Завтра ветер переменится

Дома все было в порядке. Вести о том, что армия Цинли разбита, а принц Сянь пленен, достигли столицы вместе с Мэн Чжи, и когда повозка Мэй Чансу въехала в ворота резиденции, его встречали без той истерической радости, которая сопутствует разрешению от тяжкого беспокойства. Все, что было упаковано и спрятано, разместили на прежних местах, ужин готовился, в доме пахло чистотой, и только Чжэнь Пин щеголял повязкой на руке, почти такой же, как у Гун Юй. — Не солдаты, — пояснил Ли Ган, — мародеры. В этой части города боев не было, но зато выползли все, кто не прочь половить рыбку в мутной воде. К нам попытались вломиться какие-то городские оборванцы, — он ухмыльнулся так, что сразу стало понятно, какого именно мнения придерживается ветеран армии Чиянь и боец союза Цзянцзо относительно ума незадачливых разбойников. — Трупы-то куда дели? — заинтересовался Мэй Чансу. — Так командующий Мэн распорядился всех неопознанных мертвецов свозить в ведомство наказаний. Мы и свезли. — Бедный Цай Цюань, — пробормотал Мэй Чансу без особого, впрочем, сочувствия. В конце концов, восстания случаются не каждый день, зато у новоиспеченного министра наказаний теперь есть возможность блестяще проявить себя. После долгого путешествия есть не хотелось, но было необходимо: привычное отсутствие аппетита могло незаметно свести в могилу раньше срока, и Чансу давно научился заставлять себя проглотить хоть что-нибудь во время любой трапезы. Правда, и Линь Чэнь, и лекарь Янь настаивали на более обильном питании, но Чансу ловко — по крайней мере, он на это надеялся — скармливал лишние куски Фэй Лю. Он проследил, как устроили Не Фэна, и как раз собирался распорядиться об ужине, когда заглянул растерянный Ли Ган: — Глава, пожаловали принц Юй и принц Цзин. — Как, вместе? — Э-э, да! Болтают… в смысле, беседуют. Чансу потер переносицу. Он и в самом деле утомился за день, но… оба брата вместе? Небывалое дело. — Пригласи. И скажи тетушке Цзи, что гостей тоже надо бы накормить, — ни при каких обстоятельствах принцы не успели бы перекусить после приезда, разве что по обычаю кочевников — куском вяленого мяса, не сходя с коня. Они вошли — лучше было бы сказать «ввалились» — в комнату плечом к плечу, серые от усталости, в тех же нарядах, в которых ехали от самой горы Цзюань, но оба как-то одинаково довольные. — Простите, господин Су, мы не обременим вас своим присутствием надолго! — торопливо произнес принц Цзин, и Чансу невольно залюбовался им: он был великолепен в золоченой броне, с острым и внимательным взглядом… За какой-то год из замкнутого, разочарованного, отовсюду ждущего опасности военачальника принц Цзин превратился в блестящего государственного деятеля, вызывающего некое доверие даже своим видом. Принц Юй непринужденно поклонился, как бы подтверждая сказанное братом. Уступил право говорить младшему? Или не стал указывать на нарушение этикета? — Ваши высочества, я прошу и готов настаивать, чтобы вы разделили со мной ужин. Не годится, чтобы вы падали от голода по дороге домой. Принц Цзин собирался возразить, но теперь принц Юй опередил его: — Если господину Су это доставит удовольствие, мы охотно составим компанию, — и легонько пихнул брата локтем в бок, мол, не прекословь! И Цзинъянь, замявшись на мгновение, кивнул, соглашаясь. Почему-то эта неожиданная теплота между братьями, позволяющая подобные жесты, отозвалась в сердце коротким уколом боли. Чансу поклонился, благодаря принцев за оказанную честь и заодно скрывая лицо: возможно, выражения его гостям видеть сейчас не стоило. И ведь он сам предложил это Цзинъяню. Сам решил, что Цзинхуань будет удобен и полезен, если удастся пробудить в его сердце братские чувства. Что это, ревность? Или тоска — из-за того, что сам не можешь себе позволить даже почтительно прикоснуться, не то что локтем ткнуть? И если все пройдет хорошо, то и не сможешь никогда… — О гибели супруги Юэ и обстоятельствах этой гибели государю покуда не доложено, — начал принц Цзин. Не самое правильное — говорить первым делом о смерти, да еще за едой, но из присутствующих никто не пролил бы ни слезинки об этой женщине ни по велению сердца, ни даже из чувства долга, а времени на беседу было не слишком много. — Сановник Цай послал людей, мы ожидаем доклада послезавтра утром. — Прежде это дело поручили бы Управлению Сюаньцзин, — добавил принц Юй. — Но Ся Цзян в бегах, Ся Дун в тюрьме, а младшие чины сидят как мыши под метлой. И