***
Намджун украдкой наблюдает за Юнги и пытается понять — это всё из-за Пусанины? Или у него невроз какой-нибудь? Паранойя? Потому что, как еще объяснить то, что Юнги всё чаще стал замыкаться, дуться, всё время чешет руки и щелкает костяшками пальцев, разминает шею и нервно оглядывается, а когда не находит объект для издёвки — чуть ли не первым выходит из школы после уроков и сбегает за здание, потому что начал курить. Прошло уже около месяца с того дня, когда классный руководитель объявил о том, что Чимин временно перевелся. Кажется, Юнги слишком обрадовался слову «временно». Иначе как объяснить то, что он полчаса донимал учителя тем, чтобы выяснить куда именно и насколько уехал Пак?! — Хэй, бро, что с тобой творится? — наконец не выдерживает Джун, когда они с Гуком догнали Мина и нашли за школой, курящим уже вторую сигарету. — Ты о чём? — выдыхая едкий дым, спрашивает Юнги, глядя куда-то в небо. — О том, что ты в последнее время… нервный какой-то, что ли? — Не заметил. — Ты уверен, что всё хорошо? — Да. Юнги не смотрит на него, впялился себе в небо и курит, а Намджун… Он и правда ведь переживает. — Юнги, слушай, если это всё из-за Пусанины, то можно же просто… — Это не из-за Пусанины, Джун, — почти рычит Юнги в ответ. — И это нихуя не твоё дело! — Ты ведешь себя странно. — Это ты лезешь не в своё дело! Проваливайте оба, я не в настроении… Хочу побыть один. Намджун, сжав кулаки и прикусив щеку, едва сдерживает порыв высказать в ответ «ведешь себя как баба!» и, кивнув Гуку в сторону, уходит вместе с ним, как и просил Юнги. Слишком часто он стал говорить это своё «хочу побыть один». Намджуну это не нравится. А Юнги, глядя им вслед, злится на себя и сам же себя не понимает. Потому что ведь Джун прав, абсолютно прав. Всё это из-за Пусанины. После его отъезда Юнги чувствует внутри какую-то пустоту и гору освободившегося времени и не выплеснутого яда, который копится, копится, разъедает изнутри. Потому что с каждым днём неуверенность в себе растет в геометрической прогрессии, а самоутвердиться за счет давно выработанной методики не получается! Ведь главного ингредиента его идеального рецепта хорошего настроения и след простыл! Куда уехал? С кем? Надолго или нет? А может вообще навсегда? Мин думает об этом постоянно. И он совсем не может признать тот факт, что отчасти, где-то в глубине души (ну, где-то очень глубоко) он жалеет этого омежку. Жалеет, просто потому что ему не повезло родиться таким больным, не повезло попасть именно в эту школу, встретиться на пути Юнги. Он невезучий. Жалкий. Ошибка природы. А еще он толстый и писклявый. И некрасивый. И почему так чешутся руки при мысли о нём? Постоянно чешутся. Постоянно… Как же это достало. Уже месяц он каждый грёбанный день (если не каждый час!) вспоминает тот последний день, когда сделал с ним самое унизительное, что можно было придумать. Это было весело, и от воспоминаний о слезящихся глазах и дрожащих пухлых руках, прикрывающих его небольшой член, Юнги расплывается в ухмылке. А может, он именно из-за этого уехал?.. От осознания этого факта Юнги невольно стукает себя по лбу. Ну точно же… Он просто сбежал! Мелкий толстый омежка просто-напросто сбежал от него! Почему же тогда временно, интересно? Прямо сейчас Юнги хочет откопать хоть из-под земли этого гаденыша, чтобы спросить у него об этом. Сначала откопать, потом отпиздить за то, что уехал без предупреждения, потом спросить зачем, и снова закопать. А потом откопать и снова отпиздить. Чтобы Юнги наконец-то почувствовал своё превосходство, наконец-то перестал напоминать себе о том, что он гроза школы, что он главный, что его худощавое тельце и милое личико — это ничто, по сравнению с его кулаками и острым языком. Юнги пытается подавить в себе и забыть о том, что он похож больше на свою маму, чем на отца: мягкие черты лица, которые он ожесточает небрежной прической и худобой; тонкие губы, которыми он старается никогда не улыбаться, а только ухмыляется или кривит ими, чтобы казаться жестче; тёмная одежда, кожанки, всегда сбитые костяшки рук, а с недавних пор еще и запах курева, исходящий от него и вызывающий отвращение у окружающих. Юнги создаёт вокруг себя эту самую ауру плохого парня, старательно скрывая за ней собственные комплексы, и только с отъездом Пусанины эти самые комплексы стали как будто выползать наружу, Юнги их чувствует. Юнги их боится.***
