Наблюдать за замедленным вращением замысловатого калейдоскопа, чье неспешно-плавное движение под болезненно-плотно зажмуренными веками не прекращалось ни на секунду, было довольно забавно. Он состоял из неисчислимого множества заостренных разрозненно-фрагментарных осколков самых разных цветов, форм и размеров. Их безостановочная зацикленно-повторяющаяся круговерть никак не позволяла забыться даже на одно бессчастное мгновение. Уже начинало казаться, будто десятки и сотни этих зеркально-блестящих микроскопических частиц безысходно пытаются собраться в какой-то определенный цельный рисунок, но, даже несмотря на непреодолимо-сильное притяжение этих стеклянных крупинок друг к другу, по каким-то неведомым причинам упрямый калейдоскоп все никак не складывался. Более того, при очередной теперь уже вполне ожидаемой неудаче неверно скомбинированная многосоставная картинка неизменно раздваивалась, вновь и вновь рассыпаясь-раскалываясь на непарные и бессвязные части, чтобы все опять началось заново. И эта гребаная тотально-диссонансная двойственность отчетливо прослеживалась вообще во всем. Вот взять, например…
А все ведь так удачно складывалось!..
…родителей Грейнджер. С одной стороны, на данный тоскливо-мрачный для всех них без исключения момент именно они были самой главной ее болью, которая, в свою очередь, по умолчанию становилась его болью и ранила гораздо сильнее собственной. Нестерпимой, неослабевающей, непрерывной — такой, что ее было слишком много даже для них двоих. Прямо сейчас, неподвижно-тихо замерев на
теперь уже совместной постели и бесцельно глядя в потолок широко закрытыми глазами, Малфой искал любые способы, чтобы, если и не унять до конца, что попросту не представлялось возможным, то хоть как-то облегчить ее, даже забрать всю целиком при необходимости, но…
Его мать была рядом, отец — в тюрьме, но до сих пор еще живой и никогда не забывающий о том, что где-то там на воле у него есть сын, тогда как у точно так же недвижимо застывшей на другой половине кровати Гермионы остались только малознакомые-незнакомцы, двинутые на австралийских зверюшках! Это… Даже нельзя было назвать смерти подобным. Это было много-гораздо хуже. Если бы эти двое
всего лишь умерли, то можно было бы простенько, быстренько и с традиционно-положенными маггловскими почестями закопать их на каком-нибудь заброшенном кладбище простецов, и спустя пару-тройку лет от них остались бы лишь тепло-детские грейнджерские воспоминания, а не двое ходячих и говорящих условно-живых памятника, будто бы издевательски-иронично воздвигнутых в честь того, что сделала их безутешно, но беззвучно скорбящая… теперь уже не дочь.
Ну, и забила бы на них… Зачем они ей вообще сдались? Ведь у нее же есть я!..
Драко было невыразимо-досадливо жаль, что нельзя встать, одеться и пойти купить ей новых родителей. Да, именно так. Они с Грейнджер отправились бы выбирать их в какой-нибудь узкоспециализированно-фирменный магазин, торгующий отборными магглами первой категории (а такие всенепременно появились бы, не разбрасывайся он волшебными палочками направо и налево!), чтобы можно было выгодно приобрести наиболее подходящие варианты, существенно превосходящие устаревшие и пришедшие в негодность человеческие модели по всем заявленным параметрам.
Их бы завернули в дорогую подарочно-блестящую упаковку, а Грейнджер бы немедленно повисла у него на шее, умильно-радостно писаясь от восторга, как маленькая девочка, которая, почти никем и ничем не замечаемая, до сих пор боязливо пряталась где-то за всеми этими триумфально-помпезными лаврами Героини Войны. Всего лишь несколько часов назад ей пришлось узнать, осознать и смириться с одним о_уительно непростым фактом, и Малфою было адски необходимо хотя бы отчасти донести до нее все это, и он даже пытался невнятно-ненавязчиво затирать ей про то, что навсегда останется рядом с ней (причем даже если она, предположительно-возможно, будет однозначно и категорически против этого…), когда они только-только вернулись в Башню Старост, а Гермиона еще не перестала хлюпать своим миленько раскрасневшимся носом, но в ответ она… Вежливо предложила ему пройти на х_й со своими, подлинно-верная цитата: «соплежевательными утешениями!». Точнее, сдержанно посоветовала заткнуться и раздраженно отвернулась к стенке, но смысл ее прозрачно-ясного посыла от этого все же ничуть не менялся…
Это хорошо, что ты сама туда улеглась, Грейнджер. Отныне будешь спать только там, у стены. Потому что в следующий раз х_р тебе удастся улизнуть из койки без моего ведома! Еще и портрет этот долбаный так тихо открывается, что не уследишь, если кто-то войдет или выйдет… Я и так занимаюсь только тем, что постоянно пасу тебя, но ты все равно умудряешься куда-то от меня сбегать!..
