Грязь

      Размеренно-заунывное гундение профессора Бинса действительно убаюкивало. Мерлин, если бы пятиминутное общение с этим занудным школьным привидением можно было прописать себе в качестве успокоительного перед сном, то Гермиона, наверное, перестала бы мучиться от прогрессирующей тягостной бессонницы, которая наступала ей на пятки еще в мире магглов, чтобы, наконец, настигнуть ее в Хогвартсе. Как же неописуемо жаль, что сунуться к неупокоенному призраку-преподавателю Истории магии с такой щекотливо-интимной просьбой было не совсем этично, хотя… Кажется, она была очень близка к тому, чтобы на полном серьезе обратиться к нему, ибо вялотекущие ночи вынужденного бодрствования заставили ее возненавидеть темное время суток. Утроенные дозы по несколько раз перепробованных легально-разрешенных снотворных настоек из Больничного крыла перестали действовать, и в конечном итоге ей не оставалось ничего, кроме досконального исследования уже давно набившего оскомину и изученного вдоль-поперек узора каменной кладки.       Ее колко-острый взгляд, сфокусированный и сосредоточенный одновременно, вновь и вновь вперивался в холодную серую стену, когда Гермиона, неизменно разворачивающаяся спиной к старательно-тщательно притирающемуся к ней всем телом и забывающимся почти младенческим сном Малфою, невольно вслушивалась в его преспокойно-благодатное сопение в своих раскинутых по подушке волосах. Каждым новым утром он просыпался отдохнувшим, бодрым и жизнерадост… В общем, тут же принимался усиленно донимать ее своим всегдашним «заманчивым» предложением о совместном приеме душа, однако все, чего ей хотелось после угнетающе-мучительного пробуждения — однажды перестать бояться, что от чрезвычайно опасного недосыпа ее отяжеленно-свинцовые веки однажды слипнутся навсегда, и их уже нельзя будет разомкнуть даже при помощи магии.       У меня для тебя всего две новости, Гермиона. С какой начать? С плохой или очень плохой? Впрочем, какая разница?.. Первая новость заключается в том, что у тебя все-таки есть какое-то будущее, а вторая — в том, что ты его уже никогда не увидишь. Ха-ха-ха! Это шутка такая, Грейнджер! Что, не поняла... Или не смешно?!!       Несмотря на все ее бессловесно-слезные мольбы, на исходе дня холодные сумерки все равно опускались на замок, непременно принося с собой глубочайше-скорбную тоску, заглушенную дневным светом и оживленно-рутинной суетой. С каждым новым заходом солнца это начиналось снова. И снова. И снова… К ее превеликому сожалению, она никак не могла перестать думать или хотя бы начать думать ни о чем. Ее критически перегруженный сверхспособный мозг не мог остановить неисчисляемые мыслительные процессы, которые не прекращались ни на мгновение. Там, в пугающе-спокойной тиши Башни Старост и крепко-теплых малфоевских объятиях Гермиона отдала бы все, что угодно, за одну только кратковременную возможность не размышлять. О прошлом, о настоящем, о грядущем... О том, что она осталась круглой сиротой и, скорее всего, это уже никак не удастся исправить. О лучшем друге, который, Господи-Боже-Мерлин-помоги, зачем-то снова попытался поцеловать ее, и ей приходилось прилагать немыслимо-нечеловеческие психические усилия для того, чтобы не выискивать никаких предпосылок для этого и воспринимать случившееся как отрезанную от всего остального данность. О том дешевом шутовском балагане, который они с Малфоем на пару устроили только для того, чтобы спасти ее лживую лицемерно-двуличную пятую точку под видом сохранения блаженно-счастливого неведения Избранного. О бывшем парне, который… С которым… Из-за которого… Она продолжала регулярно-тайком реветь по утрам, наглухо запираясь в ванной и свято уповая на то, что Драко все-таки не сумеет подобрать подходящее заклинание для того, чтобы ее открыть. О том, что кому-то из этих двоих рано или поздно придется начать жить с чистого листа, только уже без ее непосредственного участия. О Министерстве и потворствующей ему Макгонагалл, которое поймало Героиню Войны на крючок и могло потребовать от нее всего, чего только заблагорассудится. О методично убивающем чистокровных волшебников маньяке, чье скоро-ожидаемое возмездие нависало над Малфоями словно Дамоклов меч, готовый в любую секунду сорваться с рвущегося тонюсенького волоска. О том, что учиненное ей после первосентябрьского пира теперь казалось лишь ничтожно-малой толикой того, на что она на самом деле была способна ради… чтобы защитить их. Обоих…       Здесь должна быть шутка про воинствующих грязнокровок! Жаль, что Люциус все еще не на свободе. Он бы наверняка сумел вытравить парочку остроумных баек в тему, чтобы все дружненько посмеялись…       Порой Гермиона всерьез задавалась злободневно-насущным вопросом о том, почему до сих пор еще банально не свихнулась. В обеденные часы для нее, как по заказу, воздвигалась железобетонно-непроломная стена, в непрогибаемый фундамент которой была положена некогда безмерно любимая учеба, такая отвлекающая и затягивающая, что ей оставалось только мечтать о круглосуточных занятиях. Что же до нереально быстро возводимой над ним кирпичной кладки, то цементно-связующим веществом для нее был… Малфой. И весьма продолжительные «туалетные» свидания с ним. Которые в искаженно-вывернутой наизнанку новой реальности, кажется, были необходимы ей гораздо больше, чем ему самому. Оставаясь наедине с ним, Героиня Войны временно, но полностью забывалась, исчезала, растворялась — одним словом, получала то, в чем так смертельно-отчаянно нуждалась. Наверное, именно поэтому… Нет!.. Только лишь поэтому!.. На этой неделе его член бывал у нее в руках едва ли не чаще письменного пера, словно дополнительная волшебная палочка, по «мановению» которой абсолютно все ее проблемы улетучивались в неизвестном направлении. Вернее, в хорошо известном…        Что же до самого Драко, то он… По всей видимости, каким-то непостижимым образом (скорее всего, воздушно-капельным