* * *
А-рит-ми-я. Патологически-болезненное состояние, проявляющееся в смертельно-опасном дефективном нарушении естественной синусовой ритмичности и частоты сердечных сокращений. Его вряд ли можно спутать хоть с чем-то еще. У больного создается достоверное впечатление, будто бы небезосновательно или наоборот без веской причины решительно-радикально сошедшее с ума сердце, степенно игравшее на своем тонконастроенном кровеносном пианино бодро-оптимистичный собачий вальс, вдруг, что было мочи, вдарило по черно-белым клавишам-сосудам и начало выстукивать по ним омраченно-тягостный «Реквием» Моцарта в существенно ускоренно-роковом темпе. Гермионе даже казалось, что она отчетливо слышит эту мелодию в собственных чахнуще-оглохших ушах, ныне заполненных ниспадающим нечистотно-красным водопадом. А все потому, что сверхъестественно-эффективное действие высокоадреналинового допинга, к величайше-глубочайшему сожалению, не могло продлиться вечно. При сознательно-преднамеренном злоупотреблении им рано или поздно приходилось столкнуться с всеобъемлющими разрушительными последствиями для организма, причем главный кровеносный насос, как правило, выводился из строя и утрачивал нормальную работоспособность первоочередно. Не всегда, конечно. Но иногда… Мамочка… Мне… Страшно… Гермиона с неимоверно-невероятным трудом шатко балансировала на обрывистом краю гигантского зева разверзнутой перед ней огроменной сточной трубы, широко-широко расставив все имеющиеся в ее распоряжении конечности, в том числе и сломанные (по укороченно-быстролетному пути сюда она опять так некстати навернулась с какой-то лестницы, но второпях не стала вдаваться в подробности того, что именно там у нее громко хрястнуло на этот раз), крепко-накрепко упершись обеими руками и вновь материализовавшимися подгибающимися ногами в разъехавшиеся в разные стороны пыльные белые умывальники. Тот, что ранее располагался посередине между ними двумя и мог похвастаться наличием мелко-неприметной слизеринской гравировки на, скорее всего, никогда не работавшем и не использовавшемся по прямому назначению ржавом кране, был утоплен куда-то вниз и накрыт железной решетчатой подножкой еще задолго до ее спотыкающегося врывания сюда. Опальный племянничек преставившегося Темного Лорда (да-да, именно, ведь общеизвестно, что даже относительно чистокровные волшебники состояли в близко-дальнем родстве друг с другом, а на повторное увлекательно-детальное изучение ветвистого генеалогического древа Малфоев было потрачено чересчур много времени, хотя всякая необходимость в этом после недооткровения с Люциусом, казалось бы, отпала сама собой) собственнолично открыл Тайную Комнату, и удивляться тут было абсолютно-совершенно нечему, ибо… У ее одомашненного почти что двухметрового тайпана априори не могло быть никаких проблем с шипяще-свистящим парселтангом, даже если у Рональда далеко не с первой попытки и кое-как, но все же получилось вполне сносно воспроизвести «Откройся!» на змеином языке вслед за Избранным, который теперь уже навсегда лишился лучше бы вообще никогда не предоставляемой возможности понимать его и свободно изъясняться на нем… Героиня, не мигающая, кажется, несколько минут кряду, неотрывно-пристально всматривалась в беспросветную, непроницаемую, попросту кромешную тьму настежь распахнутой перед ней неиссякаемо-неисчерпаемой бездны, причем ей явственно чудилось(?), что та, в свою очередь и даже защиту, делала ровно то же самое — вглядывалась в нее. Вернее, в то, кем или чем она стала, и было не совсем понятно, что именно эта глубинно-бездонная пропасть без конца и края старательно надеется в ней высмотреть или распознать. Черно-гробовой мрак, в который Золотая Девочка однажды так отважно-смело шагнула, до боли стискивая мягкую и теплую ладонь самого упрямого рыжего шалопая на свете, выжидал ее не просто с кропотливо-упорной терпеливостью, нет… Он призывал, вопиял и упрашивал воссоединиться с ним так, будто бы она была его оторвано-потерянной мельчайшей частицей, приглашая ее своим гулко-оглушительным раскатистым безмолвием. Гермиона безмерно напрягала свой изрядно подводящий слух, чтобы узнать, о чем именно нараспев завывает смердяще-вонючий ветерок с резко уловимым запахом гнилостного разложения, доносящегося из нутряных недр этой громадно-исполинской восьмигранной пасти, но… почти ничего не слышала. Сейчас она могла четчайше