Завтра ветер переменится

Нужно было ждать. Сейчас, когда император, взволнованный мятежом, поспешил с назначением наследника, препятствий к исполнению плана не осталось, но требовалось ждать. Чансу был как мог убедителен, разъясняя это Цзинъяню. Не раздражать государя напоминаниями об армии Чиянь и принце Ци, успокоить его подозрительность, напомнить, что Цзинъянь — почтительный сын, — вот чем нужно было сейчас заниматься. Впрочем, на этом поприще действительно полезен оказался принц Юй. Чансу встревожился, когда ему доложили, что вечером дня присвоения титула Цзинъянь уехал в Хунсю-Чжао, да там же и заночевал. Все же этот дом удовольствий был сердцем паутины Цинь Баньжо, и если даже принц Юй искренне желал завоевать симпатию наследного принца, у хуаской красавицы могли быть иные намерения. Однако Цзинъянь возвратился домой на следующее утро, и хотя к Чансу он не зашел, но Чжэнь Пин и Фэй Лю, наблюдавшие за резиденцией принца со стены, доложили, что наследник выглядит достаточно бодрым и даже довольным жизнью. В тот же день закрутился ураган переезда в Восточный дворец, а еще через два дня наследник и принц Юй в пух и прах разругались перед троном императора из-за поставок древесины в столицу. Город и после наводнения прийти в себя не успел, когда последовал мятеж с его пожарами, и спрос на бревна и доски подскочил до небес. Согласно дошедшим до Чансу слухам, спор начался с вежливого возражения принца Юя на предложение наследника выкупить за государственный счет некое количество дерева и затем раздать его пострадавшим. Каким образом за три-четыре реплики вполне содержательная беседа переросла в перепалку, не смог пояснить даже Шэнь Чжуй, навестивший господина Су нарочно ради пересказа этого события. То ли принц Юй неудачно съязвил, то ли наследник неосторожно выразился… Одним словом, принцы бранились, как будто не было ни опалы, ни мятежа, ни назначения наследника, — в точности как полгода назад, а император, по словам расстроенного министра Шэня, наблюдал за ними, как может человек наблюдать за дракой воробьев: с удивлением и умилением. В конце концов он отечески пожурил сыновей за ссору, не подобающую братьям, велел принцу Юю заняться поставками, а наследному поручил надзирать за отстройкой пострадавших кварталов. Оба принца остались, судя по всему, недовольны. Двор привычно затаил дыхание, следя, как вроде бы налаживающиеся отношения между братьями разлетелись на осколки, а Цзинъянь, посетивший советника еще спустя день, казалось, не знал, веселиться ему или нервничать. — Пятый брат так выступал, что чуть меня самого не переубедил, — разводил он руками. — Я уже потом обдумал все и уверен, что он нарочно издевался, чтобы я ответил нужным образом, но… Это так правдоподобно, что очень трудно не поверить! — Возможно, ваше высочество, стоит побеспокоиться о том, насколько легко у принца Юя получается вывести вас из себя? — возразил Чансу. — Я совершенно убежден, что это и была та самая запланированная ссора — по пустяковому поводу, но способная всем показать, что вы не друзья. Однако если вы сначала разозлились, а только позже осознали, что это было представление… — Я понимаю, как это скверно, — Цзинъянь недовольно наклонил голову, хмурясь. — И то, что меня легко рассердить, и то, что это хорошо удается Пятому брату. Может быть, мне следует… тренироваться? Я слышал, если принимать малые дозы яда каждый день, можно закалить тело так, чтобы оно пережило и большую порцию… — Малые дозы яда принца Юя? — Чансу едва ли не впервые за долгие месяцы понял, что готов рассмеяться. — Боюсь, ваше высочество, в ближайшее время вам не следует тесно общаться. Или, быть может, тайно. Но это будет сложно — вы ведь переезжаете в Восточный дворец. Цзинъянь окинул озадаченным взглядом комнату, и Чансу понял: наследный принц еще не успел подумать о том, что больше у него не будет возможности пройти по подземному ходу. — Да, — уронил он. — Это будет непросто. С другой стороны, дворец обширен, и тайно — или случайно — встретиться в его стенах не так сложно. И потом, я ведь не дама из гарема и не заперт там, я буду выезжать в город… полагаю, мы с Пятым братом найдем способ видеться так, чтобы не разрушить легенды. Если, господин Су, вы рекомендуете такую тренировку. Чансу отвел глаза, будто бы следом за принцем заново рассматривая книжные полки, занавеси и подсвечники. — Если вам самому этого не хочется, ваше высочество, лучше не пытайтесь принуждать себя. Принц Юй чуток к фальши. Мне приходилось быть безмерно осторожным, чтобы не выдать себя в пору, когда он считал, что это на него пал выбор. После недолгого молчания Цзинъянь тяжело вздохнул: — Я сам не знаю, господин Су. Пятый брат… с ним легко, когда он этого хочет. Но я то и дело вспоминаю, что мы совсем недавно были врагами, что он хитер и опытен в плетении ловушек, и думаю: а вдруг и сейчас его приветливость таит в себе ядовитую иглу? А потом сам себя стыжусь, принимая его помощь. А потом снова… Смогу ли я когда-нибудь справиться с этой раздвоенностью? Как доказать самому себе, что человек искренне желает добра, когда уже получал от него зло? — Это очень трудно, — согласился Чансу и не стал напоминать Цзинъяню про возможность контроля через близких людей или иные интересы. В конце концов, не Юй-ванфэй же брать в заложницы. Да и этот способ дает сбои: ведь исчез же неведомо куда Тун Лу. — Но покамест у принца Юя нет сколько-нибудь серьезной возможности нанести вам удар, я бы считал, что он действительно желает быть вам полезным, ваше высочество. Цзинъянь с силой провел ладонью по лицу. — Я и не думал, что быть братом — это столь… непросто. — Простите, ваше высочество. Я постоянно думаю, такой ли уж добрый совет я вам тогда дал, и не могу ответить сам себе. — Что ж, — наследный принц поднялся на ноги, — это в любом случае лучше, чем война. Мне не в чем вас упрекнуть, господин Су: я и сам тогда желал измыслить какой-нибудь способ помочь Пятому брату. Простите, я отнял у вас много времени разговором о пустяках… Он откланялся и спустился в подземный ход чересчур, как показалось Чансу, поспешно; но, быть может, просто не хотелось его отпускать так скоро? Хитроумный советник мог бы выдумать с десяток поводов надежно задержать наследника на час-другой. Однако тому предстоял еще переезд, и совершенно незачем было утомлять его, навязывая свое общество. Ожидание подходящего случая томило Мэй Чансу куда сильнее, чем Цзинъяня: замерев в бездействии, он слишком ярко воображал себе, как по капле, подобно воде через трещину в донышке кувшина, утекает отпущенное ему время. Линь Чэнь, вызванный письмом из Южной Чу, должен был приехать еще не скоро, а лекарь Янь все чаще недовольно сводил седые брови и все сварливее бранился, когда Чансу пропускал прием лекарства, истощал свои силы или даже просто выходил прогуляться в саду недостаточно тепло укутанным. Чансу не боялся смерти — но умереть, не дождавшись исполнения