В первый же день занятий в старом полуразрушенном кабинете Трансфигурации, который располагался на первом и наиболее пострадавшем этаже школы, установилась такая кладбищенски-безмолвная тишина, что взаправду начинало казаться, будто бы это не рядовой вступительно-вводный урок, а настоящая сдача ЖАБА в самом разгаре. Только вместо надзирательской министерской комиссии здесь присутствовала чем-то изрядно раздраженная директор Макгонагалл, которая, заложив руки за спину, недовольно прохаживалась между уцелевших и восстановленных после боевых действий темно-коричневых парт, то и дело окидывая абсолютно всех учеников без исключения своим пытливо-зорким взглядом. К несчастью, слишком утруждаться ей при этом не приходилось, так как более половины студенческих письменных столов, зачем-то до сих пор ошибочно составленных по три штуки в четыре ряда, гнетуще-красноречиво пустовали.
Чему, собственно, даже никто особо не удивлялся, ведь в этом учебном году Хогвартсу трагически-катастрофически не хватало семикурсников: на последнем (согласно наскоро составленному и еще неподогнанно-сырому академическому расписанию) уроке присутствовало от силы человек тридцать. При этом большая часть из них была представлена тоскливо позевывающими гриффиндорцами и лениво вслушивающимися в пройденный еще на втором курсе учебный материал пуффендуйцами, чуть меньшая — образцово-показательно скрипящими своими перьями когтевранцами, и, наконец, наиболее приятно-малочисленная — изредка нервно-тихо перешептывающимися над утренним выпуском «Ежедневного Пророка» слизеринскими гадинами, предусмотрительно отсевшими к самой стене, чуть ли не до самого потолка загроможденной пустующими клетками самых разнообразных форм и размеров, которые ранее были предназначены для регулярно подвергающихся трансфигурации «тренировочных» животных и птиц.
— Мистер Криви, мое терпение лопнуло! Минус пять очков с Гриффиндора! Будьте добры уже сесть прямо и продолжить конспектировать мою лекцию! — вдруг порывисто прикрикнула профессор Макгонагалл, возмущенно шаркнув ногой по ходу своего движения и одним резким рывком поправляя очки с овальными стеклами, которые чуть не сорвались с ее сурово сморщившегося лица. Слава Мерлину, раза с пятнадцатого это все-таки возымело столь долгожданно-нужный эффект: до чертиков смущенный и переконфуженный Деннис, сидящий за первой партой самого «многочисленного» ряда с пылающе-красными ушами, наконец, отвернулся оттуда, куда
беспрестанно периодически оборачивался весь перемешанный факультетами класс: одни с откровенной и искренней тревогой, другие — с неприкрытым неприлично-хамским любопытством, третьи…
А были ли они? Впрочем, Джинни как-то не особо задавалась этим неважным вопросом, когда малоубедительно делая вид, что снова зачем-то копошится в своей бездонной школьной сумке, украдкой-искоса поглядывала на ту, что сидела за последним столом в «слизеринском» ряду, будто бы намеренно-специально подальше от всех остальных и как можно ближе к выходу из наполовину разгромленного кабинета.
Гермиона проделывала этот очевидный бесхитростный трюк на протяжении всех трех предыдущих уроков подряд (на Истории магии, на Зельеварении и на ее в прошлом столь горячо любимой-боготворимой Нумерологии): она вдруг появлялась из ниоткуда чуть ли не посередине занятий и заблаговременно уходила вникуда задолго до их окончания, из-за чего создавалось обманчиво-стойкое впечатление того, будто бы она каким-то поистине невероятным образом умудрилась вновь завладеть маховиком времени, ведь ей почти всегда под силу было то, о чем многие другие категорично отзывались как о «не-воз-мож-ном». Никто из терпеливо-всепонимающих преподавателей даже и не думал делать ей замечания по этому странно-неоднозначному поводу и как-либо комментировать эти планомерно чередующиеся внезапные появления и бесследные исчезновения: как и ожидалось от большинства оставшихся в Хогвартсе профессоров, все это с осознанной легкостью списывалось на чрезмерную занятость новоназначенной Старосты Девочек и Школы по совместительству, у которой в начале этого непростого для всех учебного года забот, должно быть, выше крыши, но…
Теперь-то ты точно мне попадешься! С Трансфигурации тебе никак не улизнуть! Это же Макгонагалл, а не Слизнорт!..