различить лишь приглушенно-тихую, нарастающе-зацикленную и щемяще-зловещую тяжелую фортепианную музыку, которой со слезно-усердным упоением фуриозно вторил размягченный «гранит» в ее неистово вздымающейся груди… Это мой последний полет. Больше я уже никогда… не взлечу. Смогу лишь ползать… Так мне и надо. Так и должно быть. Мое место рядом с Малфоем… Это не было похоже даже на отдаленно-недосягаемое подобие прыжка, ибо окоченело-онемевшие костлявые пальцы просто разжались и выпустили посерелый глянец фаянса, за который она с таким рисково-отчаянным безумием цеплялась. Вконец заморенная телесная оболочка, безотказно, исполнительно и прилежно служащая мясным парадно-выходным костюмом для одной мятежно-непокорной женской сущности, низринулась в засасывающую ее иссиня-аспидную провальную воронку, так как умопомутненно сопротивляться этому зову было более невозможно. Тотчас же начавшийся дивно-изумительный и бесподобно-несравненный НЕсвободный полет с широко закрытыми глазами и раскинутыми по бокам руками-крыльями вскоре трансформировался в сверхскоростное скольжение по крутой, извилистой и чуть ли не зигзагообразной горе. Бесконечно-долгое и затянуто-длительное погружное грехопадение в самую исподнюю основания Хогвартса, которой слизеринские подземелья, находящиеся как раз под самым Черным Озером, по части неоскудевающей глубины могли только молча позавидовать, ничуть не утомляло Героиню. Даже наоборот… Хотелось, чтобы оно никогда, ни за что и ни в коем случае не заканчивалось, а само столь редко замедляющее ход время — растягивалось и удлинялось, как ее любимая фруктовая тянучка из «Сладкого королевства», ибо за этим неминуемо-неизбежно должно было последовать жесточайшее приземление, после которого… Только пугающе-грозная и ужасающая неизвестность. Насколько Гермиона могла судить, главный змеиный лаз, по своим размерам превосходящий многочисленные боковые ответвления, как минимум, раза в два, должен был изогнуться под углом в девяносто градусов, выпрямиться и оборваться через… Одиозно-противнющий влажный «чпок» раздался прямо перед тем, как ее выбросило-вытряхнуло с другого конца неизмеримой циклопической трубы на холодный, мокрый и скользкий пол ничем не освещенного каменного тоннеля, крайне плохо приспособленного для комфортабельного перемещения и, тем более, долговременного пребывания здесь… заклинателей змей. Старосте Девочек в безобманно-нешутливой действительности верилось, что она с запойной рассудительностью размышляет о том, насколько шестнадцатилетнему студентику-белоручке было несподручно обделываться с головы до ног в зеленой склизко-илистой субстанции всякий раз, когда ему беспричинно хотелось или дельно-надобилось проведать своего обожаемого (интересно, придумывал ли он ему миловидно-благозвучные клички?..) и ни разу неручного смертоносного питомца… Или еще вот ей вдруг подумалось о том, что, если секс называют «чпоканием» именно из-за вышеупомянутых звуков, то Гермиона, если бы кто-то ги-по-те-ти-чес-кий, конечно, поинтересовался ее мнением на этот счет (что очень вряд ли), с безусловной однозначностью предпочла бы безвременно умереть теперь уже псевдо-девственницей, чтобы только не воспринимать этого тошнотворно-отвратительного чмокательного хлюпания слуховыми органами чувств. С другой стороны, разжиться таким ниспосланным хвалеными небесами недооцененным благословлением, как категорически неподдающаяся излечению тугоухость, было никогда не поздно, однако… Именно остро-отточенный слух был всеисчерпывающим средоточием того, на что начавшее испытывать еще не кризисно-дефицитную, но уже вполне ощутимую сердечную недостаточность притихшее и вытянувшееся на полу во весь рост тело всецело полагалось. Даже когда испуганно семенящая мимо донельзя возмущенная жирная канализационная крыса поистине слоновьих размеров, чей нерушимый покой был так внезапно и столь бесцеремонно потревожен, визгливо пискнула и задела ее запястье свои прохладным и толстым хвостищем, Гермиона и бровью не повела. Ей даже почти не было противно… Потому что в этот самый погибельный миг присутствие еще одного жи-во-го существа, пусть даже и помойного антисанитарного грызуна, который наверняка являлся самоотверженным переносчиком какой-угодно заразы, не только не вызывал брезгливо-гадливого омерзения, но и напротив — подбадривал и вселял уверенность в то, что… Сейчас закоренело-атеистичная