задуманного, он боялся. В этот вечер, однако, долго переживать о будущем ему не дали: явился принц Юй. Это был первый его визит после того дня, когда он испрашивал у Цзинъяня разрешения ухаживать за «старшей сестрой» — образ старой девы в сером платье въяве соткался перед глазами Чансу, — и было не очень понятно, чего ожидать. Чансу на всякий случай изготовился выглядеть бессильным и больным. Однако первое, что спросил принц Юй после приветствия, было именно «как ваше самочувствие и не слишком ли я вас потревожил», и поскольку он задал вопрос не садясь — то есть был готов убраться восвояси сразу же, — пришлось отвечать, что сил на размеренную беседу за чаем должно хватить. Прежде принц Юй не ходил к Чансу «в гости» — всегда только по делу, и дела эти были не того свойства, чтобы расслабиться при их обсуждении хоть на минуту. Однако нынче он придерживался тактики «светского визита», и Чансу очень быстро понял, что именно крылось за словами Цзинъяня «с ним легко, когда он этого хочет». Было легко. Ни слова о делах при дворе, ни единого двусмысленного намека. Принц Юй принес в качестве подарка отличный весенний чай и ларец со сладостями: какие-то вяленые фрукты и полоски теста, вываренные в пряном меду — такие можно было встретить повсеместно в Ланчжоу, но в столице — почти никогда. Фэй Лю, учуявший полузабытый запах, опасливо сунулся в комнату и заколебался в сомнении, можно ли таскать куски из-под локтя у этого гостя: прежде Чансу всегда просил, чтобы Фэй Лю даже на глаза лишний раз не показывался в присутствии принца Юя. Однако принц заметил мальчика, усмехнулся и сам протянул ему сверток: — А это для тебя, великий воин. Сверток тоже пах пряностями, Фэй Лю сцапал его и в мгновение ока взметнулся на крышу, откуда через небольшое время послышалось довольное: «Вкусно!» — Он вас признал, ваше высочество, — заметил Чансу, тщательно пряча удивление. — Да? Я думал, еще когда он любезно взялся отгонять от меня мятежников на горе Цзюань… — Тогда ему понравилось, как звучал ваш лук. Это другое. Принц Юй покачал головой в веселом удивлении: — Вы все же исключительно одарены Небом, господин Су. Суметь найти общий язык с таким… непростым юношей — это нужен необычайный талант. — Многое здесь — везение, а еще более — терпение, — возразил Чансу. — Но это ведь справедливо и для тех, кто воспитывает родных детей. Принц коротко кивнул — Чансу мысленно поморщился: с Цзинхуанем, к которому вряд ли прикладывали много терпения в воспитании, не стоило, пожалуй, обсуждать подобные вещи! — и заговорил медленнее: — Простите мне излишне прямой вопрос, господин Су: а вы, по-видимому, совершенно одиноки? Никакой кровной родни? Вопрос был не просто излишне прям — целиком и полностью бестактен… был бы, кабы Мэй Чансу не знал, как на самом деле обстоят дела с семейными связями принца Юя. Некогда доверенная тайна взывала к ответной откровенности, и Чансу ровно ответил: — Да, из моей семьи никого не осталось в живых. Есть родственники со стороны матери, но они не узнают и не вспомнят меня, случись мне появиться у них на пороге. — Ах. Я подумал было… — принц запнулся и покачал головой: — А впрочем, пустое. Позвольте налить вам чаю? — Ваше высочество, это мне полагается наливать вам чай, коль скоро вы мой гость, не говоря уж о вашем положении… — Но я ведь ухаживаю за вами, помните? — принц улыбнулся — больше глазами, и Чансу подумалось, что не избалованная вниманием госпожа Су должна была бы сейчас пасть в счастливый обморок. — Раз уж наследный принц сулил мне свою немилость, буде я вызову ваше недовольство, мне следует начинать с малого и уповать на ваш интерес. — Он изящно подхватил рукав, приподнимая чайник; не так безупречно, как иные девушки в домах удовольствий, не так отточенно, как это выходило у хоу Яня, но Чансу невольно задержался взглядом на его запястье, на пальцах и на витой струе воды. В конце концов, принц, наливающий чай уже даже не своему советнику, — это редкость, коей необходимо наслаждаться. — Могу ли я осведомиться, а каковы были бы ваши шаги, если бы наследный принц не поставил столь суровое ограничение? — не удержался Чансу от легкого укола. Принц Юй не спеша поставил чайник обратно в угли, медленно повернул голову и улыбнулся, глядя Чансу в глаза. По спине поползли мурашки — эта улыбка, ничего определенного не обещавшая, была, тем не менее, наполнена жадным предвкушением; но принц почти сразу погасил ее, опустив ресницы. — На самом деле его высочество тут ни при чем. У меня и так нет желания причинить вам самомалейшее неудобство, господин Су. Пока что моя задача — сделать так, чтобы вам было приятно мое общество. — Приятно настолько, чтобы я сам желал находиться в этом обществе дольше, — Чансу понимающе кивнул. — Что ж, как советник я могу лишь одобрить эту тактику. Но она рассчитана на долгое, очень долгое развитие. Вы рискуете заскучать, ваше высочество. Короткий смешок принца показался не слишком веселым. — У меня теперь много времени, господин Су. И я мог бы все это время сложить к вашим ногам, но вы ведь не примете такого подарка. Так что я буду развлекаться, придумывая приемы, которыми мог бы привлечь и удержать ваше внимание. — Вы необычайно честны, принц Юй, ваше высочество. Это довольно странно в подобном деле. — Сомневаюсь, чтобы я был в состоянии что-то скрыть от вас или, тем более, обмануть, — принц развел руками с показной беспомощностью. — Лучше даже не пробовать. Я хочу вашего доверия — и я не знаю другого способа, каким мог бы его получить. Только честность. Чансу помедлил, решаясь. — Не могу не предупредить: это тоже не обязательно ведущий к успеху путь. — Я знаю, — ответил принц Юй. — Но вы ведь разрешите мне попытаться? *** Пребывание в Восточном дворце имело свои плюсы: рядом обитала матушка, и до всех дел рукой было подать. Однако невозможность в любой момент спуститься в подземный ход и потянуть за шнур колокольчика довольно быстро стала ощущаться как неудобство не просто досадное, но и прискорбное. Цзинъянь не раз ловил себя на том, что в качестве отдыха желал бы провести время за беседой с господином Су, — но теперь на одну дорогу к господину Су он затратил бы полстражи, да и открытое явление наследного принца в дом приглашенного сановника привлекло бы много ненужного внимания, а повторяющиеся визиты — и подавно. Раза два он все-таки изыскал возможность навестить советника, заехав в оставленную резиденцию между делом, по пути из одной части города в другую — от последствий потопа к последствиям пожара. Но долго так продолжаться не могло, и господин Су уже выразил намерение уничтожить подземный ход за ненадобностью. Цзинъянь и хотел бы возразить, но понимал резоны господина Су: теперь, когда в резиденции никого нет, мало ли кто может случайно отыскать проход и обратить находку ко злу! А уж когда усадьбу передадут кому-то другому, или Управление двора выставит ее на продажу… Словом, судьба подземного хода была