Именно поэтому на следующий день Юнги ловит одного из ботаников, который мозолит ему глаза вот уже неделю, заводит в подсобку для уборщиков и припечатывает к стене. Омежка, такой же как Пусанина. — Ч-ч-что тебе надо, Ю-юнги? — дрожащим шепотом спрашивает паренек, прижимая к груди рюкзак и даже не решаясь поднять руку, чтобы поправить очки, сползшие на кончик носа. А Юнги и сам не знает, что нужно ему от этого хлюпика — он ведь не может заменить Пусанину, нет. Даже одного захвата за шиворот хватило, чтобы понять, что этот парень до ужаса худой, лёгкий, как пушинка, да еще и… пахнет. Пахнет омегой, причем сильно пахнет. Но, как ни странно, этот запах Юнги не возбуждает, скорее раздражает. Запаха быть не должно, у Пусанины ведь не было! Блять, чёрт! — Заткнись! — рычит в ответ на робкий вопрос Юнги и припечатывает кулаком в стену в миллиметрах от уха паренька. Тот сильно вздрагивает, его (недостаточно) полные губы дрожат, (слишком большие) глаза бегают туда-сюда в поисках возможности сбежать, (слишком длинные и тонкие) пальцы сжимают края свитера и рюкзак в попытке защититься от разгневанного альфы, и этот его запах чуть ли не вбивается в ноздри, разъедает мозги. — П-пожалуйста, я же н-не сделал тебе ни-ничего… — бормочет паренёк, на бейджике которого «Ким Тэхён». Совсем не «Пак Чимин». Юнги пялится ему в глаза, ищет хоть маленькое сходство, хоть какое-то ощущение былого кайфа от чужого страха, бьющего волнами от трепещущего испуганного сердца. Ничего. Это не он, и никто не сможет заменить его. Юнги рычит, бездумно бьёт по стене рядом с головой парня кулаком, чувствуя, как онемела рука, ударяет ногой по пустым ведрам, и когда отступает на шаг, этот самый Ким Тэхён тут же срывается с места. Теперь от него остался только витающий в воздухе запах омеги. Юнги часто дышит, грудь вздымается как после бега, а перед глазами пелена, центр которой — это противное, толстое, неказистое личико Пусанины, заплаканное ко всему прочему, с закушенной губой, красными от стыда щеками и влажной черной челкой, прилипшей ко лбу. Смотреть противно. Противно, да.***
Сегодня Юнги снова отказался от компании старых друзей (перед этим одолжив у Намджуна несколько видео из его действительно выдающейся коллекции определенного рейтинга) и, купив по пути пару банок пива, возвращается домой в уже более приподнятом настроении. Ничего, всё наладится. По крайней мере, никто пока что не покушался на его место грозы школы, никто не предпринимает попыток сказать ему что-то насчет его бледной кожи, о которой мечтают все девчонки (да и не только), о его худобе и оттого — чересчур выразительной, не альфьей хрупкости. Альфы его окружения — как на подбор, все похожи на Чонгука: в глазах огонь полыхает, в штанах — ещё больше. А вот Юнги… какой-то непонятный. От постоянно крутящихся в его голове мыслей ему становится плохо, и он спешит побыстрее домой, чтобы закинуться пивом, включить что-то из «старого доброго» из коллекции Джуна, а после — завалиться спать. Этим он и займется.***
Дыхание участилось уже после первых движений рукой в штанах. Весь этот месяц у Юнги было какое-то слишком угнетенное настроение, он постоянно думал… о всяком, что заставляло его не думать больше ни о чем, кроме этих странных вещей. Думать об этом Юнги больше не хочет, поэтому, как только в мозгу снова мелькает воспоминание о том последнем дне с Пусаниной, он ускоряет движения руки и поспешно выкидывает из головы тупые мысли. Сжимает зубы, чувствуя нарастающий жар, его щеки горят, а по виску скатывает капля пота, заползая за шею. На экране происходит что-то настолько знакомое, что Юнги даже не смотрит туда, ему важны только издаваемые омежкой звуки, пока накачанный альфа втрахивает его в стол, заломив тонкую руку за спиной. Юнги нравится это. Это что-то напоминает ему... Это заводит, когда на месте стонущего пассива он представляет Пусанину. Осознание простреливает мозг как пуля, и на секунду всё возбуждение отходит на второй план. Юнги нервно сглатывает. Неужели он и правда хочет этого?.. Теперь это больше похоже на эксперимент. Юнги неотрывно смотрит в экран, сжимает свою руку сильнее, выдавая глухой рык, и упорно сосредотачивается на том, чтобы представить всё то, что происходит на видео, только вместе с Пусаниной: как он заломил его руку, нагнув над столом, и как Пусанина пищал бы оттого, что ему больно и неудобно; как плакал бы, размазывая пухлой щекой слёзы по столешнице, а Юнги бы только отвешивал ему шлепки за нытьё и трахал быстрее и жестче; как кончил бы от очередного всхлипа и стона, которые у Пусанины были бы тоньше и еще более раздражающими, чем у экранного омежки… Так, как он кончил прямо сейчас. Юнги слишком быстро дышит, так, что от гипервентиляции перед глазами пляшут тёмные пятна и немеют руки, а в голове — водоворот образов и мыслей, фантазий о том, что никогда не сбудется. Это бред, полный бред. Но Юнги понимает, что по всей видимости он, блять, вляпался по самые уши — кажется, ему нравится Пусанина. Потому что иначе он не может объяснить причину того, что от воспоминания тонкого вскрика Пака в его теле разлился оргазм, от следов которого он теперь вытирается салфетками.