С относительно недавних пор Малфой делал все посильно-возможное для того, чтобы казаться ей лучше, чем есть на самом деле. Все вышеперечисленное находилось лишь с одной положительной стороны несуществующей слизеринской «медали», а вот с другой-его-Драко стороны, скрывалось нечто совершенно иное… Разумеется, по большому счету ему было неоткровенно и много-много раз насрать на старших Грейнджеров. Кто они ему были? Да никто. Два каких-то левых маггла, которых им однажды было как бы невзначай предложено поискать, когда все немного поуляжется, но только для того, чтобы напустить побольше фальшиво-благородной пыли в мгновенно смягчившиеся карие глаза…
Он и видел-то их вживую всего один незабываемо-приснопамятный раз в магазине «Флориш и Блоттс», как раз перед началом второго курса. Должно быть, они тоже отлично запомнили эту единственную встречу, ведь Люциус тогда не поскупился на самые сочные оскорбительно-высмеивающие эпитеты и выражения, дабы унизить никчемных простецов, посмевших заглянуть в волшебную лавку. Нет, конечно же, тогда это взаимно неприятно-неприязненное знакомство с до ох_рения обожаемыми мамочкой и папочкой одной нечистокровной однокурсницы не имело никакого значения ни для Малфоев в целом, ни для Драко в частности. А теперь?.. Что было бы, оставайся они до сих пор собой? Наверное, эти двое, которые, судя по многочисленно-очевидным свидетельствам, пытались воспитывать свою умницу-красавицу-дочурку в преувеличенной консервативной строгости (за что он, положа руку на свое черное сердце, был им чертовски-безмерно благодарен), очень вряд ли захотели бы лицезреть рядом с ней не какого-нибудь презентабельно-респектабельного маггла, а сына того самого мужика-волшебника с тростью, который, кстати, не унимался до тех пор, пока не запугал их до полусмерти…
Другими словами, их внезапное нежелательное «прозрение» и непрошенное возвращение могло бы все испортить. До такой критически-опасной степени, что им с матушкой наверняка пришлось бы экстренно размышлять о том, как беспалевно и по-тихому избавиться от ни о чем не подозревающих Грейнджеров, ибо официальное семейное положение Старосты Девочек должно было измениться как можно скорее, причем по неисчислимо-бессчетной туче причин. Но в первую очередь потому, что Драко безмерно насто_бал тот факт, что ее фамилия до сих пор отличается от его…
Она должна была стать его женой. И точка. Жирнющая, кляксоподобная, бескомпромиссная. Такая, что не перечеркнешь, не сведешь и не замажешь ее ничем. И лучше бы Гермионе как можно дольше не знать о том, на что Малфой готов был пойти ради того, чтобы она никогда, ни за что и ни в коем случае не превратилась в запятую… Кроме того, дражайшая матушка, на которую он все чаще и чаще смел несдержанно-вспыльчиво
рявкать повышать голос, как самый последний неблагодарный _блан, вроде бы полностью разделяла его взгляды на предстоящую женитьбу. Что же до двух беспамятно-бесполезных магглов, то об их дальнейшей маловолнующей судьбе Героиня Войны пока еще не дала абсолютно никаких комментариев, а вот уже более часа не решающийся заговорить с ней слизеринец никак не мог погасить вновь всполыхнувшую р-е-в-н-о-с-т-ь, как обычно, жутчайше-дикую и маниакально-ненормальную. Да, Малфой, уже по привычке ревновал ее ко всему и вся, но к родителям — в особенной особенности. Драко попросту не мог примириться с тем, что Гермиона может любить кого-то настолько самоотверженно-сильно… И этот кто-то — не он, бл_дь!..
С какого перепугу их вообще притащили сюда из Австралии? Что за темные делишки у Грейнджер с Министерством? Матушка не велит даже заикаться об этом и настаивает, чтобы мы терпеливо дожидались, пока она сама нам все не выложит, но… Сказать легко, а вытерпеть — пи_дец как трудно!
Помимо всего прочего, с одной стороны, на их и без того туманно-тусклом горизонте замаячил некий Ульрих. По невыказанно-невысказанному и намеренно удерживаемому при себе мнению Малфоя — типичный поехавший косматый голодранец, с напрочь сорванной на почве кровной мести кукушкой. Во время совсем недавно и якобы окончательно отгромыхавшей магической войны в подвальных темницах Мэнора таких было пруд-пруди. Драко нередко приходилось принудительно наведываться туда, чтобы несвоевольно наказывать, пытать и истязать томившихся в них поголовно закованных в кандалы пленников-узников. Он всячески старался не всматриваться и не запоминать их обреченно-понурых серых лиц. Просто механически-тупо выполнял отдаваемые ему Темным Лордом приказы, всеми силами пытаясь игнорировать излюбленно-обожаемую забаву Сивого и его подхалимно-нетерпеливо подвывающей стаи: практически каждый день они пускали по кругу чьих-то жен и дочерей, заставляя мужей и отцов смотреть на это, тогда как предпочитающий равнодушно-молча отворачиваться от сего поистине анафемского действа Малфой втайне молитвенно надеялся только на то, чтобы вдруг не расслышать среди ушераздирающе-отчаянных женских криков один пронзительно-знакомый…
Не на тех вы теперь залупаетесь, ребята… Совсем не на тех…
Но с другой стороны, Драко, в общем-то, нисколько не удивился тому, что какой-то там Ульрих намеревается устроить развеселый убийственно-праздничный банкет для чистокровных, на который они вдвоем с даже непричастной ко всему этому Нарциссой заведомо приглашены в качестве главных «гвоздей» масштабной душегубительно-развлекательной программы. То, что Малфои по стечению обстоятельств и совершенно непреднамеренно могут стать фактически основной причиной развязывания вот уже третьей по счету магической войны, его тоже не слишком-то парило.
