Завтра ветер переменится

Вино, выпрошенное у Гао Чжаня, оказалось легким на вкус и совершенно безжалостным к пьющим. После всего-то третьей чарки Цзинъянь почувствовал словно бы тонкую ватную стенку между собой и миром. Возможно, это было с отвычки, он давно уже не пил: не мог себе позволить дурманить голову; однако и Цзинхуань, который в этом средстве облегчения душевной боли себе определенно не отказывал, выглядел не трезвее. Впрочем, он с самого начала выглядел странно, и после четвертой чарки Цзинъянь счел допустимым спросить, где же это Пятый брат пропадал весь день, да и вчерашний, если на то пошло. Цзинхуань отвел взгляд, бессмысленно покрутил чарку в пальцах, вздохнул и признался: — Ездил вокруг… К Цзинсюаню заезжал. — И что он? — равнодушно переспросил Цзинъянь. Судьба Четвертого принца была ему безразлична гораздо более, чем судьба пленных солдат. Мятежный принц прекрасно знал, на что шел, получил и еще получит по заслугам, и это было все, что Цзинъяня интересовало. Угробить больше двадцати тысяч человек столь бездарно, подвести под петлю офицеров целой армии — это было с его точки зрения совершенно непростительно. Цзинхуань вновь замолчал надолго. Налил и выпил еще, побарабанил пальцами по краю стола. Покачал головой. — Да плохо он, — прозвучало это разом и досадливо, и горестно. — Четвертый брат — и в клетке. Он же неженка, всю жизнь был… И клетка. Не иначе, вино отобрало у Цзинъяня изрядный кусок здравого смысла, потому что следующая фраза, прыгнувшая ему на язык, была: — Быть может, Пятый брат представил себя на его месте? Если б ты, как хотел, поднял мятеж… — Нет, — медленно ответил Цзинхуань и уставился в чарку. — Об этом я и вовсе не подумал. Если бы я… — он дернул плечом, скривился, — я не дался бы живым, наверно. А может, нет. Но меня бы другое заботило, если б я восстал и проиграл. А Четвертый брат… ему грязно, жестко, голодно и солдаты таращатся. Плачет даже… — Плачет?! Жестко?! — некоторое время Цзинъянь от возмущения не мог подобрать слов. — Он что, думает, он не заслужил? Да пусть радуется, если ему в столице «белую радость» поднесут, а не «тысячу порезов» присудят! Цзинхуань налил еще — себе и ему. Но пить не стал, так и сидел, ловя отражения в бледно-желтой ароматной влаге. — Он не понимает. — Не понимает?.. — Что это не игра. Больше не игра. Ему все кажется, что отец позлится и смилуется, это ведь всегда так было. Что клетка — это и есть его наказание, а потом оно кончится, и его просто вышлют обратно, во дворец в Юнлэ или где он там отсиживался… Он просто не может вообразить, что с ним что-нибудь случится еще хуже того, что уже случилось. — Он ума не лишился?.. — осторожно уточнил Цзинъянь. — Нет. Он просто дурак, понимаешь? Такой… какие палками кидают в собаку, а потом никак не возьмут в толк, с чего она вдруг набросилась и укусила. От еще одной чарки огоньки свеч начали одеваться широкой золотой каймой. — И такой человек был наследным принцем! Старший брат, неужто ты жалеешь его?! Ты говорил, он много раз пытался тебя убить. — Да, и отец-государь спустил ему это с рук. Даже в тот раз, когда у меня были все доказательства. Почему я не попробовал ответить тем же… Может, напугал бы его достаточно. А теперь… — его голос превратился в шепот. — Я был так зол на него, так боялся, я его чуть не убил, когда догнал. Сейчас думаю — да лучше б не догнал. Или убил. Сразу… Пауза повисла, как капля свинца. — Должен быть суд, — как мог твердо заявил Цзинъянь, ощущая, что четкость речи ускользает от него вместе с пониманием чувств брата. — Убить