— …всем тем, кто хотел бы на добровольной и безвозмездной основе помочь в реконструкции замка, я рекомендую на досуге попрактиковаться с использованием хорошо известного всем вам заклинания «Дуро»…
В бессчетный раз вывернув-перевернув свою пошарпанно-изношенную сумку вверх дном, суетливо копошащаяся в ней Джинни решилась временно оставить свои вещи в покое. Она с периодически свойственной ей торопливой неряшливостью повесила ее на спинку покосившегося стула и, тяжело вздохнув, снова удрученно уставилась в свой девственно-чистый пергамент, на котором, по идее, должна была красоваться свежезаписанная лекция Макгонагалл, но ее там не было и в помине. Сокрушенно размышлять над тем, какой неприглядно-недостойный пример совершенно не слушающая директора префект Гриффиндора подает остальным ученикам своего факультета, было некогда.
Да и незачем, ведь у нее на этот счет имелось заранее заготовленное и железобетонно-обоснованное оправдание в лице… Точнее, в лицах. Гермиона. Малфой. Гермиона и Малфой. ГЕРМИОНА И МАЛФОЙ, БЛИН!!! Как это невероятно-небывалое, невообразимо-сомнительное и немыслимо-беспрецедентное вообще могло случиться?!! И дело было отнюдь не в том, что пухнущая и вот уже много часов подряд раскалывающаяся от беспокойного нервного перенапряжения огненно-рыжая голова слыла далеко не такой умной, как у ее лучшей подруги… Джинни не спалось, не елось, не пилось. Она, как практически и все остальные, попросту не могла думать ни о чем другом, кроме того, что увидела вчера вечером на пиру.
Официальная воодушевляюще-напутственная речь директора Макгонагалл о смирении, прощении и светлом будущем для всего магического сообщества была благополучно пропущена мимо сотен пар архи-внимательно прислушивающихся ушей, перманентно-навостренных в сторону
того стола, за которым как ни в чем не бывало друг напротив друга восседали Героиня Войны и Пожиратель Смерти («бывших» среди них никогда не водилось…).
После окончания феерически-незабываемого представления с участием всего лишь одного клоуна, преобладающее торжественно-праздничное настроение мгновенно улетучилось, а сверхмерно разозленные Дин, Деннис, Джимми и еще пара неравнодушных старшекурсников с Пуффендуя оперативно сговорились объединенно-коллективными усилиями размазать совсем попутавшего берега слизеринского царька по ближайшей стенке в коридоре, едва только тот выйдет за порог Большого зала.
Джинни пришлось приложить немало напрасно срывающих голос усилий для того, чтобы хоть как-то донести до всех охреневающих и буквально слетающих с катушек присутствующих незамысловато-простую истину о том, что Гермиона (из-за широкой спины Малфоя ее было почти не видно…) является невольной заложницей всей этой безвыходно-дерьмовой ситуации, а от масштабной студенческой потасовки, устроенной в первый же день после открытия Хогвартса, лучше совершенно точно не станет, причем не только ей, но и вообще никому. Тем не менее взывать к здравомыслию и благоразумию разгоряченных гриффиндорских парней, всерьез настроившихся на свое излюбленное мальчишеское развлечение под названием «а давайте-ка дружно отметелим кого-нибудь!» было изначально обреченно-гиблой затеей. К счастью, директор Макгонагалл, неотрывно следящая за развитием всех этих событий, вмешалась как раз вовремя, чтобы самолично эвакуировать эту сверхпопулярную парочку (какой-то недалекий пуффендуец, крайне неуместно и бестактно ляпнувший «сладкую», тут же схлопотал звонкий подзатыльник от в конец разъярившегося Томаса) подальше от укрепляющего свои выбитые костяшки какими-то малоизвестными заклинаниями Джимми и одобрительно кивающих ему остальных.
Я так надеялась, что сегодня ты сама подойдешь ко мне и, наконец, объяснишь… Если не все, то хотя бы что-то! Но почему ты до сих пор этого не сделала, когда было столько возможностей уединиться и поговорить?! Неужели я не заслуживаю права знать, что происходит?!!
После окончания пиршества, когда все кое-как добрались до факультетской гостиной, все стало еще хуже. По крайней мере, для самой Джинни: полупустая башня Гриффиндора даже не стремилась заснуть в эту ночь и беспрестанно жужжала-гудела до самого, мать ее, утра. Младшекурсники наравне со старшими наотрез отказывались расходиться по своим комнатам, из-за чего неугомонно-безостановочные толки, споры и пересуды продолжались вплоть до, да и во время сборов на первый урок. Отовсюду непрерывно сыпались «экспертные» мнения: все без умолку, взахлеб, грубо, перебивая-затыкая друг друга, стремились как можно скорее прокомментировать увиденное и поделиться своими бесчисленными, зачастую противоречащими друг другу гипотезами чуть ли не научного уровня!