путем…) все же умудрился «инфицировать» Гермиону своей безнравственно-святотатской бесстыжестью, которая с каждым его новым прикосновением, заходящим немного дальше, чем предыдущее, заражала ее все сильнее… Если в уборной Хогвартс-экспресса, как немногим позже выяснилось, в действительности не произошло ничего такого неп-рис-той-но-го, то спустя две с небольшим недели в туалете Плаксы Миртл Староста Девочек, тянущаяся к Малфою на носочках и взволнованно щебечущая его-чертово-имя прямо ему на ухо, едва не оглохла от протяжно-громкого сладострастного стона, когда безропотно позволила ему просто зверски обкончать свою проклятущую гриффиндорскую мантию. Она лишь запоздало взвизгнула от такой ожидаемой неожиданности, на мимолетно-короткий миг представляя, что если… Если бы… Это все… Вдруг выплеснулось в ее рот, чего ей, конечно же, НИКОГДА НЕ ХОТЕЛОСЬ, то Гермиона наверняка бы захлебнулась его терпко-вязким семенем. Насмерть. Однозначно… Нет, если бы нечто подобное произошло с ней, скажем, месяца эдак три назад, то она была бы вынуждена незамедлительно обблевать его с ног до головы в ответ, после чего бы непременно покончила с собой от такого поругательно-срамного унижения! Что же теперь? Да ничего такого…       Героиня Войны, щедро политая непомерным количеством чуть ли не дымящегося эякулята, просто продолжила безмолвно стоять рядом с ним, трясущимся, задыхающимся и беспомощно хватающимся за ее плечи, которые тогда были его единственной согнувшейся-пошатнувшейся опорой. Тем не менее, Гермиона все же сумела устоять на ногах, зачем-то закрывая глаза и опасливо-настороженно прислушиваясь к его предсмертно-хрипящему дыханию до тех пор, пока оно не выровнялось до такой степени, чтобы Малфой опять начал сбивчиво-тихо лепетать вполне типичный для него послеоргазменный бред навроде «Выходи за меня!» и прочей абсурдно-несуразной чуши, которую она так быстро выучилась пропускать мимо ушей. Но хуже всего, конечно же, было не это. А то, как взмыленный и раскрасневшийся Драко улыбался ей при этом. Не ухмылялся, лыбился или скалился в истинно-малфоевских традициях. У-лы-бал-ся. По-настоящему. Робко, неуверенно, даже немного боязливо. Почти что, блин, счастливо. Правда, за одним лишь малюсеньким исключением. Без «почти что»… Эта его нерешительная улыбка была словно крошечно-бледный лучик, упорно пробивающийся сквозь заволоченное тяжелыми грозовыми облаками серое небо и красноречиво свидетельствующий о том, что где-то за ними скрывается еще не до конца померкнувшее и не совсем угасшее солнце… И что же, спрашивается, ей оставалось? Лишь деланно-сердито буркнуть, что они, между прочим, уже давно опаздывают, и в очередной раз мысленно поклониться в ноги безызвестному создателю такого незаменимо-полезного заклятия, как Экскуро, которое она теперь применяла намного чаще, чем любые другие…       Искренне надеюсь, что матушке своей ты об этом не распространяешься… Во всяком случае не в подробностях…       Гермиона вздохнула настолько драматично-тяжко, будто бы некто незримый только что подошел к ней, дернул за плечо и архисерьезно сказал что-то типа: «Сделай это, как в последний раз!», после чего неторопливо отложила перо и устало потерла свои перманентно-красные воспаленные глаза. Она, кое-как подавляющая всеобще-заразительную зевоту, лениво-нехотя окинула практически расплывающимся взглядом класс Истории магии (сверху донизу забитый бесчисленными древними книгами с запылившимися от времени корешками), где восседала за последней, как уж повелось, самой близкой к выходу партой... Разумеется, они «немного» припозднились, без стука и извинений завалившись в полусонный кабинет прямо посередине урока. К их обоюдной гриффиндоро-слизеринской радости, безразлично-равнодушный ко всему и вся профессор Бинс даже своим призрачным ухом не повел. Впрочем, как и почти все присутствующие на очередной усыпляюще-скучной лекции студенты. И снова совсем ничего удивительного: в Хогвартсе и не к такому привыкали (взять хотя бы дементоров в качестве охраны или Пожирателей Смерти в руководстве…), так что день на третий-четвертый столь «увлекательной» учебы многие перестали глазеть на них с вылезающими на лоб шарами на выкате и, наконец, начали потихоньку вспоминать о том, что, помимо них с Малфоем, в классе обычно находятся еще и преподаватели…       Весьма неприятный эпизод трехдневной давности лишь закрепил, так сказать, желаемый ими обоими (но по кардинально разным причинам!) отстаньте-от-нас-все-результат. Торопясь на по-прежнему неподдельно интересующую ее нумерологию и зачитываясь методическими свитками прямо на ходу, Гермиона неожиданно для себя обнаружила, что Драко, обычно не отстающий от нее ни на шаг и исправно-грозно гавкающий на зазевавшихся студентов, если они вдруг имели вопиющую наглость не уступать дорогу Героине Войны в широченных полупустых коридорах, куда-то запропастился. Впрочем, она даже не успела толком испугаться, так как угрожающе-злобно шипящий слизеринец обнаружился недвусмысленно загнанным за ближайший угол весьма и весьма недружелюбно настроенной компанией гриффиндорцев-старшекурсников во главе с Дином. Эта, по всей видимости, тщательно спланированная бесчестная акция закончилась тем, что ей пришлось, надсадно скрепя все еще периодически екающее где-то в груди сердце, снять аж пятьдесят очков с собственного факультета, дабы впредь им неповадно было, и тем самым обрекая Гриффиндор на начало борьбы за Кубок Школы с минусовым счетом… Зато Слизеринский Принц повеселился на славу, с торжествующе-непобедимым видом продемонстрировав всем вокруг свои средние пальцы из-за сгорбленной спины заслонившей его собой Старосты Девочек. После этого Гермиона добрых полчаса посвятила щепетильно-аргументированному доказательству того, что это было вовсе не ради него, не для него и вообще не из-за него, а только лишь для того, чтобы напомнить: низкие подлости из разряда «десятерых на одного» не свойственны истинным сынам Гриффиндора, на что хоре… Малфой театрально закатил глаза и на этот раз крайне НЕпредусмотрительно вякнул что-то про превышенную норму пи_дежа, из-за чего лишился своего вечернего… М-м-м… В общем и целом, улегся баиньки неудовлетворенным довольно грустненьким.       