Завтра ветер переменится

Навестить брата на следующий день так и не удалось: на рассвете примчался гонец с известием о краже нескольких бочонков пороха с военного склада и самоубийстве командира охраны. Поспешно собираясь в дорогу, Цзинъянь подумал, что Управление Сюаньцзин все-таки очень нужно государству. Вместо того, чтобы начинать расследование самому или, теряя время, назначать специального чиновника с обширными полномочиями и правом прямого доклада императору — подобные преступления требовали высшего контроля, — он мог бы просто послать кого-то из старших офицеров Управления… Жаль, что усердие допросчиков лишило Великую Лян нескольких прекрасно обученных людей, хоть и преступивших закон, но… их деяние не каралось казнью по закону. Понижением в должности, каторгой, возможно, но не смертью. Жаль. Он отослал матушке записку с просьбой все-таки позаботиться о брате Юе, вторую — самому брату с извинениями, что не может посетить лично, и другими извинениями, за случившееся третьего дня. Из-за спешки он не успевал столь тщательно, как нужно было бы, выбирать слова, и письмо вышло почти паническим, как будто за один этот день мог бы перевернуться мир, а он так и не успел бы сделать то, что должно. Впрочем, он уже видел, как подобное случается — когда всадник на вороном коне летит сквозь сумерки, и всего за четверть стражи мирный праздник превращается в заговор и войну. И этот образ еще раз пришел на ум Цзинъяню, когда даже его опыта хватило понять, что командир охраны отнюдь не сам свел счеты с жизнью. Тот, кто убил его, действовал впопыхах и, вкладывая нож, которым перерезал офицеру горло, в его ладонь, не позаботился о том, чтобы повернуть лезвие нужной стороной, не говоря уж о том, что офицер был леворук, а нож нашли в его правой руке. Убийство и похищение пороха! Пять бочонков — не очень много, этим не поднимешь на воздух целый квартал, но в умелых руках это грозное оружие, мина или огненная ловушка… И одновременно это достаточно мало, чтобы было легко прятать и перевозить. Вот так головная боль… Следователи ведомства наказаний суетились, скрывая растерянность. На высушенной солнцем земле не осталось следов от повозки, вообще никаких следов. Никто ничего не видел и не слышал, а командир, который, по-видимому, честно исполнял свой долг и наткнулся на вора, уже никому ничего не расскажет. Что делать с этим, Цзинъянь не знал. Впервые он ощутил себя совершенно не готовым к собственному титулу. Он солдат, военачальник. Он знал, как обустроить армию, был не самым плохим стратегом, умел понимать, о чем думают его люди, и поручать другим подходящую им работу. Он привык отвечать за все разом, но никогда еще ему не приходилось лично контролировать это «все разом». Почему он?! Почему наследный принц должен лететь сломя голову и сам ковыряться в крови и пыли, совершенно не разбираясь в тонких материях ведения следствия? Почему нет людей, которые умеют и вправе заниматься этим?.. Ему нужно было Управление Сюаньцзин. Все-таки совсем не напрасно основатель династии завел себе этот отряд, не вполне законный, но так облегчающий жизнь. Цзинъянь тяжело вздохнул. Вот так, мало-помалу, идя легким путем, и нарушают законы: сначала понемногу и во благо, а после яма становится все глубже, и сначала этого не замечаешь, а потом терять уже нечего… Что ж, значит, нужно будет составить такой закон, который мог бы держать в узде и этих людей, одновременно оставляя им возможность работать быстро, даже и на упреждение, если потребуется. Вернувшись домой, весь в пыли, голодный, усталый и злой, Цзинъянь обнаружил среди прочих записок и докладов три письма. Читал на ходу, между омовением и трапезой, переодеваясь ко сну… Матушка уведомляла его, что исполнила просьбу, и просила по возможности посетить ее, чтобы поговорить о некоторых делах внутреннего дворца. С раскаянием Цзинъянь понял, что позабыл передать ей слова Линь Чэня об императрице… а впрочем, это он сделать успеет, раз уж вылечить государыню все равно невозможно. Второе письмо было от Пятого брата. «Буду рад видеть брата-наследника в любое время, когда ему позволят дела. Не следует извиняться за то, что верно служишь стране. Расскажи потом, если что-то интересное. Не стесняйся приказывать, если я могу быть полезен: я уже вполне здоров, хоть зеркало все еще показывает ужасы». Могло ли это засчитываться за прощение? Пустяки, ничего страшного, — говорило письмо. Ничего страшного со здоровьем. Наверное, матушка была права — как всегда, — говоря, что извиняться придется еще раз десять. Не для того, чтобы получить прощение Цзинхуаня, — для того, чтобы успокоить собственную совесть. А третье письмо было от Мэй Чансу. В изысканных выражениях он выражал благодарность за внимание наследного принца и сокрушался, что по болезни не сумел ответить подобающим образом. Однако, писал он, приступ миновал, и благодаря усилиям Линь Чэня он чувствует себя даже лучше, чем прежде, так что если принц-наследник и Пятый принц соизволят, как было сказано, посетить его дом назавтра, он сможет оказать им должный прием. Цзинъянь выдохнул, чувствуя, как усталость разжимает когти. Просто удивительно, как он беспокоился за господина Су, даже не сознавая того… Все-таки нужно что-то сделать с собственным временем. В бытность принца Сяня наследником тот развлекался как хотел и успевал при этом еще выполнять какие-то распоряжения отца, да еще и плести интриги против принца Юя, причем в разных концах страны. Отчего же Цзинъянь никак не может выкроить хоть полдня, чтобы побыть с господином Су, поговорить с ним, как бывало прежде, о делах, не