неизвестно, сколько все это будет продолжаться. — Не опасно ли затягивать? — Чансу в задумчивости отпил чаю. — Государь может выйти из себя, когда поймет, что ему не сообщали о судьбе супруги Юэ целых три дня. Принц Юй усмехнулся: — Ее видели только четверо гвардейцев, а опознал я один. Она была в дорожном уборе, он выглядит скромно: видно, что дама знатна, но непонятно, насколько. Мне этот убор знаком — его дарила супруге Юэ матушка лет шесть назад; но государю невдомек, что мне о том известно. К тому же тела были уже… звери, солнце, вы понимаете… и я всегда могу сказать, что не узнал убитую в лицо. А людям из ведомства наказаний, очевидно, нужно время, чтобы сообразить, с чем они имеют дело. Принц Цзин выглядел смутно недовольным. — Ваше высочество? — Мы будем лгать государю, — пробормотал тот. — Я понимаю необходимость этого, но… — Успокойся, братец. Я буду лгать государю, если потребуется. И я имею на это право, согласен? Цзинъянь поморщился и пожал плечами: — Я ведь сказал, что понимаю. Ужин в резиденции Су был сегодня скромен, но глядя, как одно лишь с детства вколоченное воспитание не позволяет двум здоровым молодым мужчинам глотать пищу не глядя и не жуя, Чансу испытал тихое умиротворение. В этом было что-то из прежней, настоящей жизни: когда не обращаешь внимания, что ешь, взахлеб делясь с другими впечатлениями и размышлениями… Даже жаль, что он сам так больше не может, подумал Чансу и, опустив глаза к своему столику, с удивлением обнаружил, что, видимо, чужой голод заразен: в его мисках почти ничего не осталось. — Еще новость: государь выразил намерение назначить наследника, — принц Юй указал глазами на принца Цзина, и тот пожал плечами снова: — Да, и пожаловать тебе обратно самое меньшее часть жемчуга. — Это он на радостях, что вернулся все еще императором. Послезавтра настроение у него здорово испортится. А может, и завтра, когда показания брата Сяня прочтет. Чансу тихо подсказал: — Но если о назначении наследного принца он сказал при свидетелях… — О да. При всех, — Цзинъянь вздохнул. — Пятый брат прав: он это на радостях. Отец-государь очень нервничал, проезжая по Цзиньлину, и пришел в себя, только уже войдя во дворец и убедившись, что там все как должно. — Он что-то увидел по дороге, что лишило его душевного равновесия? — уточнил Чансу. Оба принца воззрились на него с легким изумлением. — Ах да, — спохватился принц Юй, — ведь вы свернули почти сразу, а здесь город совсем не пострадал. Вы просто еще не видели, господин Су, во что превратились окрестности Великой дороги! Я так понимаю, полстолицы не выгорело только благодаря гарнизону. Принц Цзин коротко вздохнул. Ему предстояло заниматься и этим тоже. — Сначала наводнение, теперь пожары в верхнем городе, — проговорил он сквозь зубы. — И еще случайные жертвы сражений. Думаю, народ придется умиротворять долго, и хорошо бы, чтобы на нас не обрушилась еще какая-нибудь напасть. — Ты бы не каркал, братец. — Сомневаюсь, чтобы мое слово имело вес в Небесной канцелярии! — Между прочим, принц Цзин, ваше высочество, — вмешался Чансу; его снова уязвила в сердце эта короткая перепалка, принять в которой участие он не мог, — что надоумило вас отправить на разведку не солдат, а его высочество принца Юя? Со стороны это выглядит странно. Братья быстро переглянулись, почти незаметно, если не наблюдать за ними. — Дорога на гору Цзюань, начиная с третьей заставы, всегда малолюдна, если не сказать пустынна, — начал Цзинъянь. — Там нечего делать разбойникам, да и поселений поблизости немного. Поэтому, завидев воронье, я подумал, что в лощине может оказаться что-то… повышенной важности и имеющее отношение к прошедшей здесь ранее армии Цинли. — То есть к мятежу принца Сяня, — вполголоса подсказа Чансу. — Да. Я не представлял, что именно. Гонец с письмами? Офицеры, не пожелавшие подчиняться явно фальшивому приказу? Что угодно могло быть. — Но вы могли послать генерала Ле. — Чжаньин умен и наблюдателен, но не владеет в совершенстве знаниями о придворных делах. Кроме того, он надзирал за тылом процессии, — Цзинъянь устало усмехнулся. — Мне не хотелось привлекать внимание, вызывая его оттуда. А Пятый брат на днях отличился как раз во главе летучего отряда, — он легко поклонился в сторону принца Юя, — и мне показалось уместным закрепить этот успех. Правда, — тут Цзинъянь поморщился, — результат вышел двоякий. Принц Юй прищурился: — О чем ты? Цзинъянь обратил вопросительный взгляд к Чансу, и