Завтра ветер переменится

Если бы когда-нибудь в обеих жизнях Мэй Чансу бывало похмелье, наверное, оно могло быть похоже на то, что он испытывал сейчас. Принц Юй накануне не явился, зато явился Цзинъянь поговорить о Юе, и теперь Чансу маялся, то и дело сжимая ладонями виски, не в силах хоть на минуту перестать вспоминать, рассуждать и делать выводы. Воспользоваться Цзинхуанем как лекарством было на первый взгляд хорошей идеей — куда лучше, чем, например, уступить намекам лекаря Яня и призвать Гун Юй греть себе постель. Но у лекарства оказался очень опасный побочный эффект. К великому счастью, Цзинхуань был неистово влюблен и даже не подумал воспользоваться открывшимся ему знанием… по крайней мере, пока… Нет, открой он тайну Мэй Чансу императору — и вряд ли получил бы что-то, кроме косого взгляда. Если уж император вспомнил то, о чем тридцать лет не думал — о родной матери принца Юя, — то и тут он бы скорее заподозрил сына в склонности к предательству. Цзинхуань вроде бы не страдал слепотой в отношении отца и не мог бы предположить, что, принеси он на лаковом подносе мятежника Линь Шу, это как-то упрочит его собственные позиции. Но он мог принести это открытие Цзинъяню. В стремлении порадовать или выслужиться, смотря что взыграет в сердце. От мысли, что Цзинъянь все-таки узнает, что в оболочке Мэй Чансу дотлевает уголь, оставшийся от Огонька Линь Шу, Чансу начинало тошнить. От отвращения к себе и от страха увидеть такое же отвращение во взгляде Цзинъяня. Нет, Седьмой принц научился лицемерить и скрывать свои чувства, но если он будет их скрывать перед Чансу из вежливости или жалости, станет только хуже. Нежность Цзинхуаня, и та вызывала очень странное, двойственное ощущение. Конечно, он никогда не любил и даже почти не знал Линь Шу. Более того, легкое презрение к «военной косточке», которое и Цзинъяня цепляло краем, было весьма свойственно тем, кто проводил жизнь у подножия драконьего трона. И да, Цзинхуань отнюдь не был сияющим столпом нравственности, он говорил правду: даже хитрому и подчас подлому главе воинского союза было за что его презирать. То, что он не испытывал к тому, кто некогда был Линь Шу, а стал гением цилиня, никакой брезгливости, было скорее естественно. Но и Цзинхуаня — Чансу был в этом совершенно убежден — должно было покоробить превращение полного сил и бодрости юноши в ту бледную немочь, которую являл собой хитроумный советник. У здоровых и благополучных людей чужая болезнь обыкновенно вызывает подспудное желание отстраниться, как будто несчастье заразно само по себе. Только самые чистые сердцем, самые благородные мужи свободны от такого желания. Цзинхуань уж точно не был из них. Но, быть может, от родной матери ему досталась способность к любви самозабвенной и ослепляющей? Принцесса Линлун, правительница и военный вождь своего народа, ради любви к Сяо Сюаню отреклась и от власти, и от войны. Страшный материнский дар, если вдуматься, а уж для сына — страшный втройне. Правда, если такие чувства порождают долготерпение… держал же он рядом с собой десяток лет женщину, желал ее — и смирялся с ее отказом! Поистине даосы, практикующие обуздание страстей, назвали бы Цзинхуаня братом. Если так, то Чансу в безопасности. Лишь бы самому избавиться от внутренней дрожи, от недоумения: как же ему не противно? Ему — никак. Он любит и полон надежды. Просто в это надо поверить. А поверить не выходит, потому что — как может хоть чем-то привлекать Мэй Чансу, если знать, что прежде это был Линь Шу?! На пятом или шестом обороте этого огненного колеса, терзавшего рассудок, Чансу было попытался вывернуть из колеи. Так или иначе, скоро его не станет: даже если Линь Чэнь успеет вовремя, даже если выгрызет для него у Небес еще несколько месяцев, рассчитывать на долгий срок не приходится. Так важно ли, насколько в действительности сильно чувство Цзинхуаня? Пока он остается терпеливым и согласен всего лишь греть Чансу собой — и совсем немного чувственного удовольствия, — он полезен. Лишь бы лекарство не стало привычным, лишь бы не начало хотеться еще и еще. Линь Чэнь рассказывал, как можно привыкнуть к пилюлям, утоляющим боль, и утратить возможность без них обходиться. Пугающе чувствительное к ласке тело следует держать в узде и не позволять себе… не позволять Цзинхуаню чересчур увлекаться. Так, чтобы не лежать больше в его руках беспомощной куклой, алкая поцелуя и страшась увидеть во взгляде мимолетное, высокомерное омерзение… Нет! Только не снова! Чансу хотел было, невзирая на холодный ветер и то и дело налетающую мелкую морось, выйти в сад. Либо он хоть немного остудит голову, да и тело, слишком уж бодро отзывавшееся на воспоминания о нежных объятиях, — либо отведет душу в препирательствах с Ли Ганом и лекарем Янем, которые постараются во что бы то ни стало удержать его в стенах дома, а еще лучше — запихнуть под дополнительные меха. Но тут в комнату влетел Фэй Лю, сжавшись так, будто ждал стрелы в спину, и с разбегу метнулся за спину Чансу, скорчившись в три погибели между холмиком одеял и книжной полкой. В вопросах не было нужды. Единственный человек на свете мог заставить Фэй Лю бежать и прятаться. — Чэнь! — Смотри-ка, он подает голос! — от веселого возгласа степенная тишина в доме, казалось, пошла рябью. — Я уж думал, застану тебя незрячим и безгласным! Линь Чэнь ворвался в комнату, сияя улыбкой и будто бы принеся с собой ветер и солнце с горных вершин. Не обращая внимания на выглядывающего из-за одеял Фэй Лю, он в три шага оказался подле Чансу и отточенным движением сомкнул пальцы на его запястье. — Ты так долго добирался, — укорил его Чансу, даже не пытаясь согнать с лица улыбку — наверное, неприлично счастливую, — еще немного, и я и правда не дождался бы. — А нечего пичкать своими пилюлями кого попало. Я дал тебе точно отмеренную дозу. Все рассчитал, предусмотрел даже твою привычку загонять себя там, где можно не делать вовсе ничего. И что? Ты все равно нашел способ наплевать на мои указания! Этот господин, которому ты скормил лекарство, провел в шерсти дюжину лет! — Четырнадцать. — О-о, большая разница, большая. И заметь, за это время он не только не умер, но и успешно уворачивался от поимки! От чего, скажи, ты его лечил своими лекарствами? От безумия? Я тебя разве от помрачения рассудка лечу? Хотя стоило бы! — он отпустил руку Чансу, и тот перевел дыхание: успел отвыкнуть от Линь Чэня. Давно уже никто так вдохновенно не орал на господина