Свобода воли и прочие заблуждения

Часы на запястье показывали семь утра. От металлического браслета на пластиковом черном боку появились мелкие царапины. Глупо ли, но Гэвин испытал легкую досаду, потому что они были совсем новенькими, купленными лишь месяц назад. Зато стоило признать, теперь они больше соответствовали своему владельцу. Гэвину не спалось. Он кутался в куцее одеяло, которое притащил ему Майкл, но не мог согреться или хотя бы принять удобную позу, чтобы уснуть. Все, что ему оставалось — пялиться на цифры. Щелкать на секундомер и дату. Беситься от того, что не заказал себе часы с маячком и выходом в интернет на случай подобного пиздеца. Нет, он предпочел остаться в тени, укрытым от всевидящего ока «большого брата», хотя прекрасно понимал, что при большом желании его всегда можно отследить по телефону. Как минимум по телефону. Еще были камеры на каждом углу, терминалы и андроиды. Только в его деле, кажется, как и в деле Роксаны Перес, похоже, все они мигом ослепли. Иначе почему Коннор все еще не выбил с видом рыцаря на белом коне дверь в этот самый подвал и до сих пор не высвободил Рида? Да потому, сказал себе Гэвин благоразумно, что Коннору на него насрать. А может, потому что раньше, чем через три часа, никто не хватится неявившегося на работу детектива. В самом деле, не все же время Коннор следит за ним? Вообще не следит. Разве только ради того, чтобы Гэвин не подкрался к нему со спины и не долбанул молотком по башке со встроенной лабораторией, чтоб ее. В животе противно ныло и тянуло, будто кто-то протянул под кожей и мышцами струны и постепенно выкручивал колки. То ли голод, то ли желание воткнуть в рот долгожданную сигарету. Этот зуд мешал думать, не давал толком сосредоточиться. Только сейчас Гэвин осознал все коварство своей давней привычки. Он привык курить, когда нервничал, привык — когда думал, когда выпадала свободная минута — чтобы не зависать без дела. Теперь времени у него было — завались, расслабление откладывалось на неопределенный срок, и думать в таких условиях не получалось совершенно. Он даже был рад увидеть Майкла, когда дверь отворилась и еще не узнаваемые, но уже постепенно запоминающиеся шаги, нарушили тишину его темницы. Видеть своего похитителя всегда лучше, если он не агрессивен и не спешит покалечить или убить. Так есть шанс поговорить, договориться. К сожалению, талантом красноречия Гэвин не обладал никогда, да и не особо стремился к его развитию. — Сегодня рано, — оскалился Гэвин. Черт знает что на него нашло. Бунтовать выходило легче, чем вести пространные беседы и пытаться нормально договориться. Свой лимит «нормального» человека, Гэвин, кажется, вчера выполнил на год вперед. Майкл, если и удивился переменам, то виду не подал. Поставил поднос с тарелкой каши быстрого приготовления, парой бутербродов и новой бутылкой воды на пол и оценивающе скользнул взглядом по рукам Гэвина. Запястья саднило. Но на это было плевать. — На работу собрался? Ну и правильно, баблишко тебе пригодится, чтобы слить все на тупорылых адвокатов, которые нихуя тебе не помогут. Ясно тебе? Похищение человека — это тебе не кража презиков с прилавка. Угроза здоровью и жизни полицейского. Ты попал, Майкл. По полной попал. Гэвин чувствовал, как губы растягивает нелепая, неудержимая улыбка. Расширяет больно трещинку, возникшую на сухой коже. Гэвину было плевать. Все его существо сосредоточилось в одной точке этого скучного пространства. Ему казалось, он сейчас возгорится или заискрит — настолько резко и неотвратимо накатывала злость. Перес не реагировал. Он молча смотрел на озлобленного Рида, словно раздумывал, не забрать ли то, что принес, раз тот решил проявить свой гнилой характер. — Что молчишь? Боишься? Правильно делаешь. Через часа два-три максимум, тебя повяжут. Он хотел сказать совершенно не это. Он хотел попросить хоть одну сигарету, хотел достучаться до адекватной части Майкла. Он знал — читал какие-никакие книги по работе, — что нельзя ни в коем случае так вести себя с преступником. Так ему с ним никогда не договориться. Угрозы, шантаж, истерики — только не в случае с человеком, у которого осталась одна цель в жизни — найти справедливость. Которой отродясь не было в этом отвратительном мире. А значило это только одно: не Майкл попал — попал тут только Гэвин. — Я не буду расстроен, если вы окажетесь правы, — вдруг признался Перес и добавил, заметив непонимание на лице Гэвина, — Вы же не думаете, что я держу вас здесь из-за любви к насилию. Он тяжело и даже как-то театрально вздохнул, вызывая новую волну раздражения, и, словно говорить им больше было не о чем, развернулся. — Эй! Мы с тобой еще не