В течение бесконечно-долгих лет прозябания под чудовищным гнетом Пожирателей и ощущением перманентно-смертельной опасности не совсем ясного происхождения, рано или поздно начинаешь медленно-верно привыкать к этому страху (тем более, если один разок ты уже помер…). Выбор тут невелик: либо сойти с ума, либо как-то выучиться есть, спать и дышать неразрывно с ним. И если раньше он имел какую-то неопределенно-расплывчатую эфемерную форму, то около пары часов назад ему довелось материализоваться в _банутого нечистокровного мстюна с отчего-то легкозапоминаемым именем. «Маркус! Маркус!! Маркус!!!» — о, как только за ними тремя захлопнулся портрет в открытую шпионящей за каждым недовольной толстухи, Грейнджер незамедлительно развизжалась-разверещалась…
Его миниатюрная воинствующая
возлюбленная потешно потрясала своими крошечными кулачками, когда усердно размахивала зачем-то вырванной из «Пророка» колдографией Ульриха в считанных дюймах от его носа и в прямом смысле отчитывала их с незаметно-лукаво подмигивающей ему матушкой за то, что они: «посмели безрассудно покинуть Хогвартс без всякого на то повода!!!». По всей видимости, мисс уж-от-вас-Нарцисса-я-такого-не-ожидала всерьез полагала, что Малфой будет преспокойненько-смирненько дожидаться возвращения Старосты Девочек в общей гостиной, пока она шастает неизвестно где и с кем… Ну-ну.
Интересно, а когда мы поженимся, она все-таки снизойдет до того, чтобы позволить мне обращаться к ней по ее «священному доброму» имени? Может, даже научится выговаривать мое, наконец? А то так и будем до самой старости вести уморительные диалоги навроде:
— Прекрасно выглядишь, Малфой!
— Спасибо, Малфой, ты у меня тоже хоть куда!
Ага, конечно. Разбежался, мечтатель х_ев…
Наряду с этим, с одной стороны, правая нож… нога Гермионы серьезно пострадала. Драко, вопреки изрядно скручивающей пустой желудок тошноте от до сих пор проявляющихся последствий увеселительного первосентябрьского вечера и двух поспешно-скорополительных аппараций (ни к одной из которых он объективно физически не был готов) псевдомужественно осмотрел полученное ей ранение, когда матушка практически насильственно уложила брыкающуюся и сопротивляющуюся Героиню Войны в постель и принялась снимать засыхающие окровавленные бинты. Никто бы не счел эту травму такой уж кошмарно-ужасной, но она была не у кого-нибудь там, а у его крошки-Грейндж… Неотрывно глядя на то, как Нарцисса аккуратно перебинтовывает ощутимо распухшую и слегка покрасневшую ногу еле-еле храбрящейся пострадавшей, чтобы потом удалиться восвояси и оставить их двоих наедине до самого утра, Малфой раздумывал над тем, что это вовсе не трансгрессия поранила бесшумно всхлипывающую Гермиону, а его безнадежно-несостоятельная беспомощность и абсолютно-полная неспособность защитить ее от кого или чего бы то ни было, которыми он был словно помечен, заклеймен, однозначно, на_уй, проклят!.. Драко искренне не понимал, почему все и неизменно-всегда получалось так, что она постоянно страдала рядом с ним, но…
С другой стороны, ему не очень-то и хотелось, чтобы это прекращалось. По крайней мере, до, так сказать, определенной поры-времени. Ибо, наверное, так исторически-иронически сложилось, что, чем хуже становилось ей, тем лучше — ему. Когда б скинувшему капюшон Малфою, тоже, между прочим, едва-едва стоящему на негнущихся ногах, еще пос-част-ли-ви-лось с откровенным ликующе-победоносным видом пронести Героиню Войны (которая в тот приятно-памятный момент была больше похожа на сжавшийся дрожащий комочек, доверчиво прильнувший к нему и напуганно цепляющийся за его горделиво расправленные плечи…) на своих руках по длинным и ни разу не безлюдным коридорам Хогвартса?.. От Драко, разумеется, не укрылось, что Грейнджер усиленно отворачивалась от всех случайно-встречных зевак, которые даже на носках приподнимались, чтобы вглядеться в ее лицо, но это в почти полном объеме нивелировалось тем, что ей пришлось уткнуться аккурат ему в шею… От этих недавних волнующе-свежих воспоминаний кровь начала приглушенно-слабыми толчками вбухиваться куда-то в область паха, и Малфой вновь резко распахнул сонно слипающиеся глаза, чтобы посмотреть на другую половину кровати, к слову, не такой уж просторно-широкой, как сам он с неистовой старательностью заливал не далее, как сегодня утром.