предрешена, Цзинъянь лишался еще одной возможности побыть чуть более человеком, нежели наследным принцем, да и просто ему не хватало размеренных движений, ровного голоса и легкого наклона головы, когда господин Су слушал его или сам рассказывал о чем-то. Это было как-то даже неловко: после Весенней охоты, когда на несколько часов Цзинъянь взаправду уверовал в то, что Мэй Чансу и есть Линь Шу, его должно было бы терзать разочарование, а может, даже и неприязнь. Однако на деле утраченная надежда освободила место для каких-то иных чувств: Мэй Чансу стал дорог Цзинъяню сам по себе. Жаль, что понятно это стало лишь после того, как дворцовые правила оборвали почти все нити между ними. Хорошо еще, что скучать времени толком не осталось: отец-император, то ли испытывая наследника, то ли просто радуясь возможности облегчить себе жизнь, поручал ему все новые дела. Одновременно — надо полагать, во имя соблюдения пресловутого баланса — он все больше вовлекал в политические дела принца Юя, который, получив назад свой ранг циньвана с семью жемчужинами и к тому же оказавшись в лучах сияния героической императрицы, выглядел серьезным соперником младшему брату. Цзинъянь желал бы надеяться, что только выглядел. Их единственный серьезный спор насчет раздачи древесины неимущим брат Юй выиграл, но выиграл своеобразно: он организовал более затейливую схему, где городское управление нанимало желающих на работы по разгрузке кораблей, расчистке участков и так далее, а платило на выбор деньгами или материалами для строительства. Одновременно увеличился поток сплавляемого по реке дерева, и оно подешевело. Цзинъянь подозревал в этом некую хитрость и оказался прав: сам же Цзинхуань пояснил при встрече, что дернул за сохранившиеся ниточки и указал кое-кому в провинциях увеличить отгрузку. На недоумение Цзинъяня: как же жители этих провинций, оставшиеся без древесины? — Цзинхуань пожал плечами. Сейчас лето, сказал он, в дровах никто сильно не нуждается, а те немногие, кому надо строиться, или потерпят, или доплатят дровосекам. Либо, если у местных правителей есть мозги, они наймут еще людей на вырубки. В любом случае большинство участников схемы окажется если не в прибытке, то при своих. — Вот что тебе прежде мешало делать такие вещи? — в сердцах выпалил Цзинъянь (они встретились в пустынной по вечернему времени галерее и могли позволить себе говорить в простоте). — А зачем? — невозмутимо ответил брат, и Цзинъяню мучительно захотелось то ли самому побиться головой о колонну, то ли как следует стукнуть Цзинхуаня. Тот, видя его нескрываемую злую растерянность, покачал головой и сказал совсем тихо: — О народе пекся по всем правилам брат Ци, и что сталось с ним? Ты заботился об армии как мог, и где ты сидел десяток лет? Отец никогда не хотел от нас добродетелей праведного правителя, братец. Требовал, но не хотел. Цзинъянь открыл рот и понял, что не знает, что ответить. Он все время считал, что поведением Четвертого и Пятого братьев управляли жадность и их соперничество друг с другом, но… страх? Это никогда не приходило ему в голову. — А сейчас? — спросил он после недолгого молчания. — Сейчас старший брат поступает как должно… Цзинхуань усмехнулся и пожал плечами: мол, сам догадайся. Поклонился и ушел своей дорогой, оставив Цзинъяня недоверчиво спрашивать себя: потому ли это, что Цзинхуань теперь его человек, или таково стремление его собственного сердца в отсутствие явной угрозы от императора, или что-то еще?.. Ответа у него не было. А на следующий день поутру государь призвал их обоих, и обострившееся чутье подсказало Цзинъяню, что ничего доброго от этого вызова ждать не следует. — Ведомство наказаний совместно с военным закончили предварительное расследование мятежа Цзинсюаня, — объявил государь с видом настолько кислым, что сразу было ясно — он брезгует даже в кончиках пальцев держать этот доклад. — Оно изобилует дырами, как лотосовый корень. Я желаю знать, каким образом все это было устроено! И кто повинен в смерти супруги Юэ! И кто надоумил Цзинсюаня пуститься во все тяжкие, потому что ему самому не хватило бы мозгов! Цзинхуань, ты займешься этим делом. Цзинъяню хватило взгляда на побелевшего как полотно брата, чтобы не задумываясь выпалить: — Отец-государь! Умоляю пересмотреть решение! Всем известно, что в былые годы принц Сянь и принц Юй враждовали. Если сейчас поручить брату Юю дело о мятеже, и там отыщутся новые подробности, отягчающие вину Цзинсюаня, у людей будет повод говорить, что расследование несправедливо и принц Юй отыгрывается на поверженном противнике! Император успел только нахмуриться и привстать с места, как заговорил Цзинхуань — тусклым, но уверенным голосом: — Я благодарен брату-наследнику за заботу о моей репутации, однако это напрасное беспокойство. Государю известно, что прошлое соперничество окончилось, и с тех пор у меня не было и нет причин каким-то образом дополнительно вредить Цзинсюаню. А пересуды среди тех, кто не осведомлен в полной мере обо всех обстоятельствах, не должны тревожить человека, занятого справедливым делом. Цзинъянь не знал, верить ли ему собственным ушам. Он прекрасно помнил разговор с братом на горе Цзюань и был уверен, что тот лишь обрадуется, если его избавят от обязанности надзирать за этим делом, да и вид у него был предобморочный… Но, с другой стороны, с легкостью отдать важное поручение означало бы для принца Юя привлечь внимание императора к своему явному нежеланию этим заниматься. — Ну, ну, — император помахал ладонью, — успокойтесь, вы оба. Если подумать, Цзинъянь прав… но я и так уже поручил ему очень многое. Что же, мне назначить Цзинтина? Он неплохо показал себя в прошлый раз. Что думаете? Наследному принцу полагалось отвечать первому, и Цзинъянь метнул взгляд на брата, пытаясь понять, что же все-таки происходит. Но сейчас, когда их было в зале двое, не считая стражи и Гао Чжаня, даже переглянуться без того, чтобы отец не заметил этого, было совершенно невозможно, и Цзинъянь осторожно проговорил: — Поскольку в деле глубоко увязли военные, брату Нину понадобится помощник из числа тех, кто хорошо разбирается в армейских вопросах. Император досадливо хлопнул по столу докладом: — Я намеревался поручить дело Цзинхуаню, а ты помогал бы ему с армейской стороной. Надеялся посмотреть, способны ли вы быть добрыми братьями и действовать вместе! Но теперь вижу, что повод выбран неудачный. Ладно! Посоветуй, кого определить в помощники. И здесь Цзинъянь понял, что он в тупике. Наилучшим выбором был бы Чжаньин, но Цзинъянь и думать не хотел о том, чтобы отпустить своего заместителя на неопределенный срок. Офицеры других армий? — их он знал плохо. Чиновники военного ведомства? — среди них царила косность, военным как воздух требовалось обновление, но по настоятельному совету Мэй Чансу Цзинъянь пока даже не заикался о ревизии: не следовало беспокоить императора повышенным вниманием принца-генерала к этой стороне