договорили! — возмутился Гэвин и рефлекторно дернулся вперед. — Как вы сами правильно заметили, мне пора на работу. Будет крайне подозрительно, если я опоздаю. — Принеси сигареты, будь человеком! — крикнул Гэвин, когда за Майклом уже закрылась тяжелая дверь. *** Сигарет он, конечно же, не принес. Зато кормил на удивление вкусно. Или Гэвину так казалось, потому что к тому времени, как Майкл явился вновь, он уже готов был съесть целого быка. Не привык к кормежке дважды в сутки, и любая еда становилась похожей на блюдо из элитного ресторана, в который Гэвина если бы и пустили на порог, то исключительно потому, что там кого-то ограбили или убили, и нужно провести расследование. Но от персонального концерта на ночь вкусный ужин Майкла уберечь не смог. Гэвин не знал, насколько плотные стены в доме, но была ночь, если верить многострадальным часам, да и едва ли кто-то при постройке делал расчет на то, что будущий хозяин захочет скрывать в своем подвале людей. И он решил, что попробовать стоит. Даже если на улице его, скорее всего, все же не будет слышно, то Майкла его противные вопли вряд ли порадуют. Гэвин никогда не славился хорошим слухом. Зато у него была луженая глотка. И два этих фактора могли послужить в его нелегком деле по спасению собственной задницы хорошую службу. И целый час Гэвин только и делал, что изощрялся в наиболее скверном исполнении очередной песни, которой не посчастливилось прийти ему на ум. Главными требованиями стали громкость и кошмарность. В данном случае было тем лучше, чем хуже получалось. Гэвин не в караоке баре тусовался и не соблазнял своими вокальными данными какую-нибудь красотку (даже не красавчика). Вообще, никогда и не пробовал, зная о своих проблемах. Но теперь пришло время обратить свои недостатки в свои козыри, чем Гэвин и занимался. Почти через час концерта не по заявкам «Гэвин Рид: лучшие песни века в худшем исполнении», он даже решил, что из подвала его все-таки не слышно. Слишком уж не верилось, что подобное можно так долго слушать. Продолжал он на своем природном упрямстве. И продолжал бы, пожалуй, до тех пор, пока окончательно не охрип, хотя бы потому, что делать-то больше было нечего. А тут хоть какое-то развлечение. Но когда Гэвин, наконец, дождался реакции, и по истечении часа дверь открылась, он почувствовал гордость за свои старания, и маленькая победа согрела успешнее верной куртки. Порой и ерунда может окрылять. Майкл выглядел уставшим и взволнованным. Еще бы, подумал Гэвин, кого угодно бы взбесило подобное музицирование. Да еще и посреди ночи. Но Гэвин, увидев своего мучителя, не замолчал, нет. Напротив — заорал еще громче и старательнее. Майкл не стал его прерывать. Встал на пороге, прикрыв дверь, скрестил руки на груди и наблюдал. Тем более, что Гэвин к концу второго припева окончательно охрип и заткнулся, закашлявшись. — Ты же не думаешь, что я тебя выпущу? — спросил Майкл. Видимо, сомневался в умственных способностях Гэвина. Гэвин усмехнулся, развалившись как можно удобнее. Чтобы своей позой показать, кто тут альфа самец и кто кого в итоге прогнет. — Выпустишь, — прохрипел он. — Не сомневайся. — Я мог бы просто надеть беруши, но, вижу, что в этом больше нет необходимости. И чего ты добился? — Достал тебя — Гэвин растянул губы в широкой улыбке. — А моя цель тебя — заебать. И, поверь, я в этом преуспею. Майкл кивнул своим мыслям, а потом вдруг спросил спокойно. Даже мирно. — Пить хочешь? Но Гэвина этим мягким тоном было не провести. Выключил злого копа и включил доброго? Вот-те открытие в психологии! Другое дело, что Гэвину хотелось. И пить, и есть, и помыться, и посрать нормально! Но проблемы стоило решать по мере их поступления. Точнее решать тогда, когда представляется такая возможность. — Хочу, — ответил он, притворившись, что купился. Только на таких условиях его совесть позволила о чем-то попросить — вроде как и озвучил свои желания, а вроде — и не совсем опустился. Гэвин был искренне уверен, что напрямую нельзя просить ничего, кроме свободы, иначе кажется, будто идешь на уступки и соглашаешься на заключение, соглашаешься жить в тех условиях, в которых заставили существовать. А свободу. Свободу — нужно требовать, а не просить. Ты со мной мирно, я — с тобой так же. Ты на самом деле тот еще продуманный гандон, я — ничуть не хуже. Сомнительный комплимент, конечно, особенно по отношению к себе, но Гэвин никогда не скрывал, что он то еще мудачье. Но когда вместе с большой бутылкой воды Майкл принес ему еще и зубную пасту и щетку, Гэвин чуть по-настоящему не растрогался. — О да, детка, — простонал Гэвин, нюхая запах мяты из тюбика. — Рад, что мы снова встретились. Больше не бросай