Она подрочила мне через штаны, а чего добился ты, Поттер?.. Там… В этом проклятом лесу…
Оцепеневшая Грейнджер, заботливо укрытая им покрывалом, как и ожидалось, вытянулась рядом и упорно не подавала абсолютно никаких признаков жизни, помимо, разве что, едва-едва приподнимающегося на неслышно-коротких вдохах плеча. Однако, несмотря на это, Драко точно знал, что она до сих пор или уже не спит, а потому не мог отвести свой все более мутнеющий и заволакивающийся взор, плавно-неторопливо заскользивший по ее изящной тонкой шее, явственно проступающим и легкопросматриваемым позвонкам, по так сильно выпирающим хрупким лопаткам… Вообще-то, он почти совестливо запрещал себе думать о том, что немногим ранее случилось в этой самой постели между ними двумя, дольше трех-пяти-десяти секунд подряд. Ибо тогда он бы без всяких сомнений-колебаний взял бы ее прямо сейчас, несмотря на затухающе-меркнущие отголоски мысленных напоминаний о бинтах-крови-хромоте и заполонивший всю комнату неприятно-резкий запах бадьяна, но признаться себе в этом было кощунственно-слишком даже для Малфоя. Что же до, слава Салазару, совсем не подозревающей об этом Гермионы, то в данный момент ему меньше всего на свете хотелось предстать перед ней еще более конченным ублюдком, чем он являлся в действительности. В такие томительно-тягостные минуты он ощущал несусветно-безграничное ненавистное презрение к себе,
боже-нет-опять своему поднимающемуся члену и какой-то нездорово-животной, беспрестанно усиливающейся и напрочь перехватывающей дыхание похоти, но, кажется, ровным счетом ничего не мог поделать ни с первым, ни со вторым, ни с третьим.
Настанет ли когда-нибудь тот знаменательный день, когда я смогу свободно дышать рядом с ней?.. Просто. Сука. Дышать…
— А давай вместе вообразим… Нет… Просто немного помечтаем… — он уже скрытно-незаметно пододвигался к ней поближе и даже успел протянуть руку, чтобы просто коснуться ее, но его сжавшая воздух ладонь зависла в считанных миллиметрах от вздрогнувшей женской спины. Этот поблекше-тусклый голос… Бесцветный, бездушный, неживой — даже пресловутая плакса Миртл обычно вещала ярче и выразительнее. Малфою показалось, что он уже где-то слышал его прежде, но не стал придавать этому никакого значения, ведь гадливо-услужливое воображение тут же дорисовало ему остекленевшие темные глаза, по-покойницки сложенные прозрачно-тонкие ледяные кисти на едва вздымающейся маленькой груди и мертвенно-бледное осунувшееся лицо, красноречивое выражающее _баное-ничего, но… Она ведь все-таки заговорила… — …что Шляпа не передумала и отправила бы меня на Когтевран? — архивнимательно прислушивающийся Малфой только что впервые узнал об успешно провернутой шляпьей «многоходовке», но ее глубинно-потаенный смысл, до конца раскрывшийся лишь спустя многие годы, был ему абсолютно ясен. Тогда, в злополучный день фатально-ошибочного распределения, Гермионе выпала не честь, а участь оказаться рядом с говноизбранным. И ее пустяково-несущественного детского мнения на этот счет вообще никто не спрашивал. Как же это было ему знакомо!.. Мерлин, сколько раз он бесплодно фантазировал, наверное, точно так же, как и она сейчас, что Грейнджер училась бы на другом факультете. Плевать, на каком — лишь бы только не на Гриффиндоре. Но все это было очень давно. Теперь Драко мыслил гораздо-гораздо шире: и бровью бы не повел, повязывая себе у_бищный золоченый галстук, если бы вдруг понадобилось… — Наверное, там меня хотя бы не стали дразнить за знания. Никто бы не называл меня зубрилой, заучкой, всезнайкой… Им было бы все равно, что я… Грязнокровка… — невидимый юркий смычок опрометью пронесся по катастрофически истончившимся и изрядно надорванным обнажившимся нервам при одном отзвуке того самого слова, и Малфой рефлекторно отпрянул назад, будто бы не смея больше приближаться к ней. К той самой Грейнджер, которую он с систематическим постоянством унижал и подначивал рьяно-ревностней вообще всех остальных ее школьных злопыхаталей вместе взятых, начиная со второго курса и заканчивая… Так, а когда уж он обзывал Героиню Войны в последний раз?.. Сейчас Малфой даже не мог припомнить (хоть и, стоит отметить, не особо сильно старался…), но вот тогда это было насущной потребностью, ежедневной необходимостью, какой-то остро-жгучей надобностью, ведь до тех пор, пока та неизменно сидела где-то рядом с Мальчиком-который-П_дор, только так можно было привлечь ее внимание! Это был единственно-доступный для него способ незримо дотронуться до нее своими жалящими и кусачими оскорбительными словами, чтобы она
