Завтра ветер переменится

Манера принца Юя являться в гости без предупреждения была привычна, но держала весь дом в постоянном тихом напряжении. Вот и теперь — Чансу сидел себе на террасе, пытаясь разговаривать с Не Фэном, когда у ворот послышался знакомый шум. Пришлось спешно провожать Не Фэна в его комнату и убирать следы завтрака на двоих. Конечно, принц Юй сейчас не обладал такой властью, чтобы, завидев свидетельство чужого визита, требовать ответа, кто здесь был. Однако Чансу предпочитал без веской причины не разжигать в сердце Пятого принца ничего, походившего бы на ревность. Принц Юй, как водится, преподнес сюрприз — на сей раз не в виде подарка, а собственным явлением. Он приехал без свиты и на Лилуне. Чансу знал, что в город на волшебном скакуне принц обычно не выезжает: характер у Лилуна был как у дикого кота, лягнуть или цапнуть кого-нибудь ни с того ни с сего — наипростейшее дело. Неужто решил произвести впечатление с утра пораньше? Хотя, конечно — Чансу не мог не признать, — любоваться вороным, со всадником или без, можно было часами. Поскольку Чансу успел свить гнездо из одеял на террасе, он и принца Юя велел пригласить туда же. На смену теплой весне пришло уже жаркое лето, и принц изменил своему обыкновению носить плотную парчу. Наряд его был почти варварским — кто в просвещенных странах прячет легкие шелковые рукава под наручи, пусть и бархатные, и вышитые! — да кроме того, он и прическу себе позволил такую, какую носит в цзянху каждый второй: узел на затылке, схваченный заколкой, и свободные пряди стекают на спину. В столице нынче и крестьяне, привозя репу да редис на продажу, затеяли плести косы по придворной моде. Один лишь Цзинжуй, вернувшись из странствий, пытался было следовать обычаю рек и озер, но быстро сломался. — Как я погляжу, ваше высочество возрождает в Цзиньлине наряды полувековой давности? Мне рассказывали, что то, как теперь одеваются в цзянху — лишь отголосок былых столичных писков моды. — Эту несомненно варварскую, но удобную заразу я подцепил у сяских купцов, — рассмеялся принц Юй, крутнув запястьем, чтобы было лучше видно, как изящно колышется лиловый рукав и как вспыхивают искорки мелких каменьев на наруче. Чансу поневоле восхитился: такие камушки, пусть и ценных пород, были совсем дешевы, поскольку слишком малы для любого украшения. Никто не упрекнул бы принца в чрезмерных тратах на роскошную одежду, а меж тем работа ювелира и вышивальщицы, надо полагать, стоила бы сотен лян серебра… только вот вряд ли кто-то им заплатил. Скорее всего, мастера принадлежат к дворне принца и трудятся за еду и кров. Он неслышно вздохнул. Наверное, Цзинъянь, догадавшись о подлинной цене «варварского» наряда, мог бы начать объяснять брату, что так поступать неправильно. И наверняка Цзинхуань не понял бы его. И самое страшное, думал Чансу, что они оба были бы правы. За работу полагается плата, на этом стоит государство; но над людьми любого из принцев простерта его тень, дарующая не только плошку риса и угол под крышей, но еще и защиту от произвола мелких чиновников, а порою — даже и от закона… Что лучше для простого человека: честный труд за деньги со всеми его рисками или бедность в полной беспечности? — Господин Су? — Прошу простить меня, — очнулся Чансу, — игра света на ваших рукавах меня совершенно заворожила, ваше высочество. Позвольте предложить вам чаю? Мне привезли на днях «Изумрудные почки» из Юньнани. — Охотно попробую, — принц присел у столика, и только теперь Чансу обратил внимание, что тени у него под глазами и осунувшееся лицо — это не блики от роскошного лилового шелка. — Вы кажетесь усталым, ваше высочество, — осторожно начал советник, не поднимая взгляда от чайника, с которым возился. — Если мне будет позволено спросить… вас что-то тревожит? То, что принц не ответил сразу, только усиливало беспокойство. Обыкновенно Цзинхуань не затруднялся ни с решением «сказать или не сказать», ни с формулировками. «Разум поверхностный, но быстрый», — сказал как-то о нем наставник Ли Чун… — Это семейные дела, — наконец отозвался принц. — Не думаю, что следует делиться ими с… — Посторонним? Разумеется, — согласился Чансу покладисто. Как и ожидалось, принц Юй вскинулся: — Господин Су, вы не посторонний. Вы не чужой человек для меня, для Седьмого брата, но для прочей нашей родни вы все же — не тот, кому будут рассказывать о любой мелочи. — Эта мелочь не дает вам спать, — сухо заметил Чансу, — быть может, стоит задуматься о том, так ли уж она мелка? Не подумайте, ваше высочество, что я склоняю вас рассказать мне то, чего вы рассказывать не желаете… — Я как раз подумал, окажусь ли я в ваших глазах окончательным и безнадежным глупцом, если стану просить совета, когда ваши советы единожды уже стоили мне так дорого. Почему-то эта фраза — эта правда — больно кольнула в подреберье. Принц Юй определенно простил вероломного советника, не держал на него зла — но он ничего не забыл. — Для чего же, ваше высочество, вы добиваетесь моего расположения и доверия, если до сих пор ждете удара в спину? Вышло это куда как резче, чем можно было, и Чансу вновь сосредоточил внимание на чае. «Изумрудные почки» легко погубить слишком долгим завариванием, нужно не упустить миг, когда аромат уже раскрылся, а вкус еще не стал чрезмерно горек… — Вам-то, господин Су, какой смысл сейчас бить мне в спину? — вот и голос принца зазвучал на грани горечи, но пока еще только на грани. — Я теперь столь незначительная фигура на доске, что могу не только одеться на варварский манер, но и косичек с бусами наплести — и разве что министр ритуалов поморщится, а прочие только и скажут, что Пятый принц бесится от безделья. — О? Так вы это затем, чтобы поддразнить двор? — Чансу принялся разливать чай. Зеленовато-желтый отвар был вроде бы как раз нужного оттенка. — Я это — потому что могу, господин Су. Чем меньше человек значит, тем больше он может себе позволить глупостей и сумасбродств. Мне прежде еще не доводилось отведать такой разновидности свободы. — Но ведь государь поручает вам не самые простые дела. Как можно говорить, что вы незначительны? Чансу с поклоном поставил чашку перед принцем и отметил мелкую, едва заметную дрожь его пальцев. Бессонница или какие-то дела, не оставляющие времени на сон, напряжение, не отпускающее ни на миг, привлекающий внимание наряд… Принц Юй что-то затеял, что-то для него важное. Вот тут и пожалеешь, что не втерся в доверие заново. От этой мысли Чансу затошнило — в точности как когда он числился еще советником принца Юя, улыбался ему и направлял в поступках, а после каждого разговора полоскал рот водой с уксусом, чтобы унять эту тошноту от собственной фальши. Нет, нет, ни за что. Второго круга он не вынесет. Есть предел и силам гения цилиня. Он пригубил чаю, скрывая лицо. Чай удался. — Все то, что отец-государь поручает мне, он мог бы отдать хоть брату Хуаю. С этим справится каждый первый. Понимаете, господин Су? В любой момент меня, со всеми этими поручениями, можно заменить кем угодно. Кроме брата-наследника разве что, ибо его государь на радостях запряг в такой воз, что другой бы и не сдвинул. Чансу насторожился: — Наследному принцу доверено чрезмерное количество дел? — О да, — принц Юй скривился, — а он, похоже, считает, что так и должно быть. Еще и успевает помогать другим и даже сам носится туда, куда может послать вестового или вызвать нужного человека к себе. Как там его детское прозвище было? Не Упряжной ли Вол? — Водяной Буйвол, — помимо воли Чансу улыбнулся. — Так сказала княжна Му. — Невелика разница. Чай очень хорош, господин Су, благодарю вас. Я так понимаю, брат-наследник вам даже и не рассказал, каким ворохом поручений император его осыпал? — Его высочество давно не находил случая посетить меня или призвать к себе. Принц Юй озадаченно нахмурился. — Я сознаю отчетливо, что во многом проявил себя неумно, — медленно произнес он, — но, похоже, я не дурнее брата-наследника. Располагать таким советником и не спрашивать его советов… — Судя по тому, что вы говорите, ваше высочество, у наследного принца попросту нет времени. — Потому-то у него времени и нет. Привык все делать сам в своих гарнизонах… — Возможно, ваше высочество, вы могли бы намекнуть наследному принцу, что часть обязанностей он вправе передать другим? — Намекнуть?! Ему надо в лоб постучать, как в Жалобный барабан, тогда услышит, может быть. — Как непочтительно, — беззвучно прошелестел Чансу, стараясь не фыркнуть и чувствуя, как неудержимо растягивается в улыбке рот. Что ж, принц Юй достиг хотя бы части своей цели: в беседе с ним Чансу чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы смеяться. Во дворе коротко ржанул Лилун. Не гневно — уж такие-то интонации Чансу был способен различить и у незнакомого коня. В ответ раздался неразборчивый, но радостный возглас Фэй Лю. — По-моему, отличную игрушку я ему сегодня привел, — усмехнулся принц Юй. Чансу остолбенел. — Вы… Ваше высочество, вы приехали на Лилуне, чтобы дать Фэй Лю с ним поиграть?! — Ну да. Разве плохо? — Ваше высочество… — Чансу не знал, ругаться или печалиться. — Лилун — опасный хи… простите, нет, не хищник, конечно же, но он тигру не уступит в схватке, если что. Вы полагаете, он может быть игрушкой?! — Может, — принц Юй был безмятежен, как море в штиль. — Во-первых, он никогда не тронет человека, если я ему укажу, кого оберегать. А во-вторых, Фэй Лю достанет и ловкости, и умения увернуться, если они слишком заиграются. Я видел вашего юного воина в бою, господин Су. Такие игрушки ему как раз по плечу. Чансу только покачал головой. Прислушался — похоже, мальчик и конь носились друг за другом по двору. Конь-то уж точно носился. — А хотите, господин Су, — с улыбкой начал принц Юй и вдруг прикусил язык. Улыбка его из лукавой стала смущенной и даже виноватой. — Простите, я понимаю, это звучит… Это звучало бы глупо, даже если б вы в самом деле были сестрой Цзинъяня… Впрочем, мне не впервой выставлять себя дураком перед вами. Хотите, я вас покатаю верхом? — На Лилуне, — уточнил Чансу, изо всех сил стараясь не обращать внимания на слишком очевидное второе значение этих слов. Будь он и правда старой девой Су, сейчас бы следовало гневаться, кидаться чайником или падать в обморок. Или с радостью соглашаться. Но ни старой, ни какой иной девой он не был, и Цзинхуань предлагал ему поездку верхом на самом своенравном коне, какого только можно было сыскать в столице и окрестностях. — Да, на Лилуне. Не отпирайтесь, вам же хочется. Это видно. Тогда, по дороге в столицу, Чансу солгал Цзинхуаню. Он тосковал по седлу до черных звезд в глазах. Он видел сны, в которых носился по лугам верхом, сжав ногами упругие теплые бока, расчесывал коням гривы, кормил яблоками, гладил бархатные носы. Линь Шу очень любил лошадей. Мэй Чансу хватило бы одного прыжка испуганного чем-то коня, одного взбрыка, чтобы вылететь из седла, и такое падение убило бы его почти обязательно. — Я понимаю, что ваша обида на меня глубока и совсем не беспричинна, ваше высочество, но за что вы столь изысканно желаете мне смерти? — И не думал. Господин Су, Лилун необыкновенный. У него шаг — как шелковая лента. Как лодка на чистой воде. Вы же ходите — значит, можете держать равновесие, а больше ничего не понадобится. Ну же, соглашайтесь. Чансу глубоко вздохнул, пытаясь унять внезапно зачастившее сердце. Он и в годы юности-то почел бы за счастье сесть на этого коня. А теперь… если это и вправду возможно… Лилун действительно умен, и шаг у него должен быть кошачий, мягкий, как перина. Если только Цзинхуань не переоценивает его послушание… или не пытается отомстить столь диковинным способом… Нет, это невозможно. Слишком уж очевидно. Уговорить Мэй Чансу сесть на лошадь, чтобы тот с нее упал… Обвинение в убийстве обеспечено. Даже Цзинхуань не способен придумать настолько бездарный план. Но вправду ли слушается Лилун так, как считает его хозяин? И зачем Цзинхуаню это нужно? Впрочем, понятно — зачем. Если он разглядел тщательно запрятанную тоску господина Мэя, он предлагает роскошный подарок, какого и император не сумел бы посулить, — и притом этот подарок ему самому вовсе ничего не будет стоить. Как жаль, вдруг подумалось Чансу, что Янь Цюэ не занимался воспитанием приемного племянника. Такой дар — видеть чужие слабые места и тыкать в них самыми подходящими инструментами — надобно развивать и применять. Ах, каким блистательным послом мог бы стать принц Юй, каким бы переговорщиком… а он и сейчас ведь переговорщик хоть куда, не зря его посылают принимать иноземных послов. — Ваше высочество, — голос дрогнул, и Чансу не стал и пытаться замаскировать это кашлем. — Вы делаете мне дар столь ценный, что я не смею его принимать, не располагая ответным подарком. Позвольте мне дать согласие с отсрочкой. Сегодня я… не готов. — В любое время, когда это позволят погода, ваше здоровье и ваше настроение, — заключил принц Юй. Глаза его блестели нескрываемой