меня. Он остановил себя, подозревая, что как-то так и зарождается стокгольмский синдром. Просто за парочку человечных поступков, за понимание мотивов преступления. Только нихуя вся эта чувственная хрень не оправдывала покушение на чужую свободу. Особенно на свободу людей, не имевших никакого отношения к проблемам похитителя. *** Утром Майкл притащил пластиковую тарелку с омлетом, судя по запаху, и стаканчик с кофе. Гэвин глядел исподлобья устало. Сон ночью так и не пришел. Холодный пол мало походил на комфортабельную кровать. Невольно он вспоминал всех тех козлов, которых успел упечь в тюрьму, думал, как бы они порадовались, узнав, в каком положении оказался Рид. А еще сравнивал. Потому что при всем миролюбии Майкла, его похищение мало походило на продуманную акцию, с полностью подготовленными условиями для жизни. Это вам не истории маньяков с бункерами, в которых на долгие годы можно запереть собственную дочь и насиловать до бесконечности, где есть постель, туалет и другая необходимая ерунда. Нет, конечно, Гэвин не думал о том, что этим несчастным девочкам повезло больше чем ему. Он же не идиот и не сравнивал жопу с пальцем. Он просто понимал, что единственное, чем успел оборудовать Майкл свой подвал — это цепь в полу, чтобы Гэвин не сбежал, и едкой расцветки таз, глядя на который все чаще и чаще хотелось разбить его на мелкие кусочки. — Только прошу вас, без глупостей, — сказал Майкл, наблюдая настороженно за Гэвином, словно что-то почувствовал. Конечно, зло подумал Гэвин. Конечно, так я и буду тебе сидеть тут послушным телком и не творить ерунды. Интересно, какая у меня мотивация? Что-то не наблюдаю тут условий пятизвездочного отеля, шлюх по всем углам и бесплатной выпивки, чтобы не стремиться свалить отсюда поскорее. Гэвин молчал, щелкая кнопкой на часах — их еле слышный писк то ли передавал сигнал SOS, то ли посылал на другие три буквы. Но смотрел уже только на Майкла. На его напряженные движения. Как он быстро глянул на таз, оценивая, видимо, нужно ли выносить или Гэвин еще обойдется и так. Потом начал аккуратно наклоняться, чтобы поставить тарелку и стаканчик, чтобы пленник мог их забрать, но не смог бы дотянуться до него самого. «Да, сука», — думал Гэвин, — «Запереть в подвале человека — та еще мутотень. Такое с бодуна не провернешь». Гэвин ждать и рассчитывать не мог. Резко подбросил себя вверх, почувствовал, как натянулась цепь, громко звякнула о часы, врезаясь вместе с ними в запястье. Двинул ногой, целясь в голову. Попал. По касательной, но, видимо, все равно сильно. Майкл рухнул на пол, расплескав содержимое стаканчика и перевернув тарелку. Больше Гэвин до него дотянуться не мог, как ни старался. Поначалу он даже испугался, что неудачно ударил и тот сейчас просто сдохнет прямо так, на полу, не оставив Гэвину ни одного шанса на спасение — разве что отгрызть себе обе кисти. Это было глупо и непродуманно — просто бессмысленно бить. Не подманив поближе. Не узнав, есть ли вообще при нем ключ от цепи. Или пришлось бы спустя какую-то недельку Гэвину превратиться в новое Кентервильское привидение и слоняться по округе, гремя по ночам своими бесплотными цепями. Но Майкл, к великому облегчению Гэвина вскоре дернулся, демонстрируя, что не так-то просто его убить. Он подтянул ноги под себя, шумно выдохнул и прижал руку к скуле прежде чем попытался подняться. Он с трудом встал, пошатнулся и посмотрел на Гэвина так, словно тот его предал, и решительно направился к выходу. И больше не пришел, чтобы убрать то, что они вдвоем тут учинили. — Черт! — выругался Гэвин. Он злился на себя, что выбрал неправильный момент. За это же ему было и стыдно. Ей богу, как можно было так проебаться? Полицейский, блин. Хуже тупорылых девиц, которые не могут свалить от своего насильника пока он спит рядом. Теперь Майкл даже близко к нему не подойдет. Запоздало он понял, что рука болит. Но обиднее узнать оказалось не то, что он рассек кожу на запястье в кровь, а то, что в процессе своей глупой выходки разбил напрочь часы. Белый огонек весело моргал ему с треснутого экрана. Бесполезный и теперь только раздражающий. Гэвин спешно отстегнул браслет, повертел часы в руках, встряхнул, бессмысленно надеясь на то, что они одумаются и продолжат работать как ни в чем не бывало. Но часы не реагировали. Для пущей убедительности на экранчике мог только появиться маленький фак, а после они должны были погаснуть окончательно. И все только ради того, чтобы Гэвин осознал значимость хоть какой-то опоры, когда все-все катится, а точнее — уже скатилось, — в места, которые цензурными словами не называют. Опору, например, на точное время, по которому мог бы, в