Если бы ты только знал, НАСКОЛЬКО она превышена… Я беспрестанно лгу абсолютно всем. Даже самой себе!.. Когда-нибудь я окончательно запутаюсь в паутине обмана, вранья и фальши. И подлинная хозяйка этого липкого черного кружева явится за мной, чтобы, наконец, откусить мне голову… Поскорее бы…       — …а теперь давайте запишем…       Гермиона, бессознательно желая вырваться из этого обреченно-мрачного мысленного потока, слегка встрепенулась и снова вспомнила о том, что все еще находится на уроке у профессора Бинса, по своему обыкновению праздно парящего возле преподавательского стола. Очевидно, старое меланхоличное привидение, обладающее выдающимся бубняще-монотонным голосом, продолжало диктовать свою непознавательно-тоскливую лекцию, которую записывало от силы два-три ученика: все остальные либо уже благополучно дрыхли, либо были очень близки к тому (с крайнего левого ряда и вовсе слышался откровенно-громкий храп). Было довольно сложно обвинить кого-то в отсутствии непреодолимой тяги к знаниям в этом искусственно созданном сонном царстве с обрывочно-тихим поскрипыванием редких перьев, ведь даже сама Староста Девочек(!), вообще в принципе позабывшая о том, что такое полноценно-здоровый сон, чуть было не…       Если бы только сбоку не послышалось это знакомое нарочито-вкрадчивое покашливание! Гермиона, еле-еле подавляя рвущееся наружу недовольное фырканье, практически против воли скосила свой утомленно-изнуренный взор в сторону... Малфоя, разумеется. Он попросту не мог периодически не напоминать о столь важном присутствии Своего Величества, которое она прилежно-старательно игнорировала во время уроков, так как продолжала хвататься за учебу, которая якобы все так же оставалась на первом месте, словно за захудало-тонюсенькую соломинку в напрасной надежде на то, что та поможет ей чуть-чуть дольше продержаться на плаву. До тех пор, пока беспощадная толща взбаламученной этими беспомощными барахтаньями воды не сомкнется над уже захлебывающейся ей и не расплющит ее в свежий мясной суп, которым с превеликим удовольствием полакомятся невиданные глубоководные твари, обитающие на самом дне этого мутнюще-черного океана…       Тем временем Драко преспокойно разлегся, точнее, развалился на другой половине парты, положив руку под свою светловолосую голову и повернувшись к ней лицом. На нем, ну, надо же, какая неожиданность, в особенности, с учетом того, что случилось около получаса назад, красовалось возмутительно-довольное выражение, из-за которого он чрезвычайно походил на плутоватого кота, вдоволь налопавшегося сметаны. Его бархатно-серые глаза с озорным лукавством поблескивали из-под полуприкрытых век. Староста Девочек нисколько не удивилась этому вполне ожидаемому зрелищу, потому как то, о чем он так показательно раздумывал в этот самый момент, являлось для нее совершенно очевидным. Должно быть, долгожданное «священно-непорочное» известие огорошило его так, что ни в сказке сказать, ни пером описать... Постепенно приходя в себя по дороге из туалета, она уже тысячу раз беззвучно чертыхнулась и ужасно пожалела о том, что слабовольно поддалась этому постыдному плотскому наваждению и сболтнула столько неуместно-лишнего. Если, прости Мерлин, следовать извращенно-уродливой малфоевской логике, то само наличие какой-то бесполезной пленки между ног автоматически повышало ценность Гермионы в этих неотрывно следящих за каждым ее движением благоволящих глазах чуть ли не до небес! Нет, даже повыше... До стратосферы, хотя, чего уж там, до экзосферы чертовой! И какой бы непомерно высокой ни была цена за этот злополучный кусок эластичной кожи, можно было даже не сомневаться в том, что Малфой с впечатляюще-ненормальной готовностью заплатит ее, лишь бы только нахлобучить Героиню Войны на свои причиндалы в качестве сверхдрагоценного трофея. Даже если это убьет их. Обоих...       Может ли быть еще хуже?.. Всенепременно! Странно только то, что я все еще продолжаю надеяться на иное…       — …для этого вновь обратимся к всеевропейской хартии волшебников…       Гермиона постаралась натянуть на свое «наколдованное» косметической магией Нарциссы лицо самое раздраженно-недовольное выражение из всех, что у нее имелись, и сердито уставилась на полностью исписанный с одной стороны пергамент, на широких полях которого значилось: «одиннадцатое сентября». Поистине, «лучший» день календаря! А впереди еще дурацкие безурочные выходные, которые они вдвоем с Малфоев наверняка проведут точно так же, как и прошлые, практически не вылезая из подрасшатавшейся полутороспальной кровати Старосты Девочек и… Легкое, практически невесомое, мили-секундное прикосновение к костяшке ее мизинца стало последней каплей. Просто. Последней. Каплей. Молчаливо терпящая все это Гермиона за одно короткое мгновение взбесилась так, что готова была начать рвать волосы на голове. Не на своей, разумеется, а на кое-чьей белобрысой. Потому что она однозначно, категорично и ультимативно запретила Драко трогать ее на людях! Редчайшим исключением могли стать какие-то чрезвычайные, из-ряда вон выходящие обстоятельства, в связи с чем она метнула в своего подозрительно пожевывающего краснеющую нижнюю губу соседа предостерегающе-суровый взгляд. Малфой тут же встретил его своей игриво-коварной улыбочкой, которая, как обычно, выразительно сулила только…       Что конкретно из предельно простой и однозначной фразы «никогда не мешай мне заниматься» тебе непонятно, дурачина?..       — …с другой стороны, Роговолд Пришибленный так и не был признан реформатором. Его публично казнили за…       Драко без всякого спроса (по правде сказать, она уже начинала привыкать к этому и воспринимать как само собой разумеющееся, не возмущаясь даже внутренне…) «одолжил» у нее мелко исписанный, чтобы побольше влезло, пергамент с бесцеремонно оборвавшейся посередине предложения занимательнейшей лекцией, и желтоватый шершавый листочек так никогда и не узнал, почему несчастному Роговолду вообще как-то не особо везло по жизни. Перевернув его относительно чистой стороной кверху, Малфой опустил голову так, что эта удивительно подходящая к его заостренному лицу, но, должно быть, жутко неудобная платиновая челка опять упала прямо ему на глаза, и с явно преувеличенным усердием принялся что-то выцарапывать на нем своим узнаваемым каллиграфично-аккуратным почерком. Постепенно доводимая до кипения-каления Гермиона, прекрасно понимала, что эта ничуть, подчеркнем, ничуть не заинтересовавшая ее рукопись не будет иметь абсолютно никакого отношения к учебе в целом и Истории магии в частности, но все же украдкой проследила за короткими росчерками письменного магического пера…       Сильно болит, малышка?       Всего лишь три неказистых словечка, филигранно выведенных черными чернилами на некачественно-дешевом пергаментном полотне, которое они смогли себе позволить. Это мгновенно вогнало лучшую, но уже далеко не такую разумно-скромную ученицу Хогвартса в непроходимо-тотальный ступор. Повторно изучая безупречные буквы, уже успевшие слегка подсохнуть, Гермиона с нервно-напряженной сосредоточенностью рассуждала над тем, для чего это начинается и чем оно может закончиться. Во-первых, «солнышки», «зайчики», «золотки», «куколки», «принцессы» и прочие богомерзкие непотребства безостановочно сыпались на нее с самого ухода Гарри из Башни Старост, словно небезызвестные хлопья «из рекламы» в большущую миску с теплым молоком, из-за чего она уже вполне серьезно размышляла над тем, чтобы позволить Малфою обращаться к ней по имени, пусть даже при всех, лишь бы только это прекратилось. Во-вторых, он все-таки догадался… Несмотря на максимум титанических усилий, которые Гермиона прилагала для того, чтобы больше не прихрамывать хотя бы при непродолжительной ходьбе. Героине Войны не слишком-то нравилось демонстрировать посторонним окружающим свои не такие уж и малочисленные недостатки, и, тем более, безустанно множащиеся необоримые слабости. Но еще больше ей не нравились его постоянно-бесконечные попытки подхватить ее на руки, так что… Она как раз открывала рот, чтобы образцово-гневно изречь что-нибудь наподобие: «Все в порядке, пока я могу ходить, а теперь ОТ-ВА-ЛИ!», но…       Твой живот.       Он что, еще и издеваться надо мной смеет?!       Очередное бесхитростное и, на первый взгляд, совершенно безобидное словосочетание, заставило ее непроизвольно сглотнуть, яростно скрипнуть зубами и вынужденно захлопнуть глаза. Чтобы только не видеть само-внимание-Малфоя, в этот момент, очевидно, испытывающе-бдительно «считывающего» ее незамедлительно НЕ последовавшую реакцию на предельно напрягшемся гриффиндорском лице. Благо, он не имел абсолютно никакой возможности разглядеть на нем что-либо, кроме так тщательно отрепетированной равнодушно-нейтральной маски, появление которой было доведено практически до автоматизма. И, тем не менее, до того, как она успела почти своевременно оказаться на своем месте, ее нижняя губа, кажется, заметно дрогнула. Живот? Ее живот… Предательски-унизительно ныл с такой неодолимой силой, что порой Гермионе удавалось держать приличную осанку с довольно большим трудом. Иной раз ей хотелось свернуться калачиком, обнимая себя за прижатые к груди колени, и оставаться в таком паршиво-незавидном положении до тех пор, пока все эти позорные ощущения не исчезнут. Причем в последние дни — все чаще и чаще. Если совсем уж на чистоту, то Старосте Девочек пока никак не удавалось свыкнуться с этой крайне неприятной неудовлетворенно-неутоленной тяжестью. Было немного странным, что с не проходящими мигренями, периодической щемящей болью в ноге и всем-всем-всем остальным, без чего ее серые будни стали бы менее удручающе-понурыми, она ужилась гораздо быстрее и… После того как Гермиона мысленно послала этого-оборзевшего-слизеринского-урода, она нервно откашлялась и поклялась себе больше ни за что не смотреть в его сторону, по крайней мере, до конца этого долбаного урока, который, как по невидимо-тихому щелчку длинных и красивых, как у пианиста, пальцев, вдруг сделался куда более интересно-занятным, чем изначально. Однако совершенно непотребное конкретно в данный момент боковое зрение услужливо уловило то, что его быстропишущее перо снова пришло в движение…       Я могу помочь. Избавить тебя от этого. Просто доверься мне.       Золотая Девочка собиралась показательно-сомнительно хмыкнуть, показательно-недоверчиво возвести глаза к потолку, показательно-скептически достать из своей сумки новый пергамент и возобновить конспектирование того, что по-прежнему продолжал вещать профессор Бинс своим панихидным голосом, который отчего-то больше совсем не усыплял. И ей это почти удалось, вот только она неожиданно сбилась приблизительно посередине второй фазы, так и не успев от души закатить свои замученные дневным и свечным светом очи, потому что… Ее пристально-цепкий взгляд вдруг сфокусировался на одной небольшой области до такой невозможной степени, что отодрать его от нее попросту физически не представлялось возможным. Малфой, с выражением неподдельного блудливого удовольствия (которое она теперь вряд ли смогла бы спутать с каким-то другим…) на обольстительно алеющем бледном лице, снова слегка прикрыл веки и чуть вытянул шею вперед по направлению к ней, чтобы… Гермиона была не совсем уверена, для чего именно, но… Он только что высунул свой блестяще-влажный язык и начал с пылким воодушевлением облизывать воздух. Драко с таким нежно-деликатным упоением обласкивал эту пустоту, будто бы через нее прямо ему в рот проливалась подлинная амброзия с самой вершины Олимпа. И когда отчего-то переставшая дышать гриффиндорка вскоре выяснила, что его явно не в первый раз вытворяющий нечто подобное язык может двигаться значительно проворнее и резче, Малфой внезапно распахнул свои полные безгранично-алчного вожделения глаза.       — Все девочки любят это…       Она невольно прочитала эту короткую беззвучную фразу по его губам-слогам, и ей явственно показалось, что прыгающе-скачущее в где-то в груди сердце, наконец, остановилось. Как будто кто-то отыскал отключающий его рубильник и без всякого предупреждения резко опустил его в положение «ВЫКЛ». Потому как новоиспеченная ма-лыш-ка в одночасье осознала, ЧТО именно Драко узрел прежде, чем она успела отвернуться от него, едва не вывернув себе шею. То, как Гермиона таращится на все это своими широко-прешироко распахнутыми глазами, зрачки которых наверняка так же ненормально расширены, как и у него, с недвусмысленно-жадным аппетитом поедая ими каждое движение его длинного вертлявого языка.       Конечно, теперь было уже поздно так псевдо-заинтересованно глазеть на самый «причудливо-необычный» рисунок старой древесины, из которой был изготовлен самый последний в их ряду стол... Помимо всего прочего, Староста Девочек не могла не отметить, что в классе вдруг стало невыносимо-очень жарко. Как будто кто-то ужасно рассеянный ненароком перепутал окошки для проветривания помещения с теми, что вели прямиком в преисподнюю. И последние, судя по всему, так же благополучно забыли закрыть... Наверное, именно из-за этого по всему ее телу от макушки до кончиков пальцев стремительно прокатилась огненно-горячая возбуждающая волна, раскаленной лавой ударившая в и без того тянущий низ живота, который, в отличие от так быстро трезвеющего холодно-расчетливого рассудка, только-только начал успокаиваться после последнего посещения заброшенной дамской уборной. Этот испепеляюще-внезапный удар чуть не заставил ее беспомощно сложиться пополам, упав с перекошенным от нарастающего и распаляющегося влечения лицом прямо на парту, но вместо этого Гермиона… Безразлично-сдержанно хмыкнув, протянула деревенеющие руки к лежащему перед ней учебнику по Истории магии и рывком раскрыла его на первой попавшейся странице.       Ты ведь хочешь… Не отрицай! Я точно знаю! Чую Чувствую! Тебе понравится, обещаю! Не сопротивляйся! Мне просто нужно распробовать тебя как следует! Дай Позволь мне!       Что значит «распробовать»? В смысле? Что вообще имелось в виду? Впрочем, какая разница?.. Какая к бесам, демонам, дьяволу, сатане, лукавому разница?.. Лучше не думать, желательно — вообще ни о чем. Потому что, если не вникать в лежащий-кричащий прямо на поверхности смысл написанного, останутся только голые и бестолковые, начавшие неряшливо разъезжаться вкривь, вкось и в разные стороны буквы. Всего лишь нескладно-несуразные и совсем ничего не значащие расплывчатые каракули на низкосортной бумаге, теперь уже едва-едва выводимые трясущейся мужской рукой. Ей было просто необходимо собраться, сконцентрироваться, начать аназиров… Ну, почему?! Мерлин, почему ему так ничтожно-мало было нужно для того, чтобы ополоуметь от этой своей бескрайней, нескончаемой, необъятной похоти?! Снова… Когда они там вернулись из туалета? Двадцать, тридцать минут назад? Отлично, здорово, прекрасно, заходите и полюбуйтесь на него! На то, как он опять завелся ни-от-чего, с полоборота, вспыхнул, как маггловская спичка! Правда, туристическая, которая не потухнет даже в том случае, если намеренно уронить ее в холодную осеннюю лужу… Господи, всего лишь от каких-то захудало-несчастных слов, причем собственного же авторства! Ей оставалось только с безучастной растерянностью наблюдать за тем, как он очень быстро и очень верно отъезжает прямо в классе, чего еще никогда прежде не было! Здесь же Джинни, Полумна, Дин, да кого только нет! Если кто-то из них сейчас обернется… Если только увидят его такого… Весь взъерошенный, дышит загнанно, глаза-молнии беспрестанно мечутся по ней так, как будто он накинется на нее прямо здесь и сейчас, что, вполне возможно, совсем не далеко от истины… И что теперь делать?!! Увести его куда-нибудь подальше отсюда? А потом что? Дать ему то, что он там выпрашивает?.. Опять свалить все на него? В очередной раз оправдать собственные, уже практически неконтролируемые непристойно-пошлые желания его настойчивыми грязными хотелками?.. О, да, какой же все-таки идеально-удобный Малфой!..       Моя девственная непорочная Грейнджер. Вся мокрая. Течешь. Исходишь своей восхитительной смазкой. Не надо меня бояться. С твоей бесценной целкой ничего не случится. Свяжешь мне руки путами. Только мой язык. Никто не узнает!!!       Гермиона осмелела настолько, чтобы сделать несколько неглубоких поверхностных вдохов и болезненно зажмурить глаза, настороженно прислушиваясь к неприлично-сладкому трепыханию собственного вновь запустившегося сердца. Оно так отчаянно стучало и совсем невесело пританцовывало в узко-тесной клетке ее ребер, что казалось, будто бы там была организована нешуточная игра в пинг-понг. Потому что непочетное место в далеком прошлом знаменитой на весь Хогвартс фразы «Мой отец узнает об этом!» как-то совсем незаметно-плавно заняла новая, почти что кодовая. Никто и никогда не узнает. Староста Девочек не раз повторяла ее, только в малость ином контексте, но сама суть… Стоило бы привести пример для пущей наглядности! М-м-м… Никто и никогда не узнает, что они с Драко ночуют в одной постели. Никто и никогда не узнает, что вдали от чужих любопытных глаз гриффиндорка и слизеринец целуются до полного онемения губ, в то время как со стороны это, наверное, выглядело так, будто бы они всерьез намереваются сожрать друг друга. Никто и никогда не узнает, что поздними вечерами, предварительно самоотверженно взяв на себя тяжкий грех рукоблудия вместо него, она читает ему вслух первую попавшуюся книгу на сон грядущий, ибо кто-то очень сильно скучает по маггловскому телевизору. Никто и никогда не узнает, что Героиня Войны и дня не сможет прожить без очищающих заклятий, иначе ей придется ходить в намокшем нижнем белье. Никто. И никогда.       