Су. — Но я смотрю, ты неплохо обошелся подручными средствами, — Чэнь прищурился и окинул его плотоядным взглядом. — Неужто заполучил своего драгоценного Седьмого принца на ложе? Надо было прописать тебе это сразу. — Нет! — у Чансу разом сел голос. — Ничего подобного! И какое еще ложе, о чем ты, Чэнь. Я хожу-то с трудом… Линь Чэнь уставился на него в упор, раскрыл и с сердитым шорохом сложил веер. — Ты мне-то лапшу на уши не вешай. Если ты и ходишь с трудом, то это лишь оттого, что проблемы у тебя вот здесь! — веер уткнулся в лоб Чансу, и это было, по правде говоря, даже болезненнее, чем помнилось. — А не здесь, — в область сердца пришелся только мягкий толчок, — не здесь, — низ живота, — и уж конечно не в ногах. Ладно, не Седьмой принц, а который тогда? — Да с чего ты взял… — Я уезжаю, — бело-голубой вихрь взметнулся на ноги. — Еще мне больные не врали, одной ногой в могиле стоя. — Ну не на ложе же! — чуть не взвыл Чансу. — Один раз дыхание смешали! Ну, два! Линь Чэнь столь же проворно плюхнулся обратно. — Это кого же ты себе подцепил с такой могучей жизненной силой? Давай, рассказывай. Сгораю от нетерпения: чтобы ты, да целоваться вздумал, до ложа не дойдя! — Стой! — опомнился Чансу. — Ничего не расскажу, пока ты не осмотришь Не Фэна. — Четырнадцать лет. Полчаса ничего не изменят. — Чэнь. Молодой хозяин Архива Ланъя зашипел, как рассерженный лесной кот. — Сдается, ни чуточки ты по мне не скучал. Ладно! Вставай. Вставай, показывай, где там твое чудо в меху. Пришлось опереться о плечо Фэй Лю, но поднявшись, Чансу с изумлением понял, что его не шатает и колени не норовят подогнуться. А ведь Линь Чэнь еще даже не сделал ничего! Только пульс проверил и веером потыкал. Разве что тыкал как-то по-особому… А впрочем, быть может, и правда все проблемы от головы. Почти детская радость на лице хозяина Архива при виде Не Фэна и возглас «Ух ты, такое и правда бывает!», похоже, успокоили несчастного генерала. Он все еще шарахался от людей, даже от знакомых, но Линь Чэню позволил взять себя за руку без дополнительных уговоров. Чансу поэтому не стал вспоминать лишний раз, что Чэнь, конечно же, «такое» уже видел: его самого. Закончив слушать пульс — а слушал он долго, отстукивал какой-то ритм пальцем свободной руки по собственному запястью, беззвучно считал, — Линь Чэнь только было принял торжественную позу и собрался что-то изречь, как в комнату сунулся Ли Ган: — Глава! Наследный принц, принц Юй, и с ними еще… — он так покосился на Не Фэна, что Чансу все понял без слов. — Опять вместе? — Нет, приехали порознь. Принц Юй еще кого-то с собой притащил — с закрытыми лицами. — Чэнь, прости, — Чансу поднялся, забыв, что еще утром это давалось ему неимоверным трудом. — Побудь здесь, я… — Я тебе что, прислуга на побегушках или Сяо Цзинжуй какой-нибудь? — неприятным голосом осведомился Линь Чэнь. — Я иду с тобой. — Ты можешь вместо этого сходить на кухню к тетушке Цзи, она наверняка уже затеяла твои любимые клецки. — Вот так всегда, о том, что меня надо кормить, ты вспоминаешь, только когда надо от меня избавиться. Нет уж. Я буду смотреть на вас всех грустными голодными глазами. Это хорошо возбуждает совесть, — Линь Чэнь сделал неприличный жест, наглядно описывая, как именно возбуждается совесть от созерцания голодного хозяина Архива. Не Фэн издал сдавленный хрюкающий звук. Чансу не удержался и захохотал. Он так и вышел к высоким гостям, пытаясь скомкать и упрятать поглубже рвущийся наружу смех. От этих попыток даже горло заболело и заныли челюсти. Мельком оглянувшись, он увидел шествующего следом Чэня с таким серьезным и благопристойным лицом, что пришлось-таки закашляться и закусить рукав, чтобы не выдавать веселья. Господину Су многое позволено, но повизгивать от восторга в присутствии двух принцев — это чересчур. — Ваше высочество наследный принц, принц Юй, сановник Ся. Чему я обязан столь внушительным визитом? — он уже увидел двоих, мужчину и женщину, с мешками на головах, переминавшихся с ноги на ногу под охраной солдат принца Юя. Взоры гостей как один устремились на Линь Чэня, и Чансу поспешил добавить: — Господин Линь из цзянху — ученый и лекарь, которому я много лет вручаю и свою жизнь, и свои помыслы. Он мои глаза и руки там, где я не могу находиться лично. — И мозги, — еле слышно добавил Линь Чэнь, едва не вызвав у Чансу новый приступ кашля. — Ему можно доверить все то же самое, что вы готовы доверить мне, — удерживать невозмутимое выражение лица стоило отчаянных усилий, и это почему-то опьяняло даже сильнее, чем ласки Цзинхуаня. Как будто и вправду от вина воздерживался два года, а потом с первой же чарки накрыло. Цзинъянь коротко кивнул: принял к сведению. Чансу опасался, что наследный принц, еще совсем недавно не доверявший никому, кроме матери и заместителя, не воспримет нового человека в их кругу почти-заговорщиков. Однако то ли Цзинъянь привык полагаться на своего советника, то ли его разума достигло полное значение сказанного — господин Линь и так знает все, что знает господин Су, — но с его стороны не последовало возражений. Ся Дун, скромно стоявшая на шаг позади, вовсе не имела права голоса. А вот выражение лица принца Юя Чансу не понравилось. Острый взгляд на Чэня, на самого Чансу, опять на Чэня… Может, им когда-то случилось встретиться, и не по-доброму? Отчего бы иначе сжатые в нитку губы и напряженный прищур? — Как я посмотрю, принц Юй совсем недавно повредил руку, — Линь Чэнь умел говорить вежливо, хотя умением этим пользовался редко; но еще реже он говорил так вкрадчиво, как сейчас. — Сдается, вашему высочеству попался не слишком умелый лекарь. Как ни странно, ответил не Цзинхуань, а Цзинъянь. — Почему мастер Линь так считает? Повязка наложена аккуратно, я видел. Тут и Чансу наконец обратил внимание, что правая ладонь принца Юя, полускрытая рукавом, перетянута белым. — Пахнет кровью, — безмятежно отозвался Линь Чэнь. — Это значит, что под повязкой рана недостаточно хорошо стянута и при этом довольно глубока. Ваше высочество позволит сделать все как следует? Чансу не видел Чэня, стоявшего у него за плечом, но Цзинхуаня видел — и ему казалось, что слышит также и клинковый скрежет столкнувшихся взглядов. Как только еще не посыпались искры. И Цзинъянь, и Ся Дун недоуменно нахмурились: причины внезапной неприязни они явно не ведали. — Господин Линь в списке лучших лекарей Поднебесной числился бы вторым, если б такой список был составлен, — мягко заметил