почувствовала его хоть на те мимолетно-короткие мгновения, прежде чем надменно фыркнуть, отвернуться и опять зарыться в ворох исписанных пергаментов… И каждый новый раз ему приходилось изобретать что-то еще более язвительно-дерзкое, чтобы заставить ее обернуться вновь… — Тогда не было бы ни тролля в женском туалете, ни василиска в коридоре, ни, чтоб их, сказок Барда Бидля… — Драко в душе не _бал, что это за сказки такие, ненадолго теряя щекотливо-зыбкую смысловую нить этого удрученного исповедального монолога, ибо только что осознал, что должен попросить, вернее, молить о прощении. Будучи в мире магглов, Малфой пару раз всерьез задумывался над этим, но так и не сумел подобрать никаких подходяще-нужных слов, чтобы сформулировать свои неуместно-жалкие оправдания. Да и что он, собственно, мог ей сказать? «Прости, я гнобил тебя все эти годы только потому, что ты мне очень нравилась! Да и вообще с логикой у меня с детства как-то не ахти, поэтому рассчитываю на твое снисхождение…». Он мог бы с ложечки кормить ее этими своими извинениями, которых было настолько много, что Грейнджер совершенно точно никогда бы не пришлось голодать, но… Вместо них она все же решила непрерывно воздавать ему за все его бесчисленные и непрощенные прегрешения прошлого, причем в троекратном размере… — Понимаешь? Возможно, у меня была бы… Обычная жизнь. Как у всех. Спокойная… Размеренная… Предсказуемая… — о, да, Драко сострадательно понимал, сочувственно разделял и вровень с ней категорично отказывался это принимать… То, что все получилось далеко не так счастливо-радужно, как могло бы. И к их, кажется, обоюдо-глубочайшему сожалению, дело было не только во вшивом факультете. Если бы только Гермиона родилась в «правильной» семье… Ей вовсе необязательно было носить какую-нибудь знаменито-богатую и благозвучно-чистокровную волшебную фамилию. Даже если бы она была какой-нибудь малоизвестной бедной полукровкой, наполовину происходящей неважно из какого магического рода, у них двоих все равно был бы ничтожно-крохотный шанс… Нет, не официально подружиться, конечно же. Но вот здороваться на совместных занятиях и непродолжительно общаться о какой-нибудь беззаботной учебной чепухе на переменах они вполне смогли бы, ведь, как впоследствии внезапно выяснилось, им почему-то всегда удавалось найти, о чем поговорить, причем с совсем недавних пор — все так же при помощи языков, но уже без использования слов…
Забавненько получается. Мы всегда считали простецов диковинными и ни на что негодными уродцами, а они — нас. Но Гермиона… Она не маггл. Но и не ведьма… Она… Поднялась выше всего этого… Аха-ха!.. Встречайте, дамы и господа! Под оглушительную барабанную дробь под самым куполом цирка бытия, на изнанке наших совершенно разных сумасшедших миров, так умело и грациозно балансирует феноменальная акробатка-Грейнджер! Это потрясающе красиво и пи_дец как смешно, спешите видеть! Потому что канат, по которому она столько лет подряд разгуливает сама по себе, вот-вот оборвется! Страховка в этом смертельном номере не предусмотрена, поэтому внизу я расстелил ей соломку из собственных рухнувших жизненных идеалов, бесполезных чувств и, конечно же, своей непотребной души, которую, выменял бы, не торгуясь, на возможность забрать все ее страдания себе, но загвоздка в том, что… Я совсем ничего не стою по сегодняшнему курсу…
— Если бы не Дамблдор со своими проповедями… «Вы такая одаренная, мисс Грейнджер! Мальчикам с вами очень повезло!».. Поэтому подите туда — не знаю куда, и принесите то — не знаю, что!.. Ничего из этого бы не было… — …как и Поттера. Его бы тоже не было. Конечно же, зло_бучая шляпа отправила Грейнджер на круглосуточно-пляши-вокруг-издранного-дор, но именно этот стареющий, дряхлеющий и почти что выживший из ума старик, с которым Драко так и не смог расправиться самостоятельно, всемерно и всевозможно поощрял их связь, которая называлась сомнительно-непонятным и пустозвучным словом «дружба». Если бы только существовала хоть одна возможность, которая снизила бы бесконечно нежелательную вероятность того, что Гермиона спутается с Очкастым и Рыжим до гребаного нуля, то Малфой непременно отдал бы все, что у него было, ради этой неказисто-невзрачной циферки, но… Выбора, как оказалось, не было не только у него, но и вообще ни у кого. У слизеринца, старательно-беззвучно глотающего горячую соленую влагу, мелко накрапывающую из собственных болезненно зажмуренных глаз, никогда не имелось излишне сентиментальной и ничем не подкрепленной склонности к фатализму, но теперь Драко начинал мнительно веровать в существование этих самых всевластно-всемогущих высших сил, которые уготовили особое предназначение для каждого из них, и тем не менее…
У нас с тобой будет одна судьба на двоих…
— Мне очень жаль, Грейнджер… Ты сможешь простить меня, пожалуйста? Не сейчас… Может, когда-нибудь позже… За все это…
Скудные, нелепые и ущербно-недостаточные слова, которые он еле-еле выдавил из себя, должны были вместить и выразить все и сразу. Сбивчиво и с убого-длинными перерывами говоря что-то еще сверх этого, Малфой надеялся наконец-то искренне извиниться перед ней не только за осознанно-злоумышленно содеянное, но и за то, чего он НЕ сделал из-за собственной самоуверенной глупости, родительских предрассудков и врожденной фамильной трусости. Например, за то, что не он, а кое-кто другой заполучил ее, такую мегасовестливую и гиперответственную, в свое единоличное распоряжение и заставил повсюду носиться вслед за собой со сменными гриффиндорскими штанишками на случай, если вдруг жиденько обделается по дороге к повсеместной немеркнущей славе… За то, что у Грейнджер до сих пор не было никакой прилично-сносной истории, в которой бы бл_дский святоша, неизменно окутанный ослепительно-эффектно сияющим ореолом собственного пафоса, не спасал бы ее от тролля, василиска, оборотня, дементоров, гномов, Пожирателей, Темного Лорда или кого там еще… За то, что их дети, которые вскоре несомненно-обязательно появятся, возможно, даже во множественном числе, однажды все-таки поинтересуются, почему это их дорогая мамочка вышла замуж за люто презираемого всем магическим народом папочку, а не за знаменитейшего на весь мир Поттера, с которым она была так близка…
