Грязь

      Очень многие среднестатистически-обычные, то есть нормальные люди находят свой день рождения довольно веселым, радостным и в какой-то степени радужным праздником, благодаря которому даже взрослые дядечки и тетечки получают эксклюзивное право предаваться детским, наивным и давно позабытым мечтам хотя бы наедине с собой. Одним для того, чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливыми вполне достаточно провести его в оживленно-веселом кругу многочисленных (или не очень — кому как повезет) близких-родственных-друзей, другим — напиться вдрызг без неприятных уколов самосознательной совести, светло— или темно-ностальгируя по эх-былым-временам, третьим же — вдумчиво и глубокомысленно подвести итоги еще одного успешно(?) прожитого года, который принес им очередное что-то-там, за что они искренне благодарны божественному промыслу или… В зависимости от того, кто и во что верит. Или не верит…       А во что верю я? Кто-нибудь вообще в курсе?..       Впрочем, Староста Девочек уже давно не вписывалась в рамки общепринятых критериев "нормальности" (да ей, по большому счету, даже и не хотелось, а по сему она не собиралась делать ни одного, ни второго, ни третьего). Подлинным и воистину самым желанным подарком от своей фаталистичной и, с какой стороны ни взгляни, погибельной судьбы, она сочла то, что в этом всесторонне-бедовом учебном году девятнадцатое сентября выпало на субботу, из чего прямо-пропорционально вытекало отсутствие в последнее время крайне вяло-текуще-гнетущей учебы, а также исключительно-редкостная возможность провести этот, по праву принадлежащий одной лишь ей день так, как она и заслуживала хотела… А именно: бессильно лежа поперек кровати в крайне неохотно натянутой школьной форме (на тот всякий случай, если опять некстати притащится кто-нибудь из тех, явление которых нельзя будет запросто проигнорировать, без зазрения отвалившейся совести делая вид, что в Башне Старост совсем никого нет), с мерзко-мокрым и холодным полотенцем на лбу, свесив обе обутые ноги на пол и изнемогая от очередного жутчайше-дичайшего приступа неотступающей головной боли. Максимальный пик физической активности, на который Героиня Войны была способна сейчас, прямо в эту самую минуту, впрочем, как и много часов подряд до этого — слабо и до безобразия равнодушно реагировать на любые внешние раздражители, коих, к ее мизерному облегчению, было не так уж и много: парочка тусклых солнечных лучей-ниточек, неясно пробивающихся сквозь плотную ткань, аллилуйя, практически непроницаемой темной шторы, и довольно хорошо различимые (в действительности гораздо-гораздо лучше, чем ей того хотелось бы…) отзвуки того, что бурно-деятельно творилось внизу, в общей гостиной.       С того околокритического момента, когда Гермиона, без всякого преувеличения, наипозорнейшим образом потерявшая самообладание, по собственной дурости-глупости чуть не сбежала от всего мира, вновь возвратившаяся мигрень карала ее мстительно-яростно и практически безостановочно, изредка милосердно отступая на кратковременные перерывы в несколько уроков, а также излишне тревожный и беспокойный сон (какой уж был — и на том спасибо!), после чего все неизменно начиналось с начала. Четыре с половиной дня еле переносимой жгучей боли, сопровождающейся периодическими фонтаноподобными кровотечениями из настолько сильно заложенного из-за непреходящего насморка носа, что бедная Героиня уже начала потихоньку забывать, каково это — дышать не через чертов рот, а через существенно более подходящие для этого органы!.. Мигренозные приступы становились похожими на какие-то инквизиторские истязания, теснящие и подавляющие и без того размытое гриффиндорское сознание до такой степени, что эпизодическое появление хотя бы пары-тройки логичных, обоснованных, своевременных и, что самое главное, связанных между собой мыслей, казалось ей чуть ли не грандиознейшим достижением!.. Тем не менее, даже будучи в таком незавидно-плачевном состоянии, Староста Девочек не намеревалась строить из себя великомученицу, театрально-картинно требуя, чтобы ее немедленно завернули в шелковые простыни и торжественно отнесли в Больничное