Чансу. — Принц Юй, ваше высочество, не отказывайтесь. — А кто тогда первый? — наконец разомкнул губы Цзинхуань. — Мой отец, — Линь Чэнь со свойственной ему уверенностью счел, что согласие раненого получено, и развернулся, заставив легкую голубую накидку порхнуть в воздухе, как у танцовщицы. — Пройдите в дом, ваше высочество, не на улице же все это делать. Цзинхуань развернул плечи, как кобра — капюшон. Чансу, одновременно мысленно проклиная упрямое нахальство Чэня и страшась возможной стычки, уже изготовился увещевать разъяренного принца, но тут вмешался Цзинъянь. — Хуань-гэ, — сказал он негромко и кончиками пальцев еле заметно похлопал Цзинхуаня по предплечью, — люди из цзянху обычно не знают столичных церемоний. Нам повезло, что ученость господина Су простирается и в эту область, но от других уроженцев края рек и озер почтительности ждать не следует. Если господин Су рекомендует мастера Линя как гения в своем деле, не стоит ли воспользоваться удачной встречей? Чансу моргнул. «Хуань-гэ»? Что такого случилось между братьями в последние дни, о чем ему никто не рассказал? И самое удивительное — Цзинхуань руку Цзинъяня не сбросил, выдохнул сквозь зубы и склонил голову: — Следую совету брата-наследника. И действительно пошел следом за Линь Чэнем. Чансу оставалось только молиться, чтобы сейчас не раздался недовольный возглас «Что так долго!», но Чэнь, к счастью, предпочел остаться в рамках хоть каких-нибудь приличий. — Действительно так хорош? — вполголоса уточнил Цзинъянь, подходя ближе. — Гениален и знает это. — Ах. Такое бывает с гениями, — Цзинъянь отстраненно улыбнулся, и Ся Дун тоже позволила себе тень улыбки. Чансу вдруг осознал, что это Линь Шу вспомнили они оба: блистательного и дерзкого в своем блеске. — Эти люди — не следует ли о них позаботиться? — он кивнул на пленников, все еще стоявших там, куда их поставили. — Им можно разрешить сесть, — сказал Цзинъянь, — но пусть пока побудут в таком виде. Это в некотором роде сюрприз для господина Су, вот только не знаю, приятный ли. — Что ж, — Чансу легко поклонился, — давайте пока пройдем внутрь. Вряд ли осмотр затянется надолго… Однако в этом предсказании Чансу ошибся. Против обыкновения Линь Чэнь не вопил, а говорил тихо и монотонно, но от этого лучше не становилось. — Вот эту рану, ваше высочество, зашивали умело, но ухаживать за швом совершенно забыли. А теперешнюю шил косорукий коновал. Если это ваш домашний врач, гоните его к зеленым гуям, он вас однажды убьет, не со зла, а потому что дурак и шарлатан. Вам несказанно повезло, что кровотечение было сильное и вымыло из разреза грязь, но на этом хорошие новости закончились. Надо убирать нитки и шить по-новой. Чансу, — он не повернул головы, — распорядись: мне нужен кипяток, очень острый нож, самая тонкая швейная игла, шелк, чистая ткань и яркий свет. — Почему вы думаете, что я позволю вам… — почти шипя от злости и боли, начал было Цзинхуань, и вот теперь-то Линь Чэнь повысил голос: — Ваше высочество, вам правая рука нужна? Если нет, я удаляюсь. Но если вы хотите когда-нибудь что-нибудь этой ладонью держать, то соизвольте терпеть! Новая рана пересекла старый рубец, там сухожилие повреждено, если сейчас не сложить толком, будете вот таким, — он изобразил птичью лапу, скрючив пальцы, — остаток жизни ходить. И что вам понадобилось за нож держаться, как за девичью грудь! — Откуда вы… — нестройным хором начали оба принца, и снова Линь Чэнь не дал им договорить: — Кто этого не видит, лекарем называться вообще не должен. Чансу! Мне долго ждать? — Пока вскипит вода, — смиренно откликнулся Чансу, который как раз закончил отдавать распоряжения Ли Гану. Цзинъянь прочистил горло. — Господин Су, мы намеревались поговорить о делах достаточно спешных. Я понимаю, что мастер Линь совершает доброе деяние, — кажется, это он произнес специально для Цзинхуаня, сидевшего с видом одновременно рассерженным и ошеломленным, — но на сколько это нас задержит? — Вообще не задержит, — буркнул Линь Чэнь, подумал и добавил: — Ваше высочество. Просто обсуждайте то, что хотели, я вам не помешаю. Видно, сегодня Линь Чэнь задался целью выбить из колеи решительно всех. Чансу наблюдал, как Цзинъянь вытаращил глаза, на мгновение став похожим на крупного карпа, и как с явным усилием вернул лицу достойное выражение. — Мастер Линь, глава Мэй говорит о вас как о гениальном враче, и я не вижу причин ему не верить, но опыт позволяет мне предположить, что ни ваше мастерство, ни сдержанность Пятого принца не столь безграничны, чтобы позволить с холодной головой говорить о делах во время операции. Цзинхуаня передернуло, но он все еще молчал, а вот Чансу почувствовал легкую дурноту при воспоминании. — Ты же не будешь шить без болеутоляющих?.. — Вы это так говорите, господин Су, — чрезмерно ровным голосом заметил Цзинхуань, — как будто вам приходилось испытать подобное на себе. Прежде чем Чансу придумал, что на это ответить (воображаемые боли в давно уже сросшихся костях преизрядно мешали соображать), вступил Линь Чэнь: — А ему и приходилось. Но вас, ваше высочество, я избавлю от этих малоприятных ощущений. — Но ведь эти снадобья затуманивают сознание, — нахмурился Цзинъянь, и Линь Чэнь повернулся к нему всем телом, не отпуская при этом руки Цзинхуаня, с выражением лица философа, обнаружившего в собственном саду дотоле не замеченное столетнее дерево. — Разве я что-то говорил о снадобьях? Ваше высочество. Появились Ли Ган и Чжэнь Пин с исходящим паром котелком, парой ламп и подносом с нитками, иглами и прочим, что затребовал лекарь. — Смотреть не советую, — Линь Чэнь достал из рукава какой-то флакон и поставил на поднос. — Это хоть и тонкая, но вполне монотонная лекарская работа. Вы, принц Юй, тоже можете отвернуться, только руку поднимите сначала. Как завороженный — впрочем, не «как», Линь Чэнь привычно забалтывал и подавлял людей самоуверенностью, — Цзинхуань поднял руку. Лекарь примерился и нанес молниеносный удар тремя пальцами куда-то под мышку. Цзинхуань вскрикнул и тут же смолк, ошалело глядя, как рука его падает плетью, запястьем в подставленную ладонь Линь Чэня. Цзинъянь и Ся Дун подались вперед одинаковым тревожным движением, и Чансу покачал головой: не надо вмешиваться. — Чувствуете что-нибудь, ваше высочество? Пальцами пошевелить можете? — Н-нет… — Вот и хорошо. Это продлится с полстражи, мне как раз хватит времени, а вы можете приступать к вашим беседам государственной важности. Чансу