касающихся прямо власти и политики? Ведь господина Су тоже радовали их беседы. Несмотря на всю его сдержанность, невозможно было не заметить, каким затаенным удовольствием вспыхивали его глаза, когда Цзинъянь поднимался из подземного хода… Но, быть может, сейчас это удовольствие всецело принадлежит брату Юю? «Ревнуешь», — сказал Цзинхуань. И посоветовал навещать господина Су чаще. Готов… делиться? Нет, так думать нельзя, господин Су не вещь и не принадлежит ни одному из них, чтобы можно было «делиться». Да и что тут можно делить? Наслаждение от хорошей беседы? Так это не делить, а разделять, почему бы и не всем вместе… Цзинъянь вспомнил, как брат поддерживал под руку господина Су, вспомнил, как делал это и сам — года не прошло. Вспомнил видение Мэй Чансу в облике императрицы — и тут же о том, что нынешней государыне времени отведено едва ли до Нового года. Содрогнулся от этого совпадения. Нет, Линь Чэнь сказал, что господин Су будет в порядке. Было ли с ним то же, что на горе Цзюань? Изжелта-серое заострившееся лицо, лихорадочно блестящие глаза под полуприкрытыми веками, еле различимый шепот, в котором мерещилось что-то невыносимо знакомое, и так хотелось склониться, быть ближе к этим губам, ловить слова в сбивающемся дыхании… И тут Цзинъяня словно окатило кипятком. Никогда ему не нравились мужчины — нет, в походе бывало всякое, но это не в счет, это надобности тела или мучительное желание ощутить рядом живое, разумное, которое не жаждет тебя убить. А так, чтобы томиться разлукой, на грани между сном и явью мечтать о чьих-то руках и губах, жаждать услышать голос… Даже сяо Шу он не любил — так. Их не тянуло друг к другу в телесном смысле. И что же? Господин Су, которому иной раз и дышать полной грудью стоит усилия, белокожий, высокий, с длинными изящными пальцами… Тонкими выразительными губами… Болтают, глава союза Цзянцзо — искусный флейтист… Цзинъянь рывком сел в постели и отвесил сам себе увесистую пощечину. Да как можно! Мало неуместного вожделения, так еще и воображать себе господина Су играющим на нефритовой флейте… это человека-то, которого обещал почитать и опекать, как чтят и опекают старших сестер! И ведь никто за язык не тянул, сам согласился, что — как сестра… «Есть еще кое-что, но будет лучше, если до этого ты додумаешься сам», — говорила матушка. Не затем ли брат Юй выбрал именно это сравнение? Чтобы Цзинъяню, который сам себя вечно запирает в строгих рамках закона и обычая, не случилось и помыслить о том, что «старшую сестру» можно любить как-то иначе, нежели обыкновенно любят сестер? Попросту заранее избавился от возможного соперника, перекрыв ход самой этой мысли? Императорский убор, капля краски на бледных губах… Нет. Нельзя. Пусть бы даже это была хитрость Цзинхуаня, куда раньше осознавшего и сдавшегося хрупкой привлекательности господина Су, — все равно, это не был обман, иной раз освобождающий от клятв. Цзинъянь шагнул в это с открытыми глазами, трезвый и понимающий значения слов. Он постарается чаще навещать господина Су, потому что это правильно. И он не будет думать о том, что можно взять его за руку, перецеловать по одному холодные пальцы, отодвинуть высокий ворот и коснуться губами шеи там, где вздрагивает жилка под полупрозрачной кожей, развязать пояс, запустить руки под невзрачные серые одежды… Потому что — нельзя. Это все — для Цзинхуаня, если господин Су ему дозволяет. А Цзинъянь никогда не любил мужчин, не будет и впредь. И вообще он скоро введет в дом жену, юную и прелестную, и станет — по долгу супруга, а может, и по душевной склонности — проводить с ней время на ложе. И тогда, наверно, эта глупая страсть, полыхнувшая на ровном месте и жгущая теперь чресла, улетучится сама собой, как расточается пламя, когда ему не дают топлива. Уснуть он смог только на рассвете, а проснулся незадолго до полудня таким разбитым, словно не в пригород ездил вчера, а скакал до горы Цзюань и обратно. Теперь он и не отказался бы от какого-то еще срочного дела, но о вчерашнем доложил императору сразу по приезде, нового ничего не случилось, и нужно было ехать в резиденцию Су и продолжать прерванный его недостойным срывом разговор. Там будет Цзинхуань — с выразительным напоминанием о его поступке прямо на лице; и сам господин Су, на которого после ночных метаний и смотреть-то стыдно. Наверно, надо пойти к Линь Чэню и попросить средство от совести, подумал Цзинъянь горько. Лекарства такого, конечно, нет, но лекарь вполне способен, похоже, устроить такой словесный разгон, чтобы после этого стыдиться оставалось уже только собственных горящих ушей… Но наследный принц не может позволить себе таких переживаний. Он должен держать спину ровно и глядеть невозмутимо, что бы ни творилось в душе. Что ж, придется тренироваться на брате и советнике. Цзинхуань действительно выглядел так, что ни о какой зубной боли и речи идти не могло: скорей уж нужно было оправдываться тем, что не поладил с лошадью и получил в лицо копытом. Цзинъянь не стал спрашивать, чем брат отговорился при дворе, если вообще появлялся там; неловко было и заводить такой разговор. Свой шанс извиниться как следует он упустил и теперь старался лишний раз не поднимать глаз, потому что взгляд тотчас прилипал к черно-фиолетовому синяку, лишь чудом — а скорее, гением мастера Линя — не перекосившему Цзинхуаню лицо. На этом фоне меркла даже неотвязно преследовавшая Цзинъяня всю ночь картинка, разнообразно сочетавшая Мэй Чансу и флейты. Всякие флейты. Ожидалось, что разговор снова пойдет о деле Чиянь, и бумага со схемами, укрытая в рукаве, будто бы жгла Цзинъяню кожу. Однако первым