принципе, рассчитать и понять (или сделать вид, что рассчитывает и понимает), когда коллеги поймут где он, и когда за ним явится отряд по спасению. *** Гэвин справедливо решил, что Майкл явился после работы. Возможно даже, не этим же вечером, потому что живот крутило от голода. Гэвин ясно себе представлял, как одинокий, лишившийся жены мужчина, приходит утром в офис, а вечером возвращается домой. Никуда больше не заруливает: ни выпить, ни отдохнуть. Вполне логично и совершенно не подозрительно. И Гэвину так сидеть до скончания веков. Потому что даже детектив-андроид с мощнейшей вычислительной системой, оперативной памятью и вообще по всем параметрам получше него — простого смертного, не сумеет найти преступника, из-за которого он тут оказался. Почему? А потому что он числится как родственник жертвы, а не преступник. — Добрый вечер, детектив, — вежливо и будто бы даже не обиженно сказал Майкл. В одной руке у него была бутылка воды, а в другой мягкая упаковка детского сока-пюре. Отлично, подумал, Гэвин. Теперь нормальной жрачки не жди. А ведь омлет был потрясающий, судя по виду. Пах специями — явно только приготовленный. А теперь просто валялся на полу засыхающим куском. А Гэвин все-таки еще не настолько оголодал и опустился, чтобы унижаться и как пес жрать с пола. — Простите, что вынужден был оставить вас на весь день голодным. Но вы же понимаете, что вы сами виноваты. Точнее ваше ужасное поведение. — Ты совсем с катушек съехал, — сухо выдал Гэвин. Ему хотелось пить и жрать. Пусть и простую воду и детское питание. Свалить он еще попробует. Обязательно попробует. А пока обнаружились более важные потребности. — Я вынужден это делать. Вы это понимаете. Гэвин дождался, когда ему в руки прилетит бутылка и пакетик с пюре. Сразу отвинтил крышку и отхлебнул почти половину. — Ага. Так говорят все нарушители закона, — получив желаемое бесстрашно заявил Гэвин. В самом деле, не полезет ли же Майкл отбирать свои подачки обратно. А если и полезет, так это только на руку. — Ваше право считать так. Как и мое — быть уверенным в вашей вопиющей некомпетентности. — С чего ты взял, что этот старый дурак и его пластиковый дружок окажутся лучше нас с Крисом? Кстати, спасибо, что и его сюда не притащил. У него-то в отличие от меня есть жена и ребенок. Благородный ты наш Робин Гуд. — То ли Гэвин ощутил безнаказанность, как мальчишка-хулиган при разговоре с учителем. Для пущего эффекта он свернул крышку с порции пюре и с блаженным причмокиванием попробовал свой скудный ужин. Пюре, к несчастью, было катастрофически мало для взрослого и достаточно крепкого мужика его роста и комплекции. — Робин Гуд грабил. А я просто избавил общество от тебя. — Ты мог просто пожаловаться на меня начальству и потребовать отстранения! — Какая разница — не помог ты моей жене или возьмешься своим бездарным умишком за другое дело? Другие мужья или даже чьи-то родители получат от тебя такое же свинское отношение. — Майкл наклонился и стал собирать разбросанное в разные стороны: тарелку, стакан, развалившийся на куски омлет. — Нет, мистер Рид. У меня дело лично к вам. Вы либо изменитесь, либо никогда не выйдете отсюда. Гэвин слушал его, понимая, что масштаб его проблем куда шире, чем он изначально надеялся. Перес, все-таки, окончательно поехал крышей. Нашелся тут учитель года. Перевоспитыватель, мать его. Рид выругался — как выплюнул семечко. Пялился на него во все глаза, словно пытаясь разглядеть остатки адекватности, за которые можно ухватиться. Но там все было беспроглядно — только боль и глупая, отчаянная попытка с ней справиться. А кроме детектива, никаких претендентов на роль мальчика для биться, к сожалению, не находилось. Гэвин даже не сомневался, что будь у них хоть какой-то подозреваемый, сейчас в подвале бы тут сидел именно он. — И как же ты собрался меня изменять? — спросил Гэвин так, чтобы скепсис и сарказм так и сочились из каждого слога. — Заставишь отказаться от алкоголя и сигарет? Запретишь ругаться, и за каждое бранное словечко я буду получать разрядом тока? — Ты же не алкоголик. И не ребенок, чтобы учиться вежливости. И на том спасибо, подумал было Гэвин. На мнимый алкоголизм, впрочем, можно было закрыть глаза. Нет зависимости — не будет и ломки. В отличие от тяги к сигаретам, например. И Гэвин, если на то пошло, не раз пытался бросить. Но ничего не выходило. Вместо сигареты он вечно совал в рот жратву, чтобы хоть чем-то забить потребность. То бургер, то пончики, то просто конфеты. И вот уже: «Привет, лишние килограммы!», «Прощайте, кубики на животе». Лучше бы каждый раз отсасывал, вот честно. Какой-то хрен-психолог так и говорил, что тяга к сигарете — это подсознательная