власти. — Если отец-государь дозволит… — вмешался Цзинхуань, — нельзя исключить, что среди высокопоставленных военных любой может оказаться тайным соучастником мятежа. И если случайно назначить такого человека помощником, он только запутает расследование. Тяжкий вздох императора уже походил на рычание: — У тебя есть что предложить?! — Сын осмеливается рекомендовать отцу-государю призвать обратно на службу сановника Ся Дун. Цзинъянь чуть язык себе не прикусил. Вот это да! Ся Дун, помилованная императором ввиду того, что действовала из очевидной дочерней почтительности и не сделала ничего по-настоящему дурного, тем не менее все еще находилась в заключении, ожидая решения своей судьбы, да и судьбы Управления Сюаньцзин — закрытого, но пока не расформированного. О нем по молчаливому соглашению никто даже не упоминал, поскольку мысли о предателе Ся Цзяне ввергали императора в гнев. Но Цзинхуань не стал говорить об Управлении… — Ся Дун! — медленно и удивленно произнес император. — Я забыл о ней. Цзинъянь! А ты что думаешь? — Мне кажется, идея брата Юя хороша, — произнес Цзинъянь, тщательно маскируя облегчение задумчивостью. — Сановник Ся хорошо знакома с делами армии, ей не раз случалось расследовать преступления в военном ведомстве, но одновременно она никоим образом не может быть связана с мятежом, и личных интересов в армии Цинли у нее тоже нет. Полагаю, можно дозволить ей искупить свои ошибки, служа стране. — Что ж, хотя бы сегодня ваши споры дали хорошие всходы, — подвел черту император. — Посмотрим, каковы будут плоды. Можете быть свободны. Гао Чжань, вызови принца Нина и подготовь указ насчет Ся Дун. Принцы поклонились и покинули зал, пока старший евнух что-то уточнял у императора. Цзинъяню очень хотелось переброситься парой слов с Цзинхуанем, но в эти часы дворец полнился народом, сновали чиновники и евнухи, десятки любопытных взоров провожали наследника, а кто-то уже ускорял шаг, желая приветствовать его или обратиться с каким-нибудь делом. Цзинхуань успел справиться с собой и выглядел как обычно — немного походя на охотничьего беркута на перчатке со всей его надменностью, кажущейся сонливостью и внимательным взглядом из-под неподвижных век. — Брата-наследника уже можно поздравить с успешным размещением в Восточном дворце? — церемонно поинтересовался он, отвлекая Цзинъяня от мыслей о том, почему при нынешнем дворе не слишком почитают соколиную охоту. — Да, — рассеянно откликнулся Цзинъянь и вдруг спохватился: — Да, и Пятый брат располагает моим приглашением. Тем более что отец-государь выразил сегодня вполне определенное пожелание. Он видел краем глаза, как насторожились роящиеся поблизости придворные. Да-да, слушайте и пытайтесь разузнать, что такого сказал император, что наследник зовет Пятого принца в гости! — Воля отца-государя — закон, а приглашением наследного принца не пристало пренебрегать. Брат-наследник желает, чтобы я посетил его немедля? «А разве так можно?!» — чуть не спросил Цзинъянь вслух, но вовремя опомнился. Да, на самом деле так было нельзя, следовало назначить день и час, дать возможность подготовиться к визиту — и подготовиться самому. Однако у наследного принца была законная возможность попрать правила, одновременно показывая меру собственной власти и требуя от низшего по положению — пусть и всего на ступеньку — действовать ощупью. Отличная мелкая месть. Или же отличный способ поговорить с глазу на глаз прямо сейчас. — Если Пятого брата не ждут какие-либо неотложные дела, я охотно предложу ему гостеприимство Восточного дворца. — Готов следовать, куда укажет наследный принц, — Цзинхуань снова склонился, пряча за рукавами довольную ухмылку. До павильона, где Цзинъянь намеревался принимать гостей летом — и Цзинхуань был первым, — они дошли в молчании. Охрана двигалась в пяти шагах, а придворные, видя рядом принца Юя, не рисковали обращаться с вопросами, боясь вмешаться. Войдя, Цзинхуань замер, оглядывая павильон, но очень скоро кивнул, усмехаясь: — При тебе, как я посмотрю, Восточный дворец утратил большую часть блеска. Цзинъянь действительно распорядился убрать с глаз вычурную мебель, безделушки и вазы — драгоценные, но в таком количестве раздражающие, а кроме того, наводящие на неприятные мысли о бывшем хозяине этого богатства. — Старший брат часто бывал здесь прежде? — Часто? Нет. Брат-наследник дозволит гостю присесть? — Не только дозволит, но и настоятельно попросит оставить чины за порогом, когда мы одни, — сказал Цзинъянь с нажимом. — Если мне даже дома и даже с ближайшими родственниками придется соблюдать до мелочей все правила, я сойду с ума, еще не добравшись до цели. Цзинхуань опустился на ступеньку, ведущую к возвышению, где стояло кресло хозяина: все как у императора, только ступенек три, а не пять, и нет резных драконов, вьющихся по деревянному экрану за спиной. — Один ты никогда больше не будешь, братец. Разве что сбежишь от всех и стражу-другую будешь счастлив, пока тебя не отыщут. Цзинъянь, думавший было сесть на ту же ступеньку, помедлил и, взойдя на возвышение, уселся в кресло. Если Пятый брат считает необходимым даже теперь поддерживать видимость приличий — пусть так и будет. — Не пугай меня, старший брат. Лучше скажи: я был неправ сегодня, прося государя не поручать тебе надзор за делом о мятеже? Ты хотел бы этим заняться? Если так, прости меня. Мне показалось… — Ты был прав. И я благодарен безмерно. Но я буду теперь перед императором спорить с тобой по любому хоть сколько-то значимому поводу, привыкай. — Я в прошлом году уже привык, — Цзинъянь поморщился, — а обязательно по любому? — Где найду, что сказать, не выглядя при этом круглым дураком. Ты знаешь, что я не с целью позлить тебя это делаю. — Приказать чаю? — спросил Цзинъянь после короткой паузы. По его настоянию павильон сделали светлым и уютным (хотя что-то было в этом уюте от генеральской палатки), и он мог просто щелкнуть пальцами, чтобы появились слуги. Это в чем-то походило на волшебство, как он представлял его себе в детстве, и сейчас ему хотелось поделиться этим волшебством с братом, раз уж так вышло, что его он пригласил первого. — Ты же не пьешь чай. — Все хотел спросить, откуда ты знаешь. — Такие вещи нужно знать и о друзьях, и о врагах, братец, — Цзинхуань пожал плечами. — Если ты еще не начал собирать эти сведения, то начинай скорее. Сейчас у тебя в распоряжении опытные дворцовые слуги, они многое замечают. «Я не хочу», — беспомощно подумал Цзинъянь в который уже раз. Он готов был трудиться на благо страны: сводить цифры, разговаривать с людьми, принимать решения, отдавать приказы и отвечать за то, чтобы их выполняли и это улучшало бы жизнь. Но он совершенно не был готов к этим кинжальным тонкостям, когда требовалось держать в голове, кто что любит или не любит… или — кого, чтобы можно было влиять на людей еще и так. Необходимость этого ему объясняли и мать, и господин Су, и вот теперь Цзинхуань. Даже наставник Ли Чун