начал Цзинхуань — и совсем не с того. — Господин Су, — сказал он, — я хотел бы просить вас об одолжении. Весьма серьезном, я это сознаю и заранее готов к отказу. — Даже и не знаю, ваше высочество, в каком одолжении я могу вам отказать, — поклонился господин Су, а Цзинъянь мысленно отвесил себе очередную оплеуху, уже понимая с отчаянием, что в ближайшее время ему будут казаться двусмысленными совершенно невинные фразы. Цзинхуань глубоко вздохнул, выдавая охватившее его волнение, и произнес — немного нечетко, поскольку старался не тревожить левую сторону лица, но вполне разборчиво: — Я хочу укрыть одного человека в цзянху. Или где угодно, но так, чтобы ни при каких условиях туда не дотянулась бы рука отца-императора. — Ничья рука не схватит жертву, не зная, куда тянуться и за чем, — безмятежно ответил глава союза Цзянцзо. — Надолго ли нужно укрытие человеку вашего высочества? И могу ли я спросить, почему оно ему нужно? Привычная ухмылка на сей раз заставила Цзинхуаня резко выдохнуть и схватиться за щеку. — Это не может храниться в тайне от вас, — сказал он, не отнимая руки от лица, — и я больше не буду скрывать это от брата-наследника. Моя супруга в тягости. Благородная супруга Цзин передала мне, что это вот-вот станет заметно; я не хочу рисковать. Настроение отца-императора переменчиво. Я предпочел бы, чтобы до поры государь оставался в неведении. Потому я желал бы отправить Юй-ванфэй подальше от столицы, в место, которое никак не связано со мной, и, если Небу будет угодно, чтобы все прошло гладко… не спешить с возвращением. Повисло потрясенное молчание. Первым опомнился господин Су. — Поистине радостное известие! — провозгласил он, торжественно кланяясь. — Небеса да будут благосклонны к Юй-ванфэй. Ваше высочество, я нынче же займусь этим делом. Госпожа Чжу получит безопасное и удобное убежище на любой срок. Цзинъянь и хотел бы сказать что-нибудь, но у него ком стоял в горле. Вот в чем был смысл лекарского ящика, подаренного принцем Юем супруге Цзин! Безупречная, со всем тщанием сделанная вещь, взывающая к ее дару целителя — а для чего бы это понадобилось принцу во внутреннем дворце? О болезни императрицы тогда никто еще не знал, и, стало быть, это была просьба присмотреть за супругой, покуда та в свите государыни: больше ему просто не о ком было беспокоиться. Но это значит, что еще тогда, прежде Весенней охоты, матушка знала, что Чжу Ланьцзинь ждет ребенка. И это значит, что еще тогда принц Юй предал себя и свою семью в руки матушки — и в руки принца Цзина, когда бы матушка только пожелала открыть ему этот секрет. До ночного приключения в Хунсю-Чжао, до назначения наследника, до горы Цзюань. Они стреляли из луков в саду — и Цзинъянь мучился недоверием и непониманием, а Цзинхуань уже… уже все решил. — Я поздравляю старшего брата, — вымолвил он кое-как, надеясь, что сложенные для поклона руки не дрожат. Кажется, господин Су бросил на него недоуменный взгляд. Он тоже не знал, но он ведь не знал и про ящик. Надо будет потом рассказать ему… как-то найти слова… — Если ваше высочество не возражает, — сказал господин Су, — я отправил бы с Юй-ванфэй барышню Гун. Везти служанок из столицы опасно, а барышня может и причесать госпожу, и развлечь, и оборонить с оружием, если придется. — Я доверяю господину Су в выборе людей, — Цзинхуань поклонился в ответ. — Мне помнится, барышня пострадала во время боя у Охотничьего дворца? — Ее рана полностью исцелилась. Пусть ваше высочество не беспокоится об этом. То, что доверено союзу Цзянцзо, оберегается всеми силами. Кроме того, когда придет срок госпоже разрешиться от бремени, у нее будет наилучший лекарский присмотр. Я попрошу Линь Чэня позаботиться. — Когда так, я спокоен, господин Су. — Старший брат, а как ты объяснишь отъезд госпожи Чжу отцу-государю? — не выдержал Цзинъянь. — Это уже сделано. Отец был днями в хорошем настроении, позвал меня прогуляться в саду. Я пожаловался, что Ланьцзинь якобы вне себя от отчаяния, что ей все не удается понести, и ее страдания меня раздражают. Отец, правда, сразу предложил развести меня с нею… Но этот брак устроен государыней, поэтому я возразил, что такой непочтительности допускать все же не следует. Тогда государь сам предложил отправить Юй-ванфэй к каким-нибудь известным святыням. Так что разрешение я получил прежде всего. — Ты был так уверен, что отец сам предложит?.. — Я готовился подкинуть ему эту мысль, но не понадобилось. — Изящное решение, ваше высочество. А когда Юй-ванфэй вернется с ребенком на руках, это будет выглядеть так, словно она и в самом деле вымолила его у богов. Разве что, вероятно, придется немного слукавить о сроках. — Возможно, но об этом я предпочту подумать позже, господин Су. Давайте не бежать впереди лошади. — Что вы, ваше высочество, разве мне по силам такой трюк. Я и на лошади-то едва ли усижу. Господин Су и Цзинхуань обменялись легкими улыбками, как будто эта шутка значила для них больше, чем для Цзинъяня. Да нет же, невозможно, чтобы именно это оказалось подлинной двусмысленностью, потому что… потому что… нет, просто нет. — Ваше высочество, вам нехорошо? Он даже не сразу сообразил, что это к нему обращен вопрос. — Простите, господин Су. Через полтора месяца моя свадьба. Признаться, я… слегка обескуражен опасениями брата Юя. — Ты наследник, Янь-эр. От тебя-то как раз будут ждать, что ты продолжишь род как можно скорее. Не переживай. — Да. Благодарю брата за заботу. Но я вспомнил брата Ци, и… Договаривать он не стал. Наверняка и Цзинхуань думал о Цзинъюе, когда принимал решение отослать жену подальше. — Вы ведь не оставили этой идеи