Героиня свято-пресвято веровала вообще во все канонические и непризнанные пантеоны с Кришной, Буддой, Гарудой... И кто-то из этих обожествляемых ребят непременно должен был ей помочь. Обязан был!.. А что, если… Навсегда запереть его здесь?.. Нечто похожее на воду можно слизывать со стен, но на трупе Криви и местных крысах он долго не продержится… Так, подождите-ка… Я что?.. Сейчас всерьез обдумываю убийство Малфоя?.. Нет, ни за что… Пусть другие умирают! Кто угодно, только не Драко!.. Все еще избыточно перенасыщенному бушующе-наэлектризованным адреналином организму, вдруг неподвижно застывшему в горизонтальном положении более, чем на несколько нестерпимо-медленных секунд, это не слишком-то сильно понравилось: закипающе-булькающая грязная кровь, лишенная столь необходимой возможности циркулировать с тем же быстротечным бешенством, что и прежде, начала моментально вскрывать-раздирать относительно тонкую сосудисто-венозную сеточку, пронизывающую тело вдоль и поперек. Однако Гермиона даже и не надеялась шелохнуться-шевельнуться, не говоря уже о том, чтобы подняться на ноги до тех пор, пока планомерно сужающиеся до размеров крохотного игольного ушка зрачки на этот раз взаправду широченно распахнутых карих глаз немного не привыкнут к этой тьма-тьмущей-темени, которая казалась дремучей и беспроглядной лишь поначалу. Все потому, что Золотая Девочка с неправдоподобно-завидной ясностью сознавала: ее сверхвлажно чвакающее «пришествие» и так наделало слишком много лишнего шума, а безрассудно-глупое освещение кончика палочки абсолютно любыми световыми чарами стало бы сродни грохочущему запуску грандиозно-фееричного салюта, повышающего ее безусловно-гарантированные шансы на скорейшее обнаружение примерно на квадриллион процентов и еще чуть-чуть сверху. С аналогичным успехом можно было бы заполнить дурно пахнущим воздухом спятивше-выворачивающиеся легкие до коллективно лопающихся друг за другом вакуолей и громогласно проорать: «Я ЗДЕСЬ, ДРАКО!!!» прямо в этот молчаливо-немой сумрак. Гм… Или не такой уж и?.. Где-то там… Близко ли, далеко ли... Низко ли, высоко ли... В этой скрадывающе-утаивающей и могильно-хоронящей свои секреты мгле затаились остаточно-повторяющиеся эхоподобные отголоски, приглушенно резонирующие от илисто-мшистых стен, бесконечно-протяженных подземных каменных коридоров, рукавов и отростков. Это были чьи-то голоса!.. Может ли быть, что Деннис еще жив?! Так почему я тут гадаю на ромашке, вместо того чтобы броситься ему на помощь?!! Или… А вдруг… Это не Криви говорит с Малфоем?.. На его голос не похоже… Тогда кто же это?! Тихо-претихо, неслышно-бесшумно и втихомолку-безгласно... М-е-д-л-е-н-н-о, не торопясь. Она кое-как привела себя обратно в более-менее устойчивое вертикальное положение. Сгорбилась-ссутулилась и низко вжала растрепанную голову в воробьиные плечи так, чтобы стать как можно мельче. С еле различимо вибрирующим от нетерпения Когтем на боевой изготовке в вытянутой как можно дальше вперед расшатанно-расхлябанной, но относительно здоровой правой руке. Героиня, заправски-воровски крадучись, опасливо двинулась вперед в ускоренно-черепашьем темпе. Ее максимально заглушенные, почти что микроскопические шажки, кое-как выполняемые неповоротливыми ступнями-баклажками, шлепали по ослизлой мокроте сотни лет как проржавевшей трубной ветви, но… Усыпавшие буквально целиком всю ту твердь, которая здесь вынужденно именовалась «полом», мелко-скелетные косточки облюбовавшей это во всех отношениях злачное место теперь уже мертвой живности, то и дело едва слышно, шурша-потрескивали под ее подкашивающимися ногами. Между тем старательно глотающая даже ей самой плохоразличимое отзвучие собственного судорожно замирающего дыхания, Гермиона больше ни в коей мере не опасалась оказаться изобличенно-раскрытой или застигнутой врасплох, и это никак нельзя было счесть иррациональным легкомыслием или безбашенной неосторожностью, так как вышеупомянутые голоса становились все отчетливее, внятнее и понятнее… Настолько, что уже можно было засечь-уловить их и с не подлежащей никаким сомнениям точностью разобрать некоторые отдельные слова: — …сколько раз говорил… гораздо умнее нас… переломать ей ноги!.. никуда не уйдет!.. надо было слушать… — …что ты несешь!.. такие стройные и хрупкие… не сможет ходить… делать ей больно… нет!.. — …будем носить на руках… подумай еще раз… станет