был уверен, что оставайся у Линь Чэня свободные руки, он отмахивался бы от зрителей веером. По уму, стоило приказать поставить ширму, но Чэнь желал присутствовать при разговоре — пусть даже пока не полноправным участником. В том, что он отыщет способ этим самым полноправным участником стать, Чансу не сомневался. Его куда больше заботило, отчего Цзинхуань с первого мига смотрел на Линь Чэня волком — и с какой стати Чэнь сам и так настойчиво предложил свои услуги лекаря, когда обыкновенно его нужно было упрашивать и умасливать, чтобы он взялся за ранение, не угрожающее ничьей жизни и не интересное ему самому. В первые минуты взгляды нет-нет да и устремлялись туда, где в ярком сиянии ламп работал лекарь, — исключение составлял Цзинхуань, неловко усевшийся почти спиной к лекарю и старательно делавший вид, что его ничуть не беспокоит, что там делают с его ладонью. У него не было опыта, которым в изобилии обладал Цзинъянь и лишь в чуть меньшей степени Ся Дун: заниматься делами, требующими внимания и сосредоточения, когда тебя зашивают после боя. Однако, по всей видимости, он и правда ничего не чувствовал, поскольку вскоре словно позабыл о собственном странном положении. Цзинъянь полностью вернул себе самообладание и начал рассказывать об их с принцем Юем ночных приключениях. Начал он с того, что они проводили время в Хунсю-Чжао, и Чансу остро захотелось узнать, что за странную притягательность обрело для Цзинъяня это место. Однако когда прозвучало имя Цинь Баньжо, он весь обратился в слух — и при этом всеми силами не смотрел на Цзинхуаня. — Следует благодарить его высочество принца Юя за то, что он заполучил нож барышни Цинь, хоть и пострадав при том, — Ся Дун достала из рукава сверток и развернула его, показывая Чансу нож с рукоятью в виде двух сплетенных змей, глядящих друг на друга. — А вот второй нож, барышни Цзюнян, попроще, но символы те же, — другой сверток явился на свет, и там тоже был метательный нож, менее искусной работы, с рукоятью, обмотанной полоской кожи, но тоже со змеями, травлеными по лезвию. — Я хотел, чтобы сановник Ся осмотрела нож Баньжо, — бесстрастно добавил Цзинхуань. — Мне показалось, что я видел раньше такую рукоять. — Не в руках у барышни Цинь? — уточнил Чансу. — Они никогда не была столь непочтительна, чтобы в моем присутствии появляться с оружием в руках, — легкая улыбка тронула губы Цзинхуаня, но не глаза. — Его высочеству не показалось, — Ся Дун выложила оба клинка на циновку. — Такие ножи оставались в телах, найденных у дороги на гору Цзюань. Точно таким, — она указала на нож со змеиной рукоятью, — была убита Талантливая супруга Юэ. Цзинъянь, как заметил Чансу, тоже смотрел куда угодно, только не на брата. — Мы упустили Цинь Баньжо, но взяли барышню Цзюнян и пленника, которого держали в усадьбе. Господин Су, прикажите привести их. Вам будет любопытно. Чансу махнул Ли Гану, неслышной тенью маячившему в коридоре. Пленников привели сразу же. Заставили опуститься на колени, сняли мешки. — Тун Лу! — Чансу не смог сдержать удивления. — Как так вышло? — Глава! — тот поспешно пал ниц, но Чансу успел заметить следы побоев. Судя по разноцветным синякам, били парня не раз, не два и не десять за все время, что он пропадал без вести. — Я виноват! Я позволил себе влюбиться. Не смог не вмешаться, когда жизни Цзюнян грозила опасность. А потом… потом… узнал, что она — соученица Цинь Баньжо… В наступившей тишине голос Цзинхуаня показался слишком звучным: — Я приношу господину Су извинения. Моя советница действовала у меня за спиной, а я был столь глуп и непредусмотрителен, что и не подумал о такой возможности. Моя вина. Он низко склонил голову, и казалось, что тоже желал бы простереться на полу, но вывернутая назад безвольная рука, с которой все еще возился Линь Чэнь, не позволяла ему столь самоуничижительного жеста. Чансу молча поклонился в ответ, поймал быстрый взгляд Цзинъяня, кивнул. Он верил Цзинхуаню: если б тот знал, что у Цинь Баньжо в плену человек союза Цзянцзо, то наверняка вернул бы его после того, как из противника сделался союзником, в знак чистоты намерений. Или просто убил бы, чтобы не пришлось объясняться. — Теперь ты, Цзюнян, — сказал Цзинхуань, и женщина, до этого момента сидевшая неподвижно, плавно качнулась вперед, вжалась лицом в пол. Выучка Хунсю-Чжао, не иначе: недаром говорят, что тамошние девушки — лучшие танцовщицы во всем Цзиньлине. — Расскажи все. — Ничтожная молит о снисхождении. Эта глупая Цзюнян давно уже оставила змеиный путь и жила мирной жизнью. Но Первая сестра уговорила помочь ей последний раз — соблазнить одного из людей главы Мэя и выведать его тайны… — Что ж, теперь мы знаем, как именно потерпели ущерб те, кто приносит мне сведения, — холодно заметил Чансу. — Почему вчера вы с Цинь Баньжо схватились в той усадьбе? Женщина попыталась приникнуть к полу еще плотнее. — Первая сестра получила указание избавиться от Тун Лу. Цзюнян не хотела позволить этого. Было заметно, как дрогнули плечи Тун Лу, но он не повернул головы и не произнес ни слова. — От кого получила указания барышня Цинь? — спросил Цзинъянь резко. — От главы Ся — больше никто не отдает приказов Первой сестре. Еле слышный стон, вырвавшийся у Цзинхуаня, можно было бы отнести на счет труда Линь Чэня, но Чансу видел: тот и ухом не повел. Значит, рука принца по-прежнему все равно что не его, он ничего не чувствует и поглощен тем, что слышит… — Что за ножи у вас? Что означают змеи? — резко спросила Ся Дун. Прерывистый вздох предварял ответ на сей раз. — Мы носим ножи с двумя змеями в память о сестрах-владычицах, последних правительницах нашего народа. Цзинъянь покосился на брата и сокрушенно отвел глаза. Под броней, наросшей с годами, думал Чансу, Цзинъянь сохранил нежное сердце, но вот выражать сочувствие так, чтобы от этого не стало неловко, до сих пор не научился. Впрочем, прямо сейчас все равно нельзя было ничего сказать или сделать. Придется Цзинхуаню допивать чашу предательства до дна. — Кто и зачем, — спросил Цзинъянь, — убил Талантливую супругу Юэ? Женщина по имени Цзюнян приподняла голову. — Об этом, — ответила она с ноткой удивления, — мне ничего не известно. — Где сейчас глава Ся? Этот вопрос задала Ся Дун, напряженная, как тетива большого лука. Цзюнян качнула головой. — В городе. Но где — мне неведомо. У главы Ся много укрытий, много верных людей. Все о нем знала только Наставница. Ни с кем не поделилась. Ся Дун молча, без замаха