тот достал из рукава записку супруги Цзин. — Внимание государя не всегда полезно, ваше высочество. Принц Юй выхватил полоску кожи из пальцев советника, впился глазами в сизые штрихи иероглифов. Губы его сжались, ноздри затрепетали от ярости. — Тридцати лет не прошло, — прошипел он сквозь стиснутые зубы, — как он заметил сходство! Чансу тихо вздохнул и спрятал руки в рукава: он делал так теперь, желая укрыть от взгляда Цзинъяня неистребимую привычку мять в пальцах ткань. — Ваше высочество, прошу, не поддавайтесь гневу. Император вспомнил не наложницу Сян, а принцессу Линлун, и это действительно может угрожать вам… — Отцовской немилостью? — принц безрадостно рассмеялся. — Пожалуй, мне еще есть куда падать… Ах да, — он положил записку на столик и, словно бы сам того не замечая, принялся медленно разглаживать ее кончиками пальцев, — Седьмой братец, нам с тобою нужно поссориться. Цзинъянь, который в этот момент пил, от неожиданности фыркнул в чашку. — Что?! А Чансу мысленно выбранил себя за небрежение. Приехал домой, расслабился, залюбовался Цзинъянем и чуть не упустил этот действительно важный момент. — Принц Юй совершенно прав, ваше высочество. Вам необходимо поссориться. Лучше — по пустячному поводу, но с треском. Несколько мгновений глаза Цзинъяня были полны недоумения и даже легкой обиды, а затем зажглись горьким пониманием. — Баланс при дворе, — кивнул он. — Отец-император не потерпит нашего сближения. Чансу неторопливо поднес к губам свою чашку. Нужно было выпить горячего, потому что невидимая ледяная рука сжимала ему горло. Он испытывал удовлетворение, видя, как Цзинъянь стремительно учится всему, что потребуется правителю. Всецело одобрял появление рядом новых людей — умных, компетентных, с развитым чувством долга, таких, которым можно было доверить государство. Но когда вдруг совсем рядом с Цзинъянем оказался Цзинхуань, когда сам Цзинъянь бестрепетно произнес слово «сближение»… Слишком быстро. Слишком неожиданно. Слишком… подозрительно? Пятый принц совсем не таков, как Шэнь Чжуй или Цай Цюань. Его воспитание, привычки, нравственные ориентиры, его, в конце концов, склонность безоглядно полагаться на других… Такой человек мог бы быть полезен потом, позже, когда положение Цзинъяня станет настолько прочным, что уже ничто не способно будет его поколебать. Не сейчас. Но это же он сам, Чансу, сказал Цзинъяню: если в ближайшее время принц Юй не станет верным союзником, чуть позже с ним придется драться насмерть. Принц был оглушен, растерян, предан; он позволил себе поверить в младшего брата; и кто знает, что будет, если взять и оттолкнуть его лишь потому, что нельзя быть в нем уверенным? Император сегодня обеспокоился сходством сына с матерью. За истекшие месяцы Чансу отыскал все сведения, какие только были ему доступны, о царстве хуа и их последних правительницах, Линлун и Сюаньцзи. Прекрасные, как небесные девы, хитрые, как лисы, и яростные, как тигры — вот что говорили о них свидетели. Принцесса Линлун, почувствовав себя преданной, бросилась в бой — пусть самоубийственный, но восстание хуа, уже тогда вроде бы покоренных и наполовину рассеянных, встряхнуло империю, как изрядное землетрясение. Что будет, если снова преданным почувствует себя Цзинхуань? Лучше не проверять. Но как же невовремя… И ведь сам предложил. Из задумчивости его вырвала фраза принца Юя: —…заранее не угадаешь, да и ты, не сочти за обиду, скверный лицедей, братец. Цзинъянь нахмурился и расправил плечи — и тотчас же расслабился с недовольным смешком: — Вот чему не обучен… — Потому, — вкрадчиво продолжил Пятый принц, — оставь это мне. Я найду повод разозлить тебя на ровном месте, и уж тогда можешь не сдерживаться. — Он помедлил и неожиданно добавил: — Вспомни только потом, что это для виду. Цзинъянь пожал плечами: мол, разумеется, я буду помнить. А вот Чансу поежился. Седьмого принца взрастили в приверженности закону и морали, сочувствие не было чуждо ему, однако нравом он — чем дальше, тем заметнее это становилось — пошел в отца-императора. Вспыльчивость, упрямство, нежелание поступиться хоть чем-то, когда речь идет о важном или о близких — все это уже однажды довелось испытать на себе. Если Цзинхуаню случится наступить брату на подлинно больное место — вправду ли тот вспомнит, что это сделано ради его же благополучия, что это было оговорено заранее? Опасная игра. — Мне кажется, господин Су, или вы в самом деле не одобряете этот план? — уточнил Цзинъянь — видимо, на лице у Чансу все-таки отразилось сомнение. — Если ваши высочества дозволят добавить в план некое небольшое условие… — Мы все внимание. — Если, принц Цзин, вашему высочеству покажется, что под маской притворной ссоры скрывается настоящая… прошу, прежде чем предпринимать что бы то ни было, посоветуйтесь с вашей досточтимой матерью. Или хотя бы со мной. Цзинъянь снова нахмурился, даже поерзал, как будто ему неудобно стало сидеть. — Замечательное условие, я полагаю, — принц Юй выглядел довольным. — Если Седьмой брат согласен… — он поднял брови, и Цзинъянь резковато кивнул, по-видимому, обижаясь на недоверие, но понимая, что заслужил, — прежде чем мы наконец оставим господина Су вкушать заслуженный отдых, есть еще одна совсем небольшая тема, которую я хотел бы обговорить… Чансу неслышно вздохнул. Он устал, действительно устал, и принцы тоже были не железные. Неужели обязательно именно сегодня… — Ты спрашивал о цене, братец. Я придумал, что с тебя попросить. Усталость была забыта в тот же миг. Цзинъянь, казалось, и дышать позабыл, вперившись глазами в лицо брата. Чансу, хоть его это впрямую и не касалось, тоже напрягся, готовый к любым неожиданностям. Принц Юй, в отличие от младшего брата, был лицедей хоть куда. Он принял торжественную позу, сделал официальное выражение лица, выдержал паузу и… — Седьмой брат, я прошу у тебя дозволения открыто добиваться благосклонности твоего советника, известного нам как Мэй Чансу или Су Чжэ. И даже широкая озорная улыбка, расцветшая на его лице в конце фразы, совершенно не позволяла счесть сказанное шуткой хоть в какой-то мере. Тишина повисла такая, что стало слышно, как потрескивают угли в жаровне и как за окном шелестит высокая трава у крошечного пруда. Впервые, наверно, за много лет Чансу понятия не имел, что сказать. Впрочем, его и не спрашивали: спрашивали Цзинъяня, а тот уже два или три раза открывал рот, как большая рыбина, и закрывал, не в силах произнести ни слова. Наконец, он кое-как совладал с собой: — Пятый брат, а не лучше ли спросить об этом самого господина Су?! Улыбка принца Юя стала еще лучезарнее: — Разумеется, нет. Я же именно и намерен добиваться положительного ответа господина Су — в этом смысл; а у тебя я спрашиваю разрешения, потому что господин Су твой человек и в твоей власти запретить все это ему… а вскорости и мне будешь вправе запретить. Слух Чансу не улавливал в голосе Цзинхуаня ни фальши, ни насмешки, даже в последних словах — это он говорил о грядущем титуле наследного принца. Но Цзинхуань, всю жизнь проведший у трона, умел прятать свои чувства так глубоко, что и не раскопаешь… особенно если свое выступление он задумал загодя и успел не только мысленно проговорить его, но и ответы просчитать. Цзинъянь перевел на Чансу беспомощный взгляд. Ну же, советник, посоветуй! — читалось в нем, да вот беда: именно сейчас Чансу был лишен права голоса, а кроме того, все еще не представлял, что ответить. Цзинхуань на него не смотрел — только на Цзинъяня, пристально и неотрывно. И под этим взглядом Цзинъянь начал сосредотачиваться. Чансу видел, как понемногу распрямляется его спина, как сжимаются кулаки — не от злости, но в попытке собрать мысли воедино. Седьмой принц, полководец с ранней юности, умел распоряжаться человеческими судьбами — и сейчас от него требовалось то же самое, только в непривычной обстановке. — Господин Су — взрослый и мудрый человек, и я не сомневался бы в его способности самостоятельно строить какие бы то ни было отношения с тобой, — начал он задумчиво, — если бы не разница в вашем положении. У господина Су нет даже придворного ранга, один только титул приглашенного советника, а ты — циньван. Это, даже при том, что я не осмелюсь усомниться в благородстве твоих намерений, заставляет меня беспокоиться, Пятый брат. Можешь ли ты сказать мне что-то, что уравновесило бы это беспокойство? Теперь и Цзинъянь очень старательно не смотрел на Чансу, и тот чувствовал себя неким предметом торга: драгоценным свитком или, скажем, нефритовой статуэткой. Еще никогда… а впрочем, нет: бывало и прежде, что его мнение никого не волновало, а сам он был не более чем предметом, над которым требовалось произвести определенные действия. Давно, на горе Ланъя, когда хозяева Архива определяли методы лечения… Странное это было чувство — когда от тебя ничего не зависит. Непривычное — ни тогда, ни теперь. — Вообрази себе, братец, что некий человек просит разрешения ухаживать