нуждаться в нас… так просто… забрать палочку… — …оставь в покое... ненавижу тебя!.. чтоб ты сдох!.. — …я — это ты, мудак!.. жалкий слизень!.. ни на что не годен… Призывно зияющий перед ней новоочередный тлетворно-разлагающийся отросток ближайшего тоннеля, словно нездорово-дефектная, развороченная и тухлая слепая кишка с нагноенно-лопнувшим перитонитным аппендиксом, выгибался под совершенно неестественным углом, будто бы искусственно отклонялся, круто изворачивался и влекомо-уводил в неизведанные дали, заканчивающиеся глухим, безвыходным и безысходным тупиком. На его шероховато-выщербленной отсыревшей зеленой кладке беспорядочно бесновалась мифически-сюрреалистичная черная тень, впавшего в яростно-жестокую неистовость фантастически-архаичного... «…из многих чудищ и монстров, коих в наших землях встретить можно, не сыскать таинственней и смертоносней Василиска, также еще именуемого Король Змей. Сей гад может достигать размеров воистину гигантских, а срок жизни его — многие столетия. На свет он рождается из куриного яйца, жабой высиженного. Смерть же несет путем диковинным, небывалым, ибо, кроме клыков ужасных и ядовитых, дан ему взгляд убийственный, так что ежели кто с ним очами встретится, тотчас примет кончину скорую…». Древнее чудовище снова поселилось в Хогвартсе и унесло ученика в недра Тайной Комнаты. Гермиона различала четкие и резкие очертания его зловещего ужасающе-жуткого силуэта в этом непрекращающемся неукротимо-безудержном вальсировании в, должно быть, воспроизводимой затухающе-слабеньким Люмосом слепящей светотени: его чешуйчатую бронированную кожу, по прочности ничуть не уступающую даже непрошибаемо-толстой шкуре дракона и исключительно стойкую к наложению абсолютно любого колдовства; четыре громадных ядовитых клыка, насквозь пропитанных настолько сильнодействующей отравленной колдовской эссенцией, что единственным эффективным противоядием от нее были и оставались исконно-редкие и до невозможности трудно добываемые слезы феникса; а также высоченный ярко-алый хохолок, увенчивающий непомерно большую голову Короля Змей (если верить до-сих-пор-непонятно-откуда взявшемуся листку, вырванному из старинного чародейского талмуда), и имевшийся у каждого самца этого до недавнего времени считавшегося вымершим вида, ибо практическое руководство к массовому выведению его представителей было давным-давно потеряно. И не кто иной… Не один из четырех основателей английской Школы Чародейства и Волшебства, легендарный магистр Темных искусств, выдающийся легилимент, основополагатель и идейный вдохновитель воцарения чистокровной доктрины в магическом сообществе, более известный всему миру, как Салазар Слизерин… И даже не его прямо-полукровный наследник-последователь Том Реддл, позднее прославившийся как Волан-де-Морт… А она. Именно она, магглорожденная грязнокровка Гермиона Джин Грейнджер, создала его. Ибо оба этих отчаянных и безотрадных, робких и дерзких, трусливых и бесстрашных голоса принадлежали одному и тому же созданию. Фанатически-одержимому звероподобному творению, которое являло собой непогрешимо-зеркальное отражение ее собственного к нему отношения. Мы в ответе за тех, кого приручили… Или создали… — О, она все сразу узнает! И как мне теперь оправдаться?! Сказать, что все это было идеей той, второй?.. Богиня с дивана постоянно твердила, что если не прикончить пацана, то начнется война и остальное бла-бла-бла, но, главное, что мы с Гермионой никогда не поженимся! Это же… Да все ты виноват! Опять заставил меня прислушаться к ее подстреканиям! — громкозвучное, во-все-горло-завывательное всхлипывание, после затяжной паузы внезапно-неожиданно грянувшее в метрах приблизительно пяти-шести от нее, чуть не заставило Старосту Девочек экстренно справить малую нужду прямо на том месте, где она остолбенело подпирала своими трясущимися лопатками мерзло-ледяную перегородку скользкого раструба. Она абсолютно честно не могла припомнить, чтобы ей еще когда-либо прежде было настолько… страшно. Теперь Героиня даже Темного Лорда, будь он до сих пор жив, не так сильно бы боялась, как этого фантасмагорического существа. Зорко-пронзительный перенапряженный взор был безраздельно поглощен сверлящим созерцанием движущихся теневых контуров ее персонально-индивидуального василиска. — Как все это объяснить?! Правда прозвучит как какой-то шизоидный бред! Даже матушка мне не поверит! Меня