крыло под гимн долгожданной свободы и всеобщего единства магического народа, который оперативненько сочинили практически сразу после одержания победы над Волан-де-Мортом и теперь безостановочно крутили почти на всех волшебных радиостанциях. Вместо того, чтобы опять встретиться с крайне разгневанной на нее за вопиющее нарушение строжайших врачебных предписаний мадам Помфри, у которой она, вне всякого сомнения, была самой частой и вместе с тем строптивой пациенткой в этом семестре, иногда Гермиона без злоупотребления прописывала самой себе относительно спокойный отдых, праздно валяясь поверх заправленной постели в ОЧЕНЬ тихой, ОЧЕНЬ темной и ОЧЕНЬ пустой комнате.       Со старательно приглушенным тяжелым вздохом (более громкие и протяжные звуки неизменно становились причиной молниеносного появления неусыпно-бдительно дежурящего внизу Малфоя) Золотая Девочка дотянулась до своего пылающего лба дрожащей рукой и аккуратно пощупала импровизированную повязку. Сырое полотенце, неприятно липнущее к тонкой коже, противно нагрелось и уже даже начало немного подсыхать, тем самым создавая еще более отвратительно-дискомфортные ощущения. В очередной раз утомленно призывать на помощь прислужливо-угодливого Драко (он ее, разве что, опахалом только не обмахивал ввиду отсутствия оного) ей категорически не хотелось, потому что с каждым новым его «возникновением» возвращать ее временному убежищу столь желанную уединенность становилось все сложнее и сложнее. По правде говоря, в том, что Малфоя вообще в принципе каким-то поистине невероятным образом удавалось выставить из комнаты, ее личной заслуги не было никакой. Тому весьма кстати поспособствовали кое-какие нежданно-негаданные обстоятельства, из-за которых небольшой, но прекрасно справляющийся с обогревом маленькой обособленной башни камин, вынужденно разведенный с раннего утра, беспрерывно полыхал куда ярче и жарче обычного, без приукрашенной глобализации, пыхтя на износ. Вероятнее всего, потому, что в нем неустанно, увлеченно-воодушевленно и, разве что, с коротенькими передышками на то, чтобы снова-снова-и-снова проведать гриффиндорскую «принцессу на горошине», сжигались дотла неисчислимые письма, поздравительные открытки, символичные сувениры, а также скромные презенты и довольно дорогие большие подарки…        Казалось, будто бы весь долбаный волшебный мир решил коллективно поздравить легендарно-прославленную и воспеваемую всеми подряд Героиню Войны с днем рождения! Ситуация многократно усугублялась еще и тем, что известие о великой знаменательности этой особой даты напечатали на первой полосе сегодняшнего номера «Пророка», поэтому от несметного количество сов не было никакого спасу, тогда как коротенький некролог, состоящий из нескольких банальных, очевидно написанных бульварным писакой «на-отвали» строчек, посвященный безвременно упокоенной Милисенте и всей ее семье (Булстроудов выманили требованием о выкупе, при передачи которого те и были убиты) практически никто не заметил… Вероятно, из-за того, что он был помещен на последней и мало кому интересной странице небезызвестного новостного издания... Но сейчас не об этом! А о том, что чересчур громко и наперебой ухающие почтовые птицы оккупировали абсолютно все подоконники, при этом звонко стуча и премерзко скрежетая по злополучным стеклам многочисленными острыми клювами, что отдавалось убийственно-болезненной пульсацией во взлохмаченной голове, готовой вот-вот лопнуть, словно намеренно перекаченный гелием воздушный шарик! Чтобы предотвратить столь неблагоприятное развитие событий, истерично вопящая Мисс-Чего-Вылупился-Сделай-Уже-Что-Нибудь по умолчанию одобрила применение «спецподразделения военно-воздушных сил» без всякого предварительного согласования. Старый соколообразный филин, обожающий пищу животного происхождения и будто бы умышленно науськанный на чужих почтовиков, с завидным энтузиазмом отправился на кровопролитную расправу охоту. Конечно же, несмотря на всю свою свирепую природную жестокость, справиться со все пребывающими и пребывающими полуночниками и сипухами в одиночку Иаков не мог, их было слишком уж много… Но отгонять недоумевающе-разрозненные ряды куда менее агрессивных и совершенно неорганизованных противников от одного-единственного окна, в этот день зашторенного с особой тщательностью, он был вполне способен.       — Так-с, сейчас заценим… Хорошо горит!.. Да откуда повылазили все эти зло_бучие поздравители?!       Неуправляем… Невменяем… Неисправим…       Временами до ее предельно обостренного в связи с мигренозной экзекуцией слуха доносилось приглушенное и неописуемо недовольное бурчание Малфоя. Он что-то невнятно-злобно бормотал себе под нос, с ехидно-черным удовлетворением отправляя в буйствующий огонь черт-знает-какую-по-счету толстенную кипу пестрых конвертов от разных отправителей (подавляющее большинство фамилий практически со стопроцентной вероятностью показались бы ей незнакомыми, разумеется, если бы она вообще на них взглянула, в то время как превнимательный остроглазый слизеринец наверняка запоминал каждую). Туда же с нехилого размаха и без всякого разбора летело все то, что могло уместиться в скромный в плане размеров камин, а то, что имело чересчур крупные для него габариты — давно успело образовать уже далеко не миниатюрную, а довольно высокую разноцветную горку у самого подножия Башни Старост. Также очень часто слышалось «красноречивое» шуршание ожесточенными рывками разрывающейся упаковочной бумаги: Драко избирательно вскрывал некоторые посылки, прежде чем вышвырнуть их в праздничную мусорную кучу ко всем остальным. И было сложно предположить, зачем он так поступал...       То ли все дело было в его от рождения нездоровом любопытстве, то ли опять и снова в перманентной параноидально-маниакальной ревности... В теперешней действительности Гермионе, бесконечно уставшей бороться с обстоятельствами в целом и сопротивляться Малфою в частности, приходилось планомерно при-ми-рять-ся с недопустимо многими чревато-взрывоопасными, сумасбродными и взбалмошными закидонами своего душевнобольного воздыхателя-обожателя. Проще говоря… Ей было почти наплевать. Чем бы он не тешился, лишь бы… не вешался. В общем, психическое состояние свихнувшегося слизеринского Ромео после эпохально-исторической встречи с родимым батюшкой, было стабильно-паршивым. Между тем у Золотой Девочки имелись веские основания предполагать, что все складывалось именно так и никак иначе только благодаря тому, что она, беспардонно залившая кровью из своего носа его любимую-тире-единственную белую рубашку во время их обоюдной зельетворительной дремы, очнулась гораздо раньше него и успела воспользоваться не только очищающим заклятием, но и тем, которое позволило шустренько скрыть, вернее, прибрать все последствия экспресс-подготовки к несостоявшемуся побегу…       Гермиона уже ни на что особо не надеялась, но после пробуждения ему действительно стало, если вообще можно было так выразиться, немного лучше. Убедившись, что она никуда не девалась и спала рядом с ним, он вновь стал тем самым типичным Драко: бесконечно далеким даже от худо-бедного здравомыслия, убого-слабого благоразумия и хоть какой бы то ни было малой толики адекватности, но все же.... За исключением, пожалуй, лишь одного. Того, что и без того практически всеобъемлющий контроль стал попросту то-таль-ным. Раньше у Старосты Девочек, упорно, но пока, к сожалению, не совсем успешно пытающейся искоренить собственную опасно-непрактичную наивность, создавалось обманчиво-иллюзорное впечатление того, что уж в этом-то отношении хуже быть точно не может, но... Теперь ей убедительно казалось, что вскоре она и вдоха сделать не сможет без его всевидяще-всеслышащего ведома! Неотрывно-пристальный надзор не прекращался даже ночью: стоило ей фактически неуловимо шелохнуться в непродолжительном забытье своего зыбкого полусна, как он тут же мгновенно просыпался (если с нехарактерным для нее излишне-избыточным оптимизмом предположить, что вообще засыпал...) и порывисто вскидывал голову над подушкой, но на доли секунды раньше всего этого его длинные пальцы интуитивно-бессознательно смыкались на ее хилом предплечье еще сильнее…       Если я ненароком провалюсь в ад, он последует за мной туда и будет упрашивать чертей о том, чтобы нас двоих варили в