стукнула кулаком в пол. — Где искать Баньжо? — тихо и равнодушно произнес Цзинхуань. Цзюнян снова помотала головой, но тут раздался уверенный, с нотками веселья, голос Линь Чэня: — А не надо искать. Я ее уже нашел. Кстати, ваше высочество, рука готова, забирайте. Все, кто был в комнате, не исключая и лежащих Тун Лу и Цзюнян, уставились на лекаря. Цзинхуань осторожно левой рукой положил к себе на колени все еще неработающую правую. — Когда кончится заморозка, будет болеть. Очень сильно будет болеть. Не удивляйтесь, так надо, — напористо предупредил Линь Чэнь и сложил тряпку, которая была перед ним расстелена. На рукавах его не было ни пятнышка крови. — Чэнь, ты поймал Цинь Баньжо? — Я выследил, Фэй Лю поймал. Вредный мальчишка, не передал тебе моих слов! Но вам это мало поможет: она не знает, где Ся Цзян. — А про резню у дороги? — жадно спросила Ся Дун. Глаза у нее горели. — А про это я не спрашивал. Спрошу. — И про смерть принца Сяня! — Давайте, госпожа Ся, я вам просто отдам эту красотку, и вы сами ее обо всем спросите. — Я бы тоже… расспросил ее кое о чем, — пробормотал Цзинхуань, баюкая безвольную руку в сплошной тугой повязке. — А вот вам, ваше высочество, беседы с Цинь Баньжо противопоказаны, — отрезал Линь Чэнь. — Вас к ней на выстрел подпускать нельзя. Из баллисты. — Да как вы… — взвился наконец Цзинхуань, но тут же с громким болезненным стоном согнулся пополам, прижимая раненую руку к груди. Линь Чэнь сделал невинное лицо. — Кончилась. Я же предупреждал. Цзинъянь обхватил брата за плечи, бросив негодующий взгляд на лекаря. — Это нечеловеколюбиво, мастер Линь. Чэнь развел руками с видом «ты им как лучше, а они тебе — как всегда». — Чем мельче стежки, тем прочнее шов и правильнее сходятся края раны. Но чем мельче стежки, тем их больше, и тем все это болезненнее. Рубца не будет, рука не утратит подвижности. Но боль придется потерпеть. Ся Дун делала знаки охранникам, чтобы те забрали Цзюнян, а к Тун Лу уже спешил Чжэнь Пин. Чансу смотрел на все это и понемногу осознавал: во-первых, он чувствует себя лучше; во-вторых, Линь Чэнь стягивает внимание на себя и почти наверняка делает это нарочно; а в-третьих, со степенной, полусонной резиденцией Су, подлинной обителью ученого, пора прощаться. С этого дня здесь будет приют умалишенных. С чего-то тихо заныли щеки, как от усталости, и только теперь Чансу понял, что снова улыбается. *** Голубь с известием о гибели Се Юя прилетел в начале шестой луны, одновременно с некоторыми известиями из Ланчжоу. Линь Чэнь прилежно врачевал Не Фэна — его высокомерное заявление о том, что уж с этим-то он отлично справится сам, не призывая на помощь отца, было на самом деле обещанием хорошего исхода, и у Чансу отлегло от сердца. Три-четыре раза поставить иглы, сказал Чэнь, и можно будет приглашать Ся Дун и решать, куда двигаться дальше. Итак, теперь можно было начинать разворачивать последнюю, решающую часть плана. За два года он претерпел столько изменений, столько камней сменило позиции на доске — но сердцевина его осталась неизменной. Вынудить императора пересмотреть дело, оправдать невинных, разрешить людям оплакивать погибших. Несмотря на всю подготовку, несмотря на количество людей, готовых встать за правду, Чансу не мог предполагать, закончится ли последний бой победой или поражением. Другие его схемы, где люди шли в расставленные ловушки, могли быть просчитаны — но не решение императора. Как подействовать на человека, который любит себя превыше всех других и обладает властью, чтобы защитить свою любовь? Как заставить признать себя неправым того, кто готов и может уничтожить кого угодно, лишь бы не потерять лицо? Это будет смертельно опасное сражение с непредсказуемым исходом. Около двух месяцев до дня, когда донесение о Се Юе прибудет в столицу. За это время нужно было успеть все, что не успел до того. В гости как раз заглянул брат Мэн, и Чансу поделился с ним обеими новостями: и про голубя из Цяньчжоу, и про подвижки со здоровьем Не Фэна. Чистосердечный Мэн Чжи порадовался за Не Фэна, но заодно посетовал, что принц Цзин с каждым днем выглядит все подавленнее. — Чего же ты хочешь? Его ноша тяжела и не становится легче. — Если б ты рассказал ему правду о себе… — Мэн Чжи осекся, и Чансу глубоко вздохнул. Он не мог. Не мог, и все тут. И дело было уже даже не в порывистой честности Цзинъяня, которая могла выдать их раньше времени. Просто, случайно раскрывшись Цзинхуаню, Чансу еще отчетливее представлял, какое ужасное разочарование испытает Цзинъянь. Когда брат Мэн ушел, Чансу направился в сад. Там в беседке его поджидал Линь Чэнь в компании кувшина с вином и корзинки со сладостями. Холода понемногу отступали, а рядом с Чэнем стало и вовсе не страшно простудиться от малейшего сквозняка, так что Чансу позволял себе некоторое время провести на воздухе. — Ну, как он? — Твой пушистый друг? Как и ожидалось. Еще один заход, и можешь приглашать прелестную не-вдову. — Ты, кажется, чем-то недоволен? — Оценил количество народу, которые знают, что ты — это ты, — Линь Чэнь забросил в рот сушеную сливу, но жевать не стал, а запихал за щеку, отчего его лицо приобрело вид весьма потешный. — Бравый генерал знал, княжна догадалась, Вэй Чжэна здесь вообще не должно было быть, но вот он. Не Фэн не говорит, но как только его увидит жена, она моментально поймет все. Благородная супруга раскусила тебя, даже не видя. Что бы тебе наконец не перестать водить за нос своего принца? Седьмого, я имею в виду, Пятый обойдется. — Вы с Мэн Чжи сговорились, что ли? Он только что в очередной раз посоветовал мне это же самое. — Он обладает наивной мудростью, иногда присущей людям, которые не видят иного пути, кроме прямого, в силу не возвышенности, но ограниченности. — Не обзывайся. И, Чэнь… Пятый принц уже не обошелся. Прости. Линь Чэнь ухмыльнулся. — Что это перед его очарованием ты не устоял, я понял сразу. Или он перед твоим? А, неважно. Но с чего вдруг ты стал ему признаваться? Помнится, два года назад твое мнение о моральных устоях принца Юя было, мягко говоря, нелестным. Чансу скрутил в пальцах край рукава. Раскрутил. Разгладил. Он не стеснялся Линь Чэня — разучился еще в первый год пребывания в Архиве, — но вот себя, пожалуй, да. — Я… уснул невовремя. И говорил во сне. Сяо Цзинхуань вовсе не дурак, у него и раньше были подозрения, близкие к истине. Я их подтвердил. — М-м. Уснул, говоришь. Невовремя. — Чэнь… — Да брось делать лицо как у старой