жажда сосать чей-то хер. Только еда оказывалась куда доступнее человеческого тела. Да и шлюховатостью Гэвин, к сожалению или счастью, не отличался — чтобы делать это с первым встречным. А постоянным партнером к своим годам он так и не обзавелся. Стоило погрустить об этом сейчас, сидя на бетонном полу чужого подвала. Глядишь, был бы у него кто, и на Коннора бы не запал. Какая только чушь не приходила Гэвину в голову. И в основном эта чушь касалась почему-то именно Коннора. А о чем еще прикажете думать? Если Коннор и в обычной жизни занимал большую часть мыслей, став личным наваждением практически с самого начала, как только появился в участке. И никакие увещевания самого себя, что новый дико сексуальный по всем параметрам коллега не настоящий мужик, а пластиковая кукла, не помогали. А сейчас, когда жизнь вбросила Гэвина в мягко говоря, неожиданный квест, завершение которого затягивалось на неопределенный срок, он с чистой совестью позволял себе думать хоть о чем-то приятном. В свободное время от попыток придумать планы по тому как сбежать. Все-таки свобода пока его интересовала больше Коннора. С ума сходил. Он определенно сходил с ума, сидя в своей одиночной камере. — Тогда что, черт возьми, ты от меня хочешь? Майкл окинул его оценивающим взглядом. Ответил: — Хочу, чтобы ты уволился из полиции. Вот и понятно, чего оценивал. Внешние данные Гэвина, позволяющие устроиться в другое место. В наше-то время, когда конкуренцию составляют не только смазливые мальчики и девочки, но и безукоризненные, мать их, андроиды! Которым, может быть, кушать и не надо, да и жить можно хоть в коробке из-под холодильника, но которым, блин, программой заложено постоянно куда-то идти и что-то полезное делать. Гэвин долго смотрел на него, а потом расхохотался. — Ты серьезно? Ты явно не в своем уме, чудак. Не стану я увольняться. Иди в задницу. — И не думал, что ты сразу согласишься. Поверь, у тебя много времени, чтобы подумать. — Я — хороший детектив, — с нажимом вставил Гэвин. — Лучший, — Майкл улыбнулся, не скрывая горького сарказма. — Ты не можешь судить о моей работе по одному делу. Которое я, блядь, даже не закрыл! Мы же занимались расследованием дальше… Да у того же придурка пластикового спроси или Андерсона о моей работе! *** В попытках побыть оптимистом, чтобы самому не сойти с ума в полном одиночестве, Гэвин даже поймал себя на мысли, что еще неизвестно кто тут чей пленник. Гэвин уйдет отсюда. Рано или поздно. Мысленно — он уже на свободе. Мысленно, меняет нахуй себя и свой характер, чтобы поменялась жизнь. Может быть, даже, подкатывает к Коннору. Может быть, Коннор даже над ним не смеется. Так или иначе, но Гэвин отсюда выберется и продолжит жить. А Майкл… Майкл уже все. Слился, сдулся, сдал позиции. У него ничего нет, кроме своей мести. И он сам это понимает. Когда он отпустит Гэвина, то либо сразу пустит себе пулю в лоб, либо молча сядет за решетку, потому что никто не спустит ему с рук похищение человека. И поебать, какие там обстоятельства его на это толкнули. Так-то. Гэвин свалит отсюда. Возможно, даже, на своих двоих. Если только его не продолжат и дальше кормить в том же духе. Потому что если продолжат, то он потеряет свой честно-нажранный жир, но прежде распрощается с мышцами, над которыми приходилось ежедневно впахивать в зале. Хорошо хоть андроидам насрать на твой внешний вид. Вряд ли в их пластиковые бошки кто-то заканчивал стандарты красоты. Гэвин представил, как Коннор приходит в ночной клуб и вместе со своими дружками-роботами становится у стеночки, попивает тириумный коктейль и обсуждает сколько баллов по десятибалльной системе имеют проходящие красотки. А когда к ним приближается Гэвин, Коннор скептически осматривает его сверху до низа и снисходительно говорит: «Крепкая троечка, детектив. Могли бы и побриться для разнообразия». *** Металл наручников впивался в кожу на запястьях. Гэвин нервничал и оглядывался, видя вокруг знакомые стены, но понимая, что он тут не в своей привычной роли. Зеркало демонстрировало, в каком жалком положении он оказался — сидит на стуле в нелепой позе в наручниках, прицепленных к столу. Прошло пять минут, а может целый час. Но дверь наконец-то открылась и в допросную вошел Коннор. Красивый как бог, уверенный в себе, в идеальном костюме и начищенных до блеска ботинках. — Гэвин, — сказал этот бог безрадостно, — тебя подозревают в жестоком преступлении. И мне поручено вести твой допрос. — Хрень какая-то, — фыркнул Гэвин в ответ. — И в чем же меня подозревают, жестянка? — Будь, пожалуйста, серьезнее. В наших общих интересах вызволить тебя отсюда. Коннор сел напротив. Его глаза внимательно