Может быть, он прав… Нам обоим это нужно… В таком случае имею ли я право препятствовать ему? Это ведь никак от меня не зависит… Я тут совершенно не причем! Это все Драко! Я…       Тебе же нравится, когда Пэнси смотрит, да? Хочешь, я сделаю это при ней? При всех! Я могу хоть прямо сейчас опуститься на колени перед тобой. Знаешь, что будет потом? Я раздвину твои ноги и вылижу тебя дочиста, Грейнджер! И все время буду смотреть в твои глаза, потому что тогда ты больше не сможешь отвернуться от меня!       Гермионе, которая с несвойственной ей рассеянностью забыла, что после вдохов надо еще и периодически выдыхать, вдруг непреодолимо захотелось, чтобы эти скачущие, написанные нетвердой рукой запойного алкоголика-эпилептика с болезнью Паркинсона строки стали последним, что она увидит в своей жизни. Истинная или уже нет, но все еще гриффиндорка даже была готова собственноручно выколоть себе глазные яблоки любыми подручными средствами, и она без промедления сделала бы это вот сию же секунду, но… Ее неистово пылающую промежность неожиданно обожгло сущим физиологическим безумием, которое бешено метнулось ниже, между до предела сомкнутых стройных бедер, моментально делая их очаровательно-распутно скользкими. В следующее мгновение Староста Девочек ощутила, как грязная маггловская кровь буйно-бурным потоком устремилась к ее почти полностью онемевшему лицу, которое каким-то Мерлиновым чудом по-прежнему оставалось почти спокойным. Гермиона не могла взглянуть на себя в зеркало (да и не хотела больше вообще никогда…), но точно знала, что прямо сейчас густо-густо краснеет от знойного обнаженно-неприкрытого стыда, припорошенного лишь слабой и неохотно накладываемой «магией красоты». И снова имелось только две новости: плохая заключалось в том, что Малфой сделал все это с ней, а очень плохая — совсем не было похоже на то, что она против, ибо ей хотелось, так невообразимо-растленно хотелось, чтобы он сделал все то, о чем написал…       Ну, и что тут такого, а?! Это же, блин, Малфой! Всего лишь Малфой! И… Его черная благодарность за то, что ему больше не приходится «рукодельничать» в столь ненавистном одиночестве! Почему бы не принять ее, когда в этом есть чисто-физическая потребность? Мы поможем друг другу! Только и всего…       Когда я доведу тебя до экстаза ты узнаешь насколько громко можешь стонать ты будешь выть от кайфа во всю свою маленькую глотку ты будешь кричать мое имя ты будешь умолять меня не останавливаться что угодно ради этого пожалуйста господи бл_дь Грейнджер!!!       Гермиона безгласно взмолилась о том, чтобы не разбирать никаких отдельных-раздельных предложений в этой сливающейся и расползающейся кляксоподобной мазне, больше похожей на чернильный винегрет из изогнутых иероглифов какого-то неизвестного древнего языка. Потому что уже слишком, чересчур, сверх какой бы то ни было меры. Все это!.. Она больше не могла так откровенно пялиться на этот скомканно-сморщенный замаранный пергамент, на котором, кажется, была столь небрежно изложена совсем не короткая и весьма содержательная эпитафия, сочиненная в ее честь. Все, на что панически передергивающаяся гриффиндорка была худо-бедно способна в этот момент: лишь нерасторопно развернуться к ветхой каменной стене, чтобы больше не видеть его и, тем более, Малфоя. Чтобы хотя бы попытаться осознать, что она находится в школе, в кабинете, на уроке Истории магии, где очень многие студенты все так же безмятежно-тихо почивают прямо за столами, а беспамятливый профессор Бинс, кажется, опять забыл перевернуть страницу своего устаревшего учебно-методического пособия и вот уже в третий раз зачитывает одно и то же, но никто даже не замечает этого! Как и того, что за последней партой крайнего полупустого ряда творится какая-то неведомо-загадочная паранормальщина, потому как семикурсники, сидящие за ней, выглядят самым престранным образом: жутчайше мандражирующая девушка «слегка» переборщила с ярко-красными румянами, решив в этот чудесный непогожий день нанести их сразу на все лицо, причем тройным слоем, а судорожно хватающий ртом воздух парень будто бы только что вынырнул со дна Черного озера, после чего галопом оббежал вокруг замка раз десять, при этом не вставая со стула…       — Мы сейчас же идем в Тайную Комнату! Туда, где вы с Уизли поцеловались в первый раз! Я навсегда высосу это мерзотное воспоминание из твоей памяти! — пьяняще-искушающий раскаленный шепот вдруг пролился на ее затылок, от чего густые вьющиеся волосы вздыбились еще сильнее, чем прежде. Гермиону трясло-лихорадило почти так же, как после возвращения из Мунго, и у нее никак не получалось скрыть это от него, вполголоса совращающе-обольстительно нашептывающего ей такие соблазны, перед которыми было прак-ти-чес-ки невозможно устоять. Слабо блеснули и окончательно померкли самые последние здравомысленные отголоски о том, что Малфой, должно быть, каким-то неизведанно-неведомым ей способом читает письма от Рональда. Он каждый день отправлял ей такие проникновенно-длинные послания с бесчисленными извинениями и признаниями в вечной любви, что совсем не было на него похоже, но… Она на них не отвечала… — Когда ты впервые кончишь, Грейнджер… То уже никогда больше не вспомнишь его помойный язык у себя во рту! Будешь помнить только мой… В своей… — и на это Староста Девочек тоже ничего не ответила. Только зажала свои невольно раскрывшиеся губы обеими руками с такой силой, что, казалось, попутно хотела проломить себе скулы, и ей это почти удалось. Это было необходимо для того, чтобы не издать ни единого звука: ни всхлипа, ни хныка, ни сто… Ни чего бы то ни было еще. Драко даже не подозревал, насколько сильно и жестоко ошибается. Она уже давным-давно не помнила ни вкуса целомудренно-сдержанных поцелуев, ни