на месте, если можно взять живым, это неправильно. — Да, — согласился Цзинхуань, рассеянно водя пальцем по вычеканенному узору на чарке, — да, неправильно. Видишь, я правильно сделал. И кому стало от этого лучше? Перебрав в голове возможных заинтересованных лиц, Цзинъянь вынужден был согласиться: нет, лучше не стало решительно никому. — А у него сын. Такой же балбес, наверно. Сколько ему, три, четыре… Он же даже не поймет, что происходит. Отец любил их — Цзинсюаня, его мать… может, он парня пощадит? Меня же оставил жить зачем-то… — Только не плачь, пожалуйста, — торопливо попросил Цзинъянь. — Не буду, — Цзинхуань послушно кивнул, хотя быстрые слезы все равно бежали по его щекам. — Знаешь, он… подсылал ко мне убийц, а потом делился лепешкой, когда провожали бабушку… это неправильно, и то, и другое… а я… его… в клетку. И это — правильно. Ты всегда поступаешь по закону, да, Янь-эр? Как… ты до сих пор не спятил?.. Цзинъянь зачарованно следил, как медленно сминается под пальцами брата чеканная чарка. — Не всегда, — прошептал он, — я стараюсь, но… бывает… по-разному. Иногда нужно, чтобы… чтобы было милосердие. Над законом. Коротко всхлипнув, Цзинхуань кивнул и, выпустив из ладони бесформенный комок металла, отер лицо рукавом. — А потом твое милосердие втыкает тебе нож в спину. Никогда не угадаешь. — М-м, — высказался Цзинъянь неопределенно, не зная, как именно отнестись к подобному суждению, и очень кстати — как ему показалось — вспомнил: — Старший брат, а ты зачем у Цзинли плащ отобрал? Красный. Когда в погоню собирался. — А. Цзинли, он… придумал со стены на этих наорать. Но испугался… отец смеется над его стихами, а тут мог бы и озлиться… Вот чтоб если кто захочет доложить отцу, так Цзинли мог бы сказать, что это все я. Заставил его речь придумать, напугал, плащ отобрал — все вон видели… Мне не страшно. Еще одну тушечницу в голову переживу. К этому моменту разбирать речь брата Цзинъяню стало трудно, в ушах шумело, и, протянув руку к чарке и промахнувшись, он понял, что исчерпал свои силы. — Я… могу я… покинуть?.. Не могу больше. — Слабак, — ласково выговорил Цзинхуань и, покачнувшись, подпер голову ладонью. — Иди. Как именно он добрался до дверей, Цзинъянь не помнил. Потом был проблеск сознания, лицо Чжаньина без всякого выражения, факелы во дворе — и снова провал до самого утра. *** Утро ознаменовалось сразу несколькими радостями. Гонец от Мэн Чжи доставил весть о том, что столица умиротворена и можно возвращаться; Мэй Чансу встал с постели и выглядел вполне сносно; вчерашнее вино, невзирая на сокрушительную силу, оказалось чистым настолько, что по зову отца и принц Цзин, и принц Юй явились пусть слегка бледными, но с ясными глазами и не хватаясь за голову. Император распорядился отправляться в столицу налегке. Все оставленное можно было привезти из Охотничьего дворца и позже, а сейчас государь желал быть в сердце своей страны как можно скорее. Правда, кроме победных реляций Мэн Чжи гонец привез еще и покаянное письмо о том, что из заключения бежал Ся Цзян, а также — доклад о том, что супруга Юэ бесследно исчезла. Две последних новости лишь слегка омрачили настроение государя, а вот Мэй Чансу, когда Цзинъянь пришел к нему с пересказом, заметно встревожился. — Конечно, в суматохе, что творилась в столице, такой человек, как Ся Цзян, мог бы и действительно сбежать, — сказал он, — но если случилось так, что его намеренно выпустили, и если он причастен к исчезновению супруги Юэ, этот мятеж может вспыхнуть заново. — Я никак не могу уловить связи между Ся Цзяном и мятежом