за твоей сестрой, — начал Цзинхуань тоном, каким чаще рассказывают сказки. — Сестра старше тебя, и намного. Она прекрасно образована, и ты часто получаешь от нее полезные наставления. Было вознегодовавший Цзинъянь немедленно успокоился. Конечно, одно дело — вообразить трепетную юную красавицу, за которой кто-то там собирается приударить, и совсем другое — взрослую женщину, которая сама отлично знает, чего хочет и на что может рассчитывать. Чансу попытался представить себе себя в женском образе. Дама — принцесса? — почему-то не выданная замуж в юности, а теперь уже — лежалый товар, который можно разве что пожаловать в награду отличившемуся сановнику. Никто больше не пытается навязать ей брак, и она, подобно вдове, вольна в выборе и занятий, и собеседников. Госпожа Су в его воображении была высокой и тощей, не слишком красивой, вечно в сером, почти без косметики. И еще она постоянно мерзла. Кто позарится на такую? Хотя, вероятно, с госпожой Су можно проводить часы в беседах об искусстве. …Смешно. — Конечно, ты не хочешь отдавать сестру никому, кроме самого лучшего человека на свете. А может, и ему не захочешь. Так что его задача — добиться, чтобы сестра сама этого пожелала и тебя убедила бы. А твое право — в любой момент гнать его взашей, если сестра пожалуется, что что-то не так. Устраивает тебя, братец, такое положение дел? Цзинъянь все-таки не выдержал — улыбнулся. — Господин Су, а вы? Вы примете покровительство «младшего брата» в области отношений с Пятым принцем? А ведь ты уже согласился, — молча сказал ему Чансу. Сам не заметил, как согласился, и спрашиваешь теперь только о том, готов ли я успокоить твою совесть. Хитры, как лисы, были принцессы хуа… и Цзинхуань, верно, пошел в мать не одним лишь талантом к верховой езде. — Только не просите меня наряжаться в женское платье, — отшутился он вслух. — Да, ваше высочество, я буду чувствовать себя в полной безопасности, если вы изволите простереть надо мной свою тень. «Брат-наследник, принц Юй навязчив в своих ухаживаниях, прошу, вразумите его!» — представил он взволнованную старую деву в серых одеждах и тоже не смог не улыбнуться. — Раз так, — заявил Цзинъянь, — у тебя есть мое дозволение, Пятый брат. Но ты сам сказал: если старшая сестра пожалуется… Принц Юй церемонно поклонился. И тут-то Чансу вдруг вспомнил, к чему был весь спектакль. Разрешение, полученное Цзинхуанем, было ценой, которую он запросил за верность Цзинъяню. Стало неуютно и зябко даже в двух халатах и возле жаровни. Что же это было такое на самом деле? Какой выгоды желает Пятый принц от попытки — всего лишь попытки! — завоевать сердце советника Су? Чансу отвык ничего не понимать, и теперь ему было не по себе. — Меж тем мы обещали не докучать господину Су долго, а провели в гостях целую стражу, — напомнил принц Юй безмятежно. — Не пора ли наконец покинуть этот гостеприимный дом? Цзинъянь тут же поднялся и запрещающим жестом остановил Чансу, который также собирался встать: — Даже не думайте, господин Су, не надо провожать нас. Мы явились без приглашения, отняли ваше время, не дали вам передохнуть после поездки… Прошу, уделите внимание самому себе. В другое время Чансу настоял бы на том, чтобы соблюсти этикет и долг хозяина, но сейчас у него затекли ноги и немного кружилась голова, поэтому он лишь поблагодарил принцев за оказанную милость и остался сидеть, покуда Ли Ган сопровождал гостей к выходу. Однако даже оказавшись в постели, невзирая на свинцовую усталость, охватившую тело, он еще некоторое время не мог заснуть, вспоминая прощальный взгляд принца Юя, брошенный от порога. В этом взгляде было обещание — вот только чего именно? Не понять. *** Зал У-ин сегодня, казалось, готов был лопнуть от того количества людей, которое вмещал. Сановники, офицеры, принцы, даже дамы, редко посещающие государственный совет, — все переговаривались тихо, но даже так гул голосов волнами перекатывался под потолком. Император изволил награждать тех, кто отличился во время осады Охотничьего замка и мятежа в столице. О карах для тех, кто в мятеже участвовал, речи пока не шло. Гао Чжань спустился на две ступени ниже трона с указом в руках. По обе стороны лестницы выстроились евнухи со свитками и ларцами. Император пребывал в благостном расположении духа, и придворные затихли, готовясь внимать, полные предвкушения. — В восьмой день четвертого месяца девиза Чэнпин государь соизволяет дать указ! — голос Гао Чжаня, мелодичный и пронзительный