Инструкция не прилагается

Хэд-канон части: Шото платоник, и сексуальная составляющая отношений ему не особо важна. Момо, как и положено уважающей себя учёной, всё проверяет опытным путём. Лёгкий абьюз, но совсем без даб-кона. Много внутренней иронии, лёгкий юмор, возможен стёб. В Яойорозу Тодороки нравится всё — кроме её ужасающего любопытства. Момо надо было становиться учёным, а не героем. Её исследовательская натура порой ставит его в тупик. Но хуже — когда она оставляет его без вариантов. А это случается каждый раз: с ним Момо всегда получает то, что хочет, Тодороки не заточен говорить ей «нет». Поэтому ничего удивительного в том, что теперь он снова находит себя в такой дурацкой ситуации, нет. — Доверься мне, Шото, — просит Момо, и Тодороки бы с радостью врубил своё обычное доверие и полную уверенность в её правоте, но силиконовый член, опасно хлопнувший о его задницу, несколько мешает беспрекословно выполнить её просьбу. И то, что этот далеко не крошечный фаллоимитатор сделан из клеток тела Яойорозу, дело не упрощает. У Шото, в отличие от его невесты, плохо с фантазией. Фантазия, впрочем, ему ни к чему, когда есть патологическое упрямство Яойорозу. Она долго требует его мнения, рассматривая странички в интернете. Шото, заранее смирившись со всеми задумками, рандомно тычет пальцем в картинки, не выглядящие такими уж угрожающими. «Слишком короткий», «не подходит для анального секса», «я не смогу таким пользоваться». — Ну так и не надо, — отзывается он равнодушно. Яойорозу поджимает губы и, вместо того, чтобы укорить его в трусости, гладит по руке. Тодороки не заставляют, вовсе нет, но он всё равно заранее знает, как разрешится эта ситуация. Момо, разумеется, не имеет в виду никакого насилия, никакой демонстрации власти или превосходства — это исключительно ради них обоих. Он верит, что именно такой мотив руководит ею, или что, во всяком случае, так она считает. Момо очень сложно заставить признать, что удовлетворить любопытство ей чуть ли не важнее, чем удовлетворить желание. Желание сексуальное, считает Шото, удовлетворить совсем не сложно, учитывая, что он бы вообще прекрасно обошёлся без тактильности (он любит и наслаждается сексом с ней, а к отдельной физиологии как к форме близости равнодушен до предела). Удовлетворение же любопытства требует от них всё больших свершений — Момо не умеет останавливаться и не знает пощады. Он сидит на кровати, сперва долго наблюдая, как она раздевается, нарочито медлительно и соблазнительно: её кружевное бельё насыщенно-вишнёвого цвета подчеркивает белизну кожи, Яойорозу кажется совсем образцовой, как с картинок эпохи Камакура. И такой же бесстыдной, почти гротескно-утрированной. Но её никогда не смущала ни нагота, ни необходимость показаться Шото, который из-за своей созерцательной натуры гораздо более расположен смотреть. И от того, что он видит теперь, вопреки всему, что предстоит и по поводу чего он не в восторге, Тодороки всё же чувствует возбуждение. Нервное — безусловно, но ещё и то, от которого часто и сладко дышится. Яойорозу поднимает руки, распускает волосы — вертится перед ним, выгибается. Затем, пока он спешно расстёгивает пуговицы на рубашке и стягивает брюки, позабыв на мгновение малодушный порыв сбежать, Яойорозу крепит на бёдра самодельный механизм, заботливо вылепленный, сложносоставной. За этим как раз наблюдать не хочется — Шото отворачивается, стараясь особо не думать. Помогает, что Момо охотно берётся отвлекать его всяческими приятными мелочами: поцелуями, поглаживаниями, покусываниями. Эта часть как раз привычна, не вызывает затруднений — кожа у Момо прохладная, губы горячие, а аккуратные ноготки нежно-розового цвета достаточной длины, чтобы ощутить интригующее давление, но недостаточной, чтобы сильно поцарапать. Тодороки обнимает её за талию, притягивает ближе к краю кровати, целует грудь и думает мимоходом: «Да забудь ты об этом!» Но Момо не забывает. Касается его настойчиво и с намерением, возбуждает, ласкает, но по глазам видно — готовится. Улыбается так нежно, как только она одна умеет, а потом взглядом показывает, что ей нужна от него конкретная поза. Шото поворачивается к ней спиной, встаёт на колени на кровати, опирается на предплечья и даже не пытается спрашивать, почему она хочет начать именно так. Но он благодарен, что хотя бы не придётся смотреть. Момо касается его ягодиц, и это не совсем незнакомое касание, они уже пробовали всякое. Точнее, инициативная, любопытная Яойорозу пробовала: с её языком Шото, кое-как