Цзинсюаня. Мне казалось, Ся Цзян работал на брата Юя, но… — Кратковременное сотрудничество, не более, — Мэй Чансу покачал головой, протянул руки к жаровне — у него слегка подрагивали пальцы, и Цзинъянь поймал себя на том, что зачарованно смотрит, как эти пальцы погружаются в колеблющийся над углями горячий воздух, будто лаская его. — Скажите, господин Су, как вы полагаете, есть ли вероятность, что император сохранит жизнь ребенку Цзинсюаня? Мэй Чансу поднял удивленный взгляд. — Я бы сказал, вероятность исчезающе мала, — ответил он после краткого раздумья. — Император раздражен неблагодарностью супруги и сына, не думаю, что он будет склонен к щадящим решениям. А отчего вы вспомнили об этом, ваше высочество? — Это брат Юй. Вспомнил, — неловко пояснил Цзинъянь. Он совсем не был уверен, стоит ли пересказывать советнику хоть что-то из вчерашнего разговора: Цзинхуань разрешил себе выказать слабость, выбрал собеседником Цзинъяня, и это следовало дорого ценить. Впрочем, ведь он обмолвился, что хотел сначала побеседовать с господином Су… С другой стороны, с господином Су он определенно не беседовал бы, напиваясь до зеленых бесенят. — Вот уж не предполагал, — осторожно заметил Мэй Чансу, — что принца Юя тревожит судьба этого племянника. Цзинъянь подумал еще немного и помотал головой: — Боюсь, я напрасно упомянул об этом. Прошу простить меня, господин Су, я вдруг ощутил, насколько был навязчив и груб, расспрашивая вас и матушку о вашем почтенном батюшке. Я совсем забыл, насколько деликатны бывают тайны третьих лиц. Советник склонил голову, и они заговорили о другом. Цзинъянь намеревался еще посетить матушку, но пришел Чжаньин, перечислил дела, требующие внимания принца Цзина как командующего войсками, и семейным долгом пришлось пренебречь в пользу солдатского. Спустившись на равнину, чтобы отдать распоряжения и проследить за сборами, Цзинъянь наткнулся взглядом на клетку, где томился Четвертый брат, и вдруг испугался увидеть рядом Цзинхуаня. Странное это было чувство — возмущение, стыд и жалость в равных долях, и что-то еще сверху, подозрительно похожее на вину. Хотя в чем сейчас было винить себя Цзинъяню? Да и Цзинхуаню, по-хорошему, не в чем. Но Пятого брата нигде не было видно, и Цзинъянь с облегчением занялся своим делом. Выезжать, чтобы прибыть в столицу в светлое время суток, нужно было еще до рассвета, а это означало, что уже к вечеру все, что возможно, должно было быть собрано, упаковано, погружено, повозки — выстроены в походном порядке, лошади — подогнаны к лагерю и стреножены, а солдаты обязаны были знать свои места в кортеже, чтобы потом император мог прошествовать к своему экипажу в свете факелов, а кортеж — незамедлительно после этого тронуться. Цзинъянь не то чтобы гордился, что в его силах упорядочить и заставить работать этакую махину — в конце концов, десяток лет до этого он справлялся с целыми армиями, хотя, пожалуй, безалаберность стада придворных совсем не делала задачу проще. Однако когда ближе к вечеру стало понятно, что по меньшей мере командиры усвоили задачу, а кортеж начал обретать ясные очертания, Цзинъянь удовлетворенно кивнул и направился во дворец — перекусить. Где и выяснил, что в хаосе сборов он пропустил одну трапезу, другую еще не начали готовить, а предложить ему объедки евнухи не решились бы даже под страхом наказания. Обычно на охоте затруднений с едой не возникало: даже в самые безрадостные, засушливые или холодные годы в этих местах можно было подстрелить какую-нибудь дичь и быстро зажарить ее на костре. Но в этот раз охоты как