приглушенного аромата рыжих волос, который когда-то бесконечно-давно источала для нее Амортенция. Теперь остался только Малфой. И удушающе-резкий запах его клейкого естества, которым прямо сейчас пахли ее ладони и до краев наполнялись безнадежно отравленные им легкие, ведь до конца отмыться от него было невозможно даже при помощи Экскуро… — Как ее открыть?! НАЗОВИ ПАРОЛЬ! Иначе… Я примусь за тебя прямо здесь…       НЕТ— НЕТ— НЕТ— НЕТ— НЕТ— НЕТ— НЕТ— НЕТ— НЕТ— НЕТ— НЕТ— НЕТ— НЕТ! Он не сможет!.. Не станет…       Гермиона и вправду не понимала, чего он от нее требует, ибо уже почти ничего не соображала. Кабинет Истории магии внезапно начал вращаться вокруг нее, и в этом смазанно-расплывчатом ускоряющемся вихре то и дело мелькал двоящийся пергамент с малфоевскими закорючками, опущенные головы дремлющих впереди однокурсников, демонстрирующие грозовые облака окна, десятками лет не открываемые книги и невнимательное привидение, тускло мерцающее возле классной доски. Пожалуй, единственная архиважная задача, которую Героиня Войны могла выполнять, будучи в таком неудовлетворительном состоянии — это пытаться удержаться на подкашивающемся стуле, с так некстати накинутой на него гриффиндорской мантией, чтобы не упасть. Она… Всего лишь немного замешкалась, но Малфой, разумеется, совсем иначе истрактовал ее невольно-вынужденное молчание. Вместо Гермионы на пол тут же полетела опустошенная чернильница, намеренно-незаметно сброшенная с края стола, а еще через несколько мгновений ослепительная платиновая макушка тоже исчезла где-то под ним.       Теплые кончики мелко подрагивающих от одержимо-сумасшедшего предвкушения пальцев м-е-д-л-е-н-н-о заскользили по ее испещренным сотнями шальных мурашек голеням, поднимаясь все выше и выше. Адски-горячее прерывистое дыхание опалило острые колени, из-за чего псевдо-непреклонные женские бедра непроизвольно потерлись друг о друга. Практически неощутимо, едва-едва, но… Разве это могло остаться незамеченным для того, кого согнуло в три погибели прямо у ее дрожащих ног? И кто вообще одобрил эту дурацкую моду на расклешенные юбки? Их ведь так безусильно-легко можно было задрать высоко вверх... В особенности, если намертво вцепиться в тонкую ткань обеими руками и рвануть ее так, чтобы незаглушенно-отчетливо послышался характерный треск надсадно растягивающихся и рвущихся ниток. Пока изорванный подол беззастенчиво бултыхался где-то в районе ее талии, то самое беспорядочно-сбивчевое горячечное дыхание ощущалось уже не над фактически-героически сведенными коленками, а прямо над пахом, и, если бы лобковые кости анатомически не были лишены подвижности, они наверняка тоже затрепетали бы в такт полусудорожным конвульсиям ее развращенно выгибающегося вперед тела.       Малфой дышал настолько жадно, глубоко и шумно, без остатка поглощая то, чем так нескромно благоухала ее безоговорочно-полная готовность отдаться на милость его искусному разнузданному языку, который прямо сейчас настойчиво проводил будоражаще-влажную горизонтальную линию по оголенной нежной коже прямо над резинкой ее насквозь промокших трусов. Однако… Маленькие ладони внезапно отлепились от девичьего лица и торопливо поползли вниз, в стесненно-ограниченное пространство под школьной партой, и кое-как наощупь нашли потряхивающиеся кулаки, в исступленном безумии все еще сжимающие несчастную материю срочно нуждающейся в капительной реставрации юбки. Они с мягкой осторожностью накрыли их сверху, плавно очерчивая и уступчиво оглаживая предельно натянутую на напряженных костяшках светлую кожу, тем самым без словесного красноречия сообщая о своей безусловно-абсолютной капитуляции. Она созналась в том, что согласна на все, только-пожалуйста-не-здесь, а там… Поэтому онемело-непослушные от беспрестанных закусываний губы, окончательно переставшие слушаться свою доведенную до пикового сладострастного умопомрачения хозяйку, отрывисто вымолвили на столь незнакомо-чуждом им парселтанге:       — Хешаха гешах…       — Урок окончен. К следующему занятию подготовьте эссе на тему…       Остервенело-дикие малфоевские руки, начавшие было немного расслабляться под воздействием многообещающе-покладистых прикосновений Золотой Девочки, сжались еще сильнее, чем прежде, и снова порывисто-резко рванули нахально задранную ткань, только теперь уже в обратном направлении, будто бы зачем-то стараясь натянуть ее как можно ниже. Секунда — Драко вываливается из-под парты на четвереньках, вторая — вскакивает и выпрямляется во весь рост, третья — все, что лежало на столешнице одним стремительным сгребающим движением отправляется в его или ее, какая-кому-разница, сумку. Гермиона даже не поняла, как тоже оказалась на ногах. Видимо, как-то автоматически-машинально поднялась вслед за ним, смущенно-нерешительно оправляя нечестиво потрепанную юбку и с понурой безнадежностью устремляя свой затухающе-гаснущий взор на…       Честно сказать, она даже не с первого раза смогла разобрать, во что была сегодня обута. Неотвратимо влекомая-ведомая куда-то в закоулки Тайной Комнаты, Героиня Войны не видела, не осознавала и не воспринимала ничего, кроме часто-часто мелькающих и практически молниеносно сменяющих друг друга каменных плит под ногами. Ей оставалось лишь смутно догадываться о том, что они с Драко, должно быть, стремглав покинули кабинет Истории магии еще до того, как большая часть студентов успела проснуться. Теперь же она, несмотря на даже незамеченную усиленно-острую боль в правой голени, буквально летела по бесконечно-длинным и будто бы специально запутанным коридорам Хогвартса. Кажется, настал тот упаднически-роковой момент, когда Гермиона перестала что-либо контролировать: ни себя, ни его, как, впрочем, и ничего из того, что должна была. Она лишь слепо следовала за ним, неестественно-послушно подчиняясь его порочно-греховной воле, безотчетно отмечая, что гостеприимно-уединенный туалет Плаксы Миртл покажется уже за следующим поворотом…       — Куда это вы двое несетесь, сломя головы?.. Мисс Грейнджер, вынуждена напомнить вам о том, что Староста Девочек должна способствовать поддержанию порядка в школьных коридорах, а не наоборот!..       