***
Чимин просыпается долго и мучительно-болезненно. Голова кружится, а глаза отказываются разлипаться, сколько бы он ни пытался. Рука болит. Пить хочется очень сильно. Спустя бесконечное время попыток проснуться и подать признаки жизни, он наконец открывает глаза и сквозь мутную пелену смотрит в потолок, прокручивая последние события в голове и минуя саму точку отсчета. Дорога домой, осторожные взгляды пассажиров в автобусе на его зареванное лицо; навязчивое желание заесть ситуацию чем-то калорийным упорно игнорируется, его затмевает другое желание — умереть. Так сильно хочется, чтобы всё это перестало. Чтобы всё это закончилось. Он и закончил. Неудачно, как видно. Лишь спустя весь этот промежуток воспоминаний, каждая деталь которого выглядит одновременно мутно и слишком ярко, он наконец чувствует, как чья-то рука покоится на его плече, и это единственный участок тела, который горит от слишком теплой чужой ладони. Он ощущает себя таким холодным, выжатым, как будто из него просто вытекла жизнь. Но, в принципе, именно она и вытекала, когда он резал себе руку тупыми ножницами. — Мам?.. Слишком тихо и сипло, а она спит. Конечно, сейчас ведь три часа ночи, судя по настенным часам. Чимин прокашливается и уже чуть громче выдает: — Мам. Она тут же просыпается, резко, как будто ее ударило током. Сначала она пару секунд вглядывается в него, а затем по щекам ее катятся крупные слёзы, она обнимает за плечо, от ее слёз намокает больничная рубашка, а Чимин всё это подмечает как-то неосознанно, как будто он — не он, а наблюдает за всем со стороны. Он не чувствует ничего: ни жалости к ней, ни радости оттого, что выжил, ни желания жить дальше, но пока что молчит об этом. — Чимини, зачем?.. В её глазах только боль и страх за сына, которого она чуть не потеряла. — Почему не сказал мне ничего, почему не дал даже шанс тебе как-то помочь? Ты был таким замкнутым в последнее время, у тебя что-то случилось в школе? Почему ты не рассказывал мне ничего?! Я же… Я же твоя мама. Я же твоя мама, Чимини. Я чуть сама не умерла, когда увидела тебя там! И что-то вдруг щелкает наконец в его голове, как будто кто-то нажал на кнопку «чувства», Чимин и сам не заметил, как дышать стало тяжелее, в груди разгорелся пожар, и сердце забилось часто-часто. — Мам, прости… — выдавливает он из себя и тянется к матери перевязанной рукой, чтобы обнять. Он бы хотел избавиться от иглы капельницы в другой руке, чтобы обнять маму крепко-крепко, прижаться к ее груди, извиниться миллион раз за то, что чуть не бросил собственную жизнь и душу ей в ноги, так безжалостно лишив себя жизни. Чимин до сих пор не дорожит собой, ему плевать на себя, но маму жалко, жалко сил, которые она в него вложила за семнадцать лет его жизни. Она вырастила его, она до сих пор работает с утра до ночи, чтобы обеспечивать его. Только ради неё Чимин хочет жить. Только ради неё, потому что она — единственный человек, который действительно его любит таким, какой он есть.***
— Здравствуйте, доктор. — Доброе утро, Чимин. Сегодня тебе не снились кошмары? Ты выглядишь отдохнувшим. Не снились. Чимин и правда сегодня проснулся полным сил и ненавидя себя чуть меньше обычного. Может, у него проблемы именно от недосыпа?.. — Да, спасибо, снотворное хорошо помогает. Чимин ёрзает в кресле напротив доктора, мельком уже в сотый раз оглядывая кабинет. Он не хочет знать о том, сколько мама потратила на то, чтобы записать его к психиатру, но кабинет у него достаточно недешево обставленный, и сама клиника выглядит намного выше среднего. Только лучшее для своего сына, только лучшая школа Пусана, только лучший врач, она всё это делает для него. Чимин боится представить, как она будет отдавать эти долги. Стоит поискать подработку, чтобы помочь ей… Она не захочет, чтобы он работал, скажет, что сама со всем справится, да и алименты от отца, живущего в Америке, достаточно неплохие, так что им хватает сейчас, но после выходки Чимина уже, наверное, не будет хватать. Чимин попросил мать не говорить отцу о произошедшем, она пообещала, что не скажет, но кто знает… Они же родители. — Ты часто витаешь в облаках и много молчишь, Чимин. Чтобы нам добиться прогресса, нужно и твоё собственное желание пойти на контакт. Ты