таковой не случилось, дворец подъедал привезенные с собой запасы, и их должно было еще хватить на день пути. Матушка тоже ничем не могла помочь: в Охотничьем дворце у нее не было ни утвари, ни продовольствия. Нужно было спускаться обратно и пробавляться солдатским пайком, благо уж в них недостатка не было. Цзинъянь обреченно направился к конюшне, когда перед ним возникли Тиншэн и Фэй Лю. Младший из мальчиков протягивал лаковый ящик. — Наставник Су велел передать это вашему высочеству. — Обед, — кратко пояснил старший. — Передайте господину Су мою сердечную благодарность, — Цзинъянь и не подумал отказываться. От ящика, хоть и плотно закрытого, соблазнительно тянуло съестным. — Он сам, я надеюсь, подкрепился? — Наставник Су обедал с принцем Юем, — с готовностью доложил Тиншэн, и почему-то у Цзинъяня разом испортилось настроение. Хотя, казалось бы, что в этом такого? Обедать он пошел к матушке — и вот ей-то, обуянный необъяснимым раздражением, выложил содержание ночной беседы с братом. О визите принца Юя к Мэй Чансу ночью цзиньлинского наводнения супруга Цзин узнала почти сразу же — как только Цзинъянь выкроил время навестить ее, дня через два. С тех пор Цзинъянь исправно рассказывал ей обо всем, что касалось сказочной идеи Мэй Чансу сделать братьев братьями. Матушка, казалось, была совершенно не удивлена, а скорее обрадована и заинтригована. Это она намекнула Цзинъяню навещать Цзинхуаня в его домашнем заключении, она подсказала несколько тем для беседы — достаточно безобидных, но способных занять разум. И она приняла подарок Цзинхуаня, чем окончательно убедила сына в том, что у странной затеи и впрямь есть шансы на успех. — Ты злишься, потому что трудился весь день, а принц Юй проводил время в праздности и удовольствии, — улыбнулась мать, выслушав рассказ Цзинъяня. — И еще потому, что он посеял в твоем сердце семена сомнения. — Я не злюсь, — возразил Цзинъянь. Еда заканчивалась, он не наелся и испытывал неприличное желание вылизать дочиста миску из-под супа. — Но матушка права, его праздность мне неприятна. — Но принцы Нин и Хуай, которые точно так же предаются безделью, не тревожат тебя, верно? — Нет. Но ведь… брат Нин и вправду ничего не может, а брат Хуай не умеет. А брат Юй… Матушка, он здоров, умен, решителен, многому научен. Почему не приложить себя к какому-нибудь делу? Если б он только захотел, мог бы быть полезным. За стольким нужно проследить, столько учесть. Но ему больше нравится красоваться на своем вороном и лить слезы по Четвертому брату. Вот уж этого я вовсе не могу понять! Матушка ответила не сразу, и Цзинъяня охватило дурное предчувствие: он знал это выражение лица матери, когда она прикидывала, вылить на него сразу ведро ледяной воды или выплескать ее мелкими мисочками. Что хуже, он выбрать затруднялся. — Знаю, будет больно, — сказала она наконец. — Но ты поймешь, что с ним творится, если вообразишь на месте этих своих братьев себя и сяо Шу. Цзинъянь подавился куском. — Матушка! — просипел он, когда вновь обрел способность дышать. — Да как же! Они с Цзинсюанем смертельные враги! Ничего такого не могло случиться с нами с сяо Шу! Никогда, ни за что на свете! Мать задержала взгляд на бронзовой курильнице. — Не могло, — тихо согласилась она. — И эти двое — не вы. Но… попытайся представить. Цзинъянь сглотнул. — Я сошел бы с ума, — прошептал он. — Даже просто представить… такое… Супруга Цзин медленно кивнула. — У этих двоих не было никого ближе друг друга, Цзинъянь. Другие братья, матери, супруги… все не то. Цзинъянь вскочил, не в силах оставаться на