одновременно, упал на ряды людей, как ловчая сеть. Менее опытные застыли, ловя каждый отзвук и тон. На тех, кто слышал подобное всю жизнь, магия официальной речи действовала куда слабее. Цзинъянь украдкой огляделся. Третий, Пятый и Восьмой братья стояли напротив, Шестой и Девятый — по его сторону зала. Тринадцатилетний Цзинъе внимал указу с полуоткрытым от восторга ртом. Цзинвэй, брат Чжунь, которого ради этого торжества опять сдернули из Фанчэна, где он наместничал, выглядел то ли сонным, то ли слегка напуганным. Цзинтин стоял смирно: ему в этой церемонии если и отводилось какое-то участие, то самое ничтожное, как и Цзинли. А вот Цзинхуань, который должен был выйти из зала то ли с пятью, то ли снова с семью жемчужинами в уборе — государь сохранял таинственность до самого конца, — смотрел рассеянно и даже мрачно. Вид его совершенно не вязался с праздничными ожиданиями. Может, снова впал в гневную зависть, что не его назначают наследником? Но нет, он бы тогда прожигал глазами Цзинъяня, а не ощупывал невидящим взглядом резьбу на колонне… Что-то дома? Вроде бы усадьбы принцев не затронуло мятежом, но Цзинъянь не был в этом полностью уверен: слишком много сведений к нему стекалось, он просто не успевал все охватить. И потом, если бы дом принца Юя пострадал, этим бы занималось сейчас Управление двора. С другой стороны, если не дом, а люди… Цзинъянь передернул плечами, тут же попытался замаскироваться под попытку размяться, устав от неподвижности. Впрочем, на него никто пока не таращился: оглашали хвалу императрице. — Государыня добродетельна, отважна, верна долгу, хранит дом и страну! Невозможно возвысить императрицу более, нежели уже есть, и потому государь жалует ей… — дальше шло перечисление дополнительных прав, драгоценных даров и чего-то еще; Цзинъянь не вслушивался, он знал порядок церемонии и знал, что его призовут позже. Матушка тоже будет вознаграждена, и принц Юй, и кто-то из сановников. Получать свой жемчуг Цзинхуань вышел с непроницаемым лицом. Впрочем, большую часть оглашения указа он, как и все обласканные государем, провел, уткнувшись лбом в пол, так что вряд ли кто-то оценил необычную угрюмость вновь вознесенного к славе принца. Час настал, и Гао Чжань потребовал, чтобы Сяо Цзинъянь, принц Цзин, предстал перед троном. Выслушивая похвалы своей персоне в мертвой тишине, едва ли нарушаемой даже чьим-то вздохом, Цзинъянь чувствовал, что ничего не чувствует. С того момента, как Мэй Чансу сказал ему: «Я выбираю вас!», он шел к этому мигу, знал свою цель, учился, рассчитывал, рисковал, сражался, делал ошибки и исправлял их… Цель была достигнута. И внутри поселилась пустота. Нет, Цзинъянь знал, что должен делать дальше. Но, стоя на первой из покоренных вершин и видя перед собой бесконечную горную цепь следующих, он ощутил не радость, а усталость. В самом начале пути — усталость. Он умел выигрывать битвы. Даже войны, хоть и небольшие. У любой битвы и войны был конец. У власти не было конца. День катился тяжелым грохочущим колесом: поздравления, поздравления, улыбки, поклоны, суета, обязанности, которых никто не отменил и которые еще и прибывали. Цзинъянь кивал, отвечал, отдавал распоряжения. Он ничего не забыл и не перепутал, был вежлив и сдержан, и только пару раз поймал себя на том, что оглядывается, ища в толпе человека, на которого можно опереться. Не буквально: просто поймать взгляд, улыбнуться, кивнуть и с новыми силами броситься в водоворот. Не было такого человека. Матушка удалилась вместе с императрицей, Чжаньин умчался с ворохом поручений, братья разошлись кто куда. Цзинъянь был один в толпе. Матушка предупреждала, но он не был готов. И боялся, что никогда и не будет. На Цзинхуаня он, влекомый почтительным, но неумолимым человеческим потоком, едва не налетел. Пятый принц отвесил столь безупречный — почти издевательский — поклон, что Цзинъянь испугался обещанной ссоры прямо тут же на месте. Но нет, Цзинхуань больше ничего не сказал, и тогда, цепляясь за обломок реальности, не имевшей отношения к его новому положению, Цзинъянь тихо спросил: — Старший брат выглядит озабоченным, что-то не в порядке? — Брат-наследник выглядит утомленным, — так же негромко ответил тот. — Не дайте себя загнать в первый же день — это будет, самое меньшее, досадно. — Старший брат предлагает мне все бросить и отправиться домой? — Отец-государь, к примеру, уже именно так и поступил — если брат-наследник не заметил. Цзинъянь вскинул