о пересмотре дела, верно? — Цзинхуань вновь попытался усмехнуться и тихо зашипел от боли. — Что ж. Раз господин Су обещает безопасность Юй-ванфэй… расскажите, чем вы намерены поколебать уверенность императора в своей правоте. Цзинъянь хотел задать вопрос, но господин Су опередил его. — Вы с нами, ваше высочество? Он сидел вроде бы расслабленно: не шевельнулись руки, не дрогнул голос. Но Цзинъянь неведомым чутьем ощущал, что ответ на этот вопрос для господина Су чрезвычайно важен. Цзинхуань коротко вздохнул и ответил: — Неужели вы полагаете, господин Су, что я могу теперь быть против вас или хотя бы встать в стороне? Брат-наследник, господин советник, прошу, наставьте меня в моем неведении. И господин Су начал рассказывать. Цзинъянь со стыдом понял, что выкладки, на которые он потратил столько времени и которые ему самому казались весьма убедительными, не идут ни в какое сравнение с тем изложением фактов, которое без всяких записей преподносил советник. Ровным тоном, тщательно подобранными фразами он излагал суть дела, и в таком виде оно казалось стройным, прозрачным, очевидным, и совершенно непонятно было, как мог император хоть на миг поверить в измену… Когда он умолк, на некоторое время воцарилась тишина. — Господин Су, — осторожно проговорил Цзинхуань, — я не вижу причин сомневаться в вашем рассказе. У вас есть свидетели и доказательства, их хватило бы любому… Но отец будет держаться за свою правоту до последнего. Скажите, я одного не понимаю: вы ведь утверждаете, что все дело о мятеже армии Чиянь и принца Ци — это один огромный поклеп, сотворенный руками Ся Цзяна и Се Юя. И если выгода Се Юя мне понятна, то для чего все это Ся Цзяну? Он как был, так и остался после этого цепным псом императора, не получил ничего сверх того, что имел. Помнится, он и до недавних пор весьма гордился тем, как провел это дело… Зачем? Одним ударом уничтожить Первого принца, лучшую армию, самых талантливых офицеров, и — что?! Ради чего эта гигантская схема? Цзинъянь, у которого не было ответа на такой вопрос, тоже устремил взгляд на господина Су. Тот ответил не сразу. — Боюсь, ваше высочество, деяние Ся Цзяна нельзя объяснить ни выгодой, ни вообще разумным расчетом. Боюсь также, что правду мы сможем узнать лишь от него самого. Если удача будет на нашей стороне, Линь Чэнь его отыщет… А пока мне известно только, что после восстания хуа Ся Цзян увлекся красавицей, которую его супруга из жалости вызволила со Скрытого двора. Мы знаем эту женщину как принцессу Сюаньцзи. — Стойте, — на побледневшем лице Цзинхуаня синяк стал совсем черным и жутким. — Баньжо говорила, что Ся Цзян с ее наставницей были хорошими и давними знакомцами… она слушалась его приказов… что же… если Ся Цзяну после смерти Сюаньцзи отошла в наследство шпионская сеть хуа… если они были заодно… И господин Су склонил голову. — Не могу быть уверен в этом, ваше высочество, но — похоже, что смысл этого заговора был в мести за погибшее царство хуа. Хотя сам Ся Цзян и не принадлежал к этому народу, привязанность его к принцессе Сюаньцзи была столь велика, что даже его законная супруга покинула его, скрывшись вместе с их сыном, в гневе из-за того, что он пренебрегал ею ради хуаской красавицы… Стоит ли говорить, на что способен человек, ослепленный страстью? А если этот человек умен, беспринципен и обладает властью… — Иными словами, моя тетка успешно отомстила за смерть сестры руками Ся Цзяна. Помнится, рассказывали, что в молодости он дружил с командующим Линем, — лицо Цзинхуаня утратило всякое выражение, сделавшись недвижным, как маска. — Интересно, а знает ли отец про это… увлечение Ся Цзяна. Знал ли еще тогда… — Навряд ли. Император не позволил бы, чтобы одна из владычиц хуа была свободна и нашептывала ядовитые речи на ухо одному из самых приближенных его сановников. Не с его боязнью предательства — а уж что принцесса Сюаньцзи будет мстить, никто бы не усомнился. — Какой клубок… — прошептал Цзинъянь, едва веря ушам. — Они же все… Линь Се, Янь Цюэ, Се Юй, Ся Цзян… они были друзьями, соратниками, породниться даже хотели, я помню эти разговоры — мол, жаль, что Юйцзинь родился не девочкой… Как же так… — Я не удивлен, что отец поверил в навет, — вдруг произнес Цзинхуань, хмурясь. — Он действительно боялся и боится предательства, а командующий Линь ведь сам участвовал в перевороте, вознесшем отца на трон. А вот Ся Цзян — этот оставался не запятнан никакой изменой… и его слову, вместе с письмами, веры оказалось больше. Но, господин Су, теперь разве что прилюдное признание Ся Цзяна способно поколебать веру императора в то, что он тогда был прав в своих подозрениях. — От Ся Цзяна, даже если мы его поймаем, признания не добьемся. Но я надеюсь на письмо Се Юя… Господин Су чуть заметно покачнулся, провел ладонью по лбу. Оба принца бросились к нему. — Мы утомили вас, господин Су? Вы не до конца еще оправились после болезни, а мы мучаем вас уже столько времени… — Мы откланиваемся, господин Су. Пожалуйста, отдохните хорошенько. Едва ли не зажатый между ними, господин Су беспомощно улыбнулся: — Слишком много чести скромному ученому, ваши высочества… — Нет, — Цзинхуань мотнул головой, тут же поморщился. — В самый раз для гения, отмеченного цилинем. Где бы мы были без вас? Отдыхайте. Цзинъянь уже поднялся и сделал шаг к выходу, когда словно что-то дернуло его, заставляя обернуться, — и он как раз успел увидеть, как, в точности повторяя его горячечные ночные видения, Цзинхуань подносит руку господина Су к губам, мимолетным поцелуем касаясь пальцев. Наверное, на лице у Цзинъяня было написано что-то очень уж