***
В столовой пахнет достаточно вкусно, на обед — бургеры, картошка, сок и морковные палочки, но у Чимина почему-то нет аппетита. Он единственный сидит за столом без подноса с едой, в то время как Хоби (так просил называть его сам Хосок) и его друзья активно уплетают еду и что-то обсуждают. Что именно — Чимину без разницы. В его голове только одно: «Внимания вам альфы не оказывали? Вам нужно просто спровоцировать течку…». И как, скажите пожалуйста, это сделать? Где вообще найти альфу, который сможет «оказать то самое внимание», да так, чтобы у него случился скачок гормонов, а?! И желательно, чтобы у самого альфы при этом не сработал рвотный рефлекс от близости с ним. Нет, Чимин конечно не настолько ненавидит себя, он скорее просто заботится о других — он и сам понимает, что совсем непривлекательный, что общаются с ним скорее из жалости, чем из большой и искренней любви, и что этой самой любви ему всё равно никогда не дождаться. А не будет любви — никто к нему и не подкатит, чтобы «огормонить». Замкнутый блять круг какой-то! — Чим, ты чего такой хмурый, м? Случилось чего? — спрашивает Хосок, активно жуя свой бургер. — И поесть ничего не взял… Денег нет? Или аппетита? Ты смотри, я поделиться могу, мне не жалко… — Нет, всё в порядке… — вздохнув, ответил Чимин. — Просто… не за столом о таком говорить. — А, ну, — пожимает плечами Чон, — ладно. Ты не волнуйся так, что бы это ни было, всё наладится! Если тебе нужна помощь, я всегда готов! «Ага, конечно…» — мысленно огрызается Чимин и, встав из-за стола, сбегает из столовой под недоумённые взгляды всех присутствующих. Благо, никто не последовал за ним. Чимин прячется в туалете на третьем этаже, обычно до него редко кто добирается, так что тут тихо и можно побыть в относительном одиночестве, погрузиться в мысленное самокопание, которым он занимается уже добрых полторы недели после последнего приёма у доктора. Ему как-то муторно, внутри всё как будто переворачивается от попытки осознать, что ему никогда не вылечиться от своей псевдо-болезни, да и кто он такой вообще, чтобы заслужить чье-то внимание?! Жирный кусок недоразумения! Жалкий, неполноценный, глупый! Все только и делают, что смеются над ним, и притом обоснованно — он не заслуживает ничего больше, кроме как глупых прозвищ и насмешек. Он четко помнит тот день, когда по школе разнеслось новое прозвище, которое дал ему Юнги — Пусанина. Он тогда пришёл домой и долго плакал и объедался, потому что всё время и отовсюду было слышно это их надоедливое и дебильное «Пусанина то, Пусанина это, Пусанина — жирная как свинина», и каждое слово как укол в сердце. И каждый раз было больно слышать это. Чимин ненавидит себя за то, что хотел умереть, но и не жалеет, что попытался сделать это. По крайней мере, сейчас не жалеет, потому что нет причины для того, чтобы ему жить. Он типичный лузер и неудачник, и если бы он действительно умер, ему бы не пришлось выслушивать весь этот бред от врача и задумываться о том, как всё исправить. От потока тяжелых мыслей его отвлекает звук открывшейся двери. В туалет заходят двое, и Чимин невольно отвлекается на них, бросает взгляд на защелку, чтобы убедиться, что она закрыта, а после слышит, как дверь запирают, и по всему помещению вдруг разносятся странные звуки, как будто… Как будто они целуются. Тихие стоны, влажные причмокивания, шуршание одежды. Чимин вмиг краснеет и прикрывает рукой рот, чтобы попытаться не издавать звуков и не спалиться. Кажется, что если он обнаружит себя сейчас, то потом будет чувствовать себя еще хуже. Будет очень, очень неловко, если… Если у него зазвонит телефон. Звук резкий и отрезвляющий, и парочка тут же спешит убраться из туалета, чертыхаясь и бросив напоследок «извращенцы какие-то, подглядывают, не дают побыть