Самое тупое, нелепое и абсурдное предположение, дословно звучащее-пищащее как: «Говорю вам, они встречаются! Гермиона — девушка Малфоя, разве не очевидно?! Ах, как он на нее смотрит! Бли-и-и-и-ин! Запретная любовь! Золотая Девочка и Пожиратель Смерти! Как же красиво и романтично! Вот бы и мне так!..», было выдвинуто неисправимой истеричной идиоткой Ромильдой (ну, в самом деле, кто, будучи в мало-мальски здравом уме, вообще мог счесть привлекательным этого бледнорожего белобрысого вурдалака в тридесятом поколении?..) и…
Его фактически молниеносно смело порывистым шквалом возмущенных и оскорбленно-негодующих воплей мужской половины населения гриффиндорской гостиной, после чего первой сплетнице Хогвартса пришлось незамедлительно ретироваться наверх в женскую спальню и на всякий случай забаррикадироваться там до наступления рассвета. Разумеется, тогда никто не воспринял всерьез слова совершенно справедливо поднятой на смех и обиженно шмыгающей наверху Вейн. Почему?.. Да потому что все тут же уверовали в неоспоримо-опровержительную теорию, похожую на не нуждающуюся ни в каких доказательствах аксиому, предложенную самой Джинни, которой пришлось, особо не раздумывая, и без всяких колебаний солгать им по поводу… много чего. В первую очередь того, что все это санкционировано директором, а во вторую — того, что Героиня Войны всегда знает, что делает. Однако никто до сих пор так и не потрудился объяснить младшей Уизли, что именно она тогда увидела в коридоре мчащегося в школу «Хогвартс-экспресса», а также сегодня утром в Большом зале…
Я во что бы то ни стало перехвачу Гермиону сразу после Трансфигурации и любыми способами вытрясу из нее все! Что, как, зачем, почему и надолго ли! А также сразу предупрежу, что ребята потребовали первым делом выспросить у нее, не нужна ли многоуважаемой Старосте Девочек помощь гриффиндорских кулаков, которые всегда к ее услугам…
— Мистер Криви, если вы еще раз повернетесь, я запрещу вам принимать участие в отборочных испытаниях в команду по квиддичу!..
Тихо хмыкнув почти про себя, настороженно хмурящаяся Джинни оторвала свой ничего не видящий взгляд от желтовато-серого дешевого пергамента, который оставался по-прежнему нетронутым, и, более не в силах сопротивляться с каждой минутой все более явственным гнетуще-томительным предчувствиям чего-то очень плохого, максимально незаметно (или не очень…) для вновь рьяно отчитывающей бедного Денниса директора Макгонагалл… обернулась назад. Героиня Войны нашлась на том же месте, в спасительно-близкой парочке метров от открытых настежь двустворчатых дверей. В темном, почти лишенном окон кабинете, в извечно тусклом и недостаточно ярком освещении, обеспечиваемом десятком почти растаявших восковых свечей, она смотрелась, мягко говоря… мрачновато.
Нет, с ее одеждой, волосами и осанкой все было в полном порядке. Вот только это не отменяло того пугающе-вопиющего факта, что не проронившая ни единого словечка за весь
день урок Гермиона подозрительно смахивала на залежавшуюся недельную покойницу, которую принарядили, накрасили, прицепили значок старосты и отправили прямиком на учебу: настолько противоестественно, искусственно и вымученно-фальшиво она выглядела…
Когда кто-то из особо навязчиво-любопытных гриффиндорцев в очередной раз безрезультатно пытался дозваться-достучаться до нее (измятые комья то и дело летящих в сторону ее парты бесчисленных записок уже успели сформировать приличную бумажную горку), Староста Девочек лишь еще старательнее и демонстративнее укрепляла непрошибаемо-твердую стену своего сплошного поголовного игнора, которой вполне успешно отгородилась от всего и вся еще в самом начале этой надолго затянувшейся трансфигурации. Лучшая ученица на курсе больше не задавала мудрено-каверзных вопросов досадливо закатывающим глаза преподавателям и не тянула нетерпеливо трясущуюся руку вверх в столь присущей ей и раздражающей многих манере, чтобы самой же дать на них верные ответы. Напротив, казалось, словно она не видит, не слышит и не воспринимает ничего, кроме того, что с упорно-утроенным рвением к непонятно каким знаниям строчила в собственных конспектах. Причем никакой твердой уверенности в том, что все это надиктовано временами задумчиво умолкающим профессором, не было. Впрочем, как и ни в чем другом…
Что мне отвечать на утренние письма от Гарри и Рона? Они оба интересуются, как у тебя дела, только под совершенно разными предлогами… Так и написать, что ли? «Вчера Гермиона на глазах у всей школы отужинала вместе с хорьком, а утром — позавтракала с его расфуфыренной мамашей, непринужденно беседуя с ней о чем-то почти что по-семейному!..».