радостью. — Вам стоит лишь известить меня. — Разве я посмею тревожить ваше высочество оттого лишь, что мне вдруг захочется покататься верхом! — Ах, господин Су… — принц покачал головой и, протянув руку, невесомо сжал пальцы Чансу. Ладонь у него была горячая и очень — слишком, пожалуй — сухая. — Разве нужно отдельно упоминать, что это доставит мне ни с чем не сравнимое удовольствие? Единственное дело, которое я не смогу отложить ради вас, это посещение государя или государыни. Не стесняйтесь, вы меня не потревожите. Три удара сердца понадобилось Чансу, чтобы прислушаться к себе и решиться. Он накрыл другой рукой ладонь принца, переждал его мгновенное оцепенение и проговорил: — Ваше высочество, а по вам видно, что вы не спите или спите плохо, переживаете и строите какие-то планы. Я согласился доверить вам и Лилуну свою жизнь, поверьте и вы мне в этот раз. Расскажите, что у вас за беда. Вы же знаете, я могу во многом помочь — и я хочу помочь вам, ваше высочество. Сияющая радость на лице принца Юя погасла, как задутая свеча. Руку он держал теперь так, словно опасался и вовсе шевельнуть ею, а заговорил — приметно неровным голосом: — Если бы я только мог передоверить вам свои беды, господин Су, боюсь, я сделал бы это, не дожидаясь любезного приглашения. Вы же, наверное, и не знаете, как это… восхитительно, когда приходишь к вам с вопросом, подобным подземному лабиринту, где уже сам десять раз заблудился и отчаялся, а вы — двумя словами превращаете лабиринт в прямую и светлую дорогу. «…ведущую в преисподнюю», — закончил мысленно Чансу и немного сильнее сжал ладонь собеседника, намекая, чтобы продолжал говорить. Если, конечно, он вообще почувствует это «немного сильнее». Порой всей мощи рук советника едва хватало, чтобы удержать чайную чашку, и самое обидное — он никогда заранее не знал, не одолела ли его эта странная слабость. — Неужели все это — сложности яшмового семейства, о которых мне не полагается не только знать, но и подозревать? — В одно из этих дел я вас посвятить едва ли вправе. В другое — не желаю впутывать, оно невелико, но опасно, как ядовитый паук под изголовьем. А третье… что ж, третье — это собственное мое несчастье. Но ведь вы, господин Су, не станете разыскивать для меня Цинь Баньжо, верно? — А куда подевалась барышня Цинь? — Чансу не скрывал удивления. Пусть шпионская сеть Цинь Баньжо была ополовинена его стараниями, но сама прекрасная советница оставалась неприкосновенна. — Исчезла бесследно в день, когда армия Цинли захватила столицу. Принц Юй глубоко вздохнул и добавил с кислой усмешкой: — Я ведь даже не знаю, искать ли ее живой или мертвой, в Цзиньлине, на отмелях ниже по течению Чанцзяна или, может, у кагана кочевников в гостях. Баньжо ставила на меня как на возможного наследника, ради мести или ради возрождения хуа — теперь уж и не спросить. Если поняла, что я больше не пытаюсь драться за титул… она могла и просто уйти. Но если я решу, что она покинула меня, а она тем временем нуждается в помощи… или, да смилостивится Небо, в должном оплакивании… — Барышня Цинь дорога вам, ваше высочество? После недолгого ошеломленного молчания принц ответил: — Она была моей советницей более десяти лет. Дважды я приглашал ее стать моей наложницей, оба раза она мне отказала, и я не оставлял надежды, что, быть может, на третий раз ответ будет иным… — Ваше высочество, простите, я ослышался, не иначе. Она отказала вам? И осталась при вас советницей? Чансу и вправду решил, что его подводит слух. Цзинхуань, сколько он его помнил, был не из тех, кто бросает все силы на приобретение желанного приза и добивается его хоть мытьем, хоть катаньем, но все-таки — девушка из ивового дома, варварка-хуа, отказавшая принцу в ответ на самое лестное предложение, какое только могло быть ей сделано? Дважды?! И Цзинхуань не прогнал ее, не принудил, не наказал палками, не отдал замуж за какое-нибудь увечное ничтожество? Что же он, влюблен в нее до утраты всякого соображения? Но нет ведь, нет, совершенно не похоже! — В первый раз я позвал ее в гарем спустя полгода после того, как она явилась ко мне, — грустная улыбка тронула губы принца Юя. — Мне было двадцать три, ей на пять лет больше, и когда она сказала «нет», я решил — и верно, я мальчишка рядом с ней, ей будет со мной скучно. Второй раз… десять лет прошло. Мы сравнялись опытом, но в этот раз она сказала, что негоже в шаге до титула наследника брать в наложницы безродную девку дурной крови. — Он хмыкнул. — Она и сама тогда не знала, видно, что моя кровь того же цвета, что у нее. А когда я узнал, когда стало ясно, что этого последнего шага мне не сделать… я хотел просить ее снова. Не успел. Хотелось бы верить, что шанс мой утрачен не навсегда… От таких откровений голова у Чансу пошла кругом — и в прямом смысле тоже, так что он на всякий случай теперь уже без стеснения вцепился в руку принца. — Ваше высочество, мне, по-видимому, отказывает чувство реальности. Вы же в любой момент могли просто приказать барышне Цинь взойти к вам на ложе. Насколько мне известно, ее прежний род занятий это как раз и предусматривал. Что не позволило вам решить подобный вопрос так, как его решают испокон веков?! Принц бросил взгляд на побелевшие от усилия пальцы Чансу и свободной рукой перехватил его за запястья. Теперь, даже теряя сознание, советник не упал бы сколько-нибудь опасно. — Господин Су. Я не могу назвать себя ни добродетельным человеком, ни даже просто добрым. Я совершил множество поступков, за которые вы укорили бы меня, и несколько — за которые презирали бы… или не «бы», верно? Но есть две вещи, которых я не делал никогда и, надеюсь, не сделаю впредь. Я не убивал исподтишка и не брал любви силой. …Вам нехорошо, господин Су? Лекаря? — Нет, — почти прошептал Чансу. Ему действительно было не по себе — наверное, чай оказался слишком уж бодрящим. Но сейчас он не хотел — и не желал допускать даже тени размышлений о том, почему — отпускать руку Цзинхуаня. *** — Внучка господина Лю, главы канцелярии, — сказала матушка. — Милая девушка, обладающая всеми положенными достоинствами. Что думаешь? — Пусть матушка решает, — Цзинъянь пожал плечами. Что, в самом деле, он мог думать о совершенно неизвестной девице? Если она пришлась матушке по сердцу, значит, и он с ней поладит. Перед глазами снова возникло видение господина Су в наряде императрицы. —…что скажешь? — Пусть матушка решает, — бездумно повторил он и только по затягивающейся паузе понял, что пропустил