голову — и впрямь, в зале не было уже ни императора, ни стайки евнухов… Он не обижался на отца — просто не мог, саму способность к этому чувству начисто выжгло гибелью сяо Шу, армии Чиянь, брата Ци… Не обижался, только устало возмущался. Вот и теперь: бросил сына в пучину и отправился отдыхать? Что ж, это право императора — потакать своим желаниям. — Не могу себе этого позволить. — Должны, — лицо Цзинхуаня оставалось невозмутимым. — Всех дел все равно не переделать, а вы обязаны беречь себя, наследный принц: это ваш долг перед страной и императором. Они разговаривали очень тихо, и хотя кое-кто из придворных было попытался погреть уши, им вряд ли досталось хоть словечко. Беречь себя… Беречь себя Цзинъянь умел плохо. Доспехи в бой он, разумеется, надевал, но лечь спать, пока не обустроен лагерь, например, — это было не для него. Но у власти нет и не будет конца, а у человеческих сил — есть. Не без горечи Цзинъянь вынужден был признаться себе, что брат прав. — Старший брат опытен, — он чуть склонил голову. — Я последую совету. Он уже сделал шаг прочь, чуть было не покачнулся, понял, что действительно устал сверх всякой меры — от разговоров! от одних только разговоров! — и неожиданно для самого себя бросил через плечо: — Могу я попросить старшего брата?.. — Наследный принц может приказать, — вкрадчиво ответил принц Юй, отвешивая очередной церемонный поклон. Цзинъянь крепко зажмурился на мгновение и медленно произнес: — Но я хочу попросить. И не стану настаивать. Цзинхуань шагнул ближе, становясь с ним вровень. — Да? И, чувствуя, что перешагивает некий незримый, но безумно важный рубеж, одними губами Цзинъянь вымолвил: — Выпей со мной. Секунда, прошедшая без ответа, показалась ему вечностью. — Да. Где? Этот простой вопрос застал Цзинъяня врасплох. Наверное, растерянность слишком явно отразилась у него на лице, потому что Цзинхуань сделался еще безупречнее — с развернутыми плечами, застывшим в полуулыбке лицом; кто угодно со стороны подумал бы сейчас, что братья обмениваются колкостями. — Хочешь — в Хунсю Чжао? — Полагаюсь на вкус и опыт старшего брата. — Езжай переоденься, и я буду тебя ждать, — Цзинхуань поклонился глубоко и четко, как полагается, когда просишь дозволения удалиться, и Цзинъянь небрежно поклонился в ответ. Его не оставляло чувство, что брат получает удовольствие от этого спектакля, хотя какое удовольствие может быть, когда играешь в собственное унижение?.. Добираясь до дома, Цзинъянь вспомнил, что ему предстоит переезд в Восточный дворец. Резиденция оставалась за ним, но вряд ли он успеет пользоваться еще и ею. Переодеться, сменить заколку, отдать распоряжения, не возражать Чжаньину насчет удвоенной охраны. У Цзинъяня уже не было сил даже лишний раз что-то сказать. Возможно, сейчас следовало лечь спать, а не тащиться в дом удовольствий. Наверняка так и следовало сделать. — Кажется, я пренебрегаю здравым смыслом, — сказал он Цзинхуаню, входя в комнату на втором этаже веселого дома, богато обставленную, с видом на сад и — как любопытно — освещенную таким образом, чтобы снаружи сложно было разглядеть, что происходит в глубине помещения. — Да и нет, — кивнул брат — теперь он явно не намеревался приветствовать наследного принца сколько-нибудь почтительно. — Обязательно закусывай, иначе поутру тебя будет ждать свидание с лекарем. Цзинъянь только хмыкнул утвердительно, опускаясь на подушки. Про коварство сопряжения усталости с вином он был осведомлен, хотя и преимущественно понаслышке. — Многая лета наследному принцу, — вполголоса провозгласил Цзинхуань, поднимая чарку обеими руками. «Хватит!» — чуть не взмолился Цзинъянь. От собственного титула у него уже звенело в ушах, а подчеркнутую вежливость Цзинхуаня он не мог воспринимать иначе как издевку. — Я не шучу, — мягко добавил брат. — Я обещал помочь, так что… тебе еще предстоит сделаться императором, братец, а для этого надобно жить долго. Цзинъянь выпил молча — опрокинул чарку, не чувствуя вкуса. Вино мягким молоточком ударило в переносицу. Совсем не тот нежный напиток из запасов Гао Чжаня! Пришлось быстро заедать первым, что подвернулось под руку, — и тоже почти безвкусным. Он подозрительно покосился на тарелку. Да нет же, это обычные свиные ушки, не могут они быть совершенно пресными… Неужели он настолько вымотался? В этот миг до тела дошло, что его не кормили с раннего утра. — Надо будет намекнуть твоей досточтимой матери, чтобы она проследила за тем, что и когда ты