поборов в себе приступы смущения, смирился, но её пальцы в его анусе были явным перебором. Яойорозу границы чувствовала плохо, поэтому её это не остановило. Теперь она начинает сначала, потому что не хочет, чтобы ему было дискомфортно, и вслед за языком всё-таки проталкиват в него сперва один палец, затем и второй. На её навыки Шото не жалуется, на щедрость и качество смазки — тоже. Ему, скорее, некомфортно психологически, чем физически. Но Яойорозу мурлычет что-то ему на ухо, облизывает шейные позвонки, пока вращает пальцами в качестве разминки, скользит свободной рукой по его торсу, изредка задевая напряжённый член — успокаивает, как может, даже если не способна осознать его беспокойства. В тот момент, когда она вытаскивает пальцы, самодельная игрушка упирается в кольцо мышц — напряжение, сродни боевой готовности, расходится по телу от макушки до пяток. Яойорозу — генерал и владычица, и Тодороки знает, что бесполезно сопротивляться. Он даже себя своим сопротивлением не убедит. Потому что, что бы там ни было, она хочет как лучше, и лучше будет. Всегда бывает, даже когда он не готов — эта мысль позволяет немного расслабиться. Момо не ждёт, когда ей позволят или возразят — неспеша проталкивается внутрь, и мелкие толчки отдаются в Шото нервной дрожью. Она не останавливается, пока бёдра в широких ремешках креплений не касаются его ягодиц — только тогда отстраняется, позволяет созданному фаллоимитатору медленно скользить в обратном движении. — Хорошо? — Шото не может ей ответить. Во рту скапливается слюна, и он не знает, какие проклятья из него вылезут, если он сейчас заговорит — явно не те, которых Момо заслуживает. Поэтому он просто вцепляется в матрас. Физически он в норме — игрушка не критичного объёма и стараниями Яойорозу даже особого дискомфорта нет. Но это не хорошо, это странно, самую малость стыдно, совсем зря и в общем как-то никак. И Шото не хочет её расстраивать. Всё равно ведь не прекратит. Движения её, слегка поспешные с непривычки, сливаются в одно — Шото чувствует её неуверенность через те мелкие изменения, которые она совершает с каждым новым толчком. И он не знает, чего она хочет добиться — ровно до тех пор, пока Яойорозу не умудряется одним движением удовлетворить их общее любопытство (собственную жажду свершений и очевидное пояснение для долгого Тодороки). Чуть ребристая головка фалоиметатора проезжается по простате, и Шото от неожиданности подпрыгивает на коленках. Он, конечно, знает о наличии такого простого инструмента — он учил биологию в школе, но всегда как-то безотносительно к собственному телу. Теперь же, в непрекращающихся движениях Момо, кажется, что это именно то, где весь он, от головы до кончиков пальцев, собирается воедино — иначе бы он не реагировал так, как нечаянно выходит. Во второй раз Шото тоже дёргает — всего. — О, поняла, — завороженно выдыхает Момо, и Тодороки готов поклясться, что не переживёт её гениальность. Его тело уж совершенно точно не выдержит этого её проклятого любопытства. Он будто вибрирует изнутри, и все нервные окончания реагируют на движение Яойорозу. Ладони покалывает, пальцы сводит, и он пытается особо не думать о странном состоянии полу эйфории, охватившем тело слишком быстро и неожиданно. — Приятно ведь? — любопытствует Яойорозу, и неподдельное счастье и восхищение читается в её тоне. У неё очередной эксперимент проходит как по маслу. «Как по вазелину уж точно», — иронизирует Шото про себя, едва уловимо кивнув на её вопрос. Не следует её поощрять, не следует потакать дурным изысканиям — ей всегда мало. И будто в ответ на его мысли Момо сперва заставляет его полностью опустить на матрас, а затем переворачивает на спину, подтягивает ближе к углу кровати, ухватив под ягодицы. Как у неё это выходит, учитывая, что он гораздо тяжелее, Шото не знает. Должно быть, это его внутреннее напряжение, заставляющее его собраться в готовый к пуску механизм. Яойорозу глазеет на него с таким испытательским любопытством, что Шото хочется полыхнуть. И вместе с тем она смотрит на него с таким восторгом, что Шото позволяет ей продолжать: изучать его взглядом и руками, двигаться в нём в странно-рваном темпе, даже закинуть ноги себе на плечи, выдав совершенно развратную позу, в которой Тодороки, на самом деле, не очень хотелось бы участвовать. Во всяком случае, не снизу — точно. Но что с ней поделать? Он надеется, на самом деле, что её недавнее «поняла» сменится разочарованием теперь, со сменой угла — не то чтобы он не любит удовольствие, но он никогда