— Мисс Грейнджер, как вы себя чувствуете? Может быть, вам все же стоит посетить мадам Помфри? Я сейчас же отправлю с вами кого-нибудь из учеников! — нескрываемо-встревоженный и необыкновенно мягкий голос директора Макгонагалл заставил испуганно вздрогнуть не только уже десять минут подряд сидящую вполоборота Джинни, но и саму Старосту Девочек. Похоже, только благодаря этому, та запоздало-наконец сообразила, что из ее мраморно-белого носа прямо на мелко исписанный пергамент неожиданно хлынула кровь, но она не уделила этому пренеприятному происшествию должного внимания и с преневозмутимым мнимым спокойствием продолжила усердно записывать лекцию новыми «чернилами» ярко-красного цвета. Гермиона торопливо зажала ноздри тыльной стороной левой ладони и немного запрокинула голову назад, явно не намереваясь выпускать также слегка окрасившегося в алый пера из своей не прекращающей что-то слепо выцарапывать на заляпанном листе правой руки, или вовсе покинуть класс, однако… — Мисс Уизли, пожалуйста, сопроводите мисс Грейнджер в...
— Нет! Спасибо… Но нет! Помощь мне не нужна! — …заботливо-настойчивое попечение тотчас же осекшегося декана заставили непочтительно зашикавшую в ответ Гермиону резко вскочить с запрокинувшегося на бок стула и в маниакально-лихорадочной спешке начать сгребать в свой рюкзак все, что лежало-валялось у нее на парте. Отличающаяся образцово-безупречной педантичностью Староста Девочек, которую Джинни не раз ставили в пример как безукоризненную аккуратистку, в пожарном порядке запихивала и заталкивала в него необъятные кипы учебников и всевозможные школьные принадлежности, будто бы панически опасаясь, что префект Гриффиндора прямо сейчас тоже встанет из-за парты и проследует за ней не куда-нибудь, а в… Башню Старост, разумеется. Куда же еще? Туда, где со вчерашнего вечера обитала главная причина отказа от назначения старосты мальчиков в этом поистине ненормально-сумасшедшем учебном году… — Я вам уже говорила, это просто… Недосып. Прошу меня извинить, мне очень надо в уборную…
Что-то случилось… Я должна была сразу это понять… Но только вот что? А хорька-то, между прочим, целый день нигде не видно… Неужели она все-таки решилась как следует навалять ему «за все хорошее»? Тогда почему ведет себя так странно? Мерлин, помоги во всем разобраться!..
С того момента, как Гермиона, даже не пытающаяся справиться с далеко не пустяковым носовым кровотечением при помощи простейшей врачующей магии, со скоростью света вышмыгнула из кабинета, заставив умолкнувшую Макгонагалл недоумевающе-растерянно всматриваться в молниеносно опустевший дверной проем, прошло не более двадцати минут, по истечении которых урок Трансфигурации наконец-то подошел к концу. То, что Джинни тотчас же не умчалась за подругой галопом, вовсе не означало того, что она так просто сдалась: эта коротенькая пауза была с превеликой пользой потрачена на то, чтобы собраться с истинно-гриффиндорским духом и окончательно решиться пойти и поговорить с… Малфоем. Уж его-то, в отличие от злонамеренно денно и нощно ускользающей от нее Гермионы, можно было с потрясающей легкостью загнать в угол и разузнать-выведать все, причем, если понадобится, то с применением вышеупомянутых крепких, массивно-тяжелых, и, что самое главное, многочисленных гриффиндорских кулаков, которые были и к ее услугам тоже, между прочим! Она как раз собиралась тайком и под шумок оживляющегося и все громче переговаривающегося класса уведомить Дина о том, что его и еще нескольких старшекурсников, которым можно полностью доверять, в самое ближайшее время ожидает захватывающе-увлекательная прогулка до самой изолированно-отдельной и уединенной башни в Хогвартсе, но…
Наспех собирая свое школьное имущество куда более неряшливо, чем Староста Девочек несколько минут тому назад, Джинни неожиданно-внезапно обнаружила в своей сумке то, что абсолютно точно туда не клала. То был явно нарочно незапечатанный измято-жухлый конверт с до сих пор еще не высохшей влажной россыпью бесцветных пятен, адресованный небезызвестному Рональду Уизли. Его отправителем значилась некая Г.Г. для молниеносно-точной идентификации личности которой ей потребовалось не больше сотой доли секунды. Кажется, еще меньше времени взволнованно затаившей дыхание Джинни понадобилось на то, чтобы порывисто выдернуть и неосторожно-резким, рвущим бумагу движением, развернуть непонятно как попавшее к ней
да-какая-теперь-уже-разница письмо и прочесть его содержимое. Встревоженно мечущиеся серо-голубые глаза, все еще наполненные едва теплящейся в них и почти полностью угасшей надеждой неверия, побежали наперегонки по изломанно-искореженным, кое-как выведенным совершенно незнакомым почерком буквам, которые составляли собой всего лишь два в одно истошно-короткое мгновение прошибающих до неконтролируемого нервического озноба слова:
Мы расстаемся.