ешь, — с некоторым уважением в голосе заметил Цзинхуань, глядя, как стремительно пустеют тарелки и миски на столике Цзинъяня. — А то, кажется, ты пренебрегаешь и этим делом. — Благодаря старшему брату наследный принц не умер сегодня голодной смертью, — неуклюже пошутил Цзинъянь, постепенно обретший и чувство вкуса, и некоторое ощущение реальности окружающего мира. А ведь дома он отказался бы от ужина и лег спать голодным… проснулся бы, конечно, но это пробуждение могло быть немногим лучше тяжкого похмелья. — Позволь вернуть любезность и выпить за твое здоровье и долголетие. Чарки были подняты, где-то в недрах дома заиграла пипа — навряд ли для них, слишком уж далеко, но это придало вечеру некоторой расслабленности, и Цзинъянь подумал, как же давно он не бывал в подобных заведениях — как часто они бывали в веселых домах с сяо Шу, а потом уже и смотреть не хотелось в сторону ивовых кварталов и цветочных лодок… — Ты выглядел сегодня угрюмым, старший брат, — поспешил он изгнать из головы воспоминания. — Все ли хорошо? Цзинхуань мотнул головой. — Матушка хворает, — бросил он. — Вроде бы неопасно, но лекарь мямлит что-то — похоже, сам не знает, от чего ее лечит. Цзинъянь нахмурился. Императрица присутствовала сегодня в зале У-ин, преклоняла колени перед императором, принимая восхваления и награды. Набеленное лицо, невероятного богатства фениксовый убор — под такой тяжестью как только не ломается женская шея! Но ничего необычного ни в голосе, ни в движениях государыни Цзинъянь не заметил. Может, разве что непривычный блеск в глазах — но ведь и повод имелся: император был императрицей безмерно доволен, из нелюбимой женщины она стала для него верным полководцем, удержавшим крепость, это было заметно еще в самый день возвращения с горы Цзюань… И да, в тот день императрица выглядела бледной и уставшей, но и это было понятно: разве посильная задача для немолодой женщины, всю жизнь проведшей в императорском гареме, ни с того ни с сего принять генеральские обязанности? — а она ведь справилась! — Наверное, глупо будет просить матушку осмотреть государыню? — нерешительно заметил он. — Боюсь, что мать-государыня не примет помощи от Благородной супруги Цзин, что бы там ни было. Да и твоя досточтимая мать, пожалуй, не воспылает желанием оберегать ее здоровье. — Правда, они никогда не были добрыми сестрами, сколько я себя помню. Но, старший брат, императорский лекарь никого пока еще, кажется, не уморил. Полагаю, все будет хорошо. Помнишь, как перед тем еще Новым годом государыня тоже недомогала, и никто не мог толком сказать, что с ней, а потом все бесследно прошло… — Хорошо бы и теперь так же, — Цзинхуань налил им обоим. — Да у меня Баньжо еще пропала. — Барышня Цинь? Твоя советница? Как — пропала? — Не знаю. Знал бы — хоть понимал, где искать. Говорят, утром, как армия Цинли начала занимать город, она вышла из дома — и с тех пор никто ее не видел. Цзинъянь нахмурился. — Думаешь… — Не думаю. Стараюсь. Она непростая девочка, уйдет крышами, если понадобится, а одного среднего солдата положит на месте… Но все равно, — Цзинхуань вздохнул, повертел в пальцах чарку и отставил, — гнусное это чувство, когда ничего не можешь сделать и только ждешь. Чего-нибудь. — Я мог бы… — Нет. Потому и говорю тебе это, что и ты ничего не можешь сделать, брат-наследник. Не в твоих силах просеять по камешку Цзиньлин — а может, уже и полстраны — в поисках одной безродной хуа. Ах да, вспомнил Цзинъянь, ведь Цинь Баньжо из хуа. Объяви ее в розыск — и как бы камешек не сдвинул лавину. После восстания хуа три десятка лет назад и последовавших гонений люди до сих пор считали их зачумленными. Лучше не пытаться лишний раз привлекать внимание к осколкам несчастного народа. Власти нет конца, но порой она как масляная пленка на поверхности воды, а ниже — не достать. — Ты намекаешь, что я беспомощен, невзирая на титул? Цзинхуань озадаченно моргнул. — Нет, — медленно ответил он. — Я вовсе не то… Я обидел тебя? В глазах его мелькнула тень не то что тревоги — паники, и Цзинъяню вдруг стало трудно дышать. Вот так вот, значит? Что же теперь, даже Пятый брат будет его бояться? Станет придерживать свой порой отменно ядовитый язык, оставлять при себе идеи, которые могут возмутить наследного принца… — Не надо, — сипло сказал он. — Старший брат, я ведь сам позвал тебя выпить… Не надо следить за словами. Я не буду обижаться, я не хочу сейчас обижаться… Сказал и понял, что совершенно пьян.