девы из хорошей семьи, пойманной на свидании. Тебе это пошло на пользу. Твой лекарь советует и даже настаивает на повторении. Неоднократном. «Старая дева Су», по-видимому, из мимолетного образа превращалась в самостоятельную сущность. Чансу пожал плечами. — Как бы ты не спугнул старой деве ухажера. — Ха! Этого? Чтобы его спугнуть, ему надо было не руку штопать, а хребет вынуть и вставить вверх ногами. Упрямство у вас у всех кровное, не иначе. Он не отступится. Не из-за меня, во всяком случае. — Почему мне кажется, что ты этим доволен? Чэнь, я намеревался воспользоваться им как средством поддержания сил, но теперь, когда ты приехал… — Разбрасываешься лекарствами? — Линь Чэнь скорчил недовольную гримасу. — Если уж ты пользуешься им, так пользуйся дальше. Почему-то из уст Чэня это прозвучало… отвратительно. — Я так тебе скажу, Чансу. То, что в нынешнем состоянии ты умудрился найти человека, который пробуждает твои плотские желания, — само по себе чудо. То, что этот человек не просто питает к тебе ответную склонность, но еще и достаточно терпелив, чтобы не замучить тебя страстью, — уже подлинный дар Небес. Потому не вздумай его отвергать. — Мне казалось, ты всегда говорил, что лечение посредством утех на ложе — выдумки озабоченных идиотов? Линь Чэнь как следует приложился к кувшину. — Если бы соитие лечило болезни, весь мир бы только тем и занимался, и никаких бы лекарей не требовалось. Канон Двух дев, Чансу, для здоровых людей. Тебя любая из описанных там техник сведет в могилу сразу. Однако… — он сделал еще глоток и с наслаждением облизнулся, — от сближения тел бывает большая польза. Оно действительно может привести энергии к балансу. Им можно снимать боль. А если говорить о тебе, — тычок веером в плечо на сей раз оказался безболезненным, — то снять напряжение в мышцах оно тебе помогло лучше, чем все снадобья и иглы лекаря Яня. Ты знаешь, что сердце тоже мышца? — Теперь знаю, — вздохнул Чансу, вспомнив ощущение лопнувшего обруча, о котором он подумал, что такова смерть. — Вот. И я не понимаю, что мешает тебе продолжать сочетать приятное с полезным. «Непонимание» было фальшивым насквозь. — Ненужная привязанность, — ответил Чансу сквозь зубы. — Я и так вынужден думать о благополучии слишком многих. И потом, Чэнь, я расслабился — и тут же себя выдал. Если расслаблюсь еще сильнее, вообще потом не соберусь обратно… Эй! Веер с сухим треском сложился об его голову. — Кто тебе, скажи на милость, позволит оставаться расслабленным? Опомниться не успеешь, как соберут в корзинку и понесут, нацепив на копье, как знамя. Не заговаривай мне зубы. Ты боишься ответить ему взаимностью — не телом, но душой. Почему? Много ответов было у Чансу на этот вопрос, но, покатав каждый на языке, он отбрасывал их один за одним. Потому что Цзинъянь? — но его верность Цзинъяню не подлежит сомнению, а южных радостей они никогда не разделяли. Потому что Цзинхуань? — да, прежде было дико помыслить, что им можно увлечься, но время меняет все, и Цзинхуаня, и его самого. Потому что жаль влюбленного, чье сердце обречено быть разбитым в скором времени? — но чувство Цзинхуаня от Чансу не зависит. Почему же тогда… Линь Чэнь сплюнул сливовую косточку куда-то в траву. — Чэнь, а почему ты схватился спасать его руку? — Это ответ или уход от ответа? Но я скажу тебе. Мне нужно было вызвать у него доверие к моему мастерству. Чтобы в ближайшие дни, когда я стану ему рассказывать, чего ни в коем случае нельзя с тобой делать, он бы слушал меня, как Янь Хуэй — Кун-цзы. — Он рассмеялся и увернулся от сливы, которой Чансу в него запустил. — Ну и, конечно, две руки куда удобнее, чем одна, когда речь идет о ночных утехах. Я ведь добра тебе желаю! — Никогда еще ты не прикидывался сводней! — Сводня опоздала, ты все сделал сам. Или тебе перед княжной совестно? Так принц Юй тебя вроде бы замуж не приглашал. — Чэнь, мы не могли бы поговорить о чем-нибудь еще? — Чансу коротко закашлялся, привычно пытаясь делать вид, что просто прочищает горло, но Линь Чэня такими увертками было не обмануть. — В дом, — сказал он повелительно, поднимаясь и подхватывая одной рукой Чансу под локоть, а другой — вино со столика. — И знаешь что, если бы только я мог придумать средство, которое не давало бы тебе разменивать душевные страдания на телесные, как серебро на медь, я бы в тебя вливал его ведрами. — А я-то думал, о лекарствах ты знаешь все, — вяло поддразнил его Чансу. — Всего о лекарствах сам Бянь Цао не знает, — отрезал Линь Чэнь. — Средства такие существуют, вот только тебе их нельзя. Притупляют рассудок или угнетают сердце. У любого лекарства есть вторая сторона, а порой еще третья и четвертая. Ты, увы, большинства этих дополнений не переживешь. — Как я люблю, когда ты это говоришь, — Чансу еще раз кашлянул и тяжелее оперся на подставленную руку. — Напоминаешь мне о бренности всего? Я и без тебя это ощущаю. — Искусно подвожу беседу все к тому же: не отказывайся от лекарства, которое не несет для тебя дополнительного риска, а разве что только дополнительную пользу. Вон оно приехало, кстати. И действительно, завернув за угол дома, они увидели, как во дворе спешивается принц Юй, а Фэй Лю уже пританцовывает перед мордой Лилуна, намереваясь угостить жеребца яблоком. — О, — произнес Линь Чэнь с необычным выражением: почти восхищенным. — Подкупить Фэй Лю зверюшкой? Вот это размах. — Зверюшкой, — повторил Чансу, глядя на высокого, тонконогого вороного с огненными ноздрями и характером тигра. — Ты преуменьшаешь. — По дитяти игрушка, — Линь Чэнь пожал плечами. Принц взбежал по ступенькам, увидел Чансу на опоясывающей павильон галерее, и его сверкнувшая было улыбка моментально увяла при виде Линь Чэня, сменившись непроницаемой маской опытного придворного. — Господин Су. Мастер Линь. Надеюсь, я ничему не помешал? — Ради вашего высочества все дела, даже если бы они были, могут быть отложены, — Чансу поклонился, испытывая сильное желание пнуть Линь Чэня, чтобы он поклонился тоже. Это ведь даже не Цзинъянь с его солдатской привычкой к грубому обхождению. Зачем лишний раз выводить Цзинхуаня из себя? Еще, быть может, Мэй Чансу он готов простить почти все на свете, но едва знакомому лекарю? Впрочем, Линь Чэнь все-таки изобразил поклон. Небрежный, но явный. — Глава Мэй провел некоторое время в саду, и теперь я настаиваю, чтобы он вернулся в дом. Ваше высочество не возражает? — Во всем, что касается здоровья господина Су, я послушаюсь