одном месте, прошелся по комнате. — Но матушка! Четвертый и Пятый братья — самые близкие люди?! Шесть покушений и одна лепешка… — Я не сказала, что они были близки, — возразила мать, все так же не отрывая взгляда от курильницы. — Я сказала, что ближе друг друга у них никого не было. Хотя… это справедливо для принца Юя. У принца Сяня все-таки — его мать. Струйки дыма из курильницы тянулись следом за Цзинъянем, который так и не мог остановиться, перестать метаться по комнате, гоня от себя ужасающую картину: сяо Шу в клетке и он сам — победитель — снаружи. — Неужели господин Су и это учитывал, когда предложил мне подружиться с братом Юем?! — Навряд ли, — мать сдержанно усмехнулась. — Господин Су сделал стратегический ход, не слишком рискованный, но сулящий большую выгоду в случае успеха. Он мудр и прозорлив, но все-таки ему не видно изнутри, что творится в нашей… императорской семье. Она поднялась, подошла, взяла Цзинъяня за руки. — Матушка… — Иногда, — сказала она, — тебе нужно будет погружаться в надежды и страхи других людей, чтобы понять, чего они хотят и на что пойдут, чтобы получить желаемое. Это не всегда легко и почти никогда не приятно, поэтому огромная удача, что принц Юй счел возможным открыться тебе сам: обычно такие двери приходится взламывать. Смотри. Запоминай. — Матушка, — беспомощно взмолился Цзинъянь, — я не хочу. Я не хочу этого… — Знаю, — ответила мать. — Я знаю. *** День выдался прохладный, но Чансу все время казалось, что в повозке нечем дышать. Кортеж плелся по дороге лишь чуть быстрее пешего бродяги: хотя принц Цзин взял в охранение только конницу и посадил слуг в повозки, быстрая езда здесь была совершенно невозможна. Или те, кто в повозках, набьют себе шишек и синяков, или первыми не выдержат колеса и оси. С рассвета и до полудня Чансу все же проспал, затем во время остановки вышел размять ноги. Чжаньин подошел справиться о его самочувствии, а позже, когда среди повозок разнесся сигнал об отправлении, подъехал принц Юй. — Быть может, господин Су, я мог бы составить вам компанию? — Сомневаюсь, что ваше высочество пожелает променять вашего прекрасного жеребца на место в повозке. — О, в этом вы правы, — принц рассмеялся. — Однако ничто не помешает мне ехать рядом с вашей повозкой. В повозке Чансу ехал Не Фэн, и хотя большую часть времени он дремал под покрывалами, так что нужно было сунуть голову в окно, чтобы его заметить, беседа с принцем Юем в пути представлялась совершенно излишней. — Боюсь, я недолго смогу развлекать вас разговором, ваше высочество. Путешествие в повозке очень утомительно, и к своему стыду я склонен засыпать, не проехав и трех ли. — Как тут не затосковать по седлу, верно? — изрек принц Юй в пространство. Чансу насторожился: это не походило на безыскусные ловушки Цзинъяня или «невинные» вопросы Ся Цзяна, но определенно не было и обычной вежливой репликой. — Я уже и не помню, сколько лет прошло с тех пор, как я мог сесть в седло, — ответил он почти безразличным тоном. — Трудно тосковать по удовольствию, чей вкус выветрился из памяти. — Что ж, не стану более занимать ваше время, — принц отвесил легкий поклон. — Повозка, по крайней мере, предоставляет возможность выспаться, которой лишены верховые. Чансу склонился, проследил за тем, как принц Юй вскакивает в седло и легкой рысью уезжает к голове императорского поезда, и лишь затем с помощью Фэй Лю забрался в повозку. Не Фэн поднял голову и глянул настороженно. — Он бы точно не узнал тебя, — проговорил Чансу одними губами, — и скорее всего не стал бы никому рассказывать, попроси