отдельном котле…       Из-за того, что камин, должно быть, давно раскалился докрасна, в искусственном полумраке стесненной спальни становилось все труднее дышать. Источая нестерпимый жар, тяжелый спертый воздух из общей гостиной густым знойным облаком поднимался по узкой винтовой лестнице и с легкостью просачивался в большущие щели под порядком расшатанной от неисчислимых хлопаний деревянной дверью. При этом далеко не самая жизнеутверждающая атмосфера сдавливающей горло духоты тысячекратно ухудшалась еще и треклятым букетом, состоящим из девятнадцати симпатичных лилий (по одной на каждый год ее ныне кромешно-безрадостного существования…), который вовсю распространял поистине удушающе-резкий аромат вокруг себя. Этот кричаще-усыпляющий и сильнодурманящий запах заволокал пеленой непроглядного серого тумана и без того расплывчатое сознание, настойчиво клоня его в некое дальнее-предальнее подобие эфемерной полунаркотической дремы. Наверное, примерно аналогичную, едва уловимую и совершенно необоснованную эйфорию испытывают все те, кто в жаркий летний денек беспечно решился прилечь-отдохнуть посреди цветущего макового поля, чтобы уже никогда больше не пробудиться... Опьяняюще-хмелящие растения, символизирующие сострадательную доброту, жалостливое милосердие и сердобольное всепрощение, недавно водрузила на письменный стол миссис М. (было бы забавно, если бы она преподнесла скептически относящейся к свежесразанным трупам цветов Гермионе какие-нибудь нарциссы или нечто вроде того…). Несмотря на довольно грубоватые протестные вскрики гриффиндорки из разряда «Прекратите сейчас же!!!», непреклонная мать Драко упорно продолжала слезно благодарить ее за…       Ах, да! Все уже слыхали последние новости? Это ведь она, блистательно-несравненная Героиня Второй Магической войны, лично добилась скорейшего освобождения быв-ше-го Пожирателя Смерти Люциуса Малфоя II из-под стражи, оказав свое высокопрестижное влияние на Министерство, которое в одночасье, будто бы по ворожейски-чародейскому волшебству, смилостивилось и сделалось куда более компромиссно настроенным. Разумеется, глубоко впечатленные этим (если не менее хитромудрая Нарцисса в действительности и имела полное или хотя бы частичное представление о лживости и двусмысленности того оголтелого бреда, которым неспроста, но до сих пор неясно, зачем, ухищрено напотчевал ее изворотливый муженек, то притворялась она, как и всегда, отменно…) матушка с сыном поспешили поделиться с почти отмотавшим второй тюремный срок патриархом «славного» во всех отношениях семейства главной печаль-бедой своей благодетельной заступницы, и теперь Староста Девочек, отличающаяся незаурядным умом и великолепной сообразительностью, прекрасно понимала, что не узнающие собственную дочь Грейнджеры вполне могут и, скорее всего, станут выгодной, если не выигрышной разменной монетой не только для известного ведомства... Но и для совершенно справедливо преданного всем магическим сообществом непростительной анафеме склизкого Малфоя Старшего, который был из вора кроен, из плута шит, да мошенником подбит!       Теперь для полнейшего «счастья» Гермионе не хватало еще только того, чтобы о прескверном психическом недуге ее обездоленных родителей-магглов, у весьма скромной больничной палаты которых не имелось абсолютно никакой охраны, прознал достопамятный Ульрих, выразивший свое бескрайнее неудовольствие по поводу последнего официального заявления Золотой Девочки на широкой и мясистой спине покойной Булстроуд, хотя на текущий момент ручная министерская пресса безропотно помалкивала об этом. Именно это вполне могло бы стать первостепенным поводом для очередного судорожно-нервического мандражирования, однако по-матерински заботливая Нарцисса поспешила, смешно сказать, успокоить «свою бедную девочку» тем, что, по сверхавторитетному мнению Люциуса (к слову, только до завтрашнего рассвета пребывающего за решеткой и лишь формально не имеющего никакого представления о том, что происходит за пределами его комфортабельного подземного карцера), который ТОЖЕ, внимание, прямая цитата: «переживает о ней всем сердцем!»