сам вопрос. — Ох, я задумался. Что матушка говорила? — Ты в последнее время чем-то озабочен, — матушка поднялась из-за столика, пересела к нему. — Государь поручил тебе чересчур много дел? Или есть что-то, что беспокоит тебя помимо политики? Цзинъянь понял, что снова краснеет. — Простите, матушка. Я действительно работаю больше, чем когда-либо в жизни, но сейчас меня отвлекла совершенно глупая мысль. — Не столь уж глупая, раз она так прочно обосновалась в твоем разуме? — Не просто глупая, но и неприличная. То есть… О, матушка, я думал о будущей супруге, о том, какой я бы хотел, чтобы она была. Благородная супруга Цзин заинтересованно подняла брови: — И что же? — Величественная и мудрая, добродетельная и непреклонная. Как в сказках, матушка, и я понимаю, что среди живых, настоящих людей такой невесты мне не найти. — Но? — подбодрила его мать. Цзинъянь полуотвернулся, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Всякий раз, когда я думаю об этом, мне видится господин Су. Матушка, не подумайте, я ничего непристойного не воображал! Просто… — Величественная и мудрая, добродетельная и непреклонная, — с улыбкой повторила супруга Цзин. — Не тревожься, я прекрасно понимаю, почему тебе видится именно он. И ты прав — среди живых людей такой невесты не найти хотя бы потому, что она должна быть молода, а величия и мудрости в юные годы не достигают. Давно ли ты виделся с господином Су? — Давно, — стыдясь, кивнул Цзинъянь. — Я не навещал его куда дольше, чем мне хотелось бы. Надеюсь, что его скуку хоть отчасти развеивает Пятый брат… — Принц Юй? Кажется, я что-то пропустила? — Сын не решился занимать матушку подобными историями. — Сделай мне одолжение. Не думаю, что господин Су позволил бы себе что-то в отношениях с принцем Юем, о чем можно знать тебе, но нельзя мне. Цзинъянь откашлялся и пересказал историю о «старшей сестре» во всех подробностях, какие смог припомнить. Выражение лица супруги Цзин стало задумчивым и чуточку ироничным. — Вот как, надо же, — произнесла она после недолгого молчания. — Я не могла и подумать, что господин Су согласится принять ухаживания принца Юя. Мне помнится, ты рассказывал, что в пору, когда господин Су делал вид, что верен Пятому принцу, он отвергал любые его поползновения? — Так, — Цзинъянь озадаченно пожал плечами. — Не знаю, что послужило причиной того, что он переменил мнение. — Можно гадать, а можно и узнать у него, раз уж он попросил твоей защиты в этом деле, — улыбнулась мать. — Но что тебе стоит теперь делать, дорогой мой, это быть внимательным и дружелюбным со своим Пятым братом. Еще более, чем раньше. — Отчего же? — не сказать чтобы такой совет был Цзинъяню неприятен, но он никак не ожидал его получить. — Я давно уже знаю о деяниях и повадках Сяо Цзинхуаня только понаслышке, — ответила она. — Но господин Су имел и имеет с ним дело постоянно. Если он счел, что может позволить принцу настолько близко подойти к себе, значит, тот действительно достоин. И, пожалуй, я даже могу догадываться, чем принц Юй вызвал к себе доверие… — она чуть склонила голову туда, где в ряду сундучков и корзин стоял ее новый лекарский ящик. — Простите, матушка, я все еще не понимаю, в чем был смысл этого подарка. — Ты поймешь, когда придет время. Но дело не в одном только подарке. Он исхитрился сделать предложение, которое должно было оскорбить господина Су, но не оскорбило, должно было задеть тебя, но не задело. Когда ты обнаружишь, что именно он сделал, смири первый гнев, Цзинъянь. — Матушка? Он должен был оскорбить господина Су? — пол под ногами Цзинъяня, казалось, закачался. — Но я… я не заметил никакого оскорбления. — Вот именно, — Благородная супруга Цзин позволила себе тихонечко фыркнуть. — Как ты думаешь, могло ли быть господину Су — главе воинского союза, признанному мудрецу — хоть сколько-нибудь приятно, что его в его же присутствии обсуждают то ли как девицу на выданье, то ли как козу на продажу? — Матушка! — возмутился Цзинъянь. — Я никогда не позволил бы такого! Брат Юй был почтителен настолько, что я бы просто выдумать не… — он осекся и уставился на мать расширяющимися глазами. — Он был почтителен. Своими речами он поставил господина Су недосягаемо высоко. Он заставил и меня думать о господине Су как о глубоко почитаемом человеке, но… даже принцессу все равно выдает или не выдает замуж ее отец или брат. Она не имеет права решать. Я… я отдал господина Су во власть Пятого брата и даже не понял… Это… Это же подлость! — он вскочил, чувствуя, как внутри закипает тяжелый водоворот ярости. — Матушка, и вы мне советуете быть с ним дружелюбным?! Он заставил меня совершить такое с человеком, которого я должен оберегать как зеницу ока! Мать покачала головой все с той же таинственной улыбкой. — Смири первый гнев, Цзинъянь. Ты уловил меньше половины. — А?.. — Подумай еще. Разве ты мог отдать то, чем не владеешь? Господин Су — взрослый самостоятельный человек, обладающий некоторой властью. Только он решает, станет он принимать чьи угодно ухаживания или нет. Он не раб тебе, он твой советник, и даже запрещать ему отношения с принцем Юем ты на самом деле не властен, это доступно только Сыну Неба. Выходит так, что принц Юй сам подтолкнул тебя обещать господину Су защиту, а его — принять ее. Цзинъянь опустился обратно на подушку. У него звенело в ушах. — Теперь я совсем не понимаю, матушка. Он вытребовал… защиту от него же самого?! — И потому это не оскорбило господина Су. Разумеется, у главы союза Цзянцзо есть возможности щелкнуть по носу даже и принца, но в столице это не слишком удобно, а в положении советника — вовсе неловко. Принц Юй заявил, что намерен блюсти границы, которые господин Су ему укажет, и призвал в поручители Восточный дворец, откуда его и правда можно окоротить быстро и надежно. Теперь ты видишь? Это довольно невинная хитрость. В ушах все еще звенело. — Если это — невинная хитрость, то что же тогда подлинное коварство?.. — Вот почему я просила бы тебя сблизиться с принцем Юем насколько возможно, — пояснила мать. — Он думает совсем не так, как ты. Если прихотливые извивы своего разума он искренне пожелает употребить к твоей пользе, это принесет огромную выгоду. Однако не забывай, что чувства он ставит выше и долга, и морали. — Это недопустимо, — пробубнил Цзинъянь себе под нос, уже понимая, что его правота бесполезна здесь так же, как бесполезна лучшая удочка при охоте на кабана. — Только не говори этого Сыну Неба, — тихо напомнила Благородная