я его умолчать о моем секрете… Но все-таки это Сяо Цзинхуань. Я не могу пока считать его надежным. Заросшее белой шерстью лицо приняло вопросительное выражение. — В юности я его терпеть не мог — ты, наверное, помнишь, — Чансу провел пальцами по рукаву, разглаживая ткань; он не был так совестлив, как Цзинъянь, и не слишком переживал о временах, когда называл кузена «змеенышем», но занозой в мыслях сидело осознание, что одним из семян зла стало слово, неосмотрительно брошенное отцом. — Потом, выслушивая новости, я стал его презирать. Однако, приехав в Цзиньлин, понял, что все не так просто. Принц Юй вырос во взяточника и казнокрада, но мне кажется, если бы император не стал играть сыновьями как детскими волчками, все могло бы быть по-другому. Может статься, и сейчас от него еще будет польза. Но уверенным быть нельзя. Не Фэн проворчал что-то, что Чансу предпочел воспринять как выражение согласия, и снова накрылся пледом с головой. В повозке его укачивало. Сам Чансу солгал принцу Юю: в повозке он спать почти не мог, даже если очень уставал. По дороге на гору Цзюань он занимался с Тиншэном, но сейчас Тиншэн ехал в хвосте процессии, оберегая Гун Юй с ее раненой рукой. Читать не хотелось, воздуха не хватало, и Чансу то и дело отодвигал занавеску и смотрел в окно. Когда бесконечная лента императорского кортежа преодолевала очередной поворот, можно было разглядеть, как сверкает солнце на начищенных доспехах Цзинъяня, особенно если он склонялся к окну императорского возка или разъезжал вдоль строя охраны. Чтобы посмотреть назад, туда, где в окружении настороженных конников плелась телега с клеткой, нужно было высунуться наружу едва ли не по пояс или пересесть, но противоположное сиденье занимал спящий Не Фэн. Через некоторое время Чансу уловил легкий не шум даже, но сбой в размеренном звучании движущегося кортежа. Он поспешно выглянул наружу. Сбоку ничего подозрительного не было видно: все так же расслабленно покачивались в седлах гвардейцы, все так же зеленела трава на склонах и пели птицы… А вот стая ворон, кружащая в отдалении, Чансу насторожила. Видно, не одного его: он заметил некую суету впереди, увидел, как вокруг Цзинъяня собираются офицеры. Через несколько мгновений маленький — пять человек — отряд отделился от процессии и галопом понесся по обочине. Впереди, с каждым шагом понемногу отрываясь от сопровождения, скакал принц Юй на своем вороном, причем жеребец выглядел так, словно его еще и сдерживают, а он этим крайне недоволен. Чансу с любопытством проводил отряд глазами. Сегодня он впервые рассмотрел сказочного вороного как следует и готов был признать, что конь и всадник подходят друг другу идеально. Оба были великолепны, знали это и с удовольствием пользовались случаем показать себя. Но вот что вызывало нешуточное удивление — так это почему Цзинъянь послал в разведку не кого-то из офицеров, а старшего брата; и еще — почему тот подчинился, вот так, прилюдно. В то, что Сяо Цзинхуань настолько решительно принял сторону младшего брата и готов был показывать это всем и каждому, не верилось совершенно. Это, в конце концов, было бы уже окончательным безрассудством — а принц Юй, обманутый советником, как раз сейчас должен был бы трижды прощупывать и проверять любой свой шаг. Впрочем, быть может, все куда проще и Цзинхуань вызвался сам, желая лишний раз прихвастнуть тем, как хороши он сам и его волшебный скакун? А Цзинъянь не стал возражать, как не стал возражать и после боя, когда Пятый принц кинулся в, казалось бы, безнадежную погоню за Четвертым? Этот вопрос, за