давным-давно говорил об этом. Но все равно в груди делалось тесно, как от удушья, стоило подумать о том, сколько же подробностей о чужой жизни придется узнать и запомнить. — Судя по твоему лицу, подавать нужно вино. Цзинъянь вздохнул: — Я же сопьюсь. — Тогда лимонную воду. И не переживай, сейчас ты можешь потребовать хоть цилиньего молока: здесь еще не знают твоих вкусов и готовы бежать куда и за чем угодно по первому слову. — А позже перестанут быть готовы? — удивился Цзинъянь. Ему, сыну наложницы четвертого ранга, в детстве скорее уж самому привычнее было сбегать за чем-то для себя, или матушки, или сяо Шу, а позже в Запретном городе он не жил, и некоторые порядки главных дворцов то и дело ставили его в тупик. — Позже наберутся опыта, приспособятся к твоим привычкам и будут паниковать, если ты ни с того ни с сего станешь им изменять, — Цзинхуань улыбнулся, кончиками пальцев потер висок. — А вообще, знаешь, лучше бы тебе все же завести привычку пить чай. Удобно, если не знаешь, куда деть руки, и всегда есть повод для разговора. — А ты сейчас не знаешь, куда деть руки, или у тебя болит голова? — поинтересовался Цзинъянь и все-таки щелкнул пальцами. Служанке он подал знак подойти ближе и отдал распоряжения вполголоса: ему все еще хотелось волшебства, и, кажется, он придумал, какое оно должно быть. Цзинхуань наблюдал за ним с ироничным любопытством: он-то рос во дворце Чжэнъян и наверняка не знал отказа ни в чем, что могла дозволить чопорная государыня. Удивить его чем-то наверняка было сложно, но Цзинъянь не хотел удивлять — только радоваться и, может быть, радовать. Лимонную воду, действительно крайне уместную по летнему времени, принесли почти сразу, а та первая служанка возвратилась, запыхавшись, через несколько минут, неся не один, как ждал Цзинъянь, а сразу два лаковых короба. — Благородная супруга Цзин посылает сладости для наследного принца и принца Юя с пожеланиями благополучия! — низко присела она. Цзинъянь принял поданный ему с поклоном короб и сразу сунул нос внутрь: что матушка положила сегодня? На несколько секунд он упустил из виду брата и, подняв голову от короба, был немало изумлен, осознав, что Цзинхуань сидит с печеньем в руке и смотрит на него остановившимся, немигающим взглядом. — Старший брат? — осторожно позвал он, начиная опасаться, что, может, Цзинхуань тоже, как сяо Шу, не переносит орехи, или кардамон, или что-нибудь еще, что матушка кладет в печенье, и теперь подозревает его, Цзинъяня, в попытке отравления. — Старший брат, что… — Это мне? — перебил его Цзинхуань, не отрывая взгляда от сласти. — Правда, мне? — Конечно, ты же слышал… Цзинхуань осторожно положил печенье обратно в короб, поднял голову — на лице его царило неописуемое выражение, смесь неверия, гнева и счастья. — Ты… попросил свою досточтимую мать… — Старший брат, я просто послал спросить, не осталось ли у нее вчерашнего печенья, чтобы я мог угостить тебя. Я не… ты… что-то не в порядке? — Нет. Нет… Все хорошо. С твоего позволения, братец, я заберу это с собой? Цзинъянь ощущал, что задуманное волшебство удалось, но как-то совершенно не так, как он планировал. — Это для тебя, так что поступай как хочешь. Только… ты сам сказал, что я должен собирать сведения о людях. Сделай мне одолжение, поясни, чем тебя так взволновало матушкино печенье? Ему показалось на миг, что Цзинхуань отгородился от него, захлопнул створки, как моллюск. Но нет: он встряхнулся, с видимым усилием расслабился… — Если будешь смеяться, я тебе рогатых жуков за шиворот насыплю. Вот это было настолько из детства — того, давнего, ничем толком не омраченного, того же, откуда родом была игра в «да — нет», что Цзинъянь не выдержал — сполз с кресла и все-таки уселся на ступеньках, вровень с братом. — Не буду. Обещаю. Цзинхуань кивнул, собираясь то ли со словами, то ли с мыслями. — Ты знаешь, что мать-государыня никогда не благоволила твоей досточтимой матери. Что именно ее раздражало, я сказать не берусь, но для меня из этого следовало… Мне не запрещали играть с тобой лишь потому, что рядом всегда был Линь Шу, а его император обожал, и нужно было как-то… делать вид, что мы ладим. — Он поморщился. — Я был тогда слишком мал для этих подводных течений, меня все это обижало и злило, вас, кажется, тоже… Так или иначе, вы постоянно таскали это печенье, запах от него стоял на полдворца, попросить было зазорно, предлагать вы никогда не предлагали. А как-то раз твоя матушка сама вышла и раздала всем по печенью. И мне заодно. Он умолк, глубоко вздохнул и снова, не замечая этого, коснулся пальцами виска. — Мне тогда показалось, что вкуснее ничего на свете просто не бывает. Но это было только однажды, а потом… не мог же я клянчить у вас печенье! Я пошел к государыне и спросил: почему нельзя просто приказать наложнице Цзин поставлять печенье во дворец Чжэнъян? А она ответила… и я, конечно, тогда не понял. Запомнил, но не понял. Она сказала, что не желает приказывать, потому что печенье такое вкусное, когда делается с любовью, а если человека приневолить, так хорошо уже не получится. А просить она тоже не желает, потому что не может себе позволить быть в долгу. — Государыня… обладает мудростью. — Как ты понимаешь, в ту пору для меня это было пустым звуком. Я только понял, что печенья мне не видать, и даже мать-императрица не может с этим ничего сделать, — губы Цзинхуаня кривились в горькой усмешке. — Велика печаль, да? Она оставалась со мной все те годы, что я жил во внутреннем дворце. Потому что здесь нигде не укрыться было от этого запаха. И как же я на вас всех злился из-за этого. Глупо, так глупо. А теперь… Столько времени прошло, я и сладкое-то разлюбил давно… А тут это. Просто так. Без просьб и приказов, — его рука снова вскинулась к виску, и Цзинъянь заметил, что пальцы у брата сильно дрожат. — Как тридцати лет не бывало. Что сказать на это, Цзинъянь не знал. Может, будь они оба, как тогда на горе Цзюань, пьяны до изумления, он бы поддался толкнувшемуся в сердце порыву: взять за руку, обнять, сказать что-нибудь бессмысленное, но утешительное. Но от вина он отказался, и никакого оправдания столь вопиющей фамильярности у него не было. Поэтому Цзинъянь только предложил: — Может, я матушкин сбор от головной боли велю заварить? — Не нужно, — Цзинхуань качнул головой. — Брат-наследник позволит мне удалиться? Боюсь, я сегодня уже непригоден ни к серьезным делам, ни к легкой беседе. И, не сочти за труд… передай своей досточтимой матушке мою глубочайшую благодарность. — Я передам, — пообещал Цзинъянь. Через несколько минут он смотрел в спину брату — тот шел преувеличенно ровным шагом, бережно обнимая короб с печеньем, — и думал о том, какая же малость порой может заставить людей возненавидеть друг друга. И еще о том, что непременно нужно рассказать эту историю матушке. *** Император распорядился женить наследного принца. Отчего-то это не вызвало в душе Цзинъяня никакого отклика. Разумеется, матушка