* * *
Иссиня-черная беспросветная тьма вокруг, которая размеренно-монотонно плескалась по бокам с обеих сторон и поначалу казалась враждебной и отчужденно-холодной, медленно, но верно нагревалась. Прошло совсем немного(?) времени, а она уже успела обратиться в безмятежно-спокойную и бездонно-глубокую реку с неспешно устремленным вникуда течением. Эти грязно-мутные воды, которые внешне походили на разбавленный и выцветший деготь, были приятно мягкими и очень теплыми на ощупь. Замедленно-лениво текущий поток создавал обманчивую и захватывающую дух иллюзию непрерывного движения, но в действительности он оставался практически недвижимым. Безмерно хотелось окунуться в него с головой и достигнуть самого дна этого взбаламученного непроизвольными хаотичными движениями угольно-смольного киселя, сильно смахивающего на разжиженный блестящий бархат. Безропотно позволить ему свободно заливаться под плотно сомкнутые мечущиеся глаза, в лишенные обоняния ноздри и ничего не слышащие, кроме этих умиротворяюще-тихих периодических всплесков, уши и, наконец, как следует распробовать его немного горчащий землистый привкус у себя во рту.
Где я?.. И вообще кто это — я?..
Долгожданное упоительнейшее купание в собственном беспробудном забытье с каждой минутой многократно усиливало нарастающе-любопытное желание устремиться куда-то глубоко-глубоко вниз, но достичь этого все же почему-то никак не удавалось. Эта странно-непонятная сворачивающаяся и неуклонно уплотняющая вязкая субстанция оказывала все более выталкивающе-упругое сопротивление и удерживала безвольно расслабленное тело на своей нетвердой поверхности в строго горизонтальном положении. На очень скорое и крайне нежелательное прерывание этого мерного барахтанья указывал раздражающий крохотный огонек, с призывным упрямством мерцающий откуда-то с невидимого берега (если он, разумеется, вообще существовал…). До полноценно-высоченного башенного маяка его скудное периодическое сверкание явно не дотягивало, но, в конце концов, игнорировать это быстро и повсеместно распространяющееся мигающее сияние становилось все сложнее и сложнее. Непрерывно концентрирующиеся, расширяющиеся и становящиеся все более ослепительно-четкими пронзительные лучи нашпиговали своей резкой остротой то, что надсадно перезапускающийся мозг услужливо интерпретировал как «реку» для облегчения и упрощения восприятия действительности, превратив этот серебристо-черный водоток в насквозь продырявленное бесполезное решето.
Ее здесь нет... Надо выбираться отсюда…
Малфой, пока еще не в полной мере осознающий, что он сам и есть Малфой, далеко не сразу понял, что открыл свои замутненно-воспаленные глаза. Как и в будто бы нарочно измазанных маггловским суперклеем припухших веках, во всем его обессиленно-обмякшем теле ощущалась невыразимо приятная тяжесть. Все вокруг казалось ему настолько уютным, удобным, угодным до такой высочайшей степени, что он сделал бы все возможное для максимального продления этой безмятежной безтревожно-невозмутимой эйфории, которую слегка-слегка омрачала лишь почти незаметная тупая ноющая боль где-то в области затылка.