точно сошлют в Мунго! А настоящая Гермиона т-а-а-а-а-а-а-а-а-к разгневается и… Покарает нас! Обоих! За твое непослушание! Боже-боже-боже, только не это!.. Что-мне-делать-делать-что-мне-мне-делать-что… — истошно-звонкий ушенасилующий рев, похожий на слезливо-крикливую детскую истерику, приправленную безутешно-ноющими рыданиями и причитаниями, известил ее о том, что Малфой опять выпустил на волю своего внутреннего дитятю, которого холечно-лелеячно взращивал на протяжении всех своих восемнадцати лет. Золотой Девочке однажды даже удалось застать его и лично побеседовать с ним, когда Драко во второй раз пришел в себя после чересчур успешно «отработанного» на нем дуэльного заклятия. Тот, светозарно-радостно улыбаясь, по строжайше-огромному секрету поведал Героине о том, что именно благодаря ей одной солнце каждым новым утром выкатывается на небосвод, а горы-долины и реки-моря — тоже ее рук дело, но волноваться совершенно не о чем, ведь он никому не проболтается… — Надо было оставаться в гриффиндорской башне и следить за ней до самого конца! Ты почему-то не подумал о том, куда она может отправиться, пока мы зде… — Не сваливай все на меня! Я сказал, что она принадлежит только нам, а ты мне поддакивал, терпила!! Недоношенный нечистокровный выродок посмел притронуться к ней, за что и поплатился!!! — тут же пророкотавшее вслед за этим свирепо-лютое и истинно-демоническое рычание с всевысокой долей вероятности принадлежало дьявольски-злобному и крайне агрессивно-ревнивому альтер-эго Малфоя Младшего (и сколько их наличествовало на самом деле — одно или великое множество — одному Мерлину было известно, да и тот, скорее всего, в них ногу сломит), являющегося неотъемлемой и неотделимо-неотторжимой частью его расколотой, расчлененной и расщепленной на части перекошенно-искаженной душевнобольной личности. С ним ей несказанно «повезло» увидеться лишь единожды, когда Рональд заявился к ним в гости в Башню Старост с не совсем благими намерениями… Но имелись и преувеличенно-хорошие новости — на этот раз бразды правления все же были не у него! — Оставим пи_деныша подыхать тут! Нет тела — нет дела! Сюда же еще как минимум лет двести никто не спустится! Его скелет навечно останется в Тайной Комнате, бу-у-у-у-у… — покатисто-заливающееся и сардонически-издевательское бугагаканье на какие-то считанные мгновения заставило Гермиону подумать о том, что ее уязвленно-мстительное и беспощадно-немилосердное страхолюдное творение прямо сейчас завалится на пол, держась за бока от хохота, но… этого, разумеется, не произошло. Зато бледно-тусклый столб безжизненно-блеклого света, скупо и немощно излучаемого наконечником вероятно-предположительно не малфоевской волшебной палочки (скорее всего, Драко позаимствовал этот импровизированный фонарик у Криви, чтобы освещать им место учиненного им же бессострадательно-бесчеловечного преступления, тогда как собственный боярышник он использовал для несколько иных «пыточных» целей…), вдруг пришел в движение. — И да, иногда ты тоже бываешь прав… Сколько можно здесь торчать?! Нужно пойти и снова разыскать Грейнджер, она нам кое-что задолжала… — Нет, ни за что!!! Я во всем ей признаюсь и буду умолять о прощении! Но сначала… Отрежу это! Ей же только противно! — от ушераздирающе-гулкого звука расстегивающейся ширинки разлохмаченные светло-каштановые волосы, сформировавшие увесисто-липкий и очерствело-загрубелый промокший колтун на заумной голове еще задолго до падения сюда, вдруг распрямились и вздыбились так, что ими вполне можно было бы латать поредевший частокол на заднем дворе у Влада Цепеша. Должно быть, главной причиной тому стало осознание-признание того, что она, помимо всего остального-прочего, чего и так хватало в изобильном-переизбытке, довела Драко до всамделишней попытки оскопления… Гриффиндорская обреченица, до мозга взнывших костей и со всеми истлевающими потрохами, всецело охваченная участливой жалостью, сочувственным сожалением и милосердным состраданием, беззаветно готовая сию же секунду улечься на самопожертвенный алтарь, без памяти, без оглядки и во всю прыть рванулась вперед, со свитом рассекая сперто-душный тоннельный воздух. — Столько бед от него! Может, мне станет лучше… Все сразу пройдет… — Да валяй уже, давай!!! Пальцы с языком тоже оттяпать не забудь!!! Станешь личным поттеровским евнухом, будешь свечечку зубами держать и смотреть, как