не знает, где проходит черта её любопытству. И если он согласится с видимой охотой, а Момо заподозрит хоть намёк на интерес, в следующий раз она сделает что-нибудь похуже. Потому что «всё ради Тодороки-сана», будь она неладна. Однако она действительно поняла: с каждым новым движением, чем дальше на её плечах оказываются его ноги, тем сложнее получается делать равнодушное лицо. Да и бессмысленно, потому что всё остальное отчётливо свидетельствует, насколько Шото неравнодушен к происходящему. Даже если он просто неравнодушен к Яойорозу. — Ничего себе, — на выдохе говорит Момо и завороженно размазывает самую крупную каплю смазки по его животу. Когда она наконец-то тянется к его члену, берёт в руку уверенным движением, Тодороки хочется остановить вселенную, чтобы сойти. Это явно его остановка. Он стонет в голос (в основном потому, что Момо очень нравится вербальное выражение чувств, но и потому ещё, что сдержаться банально не выходит) дёргается, направляя весь импульс в одну точку, подбрасывает бёдра в совершенно зверином инстинкте. И Момо, разумеется, нейтрализует весь его порыв, так и оставляя самое важное прикосновение реализованным лишь на половину. — Шото, подожди, — просит она, нагибаясь ближе, целуя его в губы. Он заранее чувствует, что ничего хорошего эта остановка не несёт. Поцелуй всё тянется, предчувствие всё копится. — Может, ты сможешь без рук? — горячо выдыхает Яойорозу ему на ухо. — Нет! — рявкает Тодороки так, что сам не узнаёт свой голос. В голове звенит — Момо его бесит. Шото знает злость. Он ненавидел Старателя, временами пытался поколотить Бакугоу, схлестнулся с Даби, когда тот чуть не сжёг его семейный особняк, но так близок к попытке убийства, как сейчас, он не был никогда. И нежная, ласковая улыбка, расцветающая на красивом лице Яойорозу, только укрепляет его в желании спалить всё к чёртовой матери. О, он знает, что эта улыбка означает: начавшийся эксперимент. Его уже не слышат. Если Момо приходит что-то в голову, то всё остальное перестаёт иметь значение. И это ему говорят, что он не в ладах с реальностью. Яойорозу вообще безумна, что хоть в лабораторию сдавай. — Нет, — ещё раз повторяет Тодороки для уверенности. Но что толку-то? Его не помилуют. Его мнение не так уж важно — Яойорозу сделает всё, чтобы он не остался обиженным, и Шото может клясть её сколько угодно, пытаться убедить, что ему нужна самая малость, в который раз повторять, что его устраивает совершенно обычный, стандартный секс пару раз в неделю, пока они по-настоящему вместе, а потом, когда ничего из этого не возымеет эффекта, всё равно мягкосердечно позволит ей всё. Ему следует остановить Момо, пресечь все её капризы, иначе однажды он будет прятать мёртвые тела или использовать человеческий пепел в качестве удобрений для сада. С экспериментов Яойорозу станется. Но Тодороки не рождён ей хоть что-то запрещать. Его величайшая миссия, кажется, в том, чтобы сделать этот мир идеально пригодным для Момо. Даже если временами он сам страдает больше всех. Ему не хочется участвовать в этой её идее, пробовать, потому что для него это всегда значит бесконечное пребывание на грани, на той стадии, когда наслаждение почти болезненно. Момо умеет накалять — ей так важно со всем освоиться, что легко и быстро не бывает. Пока она не поймёт окончательно и не разберёт на детали, не решит, что исследование закончится, у Тодороки, как у главного подопытного, единственная миссия быть живым доказательством и демонстрацией. Теперь терпеть невозможно ещё сильнее, чем обычно: ставшие чёткими, уверенными, размеренные движения приходится туда, куда и метят, и каждую секунду Шото близок к финалу, но каждую секунду лишь капли не хватает, чтобы сорвать его с грани сознания. Именно той капли, которую Момо решает исключить. Всё это слишком, и Шото кажется, что он правда не выдержит. Это невозможно терпеть, эти выверенность и любопытство. Эффективнее любой пытки. Сознание плывёт, и даже голос Тодороки не контролирует. Его утягивает всё глубже внутрь, в пучину, захлёстывает волной наслаждения — и тут же выбрасывает на берег как пока что выжившего, хотя больше всего хочется утонуть. Всё, что ему остаётся в этой отчаянной ситуации — отпустить. — Создай другой, — требует он у Момо, удачно поймав её за волосы при следующем движении. Тянет на себя, касается губами её рта, подкрепляя требование. Как славно, что Яойорозу всегда понимает его без пояснений (кроме тех моментов, которые он действительно пытается объяснить). Она развязывает ленты