и императрица выберут девушку достойную во всех отношениях: хорошего рода, разумную, воспитанную, пригожую. Матушка даже, вероятно, позаботится, чтобы эта девушка могла поддержать разговор с принцем-военным. Его покойная супруга тоже была хорошей девочкой. Правда, он едва помнил ее — они не успели прожить вместе и двух месяцев, его не было в столице, когда она умерла от неведомой болезни… Сейчас мысль о женитьбе, пожалуй, только раздражала: придется тратить время еще и на это. Само собой, супруге следует оказывать внимание, посещать ее не только предписанными ночами, но еще и хоть иногда — просто побеседовать. Побеседовать! Он с господином Су побеседовать, и то не может выкроить свободного вечера, а тут еще жена! Цзинъянь подумал это и понял разом две вещи: во-первых, надо уложить в голове, что всех дел не переделаешь — прав был брат Юй, более искушенный в придворном обычае, — и наконец отложить все ради визита к советнику, тем более что государь прямо посоветовал не пренебрегать этим. А во-вторых — да что ж такое, и здесь брат Юй успел сказать слово! — что определение господина Су как «старшей сестры» оказалось неожиданно метким. Действительно: никак не друг — дружить с таким человеком Цзинъянь, пожалуй, не сумел бы; его понимание дружбы включало совместные деяния, будь то битвы или же праздные развлечения, и духовную близость, когда понимаешь другого с полуслова или короткого взгляда, а господин Су весь был — спокойствие и загадка, как кажущиеся неподвижными воды реки, заключенной в скалистые берега. Какие уж тут совместные деяния, когда даже на прогулку не выехать вместе, и какое понимание, когда сверять приходится самые основы взглядов на должное и недолжное! А вот «старшая сестра» подходила, как ножны к мечу: существо из другого мира, пусть не из внутренних покоев, но из мест, куда принцу Цзину никогда не было ходу — из края рек и озер, теней и слухов, странных путей и обычаев. Человек, в чьей руке нет силы, зато в слове — сил больше, чем у иной армии. Человек, о котором надо заботиться как о хрупком и немощном, но который обладает при этом властью, способной повергнуть самых могущественных. Цзинъянь усмехнулся, подумав, что вот такой он, когда — если, пока еще если! — станет императором, хотел бы видеть свою императрицу. Мысль, разумеется, тут же игриво скакнула, подкинув ему картинку: господин Су в серебристо-голубом роскошном платье и пышном уборе хозяйки дворца Чжэнъян. Цзинъянь плюнул и приказал воображению заткнуться. Представлять господина Су женщиной из гарема — и неловко, и оскорбительно. А уж из своего гарема — так и вовсе стыдно и неприемлемо. Однако, по-видимому, накопившаяся усталость ослабила руку разума, придерживавшую вожжи фантазии, ибо стоило хоть немного отвлечься от дел, как в голове немедленно заскользили образы один другого похабнее. Например, брат Юй, испросивший разрешения ухаживать за господином Су, — как он вообще это делает? Господин Су крайне сложный человек, но ведь и брат Юй не вчера родился и наверняка куда больше преуспел в тонкой науке уловления сердец, чем Цзинъянь с его многолетними скитаниями по отдаленным гарнизонам. Чем вооружился Пятый брат? Стихи, ароматы, утонченные беседы, любование… что там сейчас цветет из того, чем принято любоваться, ирисы? Ирис — символ воинской доблести и в целом мужской силы… На этом месте Цзинъянь осознал, что у него горят щеки, а молчаливо стоящий рядом Чжаньин косится с немалым любопытством. Еще бы, с чего это наследный принц так густо краснеет, вчитываясь в сводный доклад о положении дел в столице? — Достаточно на сегодня, — сказал Цзинъянь и решительно встал. — Надо хоть иногда отвлекаться. Чжаньин, я намерен стражу… нет, две стражи провести в своих покоях, а вечером — навестить господина Су. — Да, мой принц, — кратко ответил Чжаньин и не позволил себе никаких неподобающих выражений лица. Многие, как Цзинъянь слышал, считали, что генерал Ле и вовсе подобен статуе Будды с раз и навсегда застывшей таинственной не-улыбкой на губах. Цзинъянь отлично знал, каким выразительным бывает на самом деле лицо его заместителя, поэтому вздохнул с облегчением и проследовал к себе. Бедная наложница скоро забудет, как выглядит ее господин. Стоит напомнить. Особенно — перед надвигающейся свадьбой. …Навестить господина Су тем вечером, как предполагал Цзинъянь, не вышло: когда он, отдохнувший, расслабившийся и в прекрасном настроении, как раз намеревался приказать готовить выезд, прибежал евнух с запиской от принца Нина. Цзинтин просил о встрече — в любой из резиденций или садов, по вкусу наследного принца. Цзинъянь почувствовал, как хорошее настроение тает подобно первому снегу: он всегда, сколько себя помнил, был в теплых отношениях с Третьим братом, хотя тот ни по здоровью не мог составлять компанию в иных развлечениях, кроме вэйци, ни по возрасту не был равным собеседником. Всегда спокойный, мягкий, приветливый Цзинтин — и он теперь станет кланяться в пояс, называть «братом-наследником» и опасаться произнести лишнее?! Если вынужденная почтительность Пятого брата рождала в душе хоть тень злорадства, то такое же обращение от Третьего — одну лишь горечь. — Передай на словах, что я посещу принца Нина в его доме спустя стражу от нынешнего момента. Усадьба принца Нина располагалась совсем рядом с Запретным городом, но Цзинъянь не хотел заставлять обитателей дома беспокоиться из-за неожиданного визита наследного принца. Стража — это как раз столько времени, чтобы люди смогли подготовиться и быть уверенными, что не допустят досадных промахов. Бывал ли хоть когда-то в этом доме принц Сянь? Навряд ли… Наверняка им еще ни разу не случалось принимать наследника в гостях. Да хорошо еще, если кого другого из принцев приходилось… кроме Цзинъюя много лет назад… Челядь с тех пор если и не сменилась, то вряд ли хорошо помнит, как полагается вести себя и что надлежит делать. Наверное, стоило пригласить Цзинтина к себе. Хотя… это почти то же самое, что вызвать во дворец господина Су: допустимо и даже предписано обычаем, но немилосердно к человеку, чье здоровье в любой момент может подвести. В этот момент Цзинъяню вдруг пришла в голову идея. Есть ведь у принца Юя свой дом развлечений! Пусть Хунсю-Чжао не принадлежит ему, но это место, куда Цзинхуань в любой момент может пригласить людей, с которыми желает говорить без лишних церемоний. Почему бы и ему, наследному принцу, не иметь подобного заведения? И почему бы… почему бы не приспособить для этой цели резиденцию Цзин? Нет, сделать ивовый домик из усадьбы принца — это, конечно, неприемлемо, но… бывают же дома для собраний поэтов, например? Или… или… Тут воображение отказало Цзинъяню, но в этом вопросе он хотя бы понимал, к кому обратиться за советом. Давно, очень давно он не беседовал с дядей, великим князем Цзи. Как и ожидалось, усадьба принца Нина встретила наследного принца огнями, суетой и излишним подобострастием. Сам Цзинтин