он насаживает ее на свой золотой х_р!!! Или забыл уже последние слова Рыжей?! Лучше бы пораскинул мозгами и решил, как раз и навсегда избавиться от Поттера, а не… — ПЕТРИФИКУС ТОТАЛУС!!! Великанообразный филистимлянин Голиаф и будущий царь Иудеи и Израиля, законоизбранный самим божественным промыслом Давид, ныне нареченные совсем другими именами, снова сошлись в неравном бою, исход которого был предопределен заранее, ведь у последнего была его верная праща… Совершив один короткий прыжок-рывок, Гермиона просто застыла (вернее, ее как будто тоже сковало-обездвижило разрывоглоточно выкрикнутым парализующим заклятьем) и безгласно наблюдала за тем, как в занимающих бОльшую половину прозрачно-белого лица серых глазищах в последний момент круто-резко обернувшегося к ней всем корпусом слизеринца с молниеносной скоростью мелькающе-поочередно сменяют друг друга всевозможно-множественные эмоции, чувства и страхи: на смену оторопелому замешательству, ошалелой изумленности и шокированной панике довольно быстро пришел ужас. Отъявленный, истинный, доподлинный и… священно-благоговейный. Во всяком случае именно он и ни что иное неприкрыто-явственно читалось в этом вопяще-пронизывающем взгляде, которым Малфой затравленно-загнанно взирал на нее с обагренного нечистой кровью пола после того, как подневольной «картонкой» опрокинулся навзничь, с вакуумно-плотно прижатыми к телу по швам руками и намертво склеенными ногами. — Все в порядке, Драко! Я верю тебе! Ни о чем не волнуйся! Лучше пока полежи спокойно, немного отдохни… Пожалуйста, ладно, дорогой? Побудь моим хорошим мальчиком… Мне надо тут все быстренько… Прибрать… Даже неполноценно-извращенная и патологически-хворая психика представляет собой архисложную систему, которой порой под силу переносить и выдерживать нереально-невообразимые нагрузки, и которая имеет одно весьма эволюционно-полезное свойство — медленно восстанавливаться. Во всяком случае у Героини, к счастью или к сожалению, была именно такая. Иначе как объяснить то, что она до сих пор не сбрендила (хотя данное утверждение являлось, прямо скажем, откровенно сомнительно-спорным и требовало тщательнейшей многоступенчатой проверки…) или не отключилась хотя бы на какое-то время? Ибо кто-нибудь вроде той же Ромильды от всего только что увиденного с превысочайшей вероятностью картинно-эффектно хлопнулся бы в фундаментально-глубочайший обморок, впоследствии закончившийся беспробудным многолетним анабиозно-коматозным забытьем, выйти из которого можно было бы исключительно посредством летального исхода. На Криви, застыло-недвижимо лежащем совсем-совсем рядом с Малфоем (к слову, буйно-неистово вертящим своими почему-то незастекленевшими василисковыми зеницами во всех направлениях), нельзя было найти ни одного живого места. У него случился… Перелом. Всего. Буквально, фигурально, дословно — как угодно. Он представлял собой густое и вязкое костно-мясное месиво из растянуто-изрезанных сухожильных ленточек, вывихнуто-выдернутых плечевых, локтевых, коленных суставов и насквозь проколото-проткнутых внутренних органов… И лежал аккурат на пурпурно-вишневой подложке из озероподобной лужи в несколько литров несвежей маггловской крови и заветревшихся испражнений, в которых медлительно плавали-кружились распоротые мелкие лоскутки кожной ткани. Но хуже всего, определенно, пришлось гриффиндорскому лицу, по своему цвету и консистенции напоминавшему забродивше-окислившуюся винегретную кашу, которой какого-то нерасторопного нерадивца вырвало на все еще… еле-еле дышащего Денниса. Ты сотворила это с ними... Обоими… За такое вовек не расплатиться… — Я вовсе не сержусь на тебя, правда… Но ты создал нам очень большие проблемы! Если мы теперь хоть в чем-нибудь просчитаемся или что-нибудь не учтем… Меня пожизненно упекут в Азкабан за добровольное соучастие, а тебя вообще казнят… Поэтому у нас с тобой прямо сейчас произойдут некоторые изменения в домашней политике… Гермиона, невольно осевшая, вернее, упавшая в свободное пространство между ними двумя, совсем не слышала сонно-замедленно произносимых ею путано-бессвязных слов и едва различимого шепотного скрежетания собственного замогильного голоса. Напрочь ледяные, начисто высохшие, практически безжизненные губы автоматически приводились в движение отлаженно-настроенной челюстно-лицевой мускулатурой. Помимо мутно-взбаламученного потока