нехорошее, потому что, выйдя из покоев господина Су, Цзинхуань остановился и, встав вплотную, коротко спросил: — Что с тобой? — Увидел лишнее, — почти не разжимая губ, ответил Цзинъянь. Чувствам, бурлившим в нем, он и названия не знал. Зато знал без тени сомнения, что дать им волю не смеет. Не теперь, когда ему известно про истинный смысл лекарского ящика. Не теперь, когда Цзинхуань обещал поддержать их смертельно опасную затею… — Отберешь его у меня? — очень тихо спросил Цзинхуань. Не гневно — безнадежно. Словно предвидел это, ждал — и дождался. — Нет! — а ответ получился чересчур громким, едва ли не криком. — Нет. Я обещал… я не стану вмешиваться. Если господину Су все нравится… Цзинхуань мягко сжал его плечи ладонями. — Ты все не так понимаешь, Янь-эр. Не оставляй своим вниманием господина Су. Не забывай, это тебя он выбрал из всех принцев, чтобы повести к трону… — А тебя — из всех людей, чтобы любить. Хуань-гэ, я не хочу мешать тебе и докучать ему. — Ты не будешь. Я не могу тебе всего рассказать, братец, чужие тайны не в моей власти. Но он скучает без тебя. Правда. — Не думал, что ты готов делиться… — само вырвалось, как будто ядовитая стрела случайно сорвалась с тетивы. — Он ведь не вещь, чтобы им делиться, братец. — Да. Знаю. Сказал глупость. Прости. Хуань-гэ, прости меня… Если люди господина Су и наблюдают сейчас за принцами, они отвернутся, — подумал Цзинъянь не к месту, когда старший брат притянул его к себе в настороженном полуобъятии. Подумал — и обнял в ответ. Обычные люди проходят это гораздо раньше… — Как ты узнал, каким в точности должен быть лекарский ящик? — спросил вполголоса, положив голову брату на плечо и будто плывя в хрупком теплом безвременье. — Ты надоумил. Когда просил у отца помилования для лекаря, наставлявшего твою досточтимую мать. Я нашел этого господина Ху, объяснил, что и кому хочу подарить. Он был здорово напуган таким вниманием, но объяснил и показал мастерам все: размеры, материалы, какие-то мелочи. — Цзинхуань тихо хмыкнул. — Братец, пойдем лучше… а то сейчас как появится этот устрашающий мастер Линь… — Да, — ответил Цзинъянь и нехотя отодвинулся. На миг стало холодно и одиноко. Но только на миг. — Ты точно не против, если я стану навещать господина Су чаще? — Точно. Когда-нибудь потом поймешь, почему. Идем же, и расскажи мне, куда ты сорвался вчера… *** — А почему нет? — пожал плечами Линь Чэнь. — Галопом ты скакать не будешь, а проехаться шагом тебе вполне под силу, особенно если конь слушается голоса. Этот, мне сдается, и мысли хозяйской слушается, так что я не вижу причин, почему бы тебе не сесть в седло хоть прямо сегодня или завтра. — Но… — Ты боишься? Я удивляюсь тебе, Чансу, честное слово. Ты не боишься пободаться с императором, сунуться в пасть Ся Цзяну, тебя хватало на опасные игры с принцем Юем и споры с принцем Цзином, который тоже очень даже драконий отпрыск, поверь, со стороны это видно. И при этом ты боишься позволить себе лишнее с тем же принцем Юем, который с тобой носится, как будто ты из тумана и радуг сделан, боишься на коня сесть, хотя это для тебя куда как безопаснее повозки, княжну обнять и то боишься, хотя она уж точно не станет тебе ребра ломать в порыве страсти. Про то, как ты трусишь признаться своему драгоценному принцу, я даже… — Чэнь! —…и даже просто говорить на эту тему трусишь, хотя я и так все знаю. Не стыдно ли, гений цилиня? Чансу упрямо помотал головой. Они не впервые спорили о том, что стоит или не стоит ему делать, и всегда Линь Чэнь добивался от него каких-то уступок. Но больше уступать было толком нечего. — Я все-таки надеюсь дожить до пересмотра дела. Что хорошего, если я свалюсь с коня или подохну от изнеможения на ложе? Тяжелый вздох Линь Чэня был полон безнадежного возмущения. — Такое впечатление, что у тебя уши сворачиваются в трубочку от определенных моих слов. Чансу, еще раз, послушай внимательно, или хочешь, я тебе это напишу? Киноварью, чтоб заметнее было? Нет? Тогда следи за мыслью: тебя убивает уже даже не яд Огня-Стужи, а его последствия, твоя собственная испорченная ядом кровь. Из-за этого у тебя хрупкое сердце, из-за этого тебя валит с ног самая легкая простуда. Но! Лихорадка и кровавый кашель всякий раз, как ты с лицом безмятежного Будды переживаешь по-настоящему страшные вещи, — это скажи спасибо не снежным жукам и не нашему с отцом небезупречному искусству. Это ты делаешь с собой сам. Я говорю тебе не как друг, но как лекарь: если ты хочешь прожить дольше, если ты хочешь увидеть своими глазами воплощение своего плана — позволь себе человеческие слабости. Ты можешь сколько угодно твердить, что Линь Шу мертв, а Мэй Чансу не более чем воплощение чаяний погибших, но тело твое — это человеческое тело, не самое здоровое, и оно не понимает, зачем ты гонишь его куда-то бегом, заковав прежде в кандалы! Ты видишь, насколько легче тебе стало, стоило разрешить себе такую малость, какую ты делишь с принцем Юем? И прекрати краснеть, нашел чего стесняться. Ты б еще в еде или сне себе отказал, чтобы прожить подольше! — Но это глупо, Чэнь! Я… я просто греюсь рядом с ним, в конце концов. — Я что, обвиняю тебя в нарушении приличий?! Или, по-твоему, кто-то из вас кого-то недостоин? Или что не так? Услышь ты, наконец, что человеку нужны объятия и поцелуи, он без этого портится! И животные тоже, неужто не замечал? Все, у кого теплая кровь, нежничают даже вне сезона обзаведения потомством! — Но ты сам сказал… про ускорение пульса… — Да с твоим-то недостатком ян ты раньше в обморок упадешь, чем сердце перетрудишь! — И зачем ты тогда… — Чтобы дать понять твоему принцу, чтобы