… Кгхм… Короче говоря, Малфой Старший считал, что заранее оценивающий возможные негативные последствия Маркус не станет напрямую враждовать с самой почетной грязнокровкой нечистокровной ведьмой страны, так как это гарантированно-неминуемо настроит против него большую часть все еще сомневающихся и колеблющихся магглорожденных колдунов, а посему... Миниатюрно-легковесному камню преткновения магической политической пропаганды пока ничто не угрожает, но все зависит от того, в чей именно огород он, то бишь Гермиона, залетит, и кто его там подберет. Таким образом, в том, что неуемно-деятельный Ульрих рано или поздно однозначно примется за нее, не оставалось уже никаких сомнений.       Когда-то моего неискушенного простодушия хватало, чтобы верить в то, что Малфой… Что ты, Драко… Когда-нибудь узнаешь всю правду… После чего, в полном соответствии с моим изначальным ошибочным прогнозом, смертельно оскорбишься, немного посокрушаешься на тему «Да как ты могла?!», разнесешь всю башню и благополучно отчалишь обратно в Мэнор, навсегда избавив меня от своего неприятно-приятного общества... А теперь что? Мне следует начать подготовку к свадьбе? Нарцисса, кажется, уже где-то раздобыла фату… Боже, почему я не смогла сбежать?! Может, попытаться еще раз?.. Нет! НЕТ!!! Тогда Она снова появится, и я…       — …жду-не-дождусь фееричного подарочка от Поттера! Не терпится поскорее узнать, чем именно Издранный огорчит моего прелестного ангела на этот раз! Я прямо теряюсь в догадках... — приглушенно-ядовитый шепоток, вдруг раздавшийся в каком-то полуметре от нее, заставил бездумно-неосмотрительно витающую в клубящемся цветочном мареве Гермиону, никак не ожидавшую услышать его, ощутимо дрогнуть и медлительно приоткрыть один глаз, чтобы с размазанной нечеткостью рассмотреть архижелчно осклабившегося Драко, остановившегося чуть поодаль, возле самого края кровати. Мерлин, эти его бесшумные молниеносные перемещения когда-нибудь ее доведут… до чего-нибудь. Умирать от инфаркта или инсульта было еще рановато, но… Да и потом, теперь она уже стопроцентно-точно знала, что НЕблагополучно доживет до седых висков… — Мне кажется, что это непременно будет что-нибудь унизительно дешманское, максимально стремное и предельно бесполезное. М-м-м... Какая-нибудь подержанная книжонка о вшивом домашнем рукоделии, наспех отрытая в вонючем чулане Уизлей? — если признаться честно, то прозябательно валяющейся на покрывале гриффиндорке было откровенно лень как-либо реагировать на эти хлесткие, но абсолютно бесплотные выпады. Она лучше всех знала о том, что сердито раздувающий ноздри и презрительно кривящий губы слизеринец негодовал вовсе не потому, что категорически-абсолютно не выносил любой конкуренции в чем бы то ни было. Хотя, совершенно очевидно, что и поэтому отчасти тоже, но истинная первопричина его еле сдерживаемого негодования заключалась в том, что Драко снова был сказочно богат (вернее, его мелочно-расчетливый отец, конечно же…), но не имел столь чертовски желанной им возможности купить ей хоть что-нибудь прямо-вот-сейчас, потому как прозорливое Министерство не намеревалось размораживать многочисленные счета Малфоев до успешного отлова неизбежно догуливающих свои последние деньки на свободе Пожирателей, проданных их крайне недолговечным сотоварищем со всеми потрохами. — Кстати, Вислый, походу, совсем безнадежен. Все еще надеется, представляешь?.. Опять прислал убогий стихотворный высер собственного сочинения. Самые у_бищные строчки, пожалуй, даже зачту... — в не такие и редкие минуты остервенелой досады Драко периодически демонстрировал уже не перед всем Большим Залом, а лично ей свои выпендрежные псевдолицедейские «таланты». Он продолжал неистово беситься, даже не пытаясь справиться со своими неисчерпаемо-бесконечными отрицательными эмоциями в одиночку… Иногда Гермионе начинало казаться, что она слишком уж разбаловала его своей снисходительно-сочувственной терпимостью. Малфой наигранно откашлялся, манерно приосанился, выставил перед собой напрочь измятый листочек самого дешевого третьесортного пергамента, и, разумеется, не дожидаясь ее ответа, начал жеманно-издевательски декларировать:       — О, неотразимая Гермиона! Ты красива, как листья пиона...       — Еще одно слово и... — сам стишки начнешь писарить! Трехсложным амфибрахием. Своей драгоценной кровью. В смежной ванной. На синем кафеле... Однако она так и не закончила свою запальчиво-гневную фразу. Наученная очень горьким опытом Золотая Девочка совсем недавно приобрела весьма полезную суперспособность: вовремя прикусывать свой не в меру острый и чересчур язвительно-кусачий для некоторых слизеринцев с особо тонкой душевной организацией… язык. Гермиона могла запросто уничтожить его прямо на месте при помощи всего лишь каких-то слов, но вместо этого всеми силами старалась и на крохотный дюйм не приблизиться к леденящей душу перспективе увидеть его в ТОМ состоянии хотя бы еще один раз. Даже если для этого было необходимо практически смиренно проглотить наилицимернейшие уничижительные комментарии относительно откровенно дрянной, но чистой и искренней поэзии Рональда, к которому она по-прежнему питала только удивительно-нежные чувства. Впрочем…        Даже короткого начала этой ее озлобленно-грозной речи было вполне достаточно для того, чтобы непризнанный король сценической драмы тут же осекся на полуслове. В последнее время затыкать периодически забывающегося Малфоя стало легче легкого, ибо они оба отлично знали, чем все может закончиться, если кое-кто сию же секунду не умолкнет и не закроет свой цинично-аморальный аристократический рот на увесистый замок, предусмотрительно выбросив ключик куда-нибудь подальше. И все же, вопреки всему этому, Драко эпизодически решался на что-нибудь эдакое... Какое-нибудь новое, метко брошенное оскорбительное словцо в сторону тех, кто когда-то был ей дорог и близок. Именно по дружному и добропорядочному семейству Уизли, которое после окончательного падения Тома Реддла очень быстро завоевало всеобщее уважение вкупе с нежелательным вниманием со стороны хамски-нахрапистых магических журналистов, Малфой почему-то с безмерным удовольствием проезжался вдоль и поперек, причем, гораздо чаще, чем по всем остальным вместе взятым. Словно со столь несвойственной ему расчетливой осторожностью проверяя, насколько далеко ему будет позволено зайти на этот раз. Будто бы предусмотрительно-сдержанно прощупывая каждую незнакомую ему кочку, все дальше углубляясь в непролазные дебри топкого болота по собственной инициативе. И… Ради чего?..       Да угомонись ты уже! Конкретно Уизли никакой угрозы для твоего господствующего жизненного приоритета больше не представляют…       — Все же довольно странно... Этот солдафон даже на галимую открыточку не раскошелился! — Гермиона ни разу не видела, чтобы Драко обидчиво надувал свои въедливые (преимущественно в ее многострадальный рот…) губы. Зато возмущенно-огорченно поджимал он их на регулярной основе. Тем не менее дурацкая привычка совершенно не мешала ему «легко и непринужденно» менять тему их очередного захватывающе-нелепого диалога всякий раз, преспокойненько делая вид, будто так и надо, когда иных вариантов у него не оставалось. В действительности они, конечно же, были... Но теперь он не делал ошибочно-рокового выбора в их пользу. Никогда. Намеренно злить ныне чересчур уж быстро раздражающуюся Героиню Войны было очень невыгодно. А иной раз и вовсе небезопасно… — Хваленый Аврорат пал настолько низко, что с распростертыми объятиями принимает на работу борзых очкастиков с непроходящей манией величия, а потом не выплачивает им зарплату? В смысле… — по всей видимости, то, что гриффиндорка приоткрыла второй глаз и сурово-предостерегающе, если не сказать прямо, многообещающе-угрожающе воззрилась на него, было сочтено совсем уж тревожным знаком, который и послужил оглушительным сигналом для срочного отступления, но отнюдь не безоговорочной капитуляции. Все-таки даже ныне беспросветно обнищавший умом, но заискивающе-вкрадчиво вещающий Драко никогда не затевал подобных, кое-как завуалированных и только пока еще относительно беспристрастных допросов просто так. Иными словами, у абсолютно всего, что делал Малфой, всегда имелся мотив, причем нередко надежно сокрытый… К сожалению, Гермиона пока еще не до конца научилась распознавать его с полутона-взгляда. — Солнце