***
В машине отца пахнет до тошноты неприятным ароматизатором хвои, из окна дует ветер, раздувая челку и заставляя слезиться глаза, но Чимин на это всё обращает не особо много внимания, потому что хочется побыстрее попасть домой, принять душ и лечь спать. Он спал в самолете, но дальняя дорога берет своё, и у Чимина просто слипаются глаза от усталости. — Я уже устроил тебя в школу недалеко от дома, пешком до неё пятнадцать минут, — вдруг говорит отец, когда они останавливаются перед светофором, и из окна внезапно перестает бить ветер. — Хорошо. — Как у тебя с английским? — Нормально. — Вот и хорошо. Разговор не клеился уже с того момента, как они встретились в аэропорту. Багаж ждать не пришлось, обниматься отец не лез, а Чимина это вполне устраивало. Да и тишина в машине, в принципе, не была напряженной или неловкой. Просто им не о чем было говорить. — Как мама? — Волновалась, когда отпускала. Но и я не младенец, справлюсь. — Она так и не сказала, почему ты решил пожить у меня. Расскажешь? Чимин дал себе пару секунд, чтобы определиться с ответом. Сказать правду о том, что он чуть не убил себя, и что эта поездка — своеобразный способ переключиться и вернуться к жизни, — вообще не вариант. Отец в детстве был строгим, нельзя сказать точно, что он не накричит на него и не начнет поучать жизни. Но и откровенно врать Чимин не хотел бы. Так что… — Нет. Просто я так решил. Я не помешаю? Хотя, пожалуй, спрашивать об этом уже поздновато. — Нет, ты что. Я рад, что ты приехал. Давно мы с тобой не общались. Завтра воскресенье, не хочешь сходить куда-нибудь вместе? Бейсбол посмотреть, или пройтись по округе. Я могу показать тебе твою школу, местную библиотеку. Еще можно… — Да, конечно, пап, я только за, — поспешно отвечает Чимин. Загорается зеленый, и он снова прикрывает глаза, чувствуя, как развеваются волосы от теплого ветра. — Отлично! Будет весело, обещаю. Тут намного свободнее, чем в Корее, скоро ты и сам это поймешь. — Ага… Спустя полчаса они наконец паркуются перед двухэтажным средних размеров домом, отец показывает Чимину его комнату на втором этаже, и Пак сразу обращает внимание на то, что в доме есть женские тапочки. Ясно. Это было более, чем ожидаемо. После контрастного душа Чимин почувствовал себя немного лучше. Он обернулся полотенцем и, прошлёпав босыми ногами к своей комнате, запер дверь и завалился на кровать. Комната ему досталась просторная, но явно не обжитая, а значит — она ничья. Здесь не было личных вещей, фотографий, в шкафу полки оказались пустыми, а постельное бельё на кровати отец, по всей видимости, покупал специально для него — с изображением Наруто. Ему уже давно не пять лет, не семь и даже не десять, и в такой покупке явно не было необходимости, но всё-таки на душе стало как-то лучше, теплее от понимания, что отец помнит, что ему нравится.***
Первый день в новой школе. Чимин с самого утра волнуется, не знает, что надеть, потому что формы в этой школе нет, как было в Корее, а в первый день всё-таки нужно произвести впечатление, ну хоть какое-нибудь. Главное не показаться неудачником в глазах новых одноклассников, иначе это клеймо будет преследовать его до самого конца учебного года. Но с фигурой Чимина ассортимент в одежде у него достаточно невелик. Точнее сказать, выбора нет в принципе, разве что, только в цвете — черный, синий или камуфляж. Чимин выбирает толстовку с серой камуфляжной расцветкой, а также черную кепку, голубые джинсы и кеды. И понимает, что облажался, когда выходит на улицу и спустя минут десять, почти дойдя до школы, начинает потеть. И тут же вспоминает, что о дезодоранте он забыл. — Это будет тяжелый день… — вздыхает он, так как вернуться и переодеться времени уже нет, и, по всей видимости, его стремление выглядеть презентабельно в первый день пошло прахом.***