рассматривали Рида, сканировали, анализировали данные. — Бред какой-то… — пробормотал Гэвин. — Ты знаешь эту женщину? — Коннор пододвинул к нему планшет с фотографией. Экран светил настолько ярко, что черты лица было не просто невозможно узнать — даже рассмотреть. — Со святыми, исторгающими волшебное свечение, я не знаком, — огрызнулся Гэвин. — То есть, ты отрицаешь факт изнасилования и убийства? Кто же так ведет допрос? — ужаснулся Гэвин. На Коннора совершенно не похоже. Неужели захотел его закрыть просто так? Чтобы висяка не было. Конечно, Коннор же у нас идеальный — все может смоделировать. А тут, видимо, залажал и решил убить одним махом сразу двух зайцев — и дело закрыть, и — Гэвина. — Что ты несешь?! — поинтересовался он. — Свидетели утверждают, что видели на месте преступления тебя. — Можешь засунуть своих свидетелей Хэнку в зад. Коннор моргнул и чуть склонил голову на бок: — Не стоит отпираться, Гэвин. У нас и записи с камер наблюдения есть. — Ой, как удобно-то! Когда они нужны, их днем с огнем не найдешь, а как обвинить меня хуй значит в чем, так тут как тут. Ну, показывай свои записи. Хотя не. Их можешь засунуть туда же, куда и своих свидетелей, потому что все это хуета! У меня на нее даже не встал бы! — Прости, Гэвин. Не знал, что у тебя проблемы с потенцией. — Нет у меня никаких проблем! — взвился Гэвин, и, хотя видел, что Коннор это специально, никак не мог взять себя в руки и не реагировать на провокации. — Я по мужикам! Ясно тебе?! — Оу, — выдохнул Коннор, придав интонацию неловкого извинения. Но сам почему-то улыбнулся. Гаденько так, словно и так знал, и добился-таки личного признания наконец: «Да, Коннор. Я — пидорас! По мне и так видно!». — Блядь, — застонал Гэвин, понимая, что вообще-то ведется запись, что стоит ему теперь выйти за дверь, как весь отдел накинется на него с фразами «А мы знали, Рид! Ты что, стеснялся?! Двадцать первый век на дворе!». Нахрен ему не сдалось это принятие. Жилось себе спокойно, и дальше бы прекрасно жилось. Кто только за язык тянул? Погруженный в свои мысли, он даже не понял, что Коннор встал и подошел к нему. А очнулся только когда тот положил ладонь на плечо и ласково погладил. Гэвин опешил. Это было пиздец как приятно и охренеть как неуместно. — Ты ебнулся что ли, придурок? — кое-как проговорил он. Но Коннор не обиделся, наклонился к его уху и провел кончиком языка по хрящику. Что он там анализировать вздумал только?! — Не волнуйся. Нас никто не увидит. Не то чтобы Гэвину не хотелось… Еще как хотелось. И выглядело это все как сюжет заводной порнухи без смысла и пощады. А в порнухе всегда все в итоге трахались. Но Коннор… С ним вообще можно было?.. — Как это не увидят? — уже совсем не так борзо, как прежде, уточнил Гэвин. — Ты что, вырубил камеры? А Хэнк что? Не следит за нами сейчас? Запустив пальцы в волосы Гэвина, Коннор заставил его откинуть голову назад и прежде, чем что-либо ответить, поцеловал. Жалкое человеческое тело, жадное до ласк и любовных утех, охотно отозвалось, легко поддавшись возбуждению. А какие еще варианты? Это же был Коннор. Тот, на кого у Гэвина мог бы стоять круглосуточно, стоило только подумать. — Как много вопросов, Гэвин. Я здесь. Хочу тебя. Разве этого мало? Коннор заставил его встать, оттолкнул ногой мешающий стул, и прижался к нему со спины. Руки сразу ласково прошлись по животу и взялись расстегивать ремень. — Это ты так из меня показания выбиваешь? Или не поверишь, что я гей, пока не увидишь без штанов в полной боеготовности? — попытался язвить Гэвин. Хотя ему совсем не хотелось, чтобы хоть одно из предположений оказалось правдой. Но правда оказалась куда проще и неприятнее. — Какие показания, Гэвин? Я всего лишь исполняю фантазии твоего мозга, одурманенного наркотиками. — Коннор спустил его брюки вместе с бельем до колен и заставил упереться бедрами в стол. — А может, и не наркотиками вовсе. Зачем пытаться сбросить с себя ответственность? Ты же взрослый мальчик. В любом случае, ты не на работе, Гэвин. Ты валяешься грязный и вонючий в подвале у какого-то мудака. У тебя так ноют руки от наручников, что ты даже во сне не можешь о них забыть. Поэтому я не сниму их, как бы нам обоим не хотелось. Зато он крепко обхватил ладонью его член, и Гэвин застонал против воли, толком не понимая, что ему пытаются объяснить. — Представляешь, Гэвин? Это не по-настоящему. И ты сейчас мог бы пожелать абсолютно чего угодно. Мы не ограничены ничем. Ты мог придумать свингерскую вечеринку, состоящую только из меня и других РК800, Гэвин. Ты ведь об этом мечтаешь, да? О моих пластиковых руках и члене. Он огладил второй рукой ягодицы Гэвина и ощутимо сжал, прежде, чем втолкнул