супруга Цзин. Мать всегда умела окатить его холодной водой при обсуждении возвышенных материй. Да, все верно: сам император раз за разом ставил чувства выше морали. Почему бы сыну, которого все называли похожим на отца, не поступать так же, как отец? Кто посмеет упрекнуть его в следовании отцовским стопам? Кто теперь скажет, унаследованный ли нрав тому виной или недолжное воспитание? Ничего уже не исправить… — Матушка, мне кажется, или вы еще чего-то не договорили? — Да, — она улыбнулась, прекрасная и загадочная. — Но то, о чем я не сказала, тебе лучше всего будет выяснить самому. А теперь вернемся к делу, мой дорогой. Придворный заклинатель определил три благоприятных дня для свадьбы… — Простите, матушка, — Цзинъяня встряхнуло воспоминанием о последней беседе с Цзинхуанем, — а государыня дала согласие? — Да, дала. Почему ты спрашиваешь? — Пятый брат говорил, что ей нездоровится и что она вряд ли станет сама перебирать девушек, а просто согласится с вашим выбором. — Верно, она так и сделала, — мать удивленно подняла брови. — Но она не выглядела больной… не более, чем обычно за последние несколько лет. Признаться, я отнесла ее небрежность на счет желания выказать презрение мне или тебе. Принц Юй считает, что императрица недужна? — Я не спрашивал его подробно, но он беспокоится о ее здоровье, и уже давно, с самого возвращения с Весенней охоты. Лицо Благородной супруги приняло отстраненное выражение. — Матушка, он не просил меня обращаться к вам с этим делом. Даже наоборот, отказался от предложения — он ведь тоже знает, что вы не ладите с государыней. Но если матушка желает, чтобы его чувства к нам были теплее… — Это не те долги, которые я хотела бы взимать позже, — проговорила мать и снова почему-то глянула на лекарский сундучок. — Но если представится случай, я взгляну на императрицу повнимательнее. — Сын благодарит матушку, — Цзинъянь низко склонился. Благородная супруга пересела обратно за столик. — Так вот, что ты думаешь насчет конца седьмой луны? Уже не будет так знойно, как два месяца перед этим. Он было открыл рот, чтобы согласиться с любой датой, которую матушка предложит, как алым сполохом влетела служанка: — Гонец к наследному принцу от принца Нина! — Видимо, — спокойно заметила мать, — сегодня неблагоприятный день для обсуждения свадьбы. — Сын всецело доверяет матушке в вопросе выбора даты, — торопливо сказал Цзинъянь, поднимаясь. — Прошу простить непочтительного. Гонец принес письмо, короткое и паническое. Перечитав его трижды и силясь уложить происходящее в голове, Цзинъянь бросился прямиком в императорскую тюрьму. — Без сомнения, он не мог сделать этого сам, — сказала Ся Дун, стоя на коленях у бездыханного тела мятежника принца Сяня. — Еще возможно удавиться или разбить голову о стену, можно сломать шею, неудачно упав, но не свернуть ее так, чтобы лицо смотрело за спину. Рядом мялся заикающийся от ужаса тюремный служитель. — Г-госпожа Ся, все к-караулы были на местах. Н-никто не сп-пал. Н-никто ничего не слышал! — Да было ли что слышать, — подумал вслух Цзинъянь. — Это ведь тихая и быстрая смерть. — Да, мгновенная, — согласилась Ся Дун, вставая. — И совершенно бессмысленная. Он был уже совершенно не в уме: лепетал невнятицу, ел руками, ходил под себя. Добиться от него хоть каких-то сведений было невозможно. Узников убивают, когда хотят заставить их умолкнуть, но ведь он и так ничего не говорил. — Его осматривал лекарь? — Осматривал, ваше высочество, — это подошел Цай Цюань, имея довольно бледный вид. — Сказал, что сделать ничего нельзя и что люди могут пребывать в таком состоянии годами, если за ними ухаживать. — Сановник Цай, — Цзинъянь прикусил губу от напряжения, — отправьте своих людей все осмотреть и допросить всех, кто здесь был в течение суток. — Исполняю приказ. — Сановник Ся, — он понизил голос, — вы опросили императрицу? — Да, — Ся Дун также перешла на шепот, — несколько дней назад. Сказанное ею и теми из евнухов, кого мы уже успели допросить, подтверждает несомненную вину Талантливой супруги Юэ. Она сносилась с военными, писала и получала письма из ставки армии Цинли и очень оживленно писала сыну. Кроме того, некоторые евнухи неуверенно упоминали о вроде бы человеке в черном плаще с капюшоном, который появился во внутреннем дворце в самый день восстания, — она глубоко вздохнула. — Доказательств у меня нет, но описания этого появления, которое то ли было, а то ли не было, знакомы мне так, как если бы речь шла обо мне самой. Это школа Управления Сюаньцзин. — Ся Цзян. — Опасаюсь, что так. Не сговариваясь, они взглянули на труп. — Но это — не его рук дело, — добавила Ся Дун. — Он не стал бы рисковать, пробираясь в тюрьму, и он не стал бы ломать принцу Сяню шею. Погасил бы его жизнь ударом ци, и все. У умалишенных душа в теле держится плохо. — Если допустить, что он не знал о состоянии принца Сяня? Мы не выносили сведения за пределы тюрьмы. — Тогда он появился бы гораздо раньше, сразу после возвращения императора с Весенней охоты. Какой смысл ожидать больше месяца, чтобы потом убивать свидетеля, который и так рассказал уже все, что знал? Цзинъянь медленно кивнул, соглашаясь. — И мы по-прежнему не знаем, кто и почему убил Талантливую супругу на полдороге к — или от — горы Цзюань. — Государь будет в бешенстве. Что брат Нин? Я думал увидеть его здесь. — Ему стало нехорошо от таких вестей. — Понимаю. Боюсь, что выхода нет — об этом уже придется доложить отцу-государю. — Наследный принц возьмет эту ношу на себя? — Ся Дун выполнила официальный поклон. Цзинъянь открыл было рот, чтобы сказать «да», но тут же захлопнул его. — Нет, — ответил он. — Государь поручил это брату Нину. Поскольку здесь ничего уже не исправить, не будет беды, если принц Нин придет в себя и только потом отправится с докладом. Государь не будет гневаться на него так, как гневался бы на меня или брата Юя: он никогда не требовал от брата Нина чересчур многого. Но вас, сановник Ся, я попрошу содействовать в написании доклада и особо подчеркнуть свои подозрения по поводу появления в деле Ся Цзяна. — Чтобы облегчить участь принца Нина? — одними губами спросила та. — Да. Глава Ся не тот противник, с которым может справиться хворый Третий принц. Государь передаст дело мне или Пятому брату. А я тем временем… — он расправил плечи, предчувствуя еще один груз, который ляжет на них в скором времени, — я посоветуюсь с господином Су. *** На Цзиньлин накатывались необычайные для пятой луны