***
За минуту до отключки Юнги думает, что оно того не стоило. Нет, правда, драться за омегу? Как глупо. Теперь с раскрашенным еблетом в школу не придешь неделю как минимум. Домой тоже. За полминуты до отключки Юнги думает, что жизнь без Чимина была, вообще-то, пиздецки скучной. Пустой какой-то. Но стоило ему сделать что-то, напрямую касающееся омеги, как жизнь тут же взорвалась яркими красками! Кроваво-красным, в первую очередь. Прям как кровь на его костяшках и разбитых чужим кулаком губах. Он не думал, что до этого вообще когда-нибудь дойдёт. Что будет так легко — вызвать кого-то на «дуэль». Ха, жаль Чимина здесь нет. Попытался бы он встать между ними и кого бы предпочел? Юнги почему-то думает, что не его, точно. Он бы оттолкнул его и, взяв за руку Вонхо, ушел с ним в закат. — Чтоб я тебя больше рядом с ним не видел, ты понял меня? Понял, урод?! Отвечай! За пять секунд до отключки Юнги думает, что походу реально влюблен. Вонхо не жалел силы, отметелил его по полной программе, что по гордости ударило тоже не слабо. Но когда Юнги мельком увидел, как Пусанина прячется в кустах за гаражом в нескольких метрах от них и смотрит за всем, то сердце в буквальном смысле сделало — ух. Чимин не заметил его взгляда, смотрел на придурка Вонхо, но Юнги его видел. И от этого смех из груди вырвался как-то сам. Юнги не узнавал в тот момент собственный голос. Нет, Чимин не стал вставать меж ними. Он не выбрал никого. А значит, думал он, у него всё ещё есть шанс, ха! Он столько раз за этот месяц порывался увести Чимина куда подальше от чужих глаз, припереть к стенке и поцеловать. Или хоть спросить как дела. Тупая одержимость как будто перерастала во что-то новое, более приемлемое именно для Чимина. Юнги понял, что пытается подстроиться под него, что выдирает из своего характера скверные черты, чтобы стать лучше. Чтобы стать таким, каким Пусанина его примет. Ну, по крайней мере, он пытался это сделать. Он сдерживал себя в школе, не подходил к нему, не наседал, даже старался не пялиться, хотя это и получалось плохо. Чимин, казалось, стал чувствовать себя раскованнее. Юнги за это накидывал себе баллы в собственных глазах и гордился своей терпеливостью по отношению к нему. Он давал Чимину время, хотел показать, что «вот, смотри, каким я могу быть!». «Ты и в подмётки не годишься моему истинному, тварь! Он никогда не был такой мразью, как ты, и тебе до него как до луны, сволочь!» «Я тебя ненавижу. Мразь. Уходи…» Сказанные Пусаниной слова после их первого раза в голове отпечатались почти дословно. Юнги тогда злой пришел домой, бешеный, но когда успокоился, то они как пластинка заели в голове. За этот месяц он часто прокручивал их, пытался понять, что делает не так. Заставлять, принуждать Пусанину было уже в порядке вещей, и омега всегда поддавался, хоть и кричал, и пытался вырываться, убегал. Юнги глубоко в душе понимал, что делает неправильно, но было просто пофигу. А теперь стало не пофигу, наверное. И как докатился до того, чтобы драться за Пусанину, да ещё и с таким как Вонхо? Всё ж ведь нормально было… Юнги видит занесённый кулак с окровавленными костяшками, разъяренное красное лицо альфы, оскал и победный блеск в чужих глазах. За секунду до отключки Юнги думает, что сейчас будет очень больно…***
Дождь усиливается, и, ускорив шаг, Чимин идет в сторону дома, стараясь выкинуть из головы мысли об оставленном на произвол судьбы альфе, которого ненавидит всей душой. Да — ненавидит, презирает, но… А если?.. Что, если Вонхо слишком сильно бил его по голове, и Юнги так и не сможет очухаться без чужой помощи? А если он умрёт от переохлаждения? Или ещё неизвестно от чего? С какой стороны ни посмотри и несмотря на ненависть, бросить его кажется… неправильным. Хоть и червячок мстительности не может не злорадствовать по этому поводу. Чимин знает, что порог его ненависти всё-таки не настолько высок, чтобы убить Мин Юнги. Пусть и оставление человека в опасности можно лишь с натяжкой назвать убийством. — Твою ж мать!.. — вырывается отчаянно, а совесть буквально приказывает остановиться на полпути к арке между домами, где несколько минут назад встретились Вонхо с Джухоном. Остановись, подожди. Просто не иди дальше, чем уже. План мести свершился? Да, на все сто. Жалеет ли Чимин? Ни в коем разе, а даже наоборот. Тогда что ж не так-то?! Об этом он думает, уже торопливо шагая в обратную сторону.***