позволил себе встречать брата не у внутренних ворот, а у порога — это было нарушение предписаний, но старшинство давало Третьему принцу легкие поблажки. — Третий брат, прошу тебя, не нужно этих придворных танцев, — было первое, что сказал Цзинъянь, когда они обменялись приветствиями. — Более всего я желал бы, чтобы между нами ничего не изменилось. — Я рад это слышать, — ответил Цзинтин, — но хотя бы первое время желательно соблюдать правила, брат-наследник. На тебя направлено слишком много взглядов. Потерпи полгода-год, люди должны привыкнуть и перестать ловить каждый твой жест. А заодно и подмечать, как ты обращаешься с другими и позволяешь обращаться с собой. Цзинъяню ничего не оставалось, кроме как согласиться. Как ни печально было сознавать это, были правы и Цзинтин, и Цзинхуань с их много более обширным опытом жизни при дворе. Приличия нужно было соблюдать. Притворство, столько притворства… К счастью, Цзинтин не стал мучить младшего брата церемонной беседой за трапезой. В беседке в саду их ожидала Ся Дун. — Сановник Ся, я рад видеть вас на свободе и на службе, — искренне приветствовал ее Цзинъянь, поднимая из поклона. — Но, по-видимому, случилось что-то сверхобычное, коль скоро брату Нину потребовалось мое присутствие? — Сановник Ся, прошу вас изложить наследному принцу нашу проблему, — Цзинтин вздохнул, явно обеспокоенный. Ся Дун поклонилась еще раз: исхудавшая, осунувшаяся, но с прежним мрачным огнем в глазах, какой всегда отличал ее, когда она шла по следу преступника. — Докладываю наследному принцу. Получив приказ государя и ознакомившись с документами, я посетила Сяо Цзинсюаня, принца Сяня, в его заключении. Однако надежды получить от него какие-либо сведения, по-видимому, больше нет. Не будучи лекарем, я не могу утверждать с полной уверенностью, но все внятные мне признаки говорят о том, что принц Сянь сошел с ума. Цзинъянь непроизвольно охнул. — Как это?! На счастье, Ся Дун поняла его правильно. — Он смеется. Бормочет ерунду, порой не понимает, где находится, иногда начинает грозить, что его мать в милости у государя и государь всех накажет… Но главное — смеется. Ваше высочество, вам наверняка приходилось слышать такой смех. Цзинъянь сумел только кивнуть. Да, смех тихо помешанных он слыхал не раз. После сражений с людьми бывало всякое. Особенно с молодыми солдатами. А еще чаще — с жителями деревень, по которым прокатились вражеские отряды. Но Цзинсюань… неужели его разум не выдержал страха и унижения? Вправду ли он не смог уместить в сознании то, что его ожидает? — Это прискорбное известие, — наконец вымолвил Цзинъянь. — Верно ли я понимаю, что брат Нин не доложил пока отцу-императору, но счел нужным дать знать мне? И как так вышло, что государя не известил Цай Цюань или кто-то еще из ведомства наказаний? Цзинтин качнул головой и поежился, а Цзинъянь невольно поискал глазами меховой плащ и только потом сообразил, что он не в резиденции Су. Болезнь Третьего брата не проявляла себя ознобом, он доподлинно это знал… Все-таки непременно нужно навестить господина Су. — Отец-император, поручая мне дело, особо оговорил, что он не желает ничего слышать о Цзинсюане, пока все обстоятельства не будут раскрыты. Мне показалось, что он и вовсе предпочел бы забыть, что у него есть четвертый сын. А я… я неопытен в подобных делах, брат-наследник, мне нужно дать указания госпоже Ся, а я не знаю, в какую сторону смотреть. Одно дело — гражданские преступления, но когда речь идет о военном восстании, а главный свидетель лишился рассудка… Понимаю, что ты и без того занят, но дай мне совет, Седьмой братец, прошу. Цзиньянь потер переносицу. Затруднение принца Нина он понимал очень хорошо. — Третий брат, а скажи… государь вовсе не интересовался, чем все кончится, или только персона Цзинсюаня оставила его равнодушным? — Больше всего он желает знать, кто и почему убил супругу Юэ, — незамедлительно отозвался Цзинтин. — И была ли она виновна в чем-либо или стала жертвой обмана или даже похищения. — Император, по всей видимости, желал бы оправдания супруги Юэ, — вполголоса заметила Ся Дун, сохраняя почтительную позу. — Однако, как я поняла из материалов дела, еще никто не осмелился допросить императрицу. Кому как ни ей знать, что именно происходило во дворце в те дни! Но даже евнухов, и тех не расспросили. — На беседу с государыней нужно дозволение государя, а в ведомстве Цай Цюаня никто не рискнул обратиться за ним. Брат Нин, испроси разрешения… но не задавай вопросы сам, — Цзинъяня словно озарило. — У госпожи Ся вполне достаточный статус, чтобы войти во внутренний дворец, — он уважительно кивнул Ся Дун, — и если ты будешь присутствовать как ответственный за дело, а задавать вопросы станет госпожа Ся, это будет достаточно почтительно. Если же императрица останется довольна, она сама даст позволение опрашивать евнухов и служанок внутреннего дворца. — Нужно только сделать так, чтобы она согласилась, чтобы ее допрашивали! Государь не станет приказывать — императрица сейчас сияет… он только позволит, но решение будет за ней. — У Цзинтина сделалось совершенно несчастное лицо. — Она ведь меня терпеть не может… Плечи Ся Дун еле заметно поникли, и Цзинъянь, глубоко вздохнув, сказал: — Я поговорю с Пятым братом. В конце концов, это была его идея — привлечь госпожу Ся к расследованию. Надеюсь, он не откажет уговорить мать-императрицу содействовать делу. Пусть она не выносит тебя и твою чтимую матушку, но ведь супругу Юэ она ненавидела куда сильнее. — Я обязана освобождением принцу Юю?! — у Ся Дун округлились и глаза, и губы. — Как это… неожиданно. Мне следует выразить ему благодарность?.. — Не думаю, — возразил Цзинъянь, — уж он-то дал бы понять, если б хотел благодарности немедленно. Возможно, у вас будет еще случай отплатить ему добром, сановник Ся. Та задумчиво кивнула, поглощенная размышлениями. …Так и получилось, что вместо визита к господину Су Цзинъянь направился в резиденцию Юй. Он послал вперед себя одного из стражников — узнать, дома ли Пятый принц и согласится ли принять гостя, а сам пустил коня неспешным шагом, пытаясь придумать, что именно скажет Цзинхуаню. Особенно — скажет ли про безумие Четвертого брата. Час был не столь поздний, чтобы ожидать, что хозяин уже собрался отходить ко сну, однако слуги с поклонами провели Цзинъяня во внутренние покои, и только там его встретил Цзинхуань. — Ты мог бы и не соглашаться принять меня сегодня, — Цзинъянь сделал над собой усилие, чтобы не отводить в смущении взгляд: Цзинхуань был простоволос, в светлом без украшений домашнем халате и еще хорошо, что не босиком. — О, конечно. Наследный принц мечется, подобно простому гонцу, по резиденциям старших братьев, а ему еще и дают от ворот поворот. Братец, хоть чуть-чуть соблюдай приличия. Что-нибудь случилось? Ты хмур, но не взмылен. — Не слишком срочное, не очень важное, но да, случилось, и я хочу попросить тебя о помощи. Цзинъянь и сам удивился, как легко