в него палец. — Думаешь о том, что где-то на заводе хранятся еще с десяток точно таких же Конноров? И мы все вместе или по очереди могли бы делать с тобой все, что ты захочешь. Или ты мог придумать мне огромный член, на который в реальности ты бы никогда не решился. Или научить меня делать что-то особенное… Совершенно особенное. Гэвин закусил губу и зажмурился, не то от того, как ловкие пальцы разрабатывали его изнутри, не то от дерзких и безумных слов. Крышу сносило от всего происходящего одновременно. — Но ты, Гэвин, в своих фантазиях, прямо скажем, жалок. Ты просто хочешь потрахаться в комнате для допросов. С обычным мной. Хотя и знаешь, что настоящему мне ты нахрен не нужен. Ты даже не осмелился придумать себе, что будешь сверху. Ты что, давно мечтаешь лечь под андроида? Грубые слова не отрезвляли. Гэвин бы застонал от того, как хорошо ему — слышать горячий шепот, ощущать силу чужих рук и тяжесть тела, и даже — угол стола. — Мне похуй под или над, — умудрился выдавить он. Если уж даже вымышленный Коннор делал вид, что не знает истинных желаний Гэвина, то прояснить стоило их вслух, сформировав для себя четко на всех уровнях сознания и подсознания. — Ясно тебе? — Ясно, — охотно отозвался Коннор. — Что ты думаешь совершенно не о том. Тогда, когда Гэвин был на грани, когда до блаженной точки оргазма оставалась самая малость, когда тело его дрожало от напряжения и готово было к пусть унизительной, но блаженной разрядке, Коннор толкнул его. И никакой стол в допросной не остановил Гэвина. Гэвин рухнул. Но не на пол, а в мягкую траву. Резкий запах свежести ударил сразу в голову, приводя в сознание. От возбуждения не осталось и следа. Как и всякий образ, порожденный собственным подсознанием, Коннор управлял этим миром сна, выворачивал его в подходящую сторону и указывал Гэвину на то, чему он и сам, в принципе, мог бы уделить внимание, но, почему-то, до сих пор не стал. Не хотел, боялся или, наоборот, слишком хотел. Гэвин приподнялся на руках, сел. Коннор опустился рядом на одно колено, не жалея костюм. Все окружение выглядело сюрреалистично и несколько мрачно, как и положено сну. Сну человека, который не знает, что его ждет по пробуждении. Гэвин не хотел оглядываться, догадываясь, какую локацию приготовил этот жестокий Коннор. Он бы прятался глубже в синюю вязь тумана, окутывавшего пространство. Он бы смотрел только на Коннора и темную траву под ногами. Никуда больше. Никуда. Черный крупный жук поднимался по травинке к прозрачной капле росы. По мере своего продвижения, он перетягивал ее кончик своим весом и, почти добрался до своей цели, когда сорвался и плюхнулся прямо в подставленную Коннором ладонь. Андроиская реакция не подводила даже здесь. — Посмотри, — сказал Коннор и показал куда-то в сторону. Гэвину не хотелось отводить взгляда. Он знал, к чему это все идет, и всеми силами противился тому, чтобы окончательно выпасть из иллюзии. Хотя бы ненадолго. Что может быть приятнее, чем сидеть на промерзлой за ночь земле, не ощущая ее холода, трогать руками влажную зелень и смотреть на человека, который день и ночь занимает все твои мысли… — Гэвин, правда никуда не пропадет, даже если ты будешь ее игнорировать. У Гэвина никогда прежде не случалось снов, где он бы осознавал, что спит. Тем обиднее было то, что и этим сном он управлять не мог. Иррациональное желание пожаловаться Коннору походило на пьяное наваждение, но ничего бы не изменило. Едва ли этот морфейный призрак обладал хоть толикой жалости. Как не обладал талантом расслабления и сам Гэвин, порождением чьего подсознания и являлось все вокруг. Даже Коннор. Гэвин растер ладонью лицо и все же послушался. Тело лежало в стороне от дорожки метрах в десяти, под раскидистым серым от сумерек кустом. Казалось, Она смотрит прямо на Гэвина. Жертва. Роксана Перес. Он бы не удивился, если бы в этой безумной проекции она бы вдруг решила с ним поговорить как в самом типичном триллере. Может, это было бы полезным. Но она молчала и не подавала признаков жизни. Губы ее были приоткрыты — она словно бы просто прилегла отдохнуть и задумалась, но отсутствие дыхания и растрепанный внешний вид явно указывали на то, что и во сне она мертва. Гэвин не мог назвать ее красивой. Обычная. Серая. Незаметная обычно в большом шумном городе. С широкими бедрами и выбеленными волосами. В неприметном светлом платье. Ее заколка с поломанными зубцами валялась рядом с головой, не удерживая больше длинные пряди в аккуратном пучке. Гэвин вздрогнул, отвлекаясь и вновь взглянул на Коннора. Время замедлилось, остановилось и обратилось вспять. Коннор раскрыл ладонь, и черный жук взлетел вверх и снова оказался на