агонизирующе-воспаленного сознания, они беспрерывно и неустанно, без всякой передышки и, как заведенные волшебным золотым ключиком от малахитовой шкатулки, выдавали все новые и новые порции магических врачующе-исцеляющих заклинаний. Героиня не имела ни малейшего представления о том (и, наверное, только поэтому Малфой не попрощался с этим садистки-жестоким миром в мефистофельскую ночь с первого на второе сентября), какое воспрещенно-чернокнижное лжеколдовство было способно нанести такие инквизиторские увечья, изуверские раны и живодерские калечения, ведь, если проводить объективно-непредвзятое сравнение с ним, печально известный Круциатус без всякого зазрения отсутствующей совести можно было использовать в качестве воспитательного заклятия на провинившихся или отлынивающих от образования первокурсниках… Но зато ей было известно другое. Школьные учебники, наглядные пособия по-всему-чему-угодно, лекарские сборники-травники, ветхозаветные сонники-толкователи, альманахи непознанного и познавательные мемуары выдающихся чародеев были и до сих пор оставались, пожалуй, ее единственными неодухотворенными помощниками, на которые ревниво-ревностная-ревность Драко пока еще не распространялась. Регулярно-систематическое, практически каждодневное чтение профильной медицинской литературы, на которую она по очевидно-разумным причинам (не только из-за их коллективно-обоюдной психической пе-ре-мен-чи-вости, но и постоянного маньячания Ульриха на не таком уж и далеком горизонте) никогда не жалела отводимого ей условно-свободного от своего слизеринского обожателя времени. Это, без напрасно-излишней ложной скромности, научило ее заживлять самые разные-многообразные травмы и повреждения, начиная от поверхностных кошачьих царапин и заканчивая частично или полностью отделенными от туловищ конечностями. Только во внушительно-объемной теории, разумеется... Между тем ей так кстати-некстати подвернулся наиболее подходящий момент для проверки всех полученно-почерпнутых лекарских знаний на практике, ведь одно без другого оставалось малополезным… — Не вздумай ничего себе отрубать! Я запрещаю! Во-первых, ты даже не знаешь, как правильно провести ампутацию! Следует предварительно хотя бы жгут наложить, иначе… Во-вторых, твой чл… Ну, то есть… Ты мне нужен. Весь. Целиком. И… Меньше всего ей сейчас из вообще в принципе возможного хотелось бы распускать сопли. Но, кажется, именно это Гермиона и делала, хотя уверенности в том не было ни-ка-кой. Во всяком случае студено-холодная жидкость (нет, очевидно, не какие-то там гуманно-человеческие слезы, а высокопробный антифриз вырвиглазно-промышленного цвета, раз он не заледенел в ее плотской морозильной камере!), осторожно, словно неуверенно-слабый летний дождичек в четверг, накрапывала прямо в сантиметровую дыру с рвано-растрепанными краями на фактически вспоротом брюхе Денниса, вероятно всего, проделанную при помощи затупленного деревянного острия волшебной палочки и приложения невообразимо-сверхъестественных физических усилий. Плакать ей было категорически-совсем нельзя, тем более, при подобных обстоятельствах с подозрительно-быстро ослабевающим обездвиживающим колдовством, хотя, если посмотреть с другой стороны… Кажется, именно это и возглавляло невменяемый хит-парад патологически-безумных малфоевских фобий. Стоило ей ненароком проронить малюсенько-крохотную слезинку по любому поводу (они и «с»-то крайне редко появлялись, не говоря уже о «без»), как привычно-свойственные ему маниакально-деятельные двигательные расстройства моментально сменялись полукататоническим ступором. Драко прямо так и каменел в той самой позе, в которой пребывал ровно до этого момента, и начинал методично измерять ее неосмысленно-непонимающим взором. Гермиона могла лишь неясно догадываться о том, что это, должно быть, была защитно-ограждающая реакция его несознательного-подсознания, отличающегося завидной жизнеспособностью и всегда стремящегося уцелеть любой ценой. Здесь нужно было отдать должное не только слизеринцам, но и гриффиндорцам: слеплены-состряпаны они были, хоть порой и криво-наспех, но все же из настолько неподатливо-крутого теста, что, обожженные в жаркой доменной печи и окончательно затвердевшие, они превращалась в таких тертых калачей, что не страшны им были ни огонь, ни вода, ни медные трубы с ползающими-шныряющими по ним туда-сюда василископодобными человеко-змеями. Но… Таковыми