указаний мастера Линя, — без раздумий ответил принц. Чансу услышал тихое торжествующее хмыканье Линь Чэня и только вздохнул про себя. Тут же, впрочем, закашлялся снова и был увлечен в дом под руки уже с обеих сторон. То, что Линь Чэнь отдавал распоряжения Ли Гану, Чансу казалось совершенно естественным, а вот Цзинхуань высоко поднял брови, наблюдая эту картину. — Не удивляйся, — тихо сказал ему Чансу. — Это ему и его отцу я обязан тем, что вообще живу. Он несколько лет не отходил от меня дольше чем на час, да и потом… В моем доме Чэнь порой более хозяин, чем я сам. Выражение лица Цзинхуаня стало мягче. — Это я могу понять, — выдохнул он, едва шевеля губами. — Доверяешь? — Больше, чем себе, — твердо ответил Чансу. Чэнь обернулся от входа. — Если бы он говорил такие вещи мне, а не кому-то за моей спиной, я был бы немного счастливее! — ухмыльнулся он. — Ты подслушиваешь, — упрекнул его Чансу. Он чувствовал, что Цзинхуань рядом словно заледенел, и не знал: то ли бояться, что он все-таки обидится или разгневается, то ли возносить хвалы Небу, что на этом месте сейчас не Цзинъянь. С ним он сам не позволил бы так обращаться — и потому что попытался бы уберечь от обиды, и потому что представления о границах приличий у Цзинъяня были такие же жесткие, как и о любых иных границах: государства ли, допустимых ли потерь. Да, Цзинхуань был гибче во всем. И это тоже стало бы отнюдь не достоинством, случись ему унаследовать трон. — У меня хороший слух, и тебе это отлично известно, — отозвался Линь Чэнь, подходя и садясь так, чтобы оказаться на равном расстоянии от них обоих. — Ваше высочество, позвольте дать вам совет вполне лекарского свойства. Перестаньте ревновать. То, что привлекло Чансу в вас, не присуще мне в такой же мере, как не присуща голубю змеиная способность ползать. Не портите себе печень, а ему сердце, оно и так у него никуда не годится. Цзинхуань не вдруг нашелся с ответом. — Прямота мастера Линя… поражает, — наконец произнес он. — Как и осведомленность. Линь Чэнь пожал плечами: — У нас, среди рек и озер, обычно нет времени на затейливое плетение словес. Если я не буду говорить прямо, к тому времени, как закончу мысль, у меня больной простится с жизнью. Чансу, многократно испытавший на себе, какие обширные словесные полотна может выплетать Линь Чэнь, когда не желает говорить правду, но должен что-то сказать, только прикрыл лицо рукавом. — Что до осведомленности, — продолжал тот, — то я слушал его пульс и слушал ваш. Кроме того, глаза у меня тоже на месте. Больше ничего не требуется. — Это звучит как в сказке, но боюсь, я вынужден верить, — Цзинхуань покосился на свою правую ладонь, уже в облегченной повязке. — Это правда, — уверил его Чансу. — Я почти ничего не рассказывал — Чэнь все узнал сам. Ли Ган и тетушка Цзи принесли для Чансу и Цзинхуаня чай. Линь Чэнь жестом фокусника достал откуда-то ополовиненный еще в саду кувшин с вином. — Ты сегодня не в том настроении, чтобы пить чай? — уточнил Чансу, слегка удивленный: Линь Чэнь очень редко отказывался от хорошего чая и тем более от сладостей. — Я не в том настроении, чтобы вам мешать. Скажу еще пару слов и оставлю вас. Бери пример с принца Юя, он лучше владеет лицом, — Чэнь ухмыльнулся при виде замешательства Чансу и приложился к кувшину. — Ваше высочество, я очень прошу вас иметь в виду: Чансу можно все, но только до тех пор, пока его сердцебиение не участится вдвое. Проявленное вами терпение похвально… — Но это-то вы откуда знаете?! — в возгласе Цзинхуаня сквозило отчаяние. — Оттуда, что он все еще жив. Так вот, продолжайте в том же духе и будьте внимательны, и не исключено, что в ответ вам воздастся некоторым расширением возможностей. А теперь я удаляюсь и не стану вас беспокоить, — с этими словами он подхватился с места и исчез в два длинных шага — только накидка взвихрилась за спиной. Чансу, у которого от напряжения снова занемели пальцы, наконец осмелился посмотреть на Цзинхуаня. Тот задумчиво качал головой. — Я никогда в жизни не встречал подобного человека. Он… как лавина. Где только ты взял такого… — Это не я. Его отец подобрал меня, переломанного, обожженного и беспамятного. Не спрашивай, я просто не помню, как я выжил и где был. А уже потом появился Чэнь, и с тех пор мы почти не расставались. — Чансу провел пальцем по переносице, едва чувствуя руку. — Это он подарил мне новое лицо. — Я поблагодарю его за это. Повисло молчание. Чайник поплевывал брызгами кипятка в угли, из другого крыла усадьбы доносились еле слышные, монотонные переборы струн: Гун Юй восстанавливала поврежденную в бою на горе Цзюань руку. Со двора долетел смех Фэй Лю и дробный топот копыт. — Ты не обязан слушаться его указаний… — начал было Чансу, и одновременно Цзинхуань проговорил: — Позволь поухаживать за тобой? — протягивая руку к чайнику. Чансу глубоко вздохнул и, чувствуя, как кривятся губы в улыбке, ничего общего не имеющей с весельем, попросил: — Лучше обними. Если, конечно, Чэнь тебя не слишком… Договорить он не успел: Цзинхуань пересел ближе и притянул его к себе одним плавным движением. — Великий целитель дал соизволение продолжать, с чего мне отказываться? — Он не просто разрешил, он настаивал, — неровным голосом вымолвил Чансу, чувствуя, как естество сразу же отзывается на прикосновение. Как же так? Почему? Почему именно Цзинхуань и никто более?.. Перевязанной правой рукой Цзинхуань обнял его за плечи, а левой слегка сжал его пальцы и принялся неторопливо, почти без нажима растирать. И как он только понял, что именно нужно сейчас делать?! Ладно бы Чэнь, который угадывал любые мелочи по цвету лица, взмахам ресниц и каким-то другим непостижимым признакам. Но Цзинхуань никак не мог обладать подобным умением. Однако Чэнь был прав: даже самые невинные объятия заставляли Чансу расслабиться. Пальцы теплели, легче становилось дышать. Сейчас, когда уже не было смысла контролировать каждый вздох и каждое слово и можно было позволить себе полностью отдаться ощущениям, собственная болезнь казалась чем-то незначимым и далеким, как и грядущая схватка с императором на его поле, как и неминуемая гибель… — Цзинхуань, — позвал он, и странной щекоткой на языке это отдалось: ни титула, ни фамилии, одно только бесстыдно голое имя, кто еще может звать так принца… разве что родители… и вот теперь он, — могу я спросить? — Что пожелаешь, — горячие пальцы погладили запястье, скользнули в рукав, невесомо касаясь кожи — выше, к локтевому