был осторожен, очевидно. Он-то здоровьем, мягко говоря, не обижен. Но я тебя уверяю: вот что умеет принц Юй, так это слушаться указаний. Два раза ему повторять не надо, разжевывать и уточнять тоже. Хорошо, что вы его приручили, он принцу Цзину очень пригодится, это золото, а не подчиненный. Но пользуйся же, пока твое! Люби и позволь себя любить, тем более, ему сейчас это тоже ого как понадобится. — Что ты имеешь в виду? — Чансу насторожился, испытав одновременно облегчение от возможности сменить тему. — Императрица умирает, — бросил Линь Чэнь равнодушно. — Не знаю, сколь сильно она любима приемным сыном, но думаю, для него это в любом случае будет удар. — Откуда… — Наследник принес записку от Благородной супруги. Ах да: я сделал все, что ты просил, относительно размещения Чжу Ланьцзинь. Усадьба, прислуга, охрана и знающая повитуха. — Ты же понимаешь, Чэнь, я обещал ему. Если даже меня не станет… — тут Чансу осекся, поскольку Линь Чэнь сделал зверское лицо и сложил пальцы щепотью как для удара. — Я хоть раз тебя подвел? — осведомился он ядовито. — Вот и не мельтеши. В полдень следующего дня возок с Юй-ванфэй выкатился за ворота Цзиньлина. Принц Юй ехал рядом, провожая супругу, бодро шагала охрана. Скрывшись от глаз тех, кто мог бы смотреть со стен, возок свернул на ненаезженную дорогу, более похожую на цепочку глинистых пролысин среди трав. Там ожидала, притаившись за невысоким холмом, другая повозка, не столь богато украшенная, но более просторная, и рядом — десяток вооруженных верховых. — Вон они, — сказал Ли Ган, щурясь и пытаясь укрыть Мэй Чансу зонтом от палящего солнца. — И… кто-то еще едет с другой стороны. — С другой стороны этой дороги? Она теряется в степи, — Чжэнь Пин потянулся к рукояти меча, но Чансу остановил его: — Не надо. Я знаю, кто это. Возок остановился, подъехав к холму. Принц Юй спешился и помог выйти супруге; охрана захлопотала, перетаскивая поклажу в большую повозку. Чжу Ланьцзинь грациозно присела, приветствуя Мэй Чансу. — Юй-ванфэй, — тот поклонился. — Для союза Цзянцзо честь оказать вам гостеприимство. Пусть вас ничто не тревожит; вы ни в чем не испытаете недостатка. Гун Юй! — позвал он, и девушка в удобной, но нарядной одежде сделала шаг вперед и почтительно склонилась, едва не перещеголяв в изяществе саму госпожу Чжу. — Барышня Гун искусна во всех женских делах и, кроме того, может защитить госпожу от многих неприятностей в пути. Я поручаю ей прислуживать вам со всем усердием и не посрамить союза Цзянцзо. Гун Юй низко склонила голову. Ее отсылали, как и сулил глава Мэй еще во время Весенней охоты; но отсылали с поручением первостатейной важности — могла ли она роптать или сомневаться! К тому же не пройдет и года, как Юй-ванфэй вернется в столицу… Стук копыт еще одной лошади эхом прокатился над дорогой. Принц Юй метнул в ту сторону взгляд и тут же усмехнулся, успокаивающе кивнул вздрогнувшей жене: — Все в порядке. Это тоже человек главы Мэя. Может показаться странным, но хорошо, что он здесь. Линь Чэнь подъехал ближе, и стало заметно, что меж плещущих по воздуху рукавов умостилась, скорчившись, еще одна фигура. Чансу сделал небольшой шаг к принцу Юю. — Господин Су?.. — Постарайтесь, ваше высочество, не делать слишком уж резких движений, — посоветовал Чансу вполголоса. Он едва удерживался от того, чтобы взять принца под руку — но в присутствии его супруги и охраны это было бы совсем уж неуместно. Принц нахмурился, медленно кивнул. Линь Чэнь осадил коня в нескольких шагах, спрыгнул с седла, снял оттуда человека, которого вез, и толкнул между лопаток. Легонько с виду, однако женщина — несомненно, то была женщина — неловко упала на колени, а затем сразу же — ниц. Стало очень тихо, насторожились даже лошади, а Чансу почувствовал и не прикасаясь, как напрягся всем телом принц Юй. — Барышня Цинь… — беззвучно прошелестела госпожа Чжу. Цинь Баньжо так и лежала лицом в траву. Принц Юй сделал шаг, другой, плотно ставя ногу на землю, точно опасался, что она вдруг ускользнет из-под сапог. — Мастер Линь, — позвал он скрежещущим голосом, — зачем она здесь? — О, я так понимаю, — лекарь беззаботно стряхнул какую-то пылинку с рукава, — барышня Цинь желала бы что-то вам сказать, ваше высочество. Чансу предложил сдать ее властям, так что это ее последний шанс… выслушайте, если нужно, а нет — так я ее отвезу Цай Цюаню, он обрадуется. Принц медленно выдохнул, сжал и разжал кулаки, нагнулся и рывком за шиворот поднял Баньжо на ноги. Чансу из-за плеча принца видно было, что на лице у женщины нет ни капли краски. Она была уже не юна, но оставалась хороша собою, вот только выражение лица ее портило: взгляд человека, который потерял все и понял вдруг, что может потерять еще больше. Слов ее Чансу не слышал: она скорее шептала, горячечно и сбивчиво, вздрагивала, переступала на месте и словно бы все хотела протянуть руку, коснуться хоть рукава принца, но не смела. Принц Юй молчал. Медленно его рука, удерживавшая Баньжо, разжалась. Женщина упала на колени и замерла, запрокинув лицо, непочтительно и отчаянно не отрывая глаз от принца. — Скажи мне, Баньжо, — негромко проговорил принц Юй, — что сейчас должно заставить меня поверить тебе снова? Твои речи похожи на правду — всегда были похожи. Но моя тетка намеревалась сделать из меня кинжал, нацеленный в сердце императора, а ты была рукой, направлявшей этот кинжал… — Я же не знала, откуда было мне знать! — вскрикнула она; слезы вскипели у нее на глазах, но не пролились. — Даже Ся Цзян не знал, пока не велел мне открыть кошель с письмом! — Такая умница, — совсем тихо вымолвил принц, — и