травинке. — Тебе нужно хорошо все рассмотреть. Попытайся найти то, чего ты не увидел в тот день. Вот и сбылась мечта идиота. Видимо, Гэвин слишком сильно завидовал способностям андроидов, раз сон позволил возомнить себя каким-то кибер-детективом, способным на фокусы с проекциями и сменами ракурсов, словно у Гэвина не два человеческих глаза, а десятки камер — выводи изображение из любой подходящей. — Господи-боже, — пробормотал Гэвин. — Я всю дорогу только этим и занимался. Мне теперь даже во сне эту хуйню надо прорабатывать? Какой в этом толк, Коннор? Ты сам сказал, что я просто заперт в подвале. Скован — во всех смыслах этого слова! Да даже если я вдруг выясню в чем дело, надыбав пропущенные улики, где гарантии, что они настоящие? Откуда мне знать, вдруг это просто моя фантазия? Вдруг я придумаю сейчас, чудесным образом оказавшийся на ветке, носок преступника? Коннора же он придумал. Коннора, которому он, вроде как, нравился. Или был симпатичен. До такой степени чтобы помочь и даже — перепихнуться. — Гэвин, человеческий мозг обладает гораздо большими возможностями, чем люди привыкли думать. Он способен вместить невероятный объем информации. То, что один человек запоминает в течение всей своей жизни, не может уместиться в блоках памяти даже нескольких андроидов. — Хорошая попытка. Если б это сказал настоящий Коннор, а не воспроизведенный моим мозгом идеальный Коннор, удовлетворяющий моим самым смелым желаниям, то я бы даже поверил. Увы, чувак, но ты явно тупее настоящего раз в десять просто потому, что я не умею во что-то особо интеллектуальное. Коннор не обиделся. Еще бы. Даже настоящий не обижался. Только подъебывал в ответ. Этот — понимающе улыбнулся и добил: — Ты себя недооцениваешь. И если до этих слов еще хоть какие-то надежды на адекватность сна еще оставались, то теперь развеялись окончательно. Он не настоящий. Коннор — не настоящий. Осознание этого почему-то на сей раз выдалось особенно горьким и вызвало беспричинную волну злобы. И даже наркотики, если Перес действительно накачал ими Гэвина, теперь не приносили блаженного спокойствия. — Да, мудозвон, недооцениваю. Сложно себя дооценивать, когда приходит пластиковый детектив и щелкает любые дела как орешки. — Гэвин встал со своего места и решительно подошел к Роксане. И она не настоящая. Сейчас Гэвин моргнет — и она исчезнет. Вместе с полудурошным Коннором. Но попытка отогнать непрошенное видение провалилась с треском. Гэвину пришлось признать, что он не властен теперь ни над событиями в реальности, ни даже — над собственным сном. Роксана лежала на земле. Время стояло в одной точке, растягиваясь непозволительно, неприлично долго в одном мгновении. Ни одна букашка не дернула лист, ни одно дуновение ветра не беспокоило серые травы, и даже Гэвин — не дышал. Он не нуждался в воздухе. И Роксана больше тоже не нуждалась. На шее ее отчетливо даже в этом полумраке выделялись синяки от удушья. Ее просто задушили. Руками, как ревнивый Отелло. — Всплеск чувств, — сказал кто-то. Коннор или сам Гэвин. Не все ли равно? — Как и большинство убийств, — огрызнулся Гэвин. — Часто ли убивают таких как она? — Гораздо чаще прочих. Коннор промолчал. Он не стал спрашивать, верит ли Гэвин в то, что жертва может быть сама виновна в том, как повел себя с ней преступник. Гэвин не задавался этим вопросом касательно Роксаны. Он знал только то, что чем тише омут, тем агрессивнее бесы, в нем обитающие. Гэвин обошел ее кругом, в очередной раз отметив, что каблуки туфель испачканы землей, а трава под руками выдрана. Она боролась и пыталась вырваться. То, что случилось, явно не было игрой двух любовников, зашедшей слишком далеко, — такое на практике Гэвина однажды попадалось, но не в парке, а в обычной постели достаточно милой с виду семейной четы. — Тут ничего нет, чего бы я еще не видел! — зло прохрипел Гэвин. — Я знаю, что ее убил какой-то мужчина. Изнасиловал и задушил. Знаю, что это был не Майкл. Знаю, что она врала всем! И ему, и подруге, и родителям. Всем. Я не нашел ни одного человека, которому бы она открыла свои сраные секреты! Я не знаю, где искать ее чрезвычайно умного, не оставляющего следы любовника! Хотя, если он действительно такой умный и осторожный, уж мог бы постараться сдержать свой член в штанах, а свои руки подальше от ее шеи! Коннор раздражающе долго молчал. Только стоял рядом и понимающе смотрел на Гэвина. Дурацкий помощник. От настоящего куда больше пользы. Но Коннор сделал шаг к нему навстречу и положил руку на плечо. — Чаще всего ответ ближе, чем кажется. Что более банального мог сказать плод фантазии? Майкл был прав — Гэвин не вывез. Залажал по полной. Гэвину пора было уволиться.