вдвоём!», а Чимин, сдерживая порыв бросить в ответ своё жалкое «извините», поспешно достаёт телефон из кармана толстовки и смотрит на экран. Номер незнакомый. — Д-да? Кто это? — неуверенно отвечает Пак, чуть дрожащими пальцами прижимая телефон к уху. Номер корейский, и Чимин мельком думает, что может быть, это мама? В любом случае, она обычно звонит по скайпу, чтобы не тратить так много денег за разговоры по мобильной связи. И он ну никак не ожидал услышать на том конце тот самый голос. Голос самого мерзкого из существующих на планете людей. — Пусанина, ты? Блять, не может быть! — Юн… Юнги?! — вскрикивает Чимин. — Где ты… где ты вообще мой номер достал?! У Чимина всё внутри перекручивается от его голоса и от воспоминания того самого дня — самого ужасного позора в его жизни. Унизительно и гадко — вот как это было. И еще страшно, очень, очень страшно. Все эти чувства нахлынули на него прошибающим цунами, заставляя кусать губы и судорожно утирать выступившие за миллисекунды слёзы. Нет, нет! Нигде не спрятаться от этого ублюдка! — Твоя мама дала мне номер, когда я сказал, что волнуюсь и хочу поговорить с тобой. Так где ты? — Какое твоё собачье дело, придурок?! — сдерживая всхлип, спрашивает Пак. — Хм, да просто интересно, где ты шляешься? И почему не сказал, что собираешься уезжать? Где ты, можешь уже ответить блять, долго еще ждать, а? — Да пошёл ты… — сипит Чимин не своим голосом. — Я из-за тебя… Из-за тебя чуть блин… Да иди на хрен, Мин Юнги!!! Чимин дрожащим пальцем нажимает отбой и едва сдерживается, чтобы не отшвырнуть телефон в стенку кабинки, как будто он заражен чем-то. Это определенно второй худший день в его жизни — день, когда Мин Юнги узнал номер его телефона. Потому что спустя минуту ему приходит сообщение:unknown number Я тебя всё равно найду Пусанина Ты от меня не спрячешься
***
— Ну и зачем тебе это? — устало спрашивает Намджун. — Зачем тебе нужен был его номер? — Блять, Джун, вот всё-то тебе расскажи… — ворчит, довольно ухмыляясь, Юнги и прячет телефон в карман кожанки. — Просто нужен. Неважно… Вы оба всё равно не поймете. — Ты странный стал в последнее время, — бормочет Чонгук, — всё время уходишь раньше нас, и гулять перестал. Что с тобой? — Намджун, скажи мелкому, что это не его собачье дело, — огрызается Юнги, а сам улыбается, вспоминая, как его минуту назад точно также послал Пусанина. Вот зараза, ещё и рот открывать научился у себя в забугорье! И ведь не сделаешь ему ничего… Но зато Юнги стало спокойнее, он хотя бы услышал его голос, и это странно и как-то успокаивающе подействовало на него, как будто ему под нос сунули связку лаванды или дали курнуть дури, которую он попробовал неделю назад — умиротворение от этого короткого разговора по телефону, которое дымкой напитало его мозг, приятно отдаёт покалыванием в пальцах и, кажется, даже дышится как-то легче. Ответ — вот что он получил. Ответ от него. Он слышал Пусанину. И пусть языкастый поганец так и не сказал, куда уехал, зато Юнги хотя бы услышал его голос и убедился… что всё в порядке с ним? Да, именно вот этот факт — что с ним всё в порядке — так подействовал на него. Юнги успокоился, когда узнал, что с Пусаниной всё хорошо. А всё ли у него нормально с головой? Или правильнее сказать, это нормально, что его вообще волнует то, как там поживает Пусанина? А может, это чувство вины за тот тупой прикол?.. Юнги понимает, что слишком много копается в себе. Услышал его — и хорошо, всё, думать об этом он больше не хочет. Поэтому, развернувшись, Юнги машет Джуну и Гуку, на ходу доставая пачку сигарет, и, чуть не прыгая от странного душевного подъема, окутывающего его всё больше, идёт в сторону своего дома, оставив недоумевающих друзей осознавать всю полноту той жопы, в которую вляпался их бро.