что же мне делать с тобой… Чансу увидел, как рука его дрогнула и потянулась к рукояти меча. Он заставил себя стоять смирно — а мимо мелькнуло яркое и шуршащее, и в облаке летящего шелка Чжу Ланьцзинь вцепилась в локоть мужа. — Господин мой, не надо! Баньжо всхлипнула и снова упала ниц. — Ланьцзинь, — таким же тихим и слишком мягким голосом позвал принц Юй, — почему же нет? Ты ведь видела, куда завели нас ее советы? — Господин супруг мой, ведь сестра не причинила нам никакого зла. Пусть по чужой указке, но она же верно служила вам! — Не мне. — Нет, господин мой. Разве не барышня Цинь спасла вас от яда? Не она ли исполняла ваши поручения в точности? Не ее ли трудами вы знали, что творится в умах и в домах сановников и даже во внутреннем дворце? Мой господин, ваша ярость понятна, барышня Цинь предала ваше доверие — но не вас, не вас! Пощадите ее, молю, вы же сами потом себя не простите! Принц Юй наконец отвел руку от оружия — и немедля удержал жену, попытавшуюся было преклонить колени. — Не надо, Ланьцзинь. Скажи только, что же мне делать теперь? Баньжо просит принять ее обратно, — он горько усмехнулся, — и я даже не представляю, как бы это было возможно… а ведомству наказаний я ее не отдам. Он не сказал «живой», но это было очевидно. — И правильно, — прохладно заметил Линь Чэнь, — ее там на ленточки распилят бамбуковой пилой, задавая вопросы, на которые барышня не знает ответов. Жалко. Чансу метнул на друга яростный взгляд: не вмешивайся! — но Линь Чэнь только пожал плечами. Чжу Ланьцзинь прижала пальцы к губам, глядя на распростертую на земле Баньжо с состраданием и страхом. — Может быть… пусть сестрица поедет со мной? — Ланьцзинь!.. Баньжо приподняла голову, глянула с изумлением и надеждой. — Мой господин, дюжину лет сестрица была при нас и не сделала ничего дурного, а только хорошее. Да и… — она понизила голос до еле различимого шепота, — хоть одно знакомое лицо… ведь прежде Ланьцзинь из столицы не выезжала дальше горы Цзюань, а одна так и никогда… Принц резко вздохнул. — Господин Су, что вы скажете? Я слишком пристрастен, чтобы принять взвешенное решение, а союз Цзянцзо принял ответственность за мою супругу. Чансу усмехнулся краем рта. В кои-то веки принц Юй даже вида не делал, что решает сам. С другой стороны, сейчас он был прав как никогда: и его разум затуманен чувствами, и пригляд за госпожой Чжу — дело подчиненных главы Мэя. Все верно. — Доводы Юй-ванфэй кажутся вполне убедительными, — сказал он. — Барышне Цинь нет никакого резона причинять ей вред. Кроме того, мои люди будут присматривать за нею со всем возможным тщанием. — Пусть даст клятву, — добавил Линь Чэнь. — Такую, чтобы горы и воды услышали. Принц Юй помолчал несколько мгновений. — Ты слышишь, Баньжо, — сказал он, — и Ланьцзинь, и даже господин Су готовы тебя спасать. Наверное, сегодня тебя Гуаньинь укрыла рукавом. Поклянись… — Пусть мои предки до десятого колена не знают покоя, пусть сама я не упокоюсь с миром во веки веков, если причиню какое-то зло вам, господин мой, или вашей супруге, или тем, кто вам дорог. Замерли все: такую клятву не каждому и за всю жизнь удается услышать. — Ну вот, — прервал молчание Линь Чэнь, — раз это дело решенное, так поезжайте: время не ждет. Ваше высочество, вы дозволите прикоснуться к вашей супруге? Чжу Ланьцзинь тихо ахнула, и принц Юй обнял ее за плечи, совершенно не обращая внимания на поднимающуюся с колен Баньжо, будто ее и вовсе не было здесь. — Все в порядке. Это лекарь, и лекарь замечательный. Протяни руку; его не следует стыдиться. Краснея, супруга принца вытянула руку вперед, и Линь Чэнь аккуратно сомкнул пальцы на ее запястье — сквозь прозрачный шелк рукава накидки. — Все в полном порядке, — сказал он через минуту. — Госпоже не стоит ни о чем беспокоиться, она здорова, здорово и дитя. Много сна, красивые виды, легкая музыка и разумная умеренность в еде — больше ничего лекарь не советует. Оба, и принц Юй, и его жена, просияли совершенно одинаково. Последние приготовления, прощания, команда — и повозка тронулась, унося прочь Чжу Ланьцзинь и Гун Юй в сопровождении теперь уже одиннадцати всадников. Цинь Баньжо уехала верхом. — Я так добр, что отдал барышне Цинь лошадь, — провозгласил Линь Чэнь, покуда возок, принадлежавший принцу, выводили на дорогу и отправляли по ней дальше с тем, чтоб миновать первую заставу, сбивая с толку возможных соглядатаев. — Чансу, ты обязан поделиться местом в повозке! И между прочим, сейчас самое время попробовать… — он кивнул на Лилуна, которого принц Юй держал в поводу, — пока никто не видит. Чансу увидел, как загорелись глаза у принца, и желание последовать совету и наконец принять давно обещанный подарок живо толкнулось в груди. — Как ты можешь видеть, я не одет для верховой езды, — попробовал он возразить. — Ого, неужто и белья не надел? — Линь Чэнь потешно вытаращил глаза, Ли Ган что-то возмущенно фыркнул, а Чжэнь Пин осведомился: — Глава, хотите, я его стукну? Принц Юй сделал совершенно каменное лицо. — Да в крайнем случае сядешь боком, вот тоже беда! — продолжал глумиться Линь Чэнь. — Так, правда, почтенные ученые больше на ослах разъезжают… — Что-то я не видал тебя на осле! — рыкнул Чансу, ощущая небывалый прилив сил: то ли от злости, то ли от предвкушения. — Да где ж я почтенный? — хохотнул молодой хозяин Архива. — Ваше высочество, соизвольте договориться с жеребцом, чтобы стоял смирно, пока на него ценный груз забрасывать станут. И пока принц Юй что-то нашептывал Лилуну, действительно подхватил Чансу за талию и, взмыв в воздух, как частенько делал, гоняясь за Фэй Лю, усадил его в седло. На