были далеко не все из них. — Отныне я распоряжаюсь — ты выполняешь… У меня уже есть план. Всегда есть. Запасной. С тобой… С нами… Ничего плохого не случится… Но ты должен меня слушаться! Просто делай все, что я скажу. Сразу и, главное, молча. Чтобы ни слова от тебя, Малфой! Понял?! Ни одного гре-бан-но-го слова! Иначе… Ты ведь не хочешь, чтобы я разлюбила тебя, верно?.. Золотая Девочка вспомнила, как по-детски восторженно восхищалась тем бесподобно-чудодейственным кудесничеством, на которое когда-то давно была способна не изменяющая ей виноградная лоза. Коготь… Он был совсем не таким. Эта иссиня-черная матовая палочка с куда более мощной и своенравной сердечной жилой дракона внутри, унесшая десятки и сотни безвинных жизней добропорядочных чародеев всех возрастов и сословий, была предназначена для совсем другой магии. Некрасиво скрюченный Коготь, некогда выбравший одиннадцатилетнюю Беллатрису Блэк своей первой хозяйкой, удобно лежал в дрожаще-влажной руке Старосты Девочек, словно влитой, но при этом беспрестанно дрыгался, вымученно пыжился и взбешенно плевался бесполезно-тусклыми магическими искрами. Это практически незаметное блеклое свечение не прорывало сгустившуюся вокруг троих великомученических страдальцев тьму стенающе-вздыхающего многовекового коллектора и лишь осыпало их огромными снопами безвозвратно затухающих волшебных огарков. Они были не способны сноровисто заштопать обезображенные плотские останки по неуклонно разъезжающимся и расползающимся кожным швам. Точно так же, как и срастить раздробленные кости, регенерировать жилы, мышцы и мускулы, слой за слоем восстановить обновленный эпителий взамен поврежденного старого, вправить воссозданные перебитые позвонки на свои места вкупе со вновь обретшими работоспособность суставными сумками… Несмотря на абсолютно покорные и потужно-рьяные старания когтистой палочки, изрядно старавшейся всесторонне выслужиться перед своей новой-старой грязнокровой обладательницей, дабы больше никогда не валяться в пыльном чулане Норы, ничего не срасталось, не затягивалось и не заживало… Ну и ладно! Ну и пожалуйста!.. Умирай себе, сколько влезет! У меня ведь и правда есть другой план… Увлеченно-поглощенная своим занятием Староста Девочек совсем не заметила того, что от подозрительно затихшего слизеринца уже давненько не было ни слуху, ни духу, хотя в строгом соответствии со всей наблюдательно-памятной, но совсем не здравомысленной логикой, которая все еще оставалась в ее распоряжении, Петрификус Тоталус не был включен в лаконично-укороченный список заклинаний с перманентно-вечным эффектом. Когда она, многоразово наученная кроваво-горьким опытом длиннющей череды непоправимых ошибок прошлого, быстро скосила свои переутомленно-изморенные глазные яблоки вбок, то ее уже вообще ничему не удивляющему и почти полностью заволоченно-застланному взору открылась огорошивающе-зрелищная сцена: всецело объятый животрепещущим, почти религиозно-богобоязненным страхом, когда-то ранее отъявленный небожитель испуганно забился в ближайший угол (очевидно, было до невероятия сложно, но он все-таки умудрился найти его даже здесь) и истерически-панически зажимал себе рот обеими руками цвета мела, по всей видимости, чтобы ни за что на свете не издать им ни единого-малейшего звука… Словно бы за этим неминуемо-неотвратимо и стремительно-незамедлительно наступили бы Армагеддон, Апокалипсис и поголовный Страшный Суд вместе взятые или даже того хуже. Стоило ему понять, что Золотая Девочка снова обратила на него свое священно-благословенное внимание, как он тут же принялся с иступленно-неистовым переусердием мотать-вертеть своей запачканной лучше-не-знать-в-чем платиновой головой в разные стороны, тем самым безмолвно-истошно вопя: «Н-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Т». Сначала Гермиона отдаленно-слегка озадачилась такие поведением, но потом до нее практически сразу же дошло, что она, наверняка опять безотчетно и совершенно не подумав, сказанула ему что-нибудь свое типичное угрожающее, а ее уязвимо-чувствительный Пожиратель Смерти опять воспринял все слишком-близко-буквально, в связи с чем гриффиндорка инстинктивно, практически непроизвольно-рефлекторно потянулась к нему, чтобы как-нибудь, неважно, как именно, успокоить, утешить и приласкать его… А между тем Деннис Криви был мертв. Мертвее некуда.* * *
Grandson — Blood Water