Однако, кажется, пока никому до него нет дела. На первом уроке его представили классу, коротко и ясно объявив: «Это Пак Чимин, ваш новый одноклассник», и попросили занять любое свободное место. Чимин отвесил поклон по привычке, слишком поздно осознав, что он уже не в Корее сейчас и можно не кланяться, и словив несколько недоумённых взглядов, пока шел к свободной парте в конце первого ряда около окна. Еще позже он осознал, что выбрать эту парту было, наверное, худшим решением в его жизни: спустя несколько минут из-за домов показалось солнце, и Чимин начал медленно плавиться, почти не слушая то, что говорит учитель, и стараясь не свихнуться от чувства катящегося градом пота по спине и с висков. После урока он сразу рванул в туалет, умылся ледяной водой, вытер шею и прошелся мокрыми руками по волосам. Придется терпеть. Следующие три урока прошли в северном крыле, так что их Чимин перенес легко, даже почти понял тему урока, подключив все свои знания в английском и вспоминая недолгий опыт общения с интернет-другом из Канады. На большой перемене он двинул в столовую, купил на обед пачку сока, бургер, тарелку риса (как хорошо, что он есть здесь!) и салат. Лишь у кассы он вдруг подумал, что не мешало бы немного подсократить рацион, попытаться хоть немного похудеть, пока он вдали от мамы, которая постоянно готовила для него всякие вкусности, содержание калорий в которых всегда переваливало стандартную дневную норму раза в два точно. Может быть такое, что его полнота — вина вовсе не гормонов, а чересчур заботливой мамы? Кто знает. Но вдали от дома есть хочется меньше, а еду он набрал исключительно по привычке. Но он уже заплатил за нее, так что придется есть. Стоя с подносом чуть в стороне от кассы, Чимин осматривает весь зал, в котором народу вдвое больше, чем в его пусанской школе, и подыскивает себе укромное местечко, чтобы перекусить. Не хотелось бы к кому-то подсаживаться, но, видимо, это будет нереально. — Эй, Пак Чимин? Чимин резко поворачивает голову в сторону оклика. — Пак Чимин? Да, да, это ты? Иди сюда, садись к нам! Чимин замечает, как какой-то худой парень в свободной футболке и бейсболке с козырьком назад, сидящий через несколько столов от того места, где он стоит, машет ему рукой и подзывает к себе. Еще несколько человек обернулись на него, и Чимин смутился, чувствуя, как просто хочется сбежать отсюда и чтобы на него никто не смотрел. У него нет фобии, боязни толпы или новых людей, просто ему чересчур не хочется, чтобы кто-то обращал на него внимание. — Иди сюда! А это было сказано уже на корейском. Надо же! Это придает Чимину смелости, и он чуть заторможенно, всё ещё оглядываясь по сторонам, идет в сторону того стола, за которым сидит незнакомый парень, который его самого почему-то знает. — Ты Пак Чимин, я ведь прав? — спрашивает парень снова на корейском. — Ты плохо говоришь по-английски? — Нет, нормально, — отвечает Чимин, — просто не думал, что меня кто-то здесь знает. — Тебя вся школа знает, чувак, просто им на тебя наплевать, у них своих дел полно. Это тебе не Корея, — незнакомец усмехается и просит своего соседа подвинуться. — Садись, познакомимся. Я Чон Хосок. — Пак Чимин, — на автомате отвечает Чимин и садится на свободное место. — Я в курсе. Парень снова улыбается, а Чимин коротко оглядывает сидящих за столом и понимает, что Чон Хосок — единственный альфа за их столом. Но почему он ведет себя так открыто и по-доброму по отношению к совершенно незнакомому омеге, у которого (как Чимин заметил по удивлённому выражению глаз Хосока), к тому же, явно что-то не так со здоровьем? — Ты точно омега? — спрашивает совершенно беззастенчиво Хосок. — Что-то ты как-то… — Да, — перебил Чимин, — омега, просто у меня… — Неважно, не объясняй, — останавливает Чон, и Чимин благодарен ему за это. Не хотелось бы озвучивать во всеуслышание свои проблемы с гормонами. — В этой школе учатся в основном беты. У нас, кстати, есть раздельные спец-школы для омег и для альф, ты в курсе? — Нет, — смущенно отвечает Чимин, открывая свой сок, но пока не решаясь отпить. — Могу потом показать, но в принципе, тебе должно и здесь понравиться. Пока Хосок рассказывал ему обо всех особенностях школы, порядках, правилах и прочем, чтобы облегчить дальнейшую жизнь Чимина в ней, сам Пак медленно поедал свой обед, с каждой минутой всё больше радуясь тому, что решился временно пожить с отцом в Америке. Кажется, здесь никому действительно нет дела до новенького, а значит — тем меньше вероятность, что кто-то будет смеяться над тем, что он неполноценный.