В абсолютно-подчистую опустошенной страждущей голове беспрепятственно дули-разгуливали непонятно откуда взявшиеся привольные ветра, запросто выносящие из нее любые полуосознанно-бессвязные и изворотливо ускользающие мысли, которые покидали его затуманенное обеспокоенное сознание, подобное вышеупомянутому решету, так же свободно и быстро, как и появлялись в нем. Казалось, что ни одна из них совершенно неспособна задержаться там надолго, однако вскоре выяснилось, что это не совсем так.
Рассеянно-расфокусированный взор, до этого момента неосмысленно и бесцельно блуждающий по размытому окружающему пространству, начал останавливаться на отдельных расплывчато-смазанных объектах, которые впоследствии превращались в обыденные и привычные предметы магического обихода. Драко вдруг осознал, что находится в довольно маленьком, даже ограниченно-тесном помещении, которое являло собой опрятную малознакомую комнатку. С учетом того, что за последние несколько месяцев его всегдашне-чересчур завышенные требования относительно жилищных условий в одночасье, мягко говоря, существенно занизились, Малфой сразу же облюбовал эту крохотную неблагоустроенную спальню: закрытый платяной шкафчик, аккуратно расправленная гриффиндорская мантия, висящая на спинке стула, внезапно-удивительно просторная кровать, на которой он в изможденном бессилии галлюцинировал на протяжении всего этого времени, а также заваленно-захломленный всем, чем только можно, укороченный письменный стол…
— Пожалуйста, тише, Иаков!.. Не шуми…
…за которым спиной к нему сидела Грейнджер. Несмотря на то, что его полуоткрытые глаза, с настойчивой беспрестанностью намеревающиеся закатиться вновь, пока что почти не различали никаких цветов, Драко не мог не узнать этот искаженно-двоящийся сгорбленный силуэт, который был навеки вечные выжжен на его полуотслоившейся сетчатке. Гермиона склонилась над каким-то очередным не в меру увесистым магическим талмудом (и, кстати, где это она успела его раздобыть?..) и, судя по почти бесшумному суетливому шелесту ветхих коричневатых страниц, крайне заинтересованно-увлеченно листала его, что-то торопливо выискивая.
Мягкий обволакивающий полумрак, не режущий лишенный всякой ясности опьяненный взгляд, в который была погружена эта неизвестная очаровательная клетушка, обеспечивался почти что изжившей себя плаксивой свечой. Ее предсмертно-слабо танцующий огонек, который Малфой поначалу принимал за импровизированный маяк, возвещал о своей стремительно приближающейся кончине, издавая неприятный слуху отрывистый треск. Это, в свою очередь, не слишком-то нравилось крайне нервно-недовольно ухающему филину, который уже успел по-хозяйски расположиться на подоконнике в своей привычной манере и безуспешно пытался заснуть после длительного и утомительного перелета, усиленно пряча взъерошенную голову под свое огромное потрепанное и полуоблезлое крыло.
Почему длительного?.. Почему перелета?.. А… Да… Хогвартс.
— Эй, Грейндж?.. Мы что-то праздновали?.. — все почему-то вдруг стало требовать неимоверно больших усилий и энергозатрат с его стороны, к чему, Малфой, безусловно, не привык. Они понадобились для того, чтобы едва слышно шепелявить (тем не менее слова, хоть и с подозрительно-длинными паузами, выговаривались вполне сносно и даже выстраивались в хоть сколько-нибудь осмысленные предложения) напрочь пересохшим, будто бы щедро присыпанным соленым прогорклым пеплом неповоротливым языком. Для того чтобы кое-как откинуть колюще-шекочущее подбородок шерстяное покрывало, вытащить из-под него свои непослушные одервенело-негнущиеся теплеющие руки и сладко-сладко потянуться. Наконец, для того, чтобы провести эту иррационально-нелогичную и притянутую за уши аналогию со своей текущей вопиющей нетрезвостью, потому как Драко никак не мог припомнить, где, когда и при каких обстоятельствах он успел так ублюдочно и по-скотски нахлестаться… — Почему я в говно?.. Прости, это в первый и последний раз, честно…
— 23:47. Пришел в себя в четвертый раз. Есть все основания полагать, что все прошло удачно. Долговременная память не пострадала… — ссутулившиеся девичьи плечи ощутимо дрогнули и, кажется, даже несколько раз передернулись, однако Малфою было совершенно невдомек, что главной причиной тому стало его хрипяще-тихое пришептывание. Наряду с этим он не обратил ровным счетом никакого внимания на то, что она сбивчиво-быстро забубнила себе под нос, когда с какой-то осторожно-неохотной медлительностью поднялась из-за стола и двинулась по направлению к нему. Когда всего лишь через несколько томительно-коротких мгновений Гермиона с плавной неспешностью опустилась на краешек кровати рядом с ним, это почему-то даже ничуть не удивило его. Вместо болезненно сосредоточенного взора, которым она с траурной озабоченностью взирала на него сверху, Драко заметил лишь то, что ее великолепно переливающиеся в этом полумраке вьющиеся каштановые локоны собраны как-то по-другому. Как-то… Не по-грейнджерски… — Пожалуйста, назови свое полное имя.