холода. Чансу казалось, что хмурое небо и порывистый ветер словно высасывают из его тела последние крохи тепла. Особенно доставалось пальцам: они почти не гнулись, стоило выпустить из рук каменную грелку или чашку чая. Он понимал: это все его болезнь. Срок, вымоленный у Линь Чэня, подходил к концу, а план еще не был выполнен, и только это, быть может, еще удерживало его по сю сторону жизни, но одновременно все больше терзало страхом однажды не проснуться. Странное убийство умалишенного принца Сяня не слишком обеспокоило Чансу, но он приказал на всякий случай усилить охрану усадьбы и настоятельно присоветовал то же самое и Цзинъяню. Конечно, Ся Цзяна остановить непросто, но в страже наследного принца имелись серьезные бойцы. С другой стороны, Ся Дун была убеждена, что это не Ся Цзян уничтожил безумного принца… Ся Дун была на свободе, а Чансу все не мог решиться устроить им с Не Фэном встречу. Приедет Линь Чэнь, тогда… Он хотя бы сможет сказать, если ли надежда для Не Фэна спустя столько лет. Главное — дождаться. Пока что Не Фэна поили куриной кровью, а Чансу старался поменьше двигаться и побольше греться. Он даже жалел теперь, что в день, когда принц Юй предложил проехаться на Лилуне, не согласился сразу. Тогда еще у него были силы, а сейчас слабость охватывала тело все настойчивее, как зыбучий песок, и Чансу с тихим отчаянием понимал, что, быть может, уже никогда не сумеет воспользоваться этим даром. Еще он жалел, что у Цзинъяня нет времени на частые встречи. Конечно, с самого начала было ясно, что наследный принц не сможет бегать к советнику каждый день, и все же эта странная разлука, когда не полстраны — полгорода отделяют от лучшего друга, но так же непреодолимы, как полстраны, — это было так горько, если считать оставшиеся уже не месяцы, но, возможно, дни. Он старался не принимать гостей: Нихуан или брата Мэна страшно расстроило бы его состояние, и скрывать его не было никакой возможности. Еще получалось в редкие визиты Цзинъяня делать вид, что все это из-за погоды: измученный ворохом дел наследник не мог быть чересчур внимателен. И только принц Юй наведывался все чаще, пока не стал приезжать каждый день, хотя бы на четверть стражи: выпить чаю, уговорить Чансу попробовать что-то вкусное и рассказать последние новости. Но в основном он задерживался дольше, и у Чансу не хватало ни воли, ни желания его выпроваживать. По крайней мере, разговаривая с гостем, он мог быть уверен, что не уснет, чтобы больше не открыть глаз. Кроме того, хотя его растущая слабость не была секретом для принца, тот не переживал об этом столь сильно, как близкие друзья. Он вел себя, как полагается заботливому влюбленному: следил внимательно, чтобы жаровня была горячей, чтобы в чашке Чансу был чай, а теплая накидка не сползала с плеч, но не отводил глаза, как Мэн Чжи и Нихуан, страдающие от собственной беспомощности. За это спокойствие Чансу был благодарен принцу Юю. И еще кое за что. В Архиве ему попался в руки свиток с легендами народа, обитающего на берегах неведомого западного моря. Там говорилось в числе прочего о любопытной богине, которая сорвала печать с сундучка, где хранились всяческие беды. Те вырвались наружу, и когда богиня захлопнула сундучок, в нем осталась одна лишь надежда. В день, когда принц Юй рассказал о пропаже Цинь Баньжо, Чансу как будто бы сорвал печать запрета с сундучка с прикосновениями. До сих пор принц Юй лишь изредка позволял себе поддержать его под локоть или коснуться пальцев, передавая чашку. Об отчаянном жесте перед сражением на горе Цзюань Чансу вовсе предпочитал не помнить, уж слишком это было… слишком; но перед боем люди еще и не такое могут выкинуть от страха и напряжения. Теперь же, когда он сам взял принца за руку, тот решил, видимо, что эта дверь для него открыта. Постоянно согревал пальцы Чансу в ладонях, а иногда и дыханием; накидывая на плечи плащ, замирал на несколько мгновений так близко, что это уже, пожалуй, сошло бы и за объятие. Это было неприлично, но Чансу не хотел напоминать принцу о приличиях. В конце концов, он ведь разрешил ухаживать за собой? А кроме того, живое тепло даже сквозь слои одежды грело лучше, чем угли в каменной шкатулке. Принц Юй был полон жизненной силы и готов был делиться ею; да и, в конце концов, это было попросту приятно. И полезно, подумал Чансу, когда, неловко переменив позу, на несколько мгновений потерял сознание, упав прямо в подставленные руки. — Вы уверены, господин Су, что не следует позвать лекаря? — спросил (наверное, в сотый раз) принц Юй, его горячее влажное дыхание коснулось уха, и Чансу непроизвольно попытался вжаться спиной ему в грудь — так было теплее, — а потом понял, что творит, и перевел дыхание, замерев. — Лекарь ничем не поможет, ваше высочество; это, к сожалению, обычное обострение болезни, его нужно просто… пережить. Простите, я утруждаю вас… — Ничуть. Если вам так удобно, я охотно останусь в такой позе. «Удобно» было не совсем то слово. Ощутить некоторое смутное, но вполне узнаваемое томление было для Чансу почти потрясением. Не настолько сильное, чтобы быть заметным извне или как-то стеснить, оно заставляло угасающее тело чувствовать себя живым. Когда позже принц Юй удалился, Чансу даже приказал принести себе зеркало. Он не любил свое новое лицо: ничем не похожее на то, что было прежде, с тонкими чертами, будто вылепленное искусными пальцами (и так оно и было). В Ланчжоу ценили красоту здоровья, и человека, бледного, как подвальный гриб, и тощего, как скелет, обтянутый кожей, едва ли кто-то назвал бы привлекательным. Но в столице царили иные вкусы; впервые Чансу подумал, что принц Юй действительно мог счесть притягательной его внешность. Он отложил зеркало и задумчиво взялся за чайник. В страшном сне ему не могло привидеться, что когда-нибудь он возжелает Сяо Цзинхуаня. Линь Шу не был чужд ни ивовых радостей, ни южных удовольствий, а Мэй Чансу не по силам стали и те, и другие; быть может, дело просто в том, что полтора десятка лет этому телу не доставалось ничего кроме аскезы? Но он обнимал Нихуан, вдыхал ее нежный запах, держал ее руки в своих — и не испытывал ничего. И полагал, что попросту испытывать не может, но ведь вот нет — на пороге смерти что-то воспряло… Пусть, решил он. Даже если это последний трепет жизни. Особенно если это он. То, что дает возможность глубже дышать, не должно быть отвергнуто. Если объятия принца Юя помогут дождаться Линь Чэня — он воспользуется ими как лекарством. А