креплений, стягивающие её бёдра — она с радостью поучаствует, если это не нарушает хода эксперимента. А Тодороки так хочет включить её в уравнение, потому что её физиологическое наслаждение ему важнее собственного. Чёрт с ним, с её любопытством — любопытством сыт не будешь. Ему не важно, как она это сделает, что создаст — она, наверное, лучше знает. Но Тодороки забывает даже собственное имя, когда видит результат её созидания. Половина для него совсем не меняется, но ту часть, что Момо создаёт для себя, она, как настоящий демиург, творит по образу и подобию. Очень конкретному образу и подобию, поэтому искусственный член один в один с тем, что пульсирует, подёргивается и сочится у неё перед глазами. Она бесстыдно снимает копию, и при мысли, что эта копия, лишь на время заменяющая оригинал, на самом деле единственное ей нужное, у Тодороки едет крыша. Яойорозу медленно вводит игрушку в себя, прогибается так, будто ей этого очень не хватало, влажный след блестит на её бёдрах и она беззвучно приоткрывает рот. Ладно, Шото явно соврал, когда сказал это своё «нет» — он вполне способен «без рук». По правде, он мог бы, наверное, кончить просто от вида. — Яойорозу, — начинает Шото слишком сложное для себя предложение, хотя весь его внутренний монолог сводится к простому «ааааааааа»! Закончить фразу ему не приходится — он не знает как, да и нужды в этом нет. Она ведь прекрасно знает, что умеет показать всё необходимое. Поэтому он всегда смотрит только на неё. Не изменяет привычке и теперь. Угол меняется, и Момо приходится поменять всё. Пока она снова ищёт нужную точку, хитро перекидывает ногу, касаясь пяткой его груди, сама успевает разогнаться до неспокойного румянца на щеках и тяжёлого дыхание. Распылённое фантазией сознание берёт своё — в ходе экспериментов у местной учёной всегда быстрые, насыщенные, яркие оргазмы. «Она близка», — и на этот раз думает Шото с завистью, потому что он-то в жизни не решится намеренно продлевать её агонию, оттягивать и отказывать ей в удовольствии. Это у Момо нервы железные. Но тут её очередные поиски окупаются, и Тодороки мгновенно жалеет — ему хочется вернуться туда, где он может что-то сделать с расходящимся по телу ощущением. Чувство «слишком» снова настигает его. А Момо с каждой секундой становится всё яростнее, всё более неумолимой. Не генералом — мстительной амазонкой. И Тодороки, честное слово, не знает, за что она ему мстит так яростно и с таким наслаждением. — Коснись меня, — в той точке, где вполне возможен взрыв на атомы, выдавливает из себя Шото. Не так, как будто просит, а так, как будто пытается торговаться со смертью. Он явно не в выигрыше в этих торгах. Яойорозу лишь ласково улыбается, сосредоточенно качает головой. — Если я успею первая, будет не так приятно. Шото, сделай так, чтобы мне не пришлось тебя расстраивать. «Да чёрт с тобой», — думает Тодороки и хватает её за поясницу, надавливая. Потому что чем дальше одна сторона этой игрушки в нём, тем глубже вторая в Момо. Удивляет его в этом сценарии только глубина синхронизации: он бы в жизни не поставил на одновременный оргазм в подобных обстоятельствах. Однако Яойорозу быстро собирается, а он кончает так долго, что пальцы на ногах сводит. Перед глазами белым-бело, а внутри ощущение, что досуха. Созданная игрушка осыпается приятными тёплыми искрами — в нос бьёт запах волос Момо, яркий и травянистый. Шото может поклясться, что её шампунь никогда не пах так насыщенно. У него звенит в голове — Момо укладывает голову ему на плечо, целует в скулу, обнимает с невыносимой нежностью. Гордится очередным удавшимся экспериментом. — Вот видишь, всё вышло, — поёт она и смотрит счастливо. — Надо было просто постараться. — Яойорозу, ты и твои старания… «Знаешь, куда идите?» — думает Тодороки. «Убьёте меня однажды», — думает Тодороки. — Молодец, — говорит Тодороки. — Я так рада, что тебе понравилось, — шепчет Момо и прижимается к нему в ласковом объятии. «Нет, это безнадёжно». В следующий раз, когда Бакугоу, увидев его с утра на работе, вымотанного и полудохлого, снова проницательно спросит: «Чё, затрахала?» — Шото, пожалуй, не будет устраивать драку в ответ, а признается, как есть. Впрочем, он надеется, что Яойорозу не станет слишком уж часто возвращаться к этому эксперименту. В конце концов, у неё, должно быть, множество идей в запасе. А Тодороки всё равно, что она придумает, если при этом возьмёт его в расчёт. Пока у него есть возможность быть с ней, он согласен быть главным объектом в опытах познающей мир Яойорозу.