«Дядюшка Гарри»… Боже, бл_дь, какой сты-ы-ы-ыд… Но именно как-нибудь так они будут звать шрамоголового крестного, если Грейнджер соблаговолит назначить его таковым… Со мной всякое случалось, но такое я точно не переживу…
— Тебе не за что извиняться,
Гарри. Ты ни в чем не виноват передо мной…
Молниеносно
осатаневший похолодевший и взбешенно-рассвирепевший сконцентрированный взор тяжелым буром всверлился в каштановый затылок и моментально проделал невидимое сквозное отверстие в растрескавшемся черепе. Среди хитросплетения замысловато-заумных извилин обнажившегося перегретого гриффиндорского мозга и усеявших его остатков мелкой костной стружки Малфой надеялся воочию узреть скрывающиеся здесь сокровенно-затаенные и никому больше недоступные мысли, чтобы достать их наружу и прочесть, расшифровать и понять, почему, лежа в одной постели с ним, Грейнджер думала о Поттере!!! А что, если она представляла его на месте Драко этим утром?! А что, если… Он правда хотел начать доверять ей, но…Несколько раз громко лязгнув затрещавшими зубами и инстинктивно схватившись за грудь, с дико-ревностным горем пополам пытаясь удержать то, что прямо сейчас рвалось оттуда наружу, чтобы незамедлительно истребить-растерзать-уничтожить Поттера и оставить от него лишь мокрое место с поломанной дужкой от идиотических круглых очков, мелко затрясшийся Малфой сам еще не сообразил, что намеревается сделать и, тем не менее, медленно-тихо заикаясь пробормотал:
— Да… Ага… Это… Я. Это Пот… Г… ар… ри…
Как брат, значит, да?..
Он даже не до конца понимал, зачем так поступает. Просто с неимоверно-непосильным трудом выговорил заклято-презираемое и ежедневно как минимум троекратно проклинаемое имя, не принимая в свое предельно сосредоточенно-напряженное внимание и не осознавая в полной мере только что совершенно случайно представившуюся ему уникально-неповторимую возможность… Малфой по-прежнему пытался переубедить себя в так ясно-четко услышанном и упорно-исступленно твердил себе, что Грейнджер никак не могла принять его за Поттера, вне зависимости от того, в каком неутешительно-критическом состоянии пребывает, но… Стоило его вспотевшей онемевшей ладони с бесцеремонно-поспешной грубостью ощупать ее взмокший пылающе-раскаленный нахмурившийся лоб, как в одночасье стало очевидным, что на нем можно было запросто поджарить не только банально-избитую яичницу, но и без особых усилий приготовить полноценный многоблюдный завтрак для всего долбаного Хогвартса… Ей становилось хуже.
— Ответь мне! Только правду! Я похожа на Беллатрису Лестрейндж?! Мне так легко удается делать то, чего раньше мы трое никогда бы не совершили!.. — ее слезливо-отчаянные восклицания на несколько секунд воскресили перед одичало-полоумно вращающимися серыми глазами неяркий расплывчатый образ в данный момент даже неузнаваемой некрасивой женщины с выраженными садистскими наклонностями, потрепанными темными волосами и полубезумно-дикой ехидной улыбкой на противно кривящихся облезлых устах. Однако он тут же бесследно исчез, утонув в стремительно-резко закручивающимся и скручивающим все внутренности эмоциональном водовороте вполне понятного происхождения. — А вдруг я становлюсь ею? Такое бывает? Мне опять приснился тот самый сон, Гарри! Как тогда, в Норе… Как будто бы я снова лежу на полу в Мэноре и вижу саму себя ее глазами! А потом начинаю пытать… — Драко не слушал, не слышал и попросту не мог услышать ее сейчас. Да и к чему ему это было?.. Она всего-навсего без умолку бредила какими-то вздорно-несусветными кошмарами на основе своего удручающе-трагичного прошлого: ее лихорадочно-огненный жар вроде бы почти спал, но, по всей видимости, ненадолго и только для того, чтобы разгореться с новыми силами. Ему следовало бы очертя голову нестись за помощью к матушке и Помфри даже вопреки строго-строжному грейнджерскому запрету, но сначала… Малфой должен был узнать… Какими угодно способами… Даже если бы это навредило ей…
Я должен знать!..
— Что произошло между вам… нами… в лесу?.. Я что-то подзабыл… — наверное, пара-тройка лет его последующей заведомо пропаще-загубленной жизни ушли на то, чтобы собственный тошнотворно дребезжащий и ломающийся голос звучал спокойно, ровно, не устрашающе… Так, чтобы медлительно вытекающие из искореженного рта слоги складывались в слова, образовывали собой членораздельно-понятную людскую речь и совсем не были похожи на животно-низкий разъяренный рев. Это было троекратно слишком. Во-первых, он слишком хорошо помнил, что именно сказала Рыжая в поезде по пути сюда, ведь именно это было выщерблено-выдолблено у него на подкорке и вне зависимости от его воли сделалось увековеченным подобием перманентно-несмываемого наскального рисунка. Во-вторых, его всецело обуревали параноидально-мучительные околобезумные подозрения, которые не далее, как секунд десять назад, вновь толкнули его на зыбко-шаткую тонюсенькую грань подлинного маниакального психоза. В-третьих, Малфой подобрался слишком близко к столь ожесточенно-одержимо желаемой им разгадке и уже не мог отступить, даже если бы было, куда… — Это нечто важное, не так ли?.. Что-то… Очень личное?..