принц Юй никогда не узнает, что его — снова — используют ради достижения совсем иной цели. Поэтому, когда принц явился на следующий день — словно других дел у него не было, в конце концов! — Чансу без особых колебаний при первой же оказии прислонился к его плечу, даже не делая вид, что ему нехорошо. К счастью, словесно принц Юй это отмечать не стал никак. Бережно подгреб советника поближе, устроил в кольце рук, подставил плечо, чтобы удобнее было положить голову. — Я вижу сегодня на столе вино, господин Су. Налить вам? Вино предназначалось в основном для самого принца, но лекари не запрещали Чансу иногда выпить чарку-другую, и сейчас это казалось уместным. — Боюсь, мне придется согласиться, поскольку сам я налить вам вина никак не смогу, — не выбравшись из объятий, он никаким способом не сумел бы дотянуться до стола. — Меня вполне устроит этот вид роскоши, — заметил принц, одной рукой придерживая за плечи Чансу, а другой подхватывая чайник с вином. — Не хватает только цветов, чтобы наслаждение было полным, но погода в этом году нам не благоприятствует. — Не благоприятствует нам мой сад, в котором только ранние сорта пионов, и они уже отцвели. Да и, по правде сказать, дева тоже ликом не вышла, — возразил Чансу. Принц Юй указывал на триаду «вино, цветы, красавица», которая будто бы делает человека счастливым. — Господин Су изволит прибедняться. Лика прекраснее не найти в Цзиньлине. Это было бы смешно, когда б Чансу не подозревал, что принц настолько увлечен, что искренен в этом сомнительном утверждении. Теплое вино прокатилось по языку приятной тяжестью, согрело грудь — пусть ненадолго, но сейчас следовало быть благодарным за каждую минуту. Вот другого тепла он совсем не ожидал — губ, на краткое мгновение коснувшихся шеи. Вздрогнул он сильно: остатки вина выплеснулись из чашечки на пальцы. — Я был несдержан. Приношу извинения, — это был даже не шепот — шелест. — Если господину Су неприятно… — Вовсе нет. Ответ вышел чересчур резким и чересчур откровенным. Хотя… он же все-таки не старая дева, чтобы в таком положении говорить намеками. — Ваше высочество… не поймите меня превратно. Если б я мог, я ответил бы вам со всем пылом, — и это было правдой; Чансу ощущал, как внутри расцветает слабое тепло, смехотворная тень того огня, который вспыхивал в юности. — Но я болен и немощен настолько, что вряд ли способен доставить вам какое бы то ни было удовольствие взамен… — Да чем я провинился, что вы меня считаете такие безнадежным тупицей, господин Су? — в голосе принца прозвучала уже почти настоящая обида. — Разве я смею требовать от вас чего-то? Уж поверьте, ищи я себе телесного удовольствия, я был бы сейчас не здесь. — Наверное, болезнь притупила уже мой рассудок, ибо я не понимаю, ваше высочество, что же тогда вы имеете в виду, одаривая меня столь изысканной лаской? — Ваше удовольствие, господин Су, — ответил принц Юй без малейшего раздумья. — Мне нужна ваша улыбка. Ваша радость. Ваше наслаждение, если вы мне разрешите. — Существует ли что-то, что я могу вам не разрешить?.. — стало трудно дышать. Не от удушья — от того же тепла, ширящегося под ребрами. — Например, это? — принц вынул из пальцев советника опустевшую чашечку, поднес к губам его руку и медленно слизнул каплю вина, еще дрожавшую на коже. Чансу даже не сразу понял, что непривычный звук, достигший слуха, был его собственным тихим и хриплым стоном. Он переоценил себя. Переоценил чудовищно. И ведь не лгал, говоря Ся Цзяну, как это тело слабо и чувствительно, как оно боится боли… А что с ним будет твориться от невинной ласки — не подумал. Чувствительность никуда не делась, только еще помножилась на годы воздержания. — Остановитесь, ваше высочество, прошу… — У вас хотя бы цвет лица… хоть какой-то появился, — шепнул принц на ухо. Но руку отпустил. — Я слишком спешу? Больше всего Чансу хотелось сказать «сделайте так еще». Но сердце, колотившееся где-то у горла, четко предупреждало: нужен перерыв. Да можно ли ему вообще все это? Но пальцы не немели, как от мороза, и не сводило ноги, и даже в груди не скрипело предвестье кашля, которое последние дни преследовало неотвязно. — Позвольте мне отдышаться, ваше высочество. — Дышите. Дышите, господин Су… И он постарался дышать так, как давным-давно научил его Линь Чэнь, на четыре счета, не быстро и не глубоко, один вздох и выдох мелкими порциями. Ему было тепло. Впервые за много дней. Сердцебиение понемногу возвращалось в привычное русло. Подумалось: что сказал бы Линь Чэнь, послушав сейчас его пульс? Обругал бы последними словами или велел продолжать в том же духе? — Вы улыбаетесь, — сказал принц Юй. Чансу вынырнул из раздумий, понял — кажется, и впрямь углы рта расползлись в стороны. — Вы хоть понимаете сами, какое это сокровище — ваша улыбка? Кому-нибудь, кроме Фэй Лю, она достается чаще раза в год? — А вы светитесь, ваше высочество, — не удержался Чансу. — Я не могу поверить своим глазам. Как это возможно, чтобы какая-то улыбка сделала вас настолько счастливым? — Не какая-то. Ваша. — Так же нельзя… Сяо Цзинхуань, ты сошел с ума, хотелось крикнуть ему. Ты не мальчишка в пору первой весны, не простолюдин, которому неведомы течения и водовороты у трона. Ты столько лет выживал там, где слишком сильная привязанность могла стоить жизни. Разве ты не понимаешь, что так нельзя?! Или слишком много «нельзя» переплавилось в «не могу больше»? — Мое слишком явное счастье вас оскорбляет, господин Су? Увы, я слаб, и здесь пролегает предел моей способности выглядеть невозмутимым. Вы можете указать мне на дверь, впрочем; я тут же перестану, как вы выразились, светиться. — Если ваше высочество отринули приличия, боюсь, мне остается только последовать вашему примеру, — Чансу задержал дыхание, прислушиваясь к себе. Сердце билось чаще обычного, но ровно. — И как же это будет выглядеть в вашем исполнении? Я сгораю от нетерпения узнать это, потому что не могу вообразить. — Я намерен дать вашему высочеству указание, во-первых; а во-вторых, оно будет совершенно неприемлемым для этого общества, места и времени суток. — Я весь внимание. Глаза у принца горели так, что на миг Чансу даже испугался собственной решимости. Но… слишком много его собственных «нельзя» сейчас текли серебристыми каплями расплавленного свинца. — Ваше высочество, поцелуйте меня. — В самом деле, совершенно неприемлемо, — хрипло согласился принц Юй и прильнул губами к губам Чансу. По правде сказать, поцелуй был чрезвычайно деликатным, мягким