мое, я же реально волнуюсь за Поттера! А вдруг ему там на задании память отшибло к х_рам? Вот ведь уже и газетку с утра пораньше забыл пролистать... — о, нет... Вот только не это… Снова, Мерлин, снова!.. Теперь у Малфоя имелось всего две излюбленные темы для беспрерывно повторяющихся разговоров. Ныне избранная «Ты-от-меня-что-то-скрываешь?» занимала почетное второе место, уступая пальму зацикленного первенства, разве что, только безоговорочному фавориту, звучащему, как: «Когда-мы-уже-поженимся-а-почему-не-сегодня?!». Кто бы усомнился в том, что их последняя адски-подозрительная в плане осведомленности встреча-тире-беседа с Гарри, о которой Героиня в соответствии с официальной версией событий с упором на задержку в Министерстве Магии и знать-то не знала (а, значит, осторожно-обтекаемая попытка хотя бы косвенно выяснить некоторые ее детали у Драко автоматически приравнялась бы к скоропостижной самоликвидации), неминуемо натолкнет умопомешанного параноика на новые беспокойно-смутные сомнения? Оставалось только помножить вновь обострившуюся сверхмнительность на крайне неблаговидное отсутствие внимания к ее девятнадцатилетию, о котором его самый заклятый враг никак не мог забыть и... — В чем дело, Гермиона? Почему святоша тебя не поздравляет? Или, может, он уже?..       — Малфой, по-человечески прошу... Отстань от меня, а?.. — изможденно-замученно протянула Гермиона, вновь устало прикрывая воспаленные карие очи и с неимоверным трудом перекатывая тяжеленную, как вызывающий гром и высекающий молнии своенравный молот Тора голову с одного бока на другой, так как напряженные мышцы чего только не натерпевшейся за последние дни шеи начали застывать из-за долгого поддержания одного и того же положения. У нее не было ровным счетом никаких сил даже на то, чтобы кое-как дотянуться до прохладной подушки, которая сейчас оказалась бы весьма кстати, или хотя бы вяло стянуть со своего покрывшегося болезненной испариной лба окончательно разогревшееся полотенце, не говоря уже о том, чтобы аргументированно спорить со скептически-недоверчиво фырчащим Драко, все еще околачивающимся у изголовья их совместной постели. — В последний раз я общалась с Гарри в твоем присутствии! И писем он мне больше… Точнее, вообще… Не шлет!..       — А что это там у нас под кроватью валяется?.. — как-то чрезвычайно неожиданно поинтересовался Малфой, и бесновато-шальной тон, и та поспешная лихорадочность, с которой он нырнул куда-то вниз... Не понравились Гермионе. Переломленный голос Драко не просто противоестественно дрожал, а надрывно звенел. Кроме того, его разобиженное пыхтение вдруг в одночасье преобразовалось в надсадные хрипы. Пугающе-стремительные кардинальные перепады настроения стали для него неотъемлемо-характерными, но чтобы настолько... Первая невнятная мысль, за которую еле-еле смогла ухватиться готовящаяся в любой момент проститься со своим недолговременным спокойствием Героиня, заключалась в том, что она, наверняка что-то проглядела во время своей глобально-всеобъемлющей уборки, пытаясь замести следы собственного малодушия, разбросанного по всей комнате…       — Совсем не помнишь про мой подарок, да?.. — она как раз слегка переполошенно размышляла над тем, как бы ловчее и правдоподобнее объяснить ему совершенно случайно закатившийся под кровать походный термос или маггловский компас, который на самом деле был вообще незаменимой в хозяйстве вещью, но ей, какая неслыханно-невероятная удача, не пришлось утруждаться. Гермиона даже успела тихонечко выдохнуть с нескрываемым облегчением, а также смягченно удивиться тому, когда это он только успел... С самых первоистоков их нежелательно близкого знакомства, стремглав разросшихся до непредсказуемо-бурной реки со множеством смертоносных порогов и неминуемых подводных камней, слизеринец преподносил ей исключительно неприятные сюрпризы, но... Как знать... Быть может, на этот раз даже Хогвартс эвакуировать не придется!.. Подарок! Подарок от Малфоя!.. Нет, разумеется, она не впала в восторженное предвкушение, еще чего! Ей просто стало… Интересно. Только и всего. — Но ничего… Однажды ты уже согласилась его принять...       

* * *