обычный манер, не боком. Жеребец покосился, но стоял как вкопанный, пока Чансу непослушными руками поправлял одежду и искал ногами стремена, коротковатые для него. Теплые конские бока едва заметно вздымались, грива вместе с поводом путалась в пальцах. Как во сне… в счастливом, безмятежном сне. Принц Юй похлопал коня по плечу и велел: — Шагом! И Лилун тронулся с места. Чансу едва не задыхался от восторга и ужаса разом. В этом теле он ни разу не ездил верхом; он стал выше ростом, чем помнил себя в пору, когда был лихим наездником, и все ощущалось немного не так; ему не хватало сил сжать колени, и ноги с непривычки не работали как должно; но Лилун шел с царственным достоинством, как будто ему неважно было, везти ли своего хозяина, наездника из самых лучших, или же куль риса в облике человека, который хозяин счел нужным на него взгромоздить. И шаг у коня, как и предсказывалось, был плавен, словно лодка покачивалась на спокойной воде. — Хватит, пожалуй, для первого раза, — распорядился Линь Чэнь, когда вдали завиднелись городские стены. — Ноги разболятся. Давай, сниму тебя. — Я сам. — Да-а? Ну, падай, — и лекарь подставил руки. Из седла Чансу действительно скорее выпал, нежели слез: рукам не хватало силы удержать тело в тот краткий миг, когда обе ноги высвобождены из стремян и повисают над землей. И в повозку Линь Чэнь его втащил волоком, с помощью Чжэнь Пина: ноги действительно разнылись не на шутку. — Я не поблагодарил! — вспомнил ошалевший от нежданного счастья Чансу, когда они уже тронулись. — Принца? Дома поблагодаришь, — Чэнь отмахнулся. — Он ведь тоже тебя благодарить намерен: за жену, за советницу… Так что у вас это взаимно. — Чэнь, мне кажется, или я слышу двусмысленность? — Тебе кажется, смысл тут только один: перестань строить из себя недотрогу. Чансу было слишком хорошо и больно, чтобы пререкаться с Линь Чэнем. Он вспоминал это позабытое было и такое неожиданное теперь чувство: дышащего и движущегося под тобой могучего тела, мерной качки, шелковистой шерсти под рукой. Запах кожи и конского пота, тихое фырканье… Ехать было недолго, но он, видно, задремал, а когда проснулся — Линь Чэнь испарился куда-то, и из повозки ему помогал сойти принц Юй собственной персоной. — Господин Су, вы… что-то не так? — теплые пальцы прошлись по его щеке, оставляя влажный след. Слезы?.. — Все так, ваше высочество. Лучше, чем я смел мечтать. Останетесь пообедать? — Да, — просто ответил тот. Пока Чансу переодевался — его халаты из рыхлого, мягкого шелка не были приспособлены для верховой езды, — принцу подали вина со льдом. Пил он, сообразно времени суток, не спеша и мелкими глотками, да так и застыл с чашкой у губ, когда Чансу вышел к нему — сняв заколку и убрав волосы на ланчжоуский манер, оставив их свободно ниспадать сзади. — Неужели ваше высочество так шокированы моим видом? Мне казалось, принц Юй и сам не чужд некоторых вольностей в области нарядов и причесок. — Издеваешься, — прошептал тот, осторожно поставил на столик чашку и протянул к Чансу руки. — Ты невыносимо красив. Разрешишь мне капельку непотребства? — Только капельку? — Чансу сел у столика, уже почти привычно откинулся в объятия Цзинхуаня. — Не смею просить о большем… Ноги и поясница казались несколько одеревеневшими, но это было совсем другое — не то онемение, которым пугала болезнь. Руки Цзинхуаня скользили, перебирая волосы и массируя кожу головы, во всем теле еще отдавалось эхом удовольствие от поездки… Что ж, он сел на коня — и ничего скверного из этого не вышло. Быть может, Линь Чэнь прав, убеждая позволить себе и другие телесные радости? Нет, без сомнения, Линь Чэнь прав: он в таких вещах не ошибается. Но… но ведь… И Чансу не без страха понял: «но» у него закончились. Некоторое время он бездумно отдавался ласке, стараясь только дышать ровно и глубоко, а затем решился: — Если ваше высочество желает большего… непотребства… — То что? — насторожился Цзинхуань. — То небезызвестный вам Линь Чэнь советует и даже настаивает на нем. Он почувствовал, как Цзинхуань затаил дыхание. — Рекомендациями мастера Линя не следует пренебрегать. Однако… Ты сам склонен им последовать? — А я бы стал иначе заводить этот разговор? — Ты юлишь, Чансу, — дыхание обожгло ему ухо, а потом мочки коснулся кончик языка. — Тебе придется рассказывать мне, чего ты хочешь, потому что я не желаю допустить ни вот столечко неудобства для тебя. — Что я хочу и что я могу — это не одно и то же… — он собрался было высказать одно-два по-настоящему непристойных пожелания, которые уж точно не надорвут ему сердце, как в доме послышалась некая суматоха. — Глава! Глава! Явился дворцовый евнух — император призывает вас немедленно! Чансу отпрянул от Цзинхуаня. — Что происходит? — резко спросил тот. — Не имею понятия. Вряд ли что-то хорошее. Но императору я не откажу. — Можешь притвориться нездоровым. — Не могу. Наверняка кто-то видел, что я выезжал на прогулку, причем в твоей компании. — Тогда я тебя сопровожу. — Цзинхуань… это ведь может быть что-то серьезное. Усмешка, которую уже не портил совсем побледневший синяк, стала почти грозной. — Вот поэтому-то я с тобой. Если уж мы вместе прогуливаемся за городом — даже отец не возьмется отрицать, что я имею на тебя некоторые права. И знаешь что… оставь волосы как есть. — Ты что! Это непочтение к государю! — Непочтение — это задерживаться, чтобы причесаться. Поверь, он больше оценит срочность, чем изысканный вид. Поверь мне, Чансу, я знаю нрав отца лучше вас с Цзинъянем обоих вместе взятых. Халат смени, но оставь прическу. — Ладно. — Чансу глянул в глаза Цзинхуаню. — Я верю тебе.