и неторопливым, он не лишал дыхания, в нем не было напора… но Чансу хватило и этого. Словно какой-то тугой обруч, невесть что стягивавший в нем, лопнул с треском, выпуская на волю огромную горячую волну, которая просто не могла уместиться в тщедушном теле; он вскрикнул и почувствовал, как разом отказали и руки, и ноги, словно из них опять вынули кости… Все? Это — все? Таков лик смерти на этот раз? Прости, Буйвол, придется тебе дальше самому… Перед тем, как мир опрокинулся во тьму, он вдруг вспомнил: любопытную богиню, выпустившую в мир несчастья, но запершую в сундучке надежду, звали Пань Дола. «Всемерно одаренная» на языке западных варваров. Почти как гений цилиня. …Пробуждение было долгим и удивительно сладким. Он всплывал со дна какой-то мягкой бессветной бездны, где было тепло, тепло, тепло… Затем, медленно и бестревожно, явились воспоминания о том, что было до того. Следом — ощущения: он все еще лежал в чьих-то руках, слышал эхо чужого сердца, щеки касалось нежное, знакомое — мех его собственного плаща. Он открыл глаза. Видимо, он был без сознания, а затем спал долго, две стражи, не меньше: уже совсем стемнело. Как же его вымотало такое незначительное удовольствие… Принц Юй склонялся над ним, и губы Чансу сами собой ответили улыбкой на улыбку. — Ну, здравствуй, сяо Шу, — сказал тот тихо. И воздух в легких стал твердым. Чансу, может, и сумел бы сыграть непонимание, но разнеженное, потерявшее бдительность тело предало его: он рванулся, как из-под удара меча, прежде чем успел даже сообразить, как здесь быть и почему это происходит. И, конечно, вывернуться из рук принца Юя ему, почти бессильному, спеленутому плащом, не удалось. — Тихо, тихо. Дыши же! Все хорошо… Чансу, которого отчаянный рывок бросил на грудь принцу, уткнулся носом ему в плечо, зажмурился и сделал вдох. От слишком резкого движения мутило, но голова была совершенно ясная. Принц гладил его по спине ладонью, размеренно, с нажимом. — Я никому не скажу. Никому, слышишь? Но как. Откуда он мог… — Ты разговариваешь во сне. Я давно думал, что ты потерял кого-то в деле Чиянь — отца ли, брата… Ся Цзян думал, ты из людей брата Цзинъюя… Я не поверил ушам сначала, но ты действительно много и даже связно говоришь. Да. В прошлый раз он едва не выдал себя Цзинъяню, но тогда между ними оказалась тетушка Цзин. Теперь… это надо постараться, чтобы не расслышать, что бормочет — а то и кричит, Чансу знал это за собой — человек, чья голова покоится у тебя на плече. Цена беспечности слишком велика. Чансу шевельнулся, попытался отстраниться — и вновь оказался в прежнем положении, полулежа на руках у Цзинхуаня, откинув голову ему на плечо. Улыбка на губах принца застыла. — Мне надо было промолчать, — еле слышно сказал он. — И какое-то время все еще оставалось бы… в порядке? Чансу не знал, что ему сказать. Он вообще не знал, что теперь делать. Когда-то он сказал Цзинъяню, что бессилен в царстве любви, и теперь ощущал свое бессилие как никогда остро. Счастливый свет в глазах принца осыпался стеклянным крошевом. — Я тебе не лгал, — беспомощно вымолвил Чансу. — С той ночи, когда ты пришел сюда в ливень… Нет. Один раз было. Про то, что не помню, как это — верхом… — Как у тебя получилось? — будто не слыша, спросил Цзинхуань. И провел кончиками пальцев по щеке Чансу. С той же самой нежностью, с какой целовал. — Что с тобой сделали? — Я умирал. Меня вылечили, — ответил Чансу. Подумал и добавил: — Как смогли. Наверное, он получил бы за это от Линь Чэня веером в лоб. — Представляю, как счастлив будет Седьмой брат, — после недолгого молчания начал Цзинхуань. Чансу выпростал наконец из-под плаща руку и вцепился ему в плечо. — Не смей. Не говори ему. Он не должен знать! Глаза Цзинхуаня сузились. — Какого же труда стоило молодому командующему Линю все это время разговаривать вежливо. — Пожалуйста, — спохватился Чансу. И правда, как легко слетели остатки маски! А ведь казалась такой прочной. — Я… Принц Юй, ваше высочество, не выдавайте меня. Ответный вздох был больше похоже на стон. — Если не замолчите, господин Су… Чансу… я буду тебя целовать, пока ты снова не лишишься чувств. Прекрати, я не могу… я не хочу видеть тебя таким. Я же сказал — никому. Не скажу. Не выдам. — Цзинхуань!.. — Да. Сложно помнить, как ты хрупок, когда у тебя такие глаза. Кости целы? — Целы. Глаза?.. — Как кинжалы. Чансу покачал головой и опустил ресницы. — Почему ты не хочешь, чтобы Цзинъянь знал? Непременно нужно, чтобы на дороге к трону он как следует помучился? Он мог ответить на этот вопрос Мэн Чжи. Нихуан. Но объяснять Цзинхуаню? Это было выше его и без того невеликих сил. — Если я откажусь отвечать, будешь пытать поцелуями? — А это пытка?.. Чансу показалось, что руки Цзинхуаня дрогнули. Он помотал головой. — Я думал… поняв, кто я, ты должен был преисполниться отвращения. Не знаю, как ухитрился Мэй Чансу проникнуть в твое сердце, но ведь к Линь Шу ты никогда не питал приязни… Странная ухмылка скользнула по губам принца. — Линь Шу умер. Почти пятнадцать лет назад. Если даже Мэй Чансу чудесным образом пророс на его могиле, что мне до того? Кроме разве что возможности отбросить лишние церемонии. Или, быть может, что-то изменилось от того, что я теперь точно знаю, откуда взялся гений цилиня? Ты отзовешь те разрешения, что благосклонно дал мне, пока я пребывал в неведении? Разрешение посещать его дом, вспомнил Чансу. Разрешение ухаживать. Не произнесенное вслух, но определенно данное разрешение касаться, обнимать, ласкать. Как он мог быть столь безрассуден. Что сделает принц Юй, почувствовав себя преданным. Каково будет самому Чансу вернуться в то недавнее время, в котором не было этих бережно держащих его рук. — Если тебе не противно, — медленно произнес он. — Если ты готов продолжать, зная то, что теперь знаешь. Если ничего не изменилось, и тебе все еще нужна моя радость, хотя я все же не пойму, как это возможно… — Тебе определенно нравится терзать тех, кто тебя любит. Чансу захлебнулся словами. И от обвинения. И от того, каким признанием было это обвинение. — Тогда, — закончил он, отдышавшись, под неотрывным взглядом Цзинхуаня, — принц Юй, ваше высочество, вы слышите, я почтителен, как только могу… окажите мне милость: поцелуйте меня еще раз. «Потому что есть предел силам гения цилиня. Потому что я боюсь замерзнуть насмерть, пока не дошел до конца пути. Потому что я все еще могу тебя использовать. Потому что… моя ноша стала легче на одну большую ложь».