Наскоро запихивая никчемно-жалкие останки былого
непомерного несколько преувеличенного самолюбия себе куда подальше, а также связывая собственные хаотично двигающиеся руки ни разу не свойственным ему истинно-спартанским терпением, Драко занялся тем, что люто-черно ненавидел больше всего — он стал ждать… Даже если бы Гермиона была в сознании, ее на вряд ли бы хоть немного взволновало то, какие невыносимо-жуткие психо-физические муки Малфой по неуклонно нарастающей испытывал во время этой бесконечно-тягучей паузы. Наверное, она переживала бы о нем немногим больше, чем о колоссальных нравственных страданиях дорожной пыли, посмевшей нахально прилипнуть к вычищенным подошвам ее маггловских кроссовок, потому что это он незаметно-плавно опустился куда-то в самый низ и вдруг сделался той самой грязью, тогда как она каким-то непостижимым образом возвысилась до абсолютно-совершеннейшей кристальной чистоты… Если только гори-в-аду-Поттер не успел запятнать ее…
Грейнджер, прости, но… Когда-нибудь я точно убью его. Пока он жив, мне покоя не будет…
— Я… Поц… Ц-ц-целовал… тебя?..
Казалось бы... Какой-то ничтожно-незначительный и наверняка неумело-отвратительный поцелуй с Поттером, который пока еще даже не подтвердился, но ее, бедняжку, наверняка потом сразу же вырвало… И что? С Крамом она точно целовалась. С Уизли — однозначно. Причем наверняка не один раз. Ему теперь нужно было пойти и убить их тоже? Не мог же он расправиться с каждым, кто… Или мог?.. Впрочем, об этом стоило бы крепко поразмыслить несколько позднее, а пока… Малфой, в сущности, мог простить кого угодно, да хоть, прости Салазар, Долгопупса, но… не… Поттера. С какбратом дела обстояли совсем иначе. Потому что он, как и Малфой, тоже совсем не по-дружески любил Золотую Девочку, и вся существенная разница между ними двумя, остервенело соперничающими, соревнующимися и конкурирующими за все и вся с самого детства, заключалась только в том, что Драко уже понял это, а тот — еще нет… И вот когда бы до него, наконец, дошло, один из них заполучил бы Грейнджер, а другой оказался в безызвестно-безымянной могилке в дремучей лесной чащобе, и иного, как категорично-твердо казалось задыхающемуся слизеринцу, им троим не было дано…
— Почему ты молчишь?!! Стыдно вспомнить, как я разочаровал тебя предложением тихонько покувыркаться вдали от цивилизации, пока Вислый отсутствует?!! Или без всяких уговоров сразу пристроился туда, куда короли френдзоны обычно не суются?!! — было вполне ожидаемым, что в конечном счете он все-таки сорвался и разорался так, что кое-как устоявшие во время битвы с Волан-де-Мортом каменные стены Башни Старост, кажется, угрожающе завибрировали. Других вариантов и быть не могло… Этот извращенно-изобретательный изуверский допрос был похож на ожесточенную и беспощадную экзекуцию, правда, не для впервые зашевелившегося и начавшего нервно-судорожно кутаться в колючее шерстяное покрывало подследственного, а для самого дознавателя, который в одночасье растерял последние крохи своего и без того полностью отсутствующего терпения. — Я попытался залезть своим мерзопакостным языком тебе между ног, чтобы щедро отблагодарить за то, что ты осталась со мной?!! О-о-о-о-о… А я случайно не попросил тебя отсосать мне чисто по-дружески, потому что дох_ра утомился геройствовать?!! — изрядно испсиховавшегося за этот трудно-тяжелый для всех них день Драко уже ничто не останавливало от того, чтобы резко рвануть Гермиону за руку с силой настолько безбашенно-преувеличенной, что, наверное, он мог бы запросто оторвать ее, но этого почему-то не произошло. Малфой рывком развернул безвольно-покорное изможденное тело к себе и принялся безудержно сотрясать его, все еще обезумевши уповая на то, что таким образом ему удастся вытрясти из него хоть какое-нибудь правдоподобное признание-откровение, ибо это вовсе не он сейчас делал ей больно, а Поттер!.. — Лучше скажи, что ты не дала ему ни_уя из этого, Грейнджер!!! Скажи, бл_дь, прямо сейчас, потому что тогда я за себя больше не ручаюсь!!!
— Ничего у нас с Гарри не было, Малфой! Мы просто один раз потанцевали в палатке под песню по радио и все!..— утомленно-устало и на удивление беззапиночно отчеканила Гермиона, ни разу не поморщившись и не предпринимая никаких попыток спасти свои хлипкие обессиленные плечи, которые вполне могли бы превратиться в густое кровавое мессиво в запредельно стиснутых слизеринских руках, если бы те тотчас же не начали медленно-премедленнно разжиматься, заторможенно обмякать и неспешно сползать вниз к напряженным женским предплечьям и скрученным неподвижным кистям… Прошло сколько-то никем из них не подсчитанных молчаливых минут, прежде чем Малфой, наконец, выпустил их и изнуренно-грузно перекатился на свою половину кровати. Он впервые с начала этого мозговыносящего диалога глубоко вдохнул горчащий запах своего кратковременно-мнимого безграничного успокоения, все так же отдающего бадьяном, но уже с неощутимо-легчайшей примесью тлетворной двуличной гнильцы этой заранее не подготавливаемой и не совсем продуманной спонтанно-импровизационной «постельной» сцены, из-за которой его «навязчивая паранойя» всего лишь на несколько предрассветных часов сделалась надуманной и беспочвенной чепухой… — У тебя совесть вообще есть? До утра твои дурацкие расспросы разве не подождут? Ты же видишь, что я не в себе! Давай хоть немного поспим!..