неимением других, занимал мысли Чансу добрую стражу, пока к его повозке не подъехал принц Юй собственной персоной. — Заметил, вы обозревали окрестности, господин Су. Как ваше самочувствие? — Внимание вашего высочества драгоценно. Кортеж идет медленно, так что я не настолько изнурен поездкой, как это бывает обычно. Мне показалось, некоторое время назад произошла какая-то суматоха? — Вам не показалось. Дозорные заметили кружащихся падальщиков в стороне от дороги, и брат Цзин попросил меня взять людей и взглянуть. «Попросил», вот как. Чансу тщательно проследил, чтобы выражение его лица оставалось лишь самую малость заинтересованным и ни в коем случае не озабоченным. Есть, конечно, резон в том, чтобы посылать на такое дело самых быстрых: в случае даже и засады есть шанс уйти. Но все равно должно было произойти нечто крайне необычное, чтобы Цзинъяню вообще пришло в голову не распоряжаться подчиненными, а вмешать в чисто военное дело Пятого принца, гражданского до мозга костей, пусть и обладателя самого быстроногого скакуна. Да на нем и доспеха-то нет, одна легкая кираса. — И ваше высочество обнаружили там?.. — Трупы, — пожал плечами принц Юй. А потом быстро оглянулся, едва ли не свесился с седла, пригнувшись к окошку, и добавил еле слышно: — Солдаты Цинли, евнухи, служанки и супруга Юэ. Государю решили не докладывать до Цзиньлина. Вот теперь за лицом можно было уже не следить. Неужели Цзинъянь подозревал? Неужели предположил, что разведка отыщет что-то, о чем ни в коем случае нельзя болтать, пока кортеж не доберется до столицы? И почему здесь, на полдороге от Цзиньлина, вдруг обнаружилась супруга Юэ — мертвой? — Причина смерти? — выдохнул он, как спросил бы своих людей, и только потом спохватился: — Приношу извинения вашему вы… — Некогда, — оборвал его принц Юй тем же еле слышным шепотом. — Метательные ножи и перерезанные глотки. Убивали не там — туда оттащили с дороги. — Ценности? — Трупы не обобраны. — Насколько давно?.. — Несвежие. Их уже поклевали и погрызли. Я не умею определять. Седьмой брат послал гонца в Цзиньлин к сановнику Цаю и выставил на месте охрану. Чансу кивнул. — Я безмерно благодарен вашему высочеству за то, что вы сочли нужным сообщить мне все это. Принц Юй выпрямился в седле и мрачно улыбнулся: — Всем нам понадобятся ваши советы, господин Су. Он тронул конские бока ногами и ускакал, не слушая ответа. Чансу задернул занавеску и сжал пальцами виски. Ему не хватало сведений. Какая жалость, что рядом нет Чжэнь Пина!.. И только теперь накатил запоздалый, но оттого не менее острый страх: как там те, кто остался в резиденции? Конечно, они все опытные люди, и конечно, они были готовы, чуть что, исчезнуть, как роса на восходе, но — но ведь они готовились к неприятностям со стороны почти обескровленного принца Юя, а никак не к столкновениям гвардии и армии на улицах. Проснулся Не Фэн, уставился тревожным и вопросительным взглядом. — Все очень сложно, брат Не, — сказал ему Чансу. Он больше ничего не мог пока добавить. И когда перед самыми воротами Цзиньлина императорский поезд остановился и началась церемония передачи города в руки государя, а Ле Чжаньин торопливо сунул в окно записку — свинцовым стержнем на полоске белой кожи, как делают, когда нет ни времени, ни возможности растереть тушь, — проще не стало. «От вида сына на коне отец взволновался, — писала супруга Цзин, чей почерк ничуть не изменился за прошедшие годы, — и несколько раз упомянул, как сын похож на мать. Осторожнее!» О каких сыне и отце — и о какой матери — шла речь, гадать не приходилось.