сгибу. Тело прошило сладкой дрожью. — Скажи, что делал в столице в середине этой луны Чжо Динфэн? Пальцы Цзинхуаня замерли. — Почему я должен знать? Чансу глубоко вздохнул, пытаясь изгнать из головы марево чувственных желаний. — Потому что видели, как его проводил за ворота Хуэй Яо. Пауза была слишком долгой даже для поспешного изобретения правдоподобных объяснений. — Тебе обязательно нужно получить ответ? Могу заверить: ни брата-наследника, ни тебя персонально это никак не касается. Чансу помедлил. Голубь, принесший письмо со сведениями о Чжо Динфэне, прилетел только сегодня, но событию было уже дней восемь. Человек, завидевший начальника охраны принца Юя в сопровождении неизвестного в низко надвинутом капюшоне, как и было предписано, проследил за выезжающим из города незнакомцем. Но лишь на исходе третьего дня слежки тот перестал быть безупречно бдителен, и человеку из союза Цзянцзо удалось разглядеть его лицо — лицо главы усадьбы Тяньцюань. Слежка продолжилась до границ цзянху, и лишь оттуда следопыт отправил голубя. Так или иначе, Чжо Динфэн уже находился дома, и даже соверши он в Цзиньлине что-то, достойное казни тысячи порезов, достать его было бы еще куда посложнее, чем Управлению Сюаньцзин — захватить Вэй Чжэна. Меж тем в столице не прокатились слухи ни о загадочных преступниках, ни о жестоких убийствах или поединках, на которые стоило бы посмотреть. Никто из чиновников не лишился жизни, и даже о покушениях не болтали. Так что нет, ответ не был так уж и нужен, но нескрываемое напряжение Цзинхуаня говорило однозначно: дело сложнее, чем кажется. — Да, — уронил Чансу. — Я хочу получить ответ. — Ладно, — ответил Цзинхуань и выпустил его из объятий. Сразу стало неуютно-прохладно, а лицо Цзинхуаня снова сделалось каменным, невыразительным. — У Чжо Динфэна был передо мной небольшой долг, — начал он ровно, сложив руки на коленях. — Я дал ему возможность окончательно рассчитаться и не иметь более ничего общего с двором Великой Лян. Попросил его лишить жизни Сяо Цзинсюаня. Эти слова обрушились на Чансу, как ком ваты со свинцовой чушкой внутри. — Ты? Приказал убить принца Сяня? Зачем?! Действительно, зачем? Мятежник Цзинсюань не представлял уже никакой опасности, он и так в скором времени должен был быть казнен. Что за бредовая затея! Месть? Но отомстить разом за все Цзинхуань мог еще тогда, когда изловил Четвертого принца после сражения на горе Цзюань. Причем мог хоть запытать насмерть, оттащив в какую-нибудь лощину, подобную той, где нашли тела супруги Юэ и ее людей. Так почему же сейчас? Мысли принца Юя ходят своеобразными путями, вспомнил он. Там, где речь идет об отношениях и чувствах, от него можно ждать любых неожиданностей. Но все же, все же… должно же быть какое-то объяснение! — Цзинхуань. В чем был смысл? Принц, сидевший неподвижно, уперев взгляд в подергивающиеся пеплом угли в жаровне, повернул голову, встречая взгляд Чансу. — Чтобы он не мучился больше. — Что?.. — Седьмой брат не рассказал тебе, видимо? Цзинсюань сошел с ума. — О. Нет, не рассказывал. — Он сам услышал это от Ся Дун и не пошел проверять, поверил на слово. Но поделился со мной. Я — видел своими глазами, — голос Цзинхуаня звучал монотонно и невыразительно. — И лучше бы я не видел. Отец тоже… не пожелал ничего и слышать о четвертом сыне, пока не будет завершено расследование. И он там… в Холодной… бессмысленная хихикающая оболочка… — он прижал ко рту раненую руку, будто пытаясь утопить в повязке то ли рыдание, то ли тошноту. — Ты воевал — тебе случалось когда-нибудь добивать смертельно раненых, сяо Шу? Чансу задержал дыхание: и у него тошнота подкатила к горлу. Да. И самому, и отдавать такой приказ — случалось. Чтобы больше не мучились. Он резко кивнул, не в силах вымолвить ни слова. — Отец казнил бы его. И, возможно, не «белой радостью», уж очень он разгневан. Это ведь не то, что с братом Ци, это настоящий полноценный мятеж, да еще и после помилования. Четвертого брата даже в простолюдины не разжаловали. Год, два, и супруга Юэ вымолила бы ему прощение и возвращение ко двору. А он — мятеж… Ему присудили бы удушение или что похуже. А он, он же уже ничего не понимал… Я велел Чжо Динфэну дать ему легкую смерть. Я ничего больше не мог сделать. Нужно было просто убить его тогда, после боя… чтобы ни клетки, ни камеры, ничего… Голос Цзинхуаня просел до хрипа, и он умолк. Чансу молча взял чайник. Не думая о том, что делает, обдал водой чайные листья, дождался должного оттенка, перелил в чашку и протянул ее Цзинхуаню. Конечно, здесь должен был быть не чай, а самое крепкое, самое отвратительное солдатское пойло, которое отшибает мозги сходу. Но ничего такого в резиденции Су не водилось. Чашку принц взял, поднес к лицу и остановился, вдыхая тонкий аромат. Глаза его были закрыты, лицо по-прежнему каменело в усилии не выражать совершенно ничего. — Я не мог и представить, что ты так любил его, — сказал Чансу. — Не любил. Но… я должен был. Не мог так оставить. И Сянь-ванфэй с сыном… — он криво усмехнулся, — госпожа Чжо забрала их. Матушка смилостивилась, помогла… — Ты уговорил императрицу спасти жену и сына мятежного принца?! Цзинхуань влил в себя чай, как то самое омерзительное вино: залпом, кривясь. — Матушке неможется, и мне кажется, она стала бояться смерти. Лекари говорят, что это просто холода, переживания, возраст… Но она стала мягче. И когда я попросил ее проявить снисхождение… Сянь-ванфэй еще совсем молода, она хорошенькая и глупая, матушке ничем не досадила. Ее с ребенком заперли во дворике Чуньтэн, и достаточно было отвлечь охрану. — И сколько будет казнено евнухов и гвардейцев за то, что не уследили за арестованными?! — Государю доложено, что Сянь-ванфэй убила ребенка и покончила с собой. Два тела вынесли в белом. Кого-то со Скрытого двора, а может, и вовсе тряпье — государю все равно, он только рукой махнул. Чансу покачал головой и налил Цзинхуаню еще чаю. — Это страшное милосердие. — Я знал, что господин Су не одобрит. Зря ты потребовал ответа. Расскажешь Седьмому брату? Он так ратовал за справедливый суд и справедливую кару… — Господин Су не одобряет, — помедлив, ответил Чансу. — Но тот, на чьей могиле пророс Мэй Чансу, действительно добивал безнадежных на поле боя. Поэтому я не скажу наследному принцу ни слова. И будем надеяться, что больше никто не видел, как Хуэй Яо расставался с Чжо Динфэном за городскими воротами. Пей, это хороший чай. Хотя, конечно, не на талой воде.