всё ещё не хочешь рассказать, что случилось с тобой в школе? — Нет, это слишком… — Чимин морщится и скрещивает руки на груди, — слишком болезненные воспоминания. Может, позже я вам расскажу об этом, но сейчас пока не могу пересилить себя. — Хорошо, мы ведь никуда не торопимся, правда? — Надеюсь, что да, — соглашается Пак, — но я бы всё-таки хотел как можно быстрее вернуться к занятиям. Я и так пропустил уже почти три недели. — О, я думаю, что сейчас тебе лучше будет не возвращаться в твою школу. Доктор сделал какие-то записи в его карту, закрыл её и поправил очки, сползшие на кончик носа. Грузный, с лысиной, в идеально чистом белом халате и всегда слегка улыбающийся, как будто стопроцентно знает, что творится у тебя в мозгу. Красные щеки и эта мягкая улыбка, в принципе, доверие вызывают, но Чимин на это не ведется. — Это почему еще мне нельзя в школу? — возмущается Чимин. — Мама так много сделала, чтобы я учился там, я не могу просто так взять и… — Если, как ты говоришь, события, произошедшие в ней, привели тебя к мыслям и попытке суицида, то стоит сменить школу. Я бы настоятельно советовал… — Нет. — Чимин тверд в своём ответе. — Я не переведусь оттуда, я закончу её. Я должен. — Ты никому ничего не должен. — Какие еще есть варианты? Доктор устало вздыхает. — Можно перевестись временно, чтобы не терять место в этой школе. В карте указано, что твой отец живет во Флориде. Не хочешь на время переехать к нему? Чимин задумывается. С одной стороны, с отцом он общается очень мало, они с матерью развелись, когда ему было лет пять, и он не сильно был травмирован этим событием, так как с детства был больше привязан к маме. Его родители совершенно обычные беты, однако кто-то из близких родственников отца, насколько помнит Чимин, был омегой, и в Чимине тоже проявились эти гены. В какой-то момент отец просто ушел, точнее — собрал вещи и уехал. Причин для этого Чимин не понимал, просто однажды утром он нашел свою маму плачущей на кухне, она сказала: «Папа больше с нами жить не будет…» и сделала ему какао. Чимин ясно это помнит. С тех пор отец присылал подарки на день рождения, высылал алименты, они разговаривали по телефону пару раз, было неловко. Когда отец позвонил на его пятнадцатый день рождения, Чимин сам попросил больше не звонить ему. Аккуратно, вежливо, и кажется, в отцовском «хорошо, Чимин-а», он явно услышал облегчение. Стоит ли послушаться совета доктора и пожить с отцом какое-то время?.. — Ладно, хорошо, — задумчиво тянет Чимин. — Я поговорю с мамой об этом. Думаю, она не будет против.***
— Ты точно ничего не забыл? Ветровку взял? Толстовки, кеды… Мама суетится, стоя в очереди на регистрацию, и уже порывается открыть чемодан Чимина и перепроверить его вещи в тысячный раз, но Чимин мягко останавливает её. — Мам, — вздыхает он, — там тепло даже зимой, сейчас там как минимум градусов двадцать. — И всё равно, постарайся одеваться по погоде, не ходи раздетым, — продолжает наставлять она, — и ешь хорошо, даже не думай голодать. — Мама строго смотрит на него, как будто пытаясь вбить в его голову эти слова. — То, что у тебя круглые щеки, не значит, что ты некрасивый. Это пройдет, обязательно пройдет, а пока что ты должен хорошо питаться, набираться витаминов, сам знаешь, я же сто раз говорила: растущий организм… — …тортом не испортишь, — со смехом заканчивает за неё Чимин. — Ладно-ладно, не буду голодать. Честное слово. — Смотри у меня, — грозно говорит она, но Чимин явно слышит шутливый тон в её голосе. Регистрация пройдена, до посадки считанные минуты, и мама тянется к нему, чтобы обнять перед тем, как Чимин улетит на другой конец планеты. — Мам, не волнуйся за меня, ладно? — Всё равно буду, как я могу не волноваться, Чимини… Они стоят так, пока на табло не загорается «-посадка началась-», а стюардессы открывают турникеты и начинают пропускать первых пассажиров на борт. Чимин подхватывает свой довольно увесистый чемодан за ручку, на прощание коротко целует мамину щеку и торопится встать в очередь. Через десять минут он уже в самолёте, смотрит, как садятся и взлетают другие самолёты на взлётной полосе, достаёт наушники и готовится к долгому, очень долгому двадцатичасовому перелету до международного аэропорта Орландо.