слетели с губ эти слова. Просить он намеревался не для себя, самому Цзинхуаню дело тоже не несло ни ущерба, ни выгоды, однако еще какой-то месяц назад странно было даже помыслить о том, чтобы сказать вслух: «я прошу помощи у тебя»… — Садись, рассказывай. Воды, вина? — Вина, — после краткого раздумья выбрал Цзинъянь. — Только давай не усердствовать, старший брат, я приехал верхом и надеюсь так же и уехать. Цзинхуань рассмеялся, махнул невидимым слугам. — Самое легкое, какое можно найти в Великой Лян. Брат Нин накормил тебя, или мне следует об этом позаботиться? — Помилуй, я ведь не дитя. Сегодня был обычный день, я успел и поесть, и отдохнуть. А скоро за этим будет следить супруга наследника… — он успел поймать движение в самом начале и не поморщиться. — Ох, я совсем позабыл о должных церемониях. Благоволение государя бесценно, поздравляю тебя, брат-наследник, — Цзинхуань склонился, расчесанные и умащенные волосы его скользнули вниз, как черные змеи. — Уже известно, какой из семей пожалована честь брака их дочери с наследником престола? Цзинъянь покачал головой. Он как завороженный следил глазами за бликами на густой массе волос брата, а думал почему-то совсем не о том, о чем бы следовало. Например, когда господин Су принимает принца Юя в своем доме, позволяет ли он себе вольную прическу с узлом на затылке вместо строгой, с заколкой?.. — Матушка известит меня, когда государыня и она сама придут к согласию относительно моей будущей супруги, а до тех пор я не хочу гадать, — он заставил себя все-таки перевести взгляд на инкрустированный столик. Узор был сложный и заставлял подумать над собой, это оказалось кстати. — Матери-императрице все еще нездоровится, — тихо заметил Цзинхуань. — Думаю, она лишь утвердит девушку, которую выберет Благородная супруга Цзин. Уловив легкую тревогу в голосе брата, Цзинъянь поднял голову. Он хотел было переспросить: может быть, все-таки попросить матушку?.. — но встретился взглядом с Цзинхуанем, и они оба промолчали. Слов не требовалось. Они знали, что матери не пожелают. Слуги принесли вино и закуски, споро и почти беззвучно расставили посуду и удалились. Вино и вправду было совсем слабым, оставляло на губах нежную сладость и отчетливый, но совершенно незнакомый аромат. Цзинъянь положил себе спросить потом, что это за напиток, но после первой чарки Пятый брат вопросительно наклонил голову, приглашая приступать к делу, и все, кроме дела, было немедленно позабыто. О безумии Четвертого брата Цзинъянь решил умолчать, но это оказалось куда проще решить, чем исполнить. Услыхав о необходимости расспросить императрицу и слуг внутреннего дворца, Цзинхуань мгновенно отозвался: — Это-то к чему? Разве Четвертый брат не в состоянии сам рассказать, как все происходило? Если отец-император желает оправдать супругу Юэ, ни в коем случае нельзя опираться на показания матери-императрицы, напротив, надо сделать вид, что никому даже в голову не пришло их получить. — Пятый брат! — Цзинъянь слишком резко развел руками, вино из чарки выплеснулось на рукав, и в воздухе поплыло цветочное благоухание. — Что ты говоришь?! Это искажение расследования в угоду желаниям государя! Цзинхуань посмотрел на него с некоторой жалостью. — Братец, само это расследование проводится по желанию государя. Он мог бы удовлетвориться первоначальным докладом людей Цай Цюаня. Государю угодно получить определенный результат. Ты намерен идти поперек его воли? — Но ведь это насмешка над правосудием, старший брат! — Цзинъянь постарался усмирить срывающееся дыхание. Его снова охватывал гнев на Пятого брата, попирающего самые основы справедливого мироустройства. Как, вот как умный, образованный человек может выносить суждения и действовать подобным образом?! — Янь-эр, — позвал Цзинхуань, и от этой внезапной — и трезвой! — нежности у Цзинъяня перехватило горло. — Какого правосудия тебе надобно? Супруга Юэ убита и брошена на поживу зверью. Сюй Аньмо закопан на лесной опушке, и кажется, даже по частям. Брата Сяня отец не оставит в живых, разве только что его озарит вдруг западной праведностью во имя Будды. Даже если будет объявлено, что супруга Юэ пострадала безвинно, а это на самом деле может и не быть так… скажи, в чьем отношении свершится несправедливость? Вопрос был непростой, и Цзинъяню стоило бы обдумать его, но он сидел как к месту пригвожденный этим коротким «Янь-эр». Тогда на горе Цзюань это тоже было, но о многом из того, что тогда было сказано, стоило позабыть, ибо когда вместо человека говорит вино, оно может сболтнуть любую чушь. Но сейчас они не были пьяны. Совсем нет. И вместо обстоятельного, достойного философского диспута ответа Цзинъянь выпалил: — Но, старший брат, если ты не хотел, чтобы расследование велось как полагается, зачем же тогда напомнил отцу-императору про Ся Дун? — Офицерам Управления Сюаньцзин нет равных в умении вести допрос, — Цзинхуань пожал плечами с легким недоумением. — По опыту известно, что ведомство наказаний всегда что-то да упустит. В этом поколении Драконова Печать в Великой Лян не народился. Я предполагал, что госпожа Ся сумеет допросить Четвертого брата так, что после этого не будет уже никакой нужды в других расспросах. Если он возглавил мятеж, как бы он мог не знать всех подробностей? Он дурак, но не умалишенный же. Чувствуя, как холодеют пальцы, Цзинъянь спрятал руки в рукава. — Что? Я не так сказал о чем-то? — Ты сказал все именно так, как нужно, — нехотя сознался Цзинъянь. — Госпожа Ся была у Четвертого брата, но не сумела добиться от него ответов. Она говорит, что он… что он сошел с ума. — Что… Цзиньхуань поставил чарку на стол так, словно она была слажена из паутины и инея: медленно-медленно, осторожно и плавно. — Повтори, братец. Она сказала?.. — Что брат Сянь сошел с ума, — послушно повторил Цзинъянь, оцепенело глядя, как бледность заливает на глазах заостряющееся лицо брата, очерчивая темные провалы глаз. — Ты не был там? — Нет. Я верю Ся Дун на слово. Ты ведь знаешь, она… — Лучшая, это так. Но я хочу… убедиться. — Он дернулся было встать, но тут же упал обратно: — Ночь уже… Завтра. — Прошу тебя, старший брат, — подал голос Цзинъянь, чувствуя себя так, будто по собственной воле окунается в вонючее болото, — уговори императрицу ответить на вопросы. Если она не согласится, Ся Дун придется ведь мучить Четвертого брата, добывая ответы из его помраченного разума. Брат Нин и госпожа Ся не доставят государыне лишних неудобств, ты же знаешь — они почтительны и понимают, когда следует остановиться. Пожалуйста… — он шевельнул губами, но так и не сумел заставить себя выговорить, как отзыв на секретное слово — «Хуань-гэ». Хотел — и не мог. Не тогда, когда прямо использовал горе брата как способ управления им. — Уговорю, — безжизненно откликнулся Цзинхуань. По дороге домой Цзинъянь мог думать только о том, чтобы как следует прополоскать рот ароматной водой. Изреченная скверна сладким винным туманом осела на губах.