— Согласна ли ты быть со мной, Драко Люциусом Малфоем, в печали и радости… в богатстве и бедности… болезни и здравии… Хотя со здравием я наверняка погорячился… — его упрямые малоподвижные губы кое-как растянулись в блаженно-идиотической улыбке, когда он почему-то на полном невменяемо-бредовом серьезе счел текущий момент наиболее подходящим для того, чтобы безмозгло подурачиться на адски-волнующую и вызревающе-острую тему их предстоящей женитьбы. Однако его приглушенно-глухой придурковатый смех мгновенно прекратился, когда кончик густой кудрявой пряди, непослушно выбившейся из пока еще малоизученной им непривычно-сверхаккуратной прически, круглым блестящим завитком улегся на его слабо вздымающуюся грудь. Между тем непривычно-холодные тонкие пальцы умело и явно не в первый раз прижались к сонной артерии на его шее, а обескровленно-белесые тонкие губы почти неразличимым прерывистым шепотом начали отсчитывать пульс. — А… Что произошло? И… Где это мы?.. Я помню… Так много этих у_бищных красных галстуков… Потом мы вместе шли из Большого зала… Черт, все перемешалось…
— Видишь ли, ты… Вчера случайно споткнулся внизу в гостиной, упал и очень сильно ударился головой. У тебя… Ничего серьезного. Всего лишь легкое сотрясение. Обращаться в Больничное крыло нет нужды: я сама тебя вылечу. Голова будет болеть и кружиться еще несколько дней, но… — покорно внимающий каждому слову Малфой занервничал только тогда, когда на него, наконец, повеяло стужей ее мертвенно-спокойного, почти что механически-ровного голоса, который с непоколебимой уверенной твердостью чеканил для него новую непреложную истину. В последней, Драко, все еще не в полной мере осознающий себя, разумеется, ни на секунду не усомнился, но, взявшийся будто бы из ниоткуда, ярко подсвеченный наконечник виноградной лозы, чересчур близко поднесенный к возмущенно сузившимся зрачкам в порядке очередности, заставил его досадливо ойкнуть и болезненно поморщиться. — …сейчас уже все позади. Я присматриваю за тобой. Тебе больше ничто не угрожает. А еще… Мы сейчас находимся в Башне Старост. Сегодня был первый день учебы. Вообще ничего интересного. Тебе повезло, что ты его проспал, я даже немного тебе завидую…
— Черт, ты такая красивая… Самая красивая… Что я буду делать?.. Когда все остальные тоже догадаются об этом?.. — с вновь растревоженным параноидальным беспокойством просипел Малфой, не слишком-то заботясь о том, что полубезумный смысл его невнятного бормотания, должно быть, даже не доходит до по-прежнему напряженно хмурящейся над ним Гермионы. Вместо этого он с почти упоительно-блаженственным наслаждением позволил своим несмело расправляющимся легким до краев заполниться этой изумительно-умопомрачительной смесью, состоящий из мгновенно улавливаемых им мучительно-знакомых запахов ее кожи, волос и, да чтоб его, дурацкого лавандового кондиционера для белья… Драко с жадным шумом втягивал в свой заложенный нос то, чем так душераздирающе-резко благоухала сваренная Слизнортом Амортенция, которую они проходили на шестом курсе. Когда дымящийся котелок с недавно закипевшим перламутровым зельем открылся, а поднимающийся над ним густой светлый пар начал закручиваться спиралями, всего лишь сотая доля секунды отделяла Малфоя от того, чтобы вслух поинтересоваться о том, почему это весь класс вдруг завонял Грейнджер… — Я не могу тебя потерять… Только не это… Не допущу-у-у…
Что было бы?.. Если бы я спросил тогда?..