Юнги оказался не таким уж и тяжелым, хоть и забросить его на спину было нереально трудно. Чимин мокрый насквозь, Юнги тоже, и первым делом, скинув непосильную ношу на пол уже в прихожей, он избавился от мокрой одежды и переоделся в сухое. И почувствовал себя просто божественно. Следующая проблема — Мин. От одного взгляда на его раскрашенную морду блевать тянет, а уж что на этот счет скажет мама… Подумать страшно. — Эй, Мин Юнги! — окрикивает его Пак, но от того ноль реакции. Это навевает на мысль позвонить всё-таки в скорую, может, он действительно серьезно пострадал? Воспоминание о том, как Вонхо яростно разукрашивал его лицо своим кулаком теперь кажется ещё более устрашающим. Нужно вызвать скорую. Если он не очнется через десять минут, то Чимин будет вынужден это сделать. Он уже топает в ванную за мокрым полотенцем, чтоб протереть лицо альфы от крови, когда за спиной раздается сдавленный стон. С облегчением на сердце, Чимин поворачивается на звук и видит, как Мин медленно моргает и обводит почти невидящим взглядом вокруг. — Что за… хуйня… — невнятно шепчет он из-за разбитых опухших губ и морщится от боли. Пытается локтями опереться и встать, но обессиленно падает обратно, стукаясь затылком об пол. — Бля-ять… — тянет и закрывает глаза. Чимин нависает над ним и хлопает по щеке, не жалея силы, чтоб не дать ему снова потерять сознание. — Эй, дебил, — окликает он, — я тебе тут долго торчать не дам. Пришел в себя — пиздуй домой. — А что я… А как я попал сюда? Где я вообще? — бормочет альфа, приоткрыв глаза на маленькие щелочки. Чимин с трудом разбирает сказанное, но всё-таки отвечает. — Я правда хотел тебя бросить там, и чтобы ты сдох, — вздыхает Пак. — Но мама хорошо меня воспитала, к сожалению. Моему. — Передай… спасибо ей, — хмыкает Юнги и снова от боли кривится, да так, что с губ срывается болезненный стон. — Блять… Я убью его, как на ноги встану. Убью этого мудозвона Вонхо, серьезно тебе говорю… — Остынь, герой. Он тебя отделал от всей души, не думаю, что ты в ближайшие дни вообще оклемаешься. По крайней мере, твое лицо просто… пиздец. — Да что ты? — О да, - качает головой Чимин. - Ты отвратителен. Мерзко выглядишь вообще. Твое лицо похоже на раздавленный пельмень с вишней, просто буэ. — Ну, спасибо блять. — Жди здесь, я принесу тебе, чем утереться. Спустя полминуты и парочку вьетнамских флешбеков с битвы на пустыре, Чимин приносит влажное полотенце, но когда Юнги тянется за ним, чтоб вытереть лицо, Пак хлопает его по руке и с раздраженным «оставь, я сам» начинает протирать испачканную кровью кожу. Дождь смыл часть кровавых потеков, но лицо его, тем не менее, всё равно нуждалось в умывании. Чимин не горел желанием делать это самому, но на Юнги просто жалко смотреть. Жалко не так, как когда смотришь на побитого жизнью щенка, например, а презрительно-жалко. Юнги жалкий. Жалкий, ничтожный, мерзкий… — Ты меня кроешь сейчас, что ли, или мне послышалось? — А? - отвлекается Пак. - Нет. Да, тебе послышалось. Заткнись и не мешай. Юнги прекрасно слышал его эти «жалкий, ничтожный…», но решает промолчать и позволить омеге проявить заботу. Уголек пугающего удовлетворения медленно тлеет в груди, когда, после долгих попыток избегать Пусанину, Юнги наконец-то может снова говорить с ним, видеть вблизи, чувствовать запах и касания, пусть даже через полотенце. — И чего ты лыбишься, а? — хмурится омега. — Просто… — увиливает от ответа. — Мы у тебя дома? — Да. — Ты меня сам сюда дотащил?! — А ты видишь кого-то ещё здесь? Заткнись, а то выгоню нахрен и катись к себе домой весь… вот такой. Видел бы себя в зеркале… Больше Юнги вопросов не задает, смиренно закрывает глаза и ждет, когда Чимин закончит с его лицом. Юнги не стесняется пялиться, а сквозь дрожащие ресницы вокруг головы Чимина как будто нимб. Конечно, это просто люстра. И Юнги понимает прекрасно, что что-то в его голове всё ещё не так и он не до конца очухался, потому что не может перестать видеть в лице над собой что-то ангельское. Прекрасное. Неземное. Хочется зажать его лицо ладонями, чтоб перестал