БА-А-А-А-АМ. Внезапно стало больно до целого снопа золотисто-оранжевых искр из мгновенно заслезившихся глаз. По всей видимости, на пути у Малфоя совершенно неожиданно выросла какая-то непреодолимая преграда, из-за чего он тут же остановился, как вкопанный, а отчаянно спешащая, но еле-еле поспевающая за ним Гермиона, не сумевшая своевременно отреагировать на столь скоротечно изменившуюся окружающую обстановку, смачно впечаталась носом в его лопатку и удержала равновесие только потому, что он ни на грамм не ослабил свою поистине бульдожью хватку, так и не выпустив ее тонюсенького запястья, надежно закованного в его бескомпромиссно-стальную клешню. Казалось бы, что переусложненный вывих хрупкого плеча попросту обеспечен, но хоть в этом отношении ей неожиданно-беспричинно повезло. Изнуренно-истерзанный мясной «процессор», заполненный отмирающим и разлагающимся серым веществом, начал заторможенно перезапускаться. Ее изведенный не прекращающимся самоедством мозг снова начал анализировать поступающую извне информацию. Гермиона вдруг поняла, что находится на втором этаже, кишащем громко-весело переговаривающимися и радующимися долгожданной перемене учениками, в очень-очень близкой компании маниакально перевозбужд… переволновавшегося Малфоя и настороженно-хмуро приглядывающейся к ним обоим директора Макгонагалл.       — Впрочем, хорошо, что вы оба мне попались… Я как раз собиралась вас разыскивать. Мистер Малфой, пройдемте со мной в мой кабинет, а вы, мисс Грейнджер, будьте так любезны поприсутствовать на отборочных испытаниях новых игроков в команду Гриффиндора, которые вот-вот начнутся. Примите, наконец, хоть какое-то участие в делах своего факультета!       — Йа-а-а… Сейчас пойду на поле для квид-д-дича и недолго посижу там… Совершенно одна-одинешенька! Подальше от всех остальных! А когда все закончится, то сразу же вернусь в Башню Старост… — ее надорванный, надломленный, почти пискляво дребезжащий голос был до крайности отвратителен ей самой. Его практически не слышно из-за радостно-шумного галдения студентов поблизости, но если его трусливо не применять, то Гермионе вряд ли удастся спасти саму себя, чрезвычайно-критически опасную ситуацию с многочисленными потенциальными жертвами вокруг, вконец озверело-разозленного Драко, серых «лучей смерти» которого не видно из-за его спины, но было совсем несложно догадаться о том, что прямо сейчас в них явственно читается неудержимо-неукротимое желание убивать всех подряд, и так невовремя появившаяся Макгонагалл будет самой первой на очереди… Она говорила это, чтобы хоть чуть-чуть обнадежить успокоить его. Чтобы все это не закончилось целой горой ни в чем не повинных случайных трупов. Чтобы ей не пришлось отсечь собственную кисть, дабы, наконец, вырваться из этих все никак не разжимающихся свинцово-давящих тисков… — И мои дру… Подруги… Да, точно! Мои подруги! Полумна и… Джинни! Которые обязательно там будут и проводят меня назад, потому что находиться вне школы сейчас довольно опасно…       Пожалуйста, Малфой! Заклинаю тебя!.. Не вздумай выйти за пределы Хогвартса! Мы с тобой это миллиард раз уже обсуждали! Попасть на прилегающие территории гораздо легче, чем в сам замок… Именно поэтому никаких идиотских свиданий в Хогсмиде, за тобой же охотится целая армия, слабоумно-отважный ты романтик!!!       — Тогда не смею вас больше задерживать, мисс Грейнджер…       Героиня Войны делала все возможное для того, чтобы не напороться на изобличающе-порицающий колючий взгляд профессора, а потому ее не до конца прояснившийся замутненный взор бесцельно блуждал по напряженной спине дьявольски ощетинившегося слизеринца. Нет, вовсе не потому, что она якобы стыдилась… Эм-м-м… Того, что Макгонагалл фактически застукала ее вместе с Драко за… За… За тем, что ее совершенно не касалось! Вообще-то никого, кроме них двоих! Староста Девочек больше не намеревалась отчитываться за свою ЛИЧНУЮ жизнь перед кем бы то ни было. Особо тщательно скрывать — всенепременнейше, отчитываться — увольте!.. Тем более перед тем, кто так цинично и беспринципно воспользовался наивно-добренькой гриффиндоркой после стольких лет глубочайше-трепетного уважения и почти что родственной привязанности! Хватит! Она уже вдоволь наоправдывалась и налебезилась перед ними! Отныне Гермиона Грейнджер собиралась делать только то, что захочет, когда захочет и с кем захочет. И уж точно не ей быть пристыженной этой ханжески-лицемерной… старухой!.. С мрачной многозначительностью взирающей на нее так, будто бы она только что единолично опозорила весь женский род на многие-многие века вперед!..       Знаете, что, профессор?.. А не пойти бы вам?.. Всем…       Кажется, что старательно скрываемые отголоски этих ожесточенно-неприязненных мыслей все же мельком отразились на лице Гермионы, абсолютно все мышцы которого — она могла в этом поклясться! — в данный момент были задействованы только для поддержания сносного обыденно-будничного выражения. Потому что директор Макгонагалл (а может быть, только показалось?..) незаметно дрогнула и даже отпрянула назад, в то время как безысходно обмякшая и безвольно повисшая вдоль тела рука Малфоя, наконец, соизволила выпустить ее искореженную затекшую ладонь, причем все это действо совершалось настолько чудовищно-медленно, что Староста Девочек бы наверняка запросто успела сбегать посмотреть скучные и ныне нисколько не интересующие ее отборочные, зайти выпить чайку в сторожке у Хагрида, вернуться обратно на второй этаж школы и только потом услышать эти пропитанные невыразимым страдальчески-томительным разочарованием слова не оборачивающегося к ней Драко:       — Будь умницей, Грейнджер. Не расстраивай своего декана еще больше…       

* * *