Нестерпимый зуд болезненно-недоверчивого любопытства, скопившийся и колющийся где-то под беспокойно скребущими скомканную простыню ногтями, почти исчез. Драко пока еще не мог осмыслить то, что она ему сказала, но все равно вымученно-выстраданно улыбался вникуда, вслушиваясь в быстро выравнивающееся дыхание снисходительно хмыкнувшей и вновь демонстративно отвернувшейся к стене гриффиндорки. Перед его на этот раз широкого открытыми воспаленно-незрячими глазами вновь возник тот самый калейдоскоп, за которым он с внимательной заинтересованностью наблюдал до ее «откровения». Его существенно ускорившееся и идеально-упорядочившееся вращение неожиданно привело к тому, что бесчисленные мириады песчинкоподобных обломков цветастого стекла, будто бы заполучив всего лишь один, но, как оказалось, наиважнейший недостающий микроскопический фрагмент, в конечном итоге все-таки сумели с первого раза сформировать единую цельно-монолитную фреску, которая представляла собой…
Безукоризненно-безупречно и исключительно точно воспроизведенный по поврежденной Обливиэйтом памяти рисунок насыщенного темного цвета с зеленовато-золотистыми и точечными черными вкраплениями, являвшийся сильно замутненной радужкой Грейнджер. Малфой уже хотел было незамедлительно поделиться этим необычайно радостным открытием с ее правообладательницей, но окончательно провалился в мертвецки-тяжелый сон прежде, чем успел открыть рот.
* * *
Пятничное утро четвертого сентября началось для чрезвычайно сонного Драко с пятнадцати секунд осознания. В первую, сразу же после своего крайне неприятного пробуждения, он лихорадочно скомкал в кулак простынь на другой половине кровати, поняв, что Грейнджер нет в постели. Во вторую Малфой догадался, что его без всяких церемоний разбудили чересчур громкие, просто охренительно повышенные голоса, доносящиеся снизу из общей гостиной: один — грубый, разозленный, угрожающе-мужской, другой — звенящий, обороняющийся, панически-напуганный, принадлежащий ей. В третью Драко прочувствовал, что его сердце сжимается и замирает от нечеловеческого страха перед лицом мгновенно возникших наихудших опасений, а леденеющая рука автоматически выхватывает из-под подушки виноградную лозу, которая, какой-на_уй-ужас, все еще там! В четвертую он удивился тому, что каким-то поистине неведомым образом телепортировался из теплой кровати прямо к двери, в пятую — распахнул ее настолько резким рывком, что от нее при неимоверном ударе о стену отлетели мелкие щепки, в шестую и седьмую — преодолел винтовую лестницу в два немыслимых прыжка и замер у ее подножия, как вкопанный. В восьмую Малфой догнал, что над часто дышащей, словно загнанный зверек, Гермионой, стоящей спиной к нему и вскинувшей обе руки в примирительном жесте, нависает опасно разъяренный никогда-еще-его-таким-не-видел Уизли. В девятую Драко благодаря явственной вони дешевого пойла уловил, что Вислый ужрат в хламину. В десятую он смекнул, что заплывшие глазки пьянющего свинопаса вдруг перестали сверлить
его девушку и прямо в этот момент таращатся на него, несколько мгновений назад впопыхах вылетевшего из той же комнаты, что и Грейнджер, в расстегнутой пижаме и с ее нацеленной прямо в рыжую башку палочкой в вытянутой вперед руке. В одиннадцатую для него стало совершенно очевидным, что в шарах, до краев залитых огневиски, начинает плескаться понимание всего вышеперечисленного. В двенадцатую Малфой отчетливо ощутил, что левый уголок его рта начинает растягивать губы в триумфальной ухмылочке, которую он так давно мечтал продемонстрировать нищеброду при схожих обстоятельствах. В тринадцатую он, приоткрыв рот от недоумевающего о_уения, не допер, почему это взлохмаченная больше обычного прелестная головка умолкнувшей на полуслове Гермионы вдруг ни с того, ни с сего неестественно-резко мотнулась вбок. В четырнадцатую Малфой, все еще застывший беспомощно-слишком-далеко, как завороженный пронаблюдал за тем, как от этого неожиданного порыва ее скромный вес переносится на раненую ногу, и та, будучи не в силах удерживать его в одиночку, предательски подгибается, обрекая хрупкое тело на далеко не самое безопасное и безболезненное падение на жесткий пол гостиной Башни Старост. В пятнадцатую Драко внезапно и с запредельной ясностью узрел причинно-следственную связь, а дальше уже фактически не осознавал ничего из происходящего вокруг, потому что на его моментально налившиеся кровью заспанные глаза, как любила иногда подкалывать его Грейнджер, «опустились шторки»…
* * *