двигаться, и любоваться, любоваться, любоваться… — Э, ало, — вдруг трясет за плечо Пак, — ты тут опять отрубиться решил? А ну проснулся и топай домой! Юнги и не заметил, как глаза сами закрылись, а видение прекрасного лица сменилось чернотой. Но окрик заставил его тут же проснуться снова. — Я всё, я нормально, не кипишуй. — Дам тебе кепку, чтоб лицо прикрыть, — хмуро бормочет омега и поднимается, принимаясь рыскать на полках в гардеробе. — И маску дам. Вставай. Пытаясь подняться, Юнги осознает две вещи — что он слабый, и что мокрая одежда тяжелее раза в три и совсем не помогает ему встать наконец с пола. — Не могу, — выдыхает он, — я не могу встать. — И на что ты рассчитываешь? Что я оставлю тебя здесь? — усмехается Чимин и с победным «ха!» выуживает наконец из гардероба черную кепку с широким козырьком. — В Америке купил… — мягко улыбается он, глядя на кепку даже как-то любовно, а потом мечет полный недовольства взгляд на альфу. — Чтоб вернул. — Да я с удовольствием. Но я встать не могу, Пусанина, а домой я как по-твоему дойду, а? — Меня не касается, поднимайся. Живо! Давай иди домой! — Чимин… — одними губами шепчет Юнги, понимая, что встать действительно не может, а в голове всё ещё странно шумит и всё кружится. — Пожалуйста, блять. Воздух из легких Чимина как будто разом выходит, громко, устало, а во взгляде читается «и какого хрена я вообще в это ввязался?». Юнги понимает. У него в голове тот же вопрос. — Я до дома не дойду. — Юнги, — закатив глаза, вздыхает омега, — я правда хочу, чтобы ты свалил отсюда и не мешал мне больше жить. Я вызову тебе такси, окей? И ты доедешь домой и оставишь меня в покое. — Дай мне остаться хотя бы до утра, а? — настаивает на своем Юнги. Ему надо остаться, необходимо. Нельзя домой в таком виде, не сегодня. — Утром свалю, честно. Я просто… не могу щас. Нельзя мне домой. — А меня это касается? Это твоя проблема. — Я тебя по-человечески прошу, блять, — не сдается. Потому что знает, что ему будет дома за такой видок. — Я вообще собирался у Гука остаться сегодня, я и не думал, что Вонхо меня так отметелит! Реально, я не ожидал. Пожалуйста, Чимин. Пожалуйста, м? Чимин жует губу, напряженно раздумывая. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста блять, согласись, ебаный ж ты нахуй, Пак Чимин, не ломайся…» — скандирует в голове Юнги, и почти готов сложить руки с разбитыми в хлам костяшками в просящем жесте, когда Чимин вдруг прижимает ладони к лицу, растирает сильно-сильно, до красноты, и с усталым «твою дивизию, Мин Юнги…» выдает: — Ладно. Хорошо, блять. Оставайся. «Да!» — кричит маленький чирлидер в голове Мина, и это победное ''да'' чуть не срывается с губ тоже. Юнги вовремя прикусил язык. — Спасибо. Серьезно, по-братски спасибо, выручил. — Ага… Чимин, всё ещё морщась от собственного поступка, скрывается в своей комнате, а возвращается уже с одеждой в руках. — На вот, — кидает он эту кипу в Юнги, — переоденься, что ли, а то с тебя уже лужа натекла. И убери за собой, швабра в ванной. Господи, и зачем я только... Чимин снова уходит, бормоча под нос ругательства, теперь уже на кухню, а Юнги, собравшись, наконец принимает сидячее положение и прикрывает глаза от головокружения. Ничего, это неважно. Главное, что Чимин разрешил остаться. Это вот реально самое главное на данный момент. Юнги рассматривает вещи, данные Паком: полотенце, черная толстовка размера xxl, спортивки и боксеры. И всё, всё это пахнет им. Бросив вороватый взгляд в сторону кухни и заметив, что Чимин с чем-то возится там, Юнги прижимает к лицу боксеры, потому что именно от них пахнет омегой больше всего, и вдыхает. Прикрывает глаза в удовольствии. Персики, персики, персики… От толстовки и штанов так не пахнет, ну, может совсем незаметно, слабо, но от боксеров запах просто умопомрачительный, хотя и порошком от них пахнет тоже. Значит, Чимин их носит. Потрясающе… Не теряя даром времени, он сидя принимается переодеваться, отбрасывает в сторону свои мокрые джинсы, футболку и куртку, обтирается наскоро полотенцем и, даже не пытаясь скрыть довольную улыбку (от которой только-только запекшаяся корочка больно лопается), натягивает боксеры. Они висят на нем, почти что падают, потому что даже сейчас худой