— Как ты себя чувствуешь? Тебя больше не тошнит? — что-то задумчиво-строго бухтя про быстро приходящие в норму зрачки, Староста Девочек, кажется, осталась вполне довольна результатом этого бесцеремонного короткого осмотра, благодаря которому ей удавалось игнорировать приглушенно-пылкую тираду Драко еще более успешно. Теперь она с придирчиво-дотошной требовательностью задавала какие-то совершенно посторонние вопросы, на которые ему ужасно не хотелось отвечать. Малфоя гораздо больше волновало то, как бы поскорее затащить ее сюда и вместе с ней покачаться на невозмутимо-преспокойных волнах этой беспричинной кроватной идиллии. Именно для этого его обессиленно-тяжелая ладонь нерасторопно поползла поверх темного покрывального ворса, чтобы обвиться вокруг тонкого оголенного запястья и легонько потянуть его на себя. Однако она так и не сумела достичь столь горячо желаемого: две окоченевшие хладные кисти поймали ее гораздо раньше и тут же заключили в свои неуверенно-робкие объятия, из которых ей было уже не вырваться. — Я тебя недавно напоила, но, может быть, ты хочешь еще воды?
— Я хочу домой! Давай просто уедем отсюда! — жалобно-честно проканючил Драко, с многократно усиленной немощной пытливостью всматриваясь в еще ниже склонившееся над ним женское лицо, полностью сокрытое непроницаемо-плотной вуалью... Нет, на этот раз не страха, ужаса или отчаяния, а какой-то… Обреченно-безвыходной предопределенности?.. Ее было отчетливо видно даже сквозь мутно-липкую пелену, стремительно застилающую воспаленные серые глаза, отчего-то вновь начавшие непреклонно слипаться. Этот покров-печать совсем не красил Грейнджер, а даже наоборот… Нужно было, во что бы то ни стало, сорвать, скомкать и выбросить его куда-нибудь подальше, и Малфой даже несколько раз пробовал дотянуться до него свободной и до сих пор еще не отмороженной рукой, но тщетно: она бесполезной обезволенной плетью всякий раз падала обратно на кровать и все категоричнее отказывалась не просто слушаться, а вообще в принципе шевелиться. — Мы же еще можем вернуться назад?..
— В Мэнор? Прости, что никогда не рассказывала тебе об этом, но на самом деле я сейчас делаю все возможное, чтобы вы с Нарциссой…
— Не-е-ет, глупенькая!.. — продолжая беззлобно и несуразно потешаться, мягко перебил ее Малфой, который решил отогреть фарфоровые пальчики своим прерывисто-рваным, но все еще теплым дыханием. Драко дул на них с умноженно-бережной заботой, ожидая, что они вот-вот покроются испариной, но этого почему-то не происходило. Зато, чем энергичнее и усерднее он старался, тем сильнее трепыхался и чадил малюсенький свечной огарок, остающийся единственным источником света в этой вновь затихающе-замирающей комнате. — К нам домой!.. Где только мы... К нашему дивану… И телевизору… — даже омерзительно-яркие и пугающие-отчетливые образы прошлого с Темным Лордом, Пожирателями Смерти и Нагайной, с аппетитом пожирающей свеженький труп преподавательницы по маггловедению прямо за обеденным столом в их трапезной… Даже эти, то и дело терроризирующие-терзающие его воспоминания из того места, которое он уже давным-давно перестал считать своим домом, не могли насильственно выдернуть Малфоя из изнеженно-сладостной дремы, которая вновь окутывала его с головы до ног. Драко очень хотел, но не мог противостоять всецело овладевающему им сну, снова покорно погружаясь в непроглядно-темные воды той самой бездонно-глубокой реки, из которой насилу выплыл всего лишь несколько минут назад. — И хлопьям из рекламы… Как ты можешь… есть их… сухими? Это же… невкусно…
Его сдавленно-задушенная речь становилась все более заторможенной, путанной и урывочной, а когда ничтожно-жалкий свечной огарок с последним прощальным треском наконец-то навсегда изжил себя, погружая все вокруг в ожидаемо-желанный ночной мрак, утихла совсем. Упорно восстанавливающийся и безустанно тестирующий свои урезанно-угнетенные возможности мозг,
пострадавший поврежденный куда более серьезно, чем было намеренно-лживо заявлено, опять израсходовал имеющиеся в его распоряжении активно возобновляемые оперативные ресурсы и планово отключился до следующей перезагрузки. Именно поэтому Малфой, что-то благодушно урчащий в этом бесчувственном и беспамятном псевдосне, даже не ощутил, как колючее покрывало с предельно-максимальной аккуратностью вновь натягивается до его острого подбородка, а к высокому бледному лбу, едва прикрытому многократно вымытыми всевозможными очищающими заклятиями платиновыми волосами, надолго примерзают застывшие хрустальные губы, оставляющие после себя отчетливо различимый след леденяще-жгучего морозного ожога.
* * *
