освобожу тебя, и только попробуй что-нибудь…       Схватившейся за немногим ранее отброшенную подальше к закрытому окну виноградную лозу Героине Войны не было суждено договорить. Несмело-медленно обернувшись назад, она увидела то, что никак и ни с какими хитроумными адвокатскими натяжками-допущениями не вписывалась в типичную картину удручающе-распространенного преступления под названием «причинение смерти по неосторожности». Во всяком случае на подобную версию событий даже от такой заслуженно-именитой подсудимой ни за что не купился бы ни один, даже самый наивно-неопытный визенгамотский судья, коих там никогда не держали…       Слившиеся платиновые волосы окунались в небольшую ярко-алую лужицу чистейшей волшебной крови, запавшие и закатившиеся глаза, будто бы отныне и навеки вечные намеревающиеся лицезреть исключительно полученную черепно-мозговую травму с изнаночной стороны, синевато-бледное одутловатое лицо с перепачканным уже остывшей рвотой подбородком и все еще блестящим от высыхающего ледяного пота высоким лбом — вот, собственно, и все, что она успела увидеть прежде, чем с размаху расшибить свои хрупкие коленные чашечки об пол гостиной. После чего вокруг безжизненно-холодного тела, которое нашло свое, вероятно, последнее пристанище возле старого школьного шкафа, немедленно закружились разноцветно-веселые магические искорки панически и беспрестанно выкрикиваемых Анапнео, Эпискеи, Брахиабиндо, Эманципаре и многих-многих других заклинаний, лихорадочное применение которых лишь изредка разбавлялось безотчетными и до полусмерти перепуганными пронзительными воплями-вскриками:       — Очнись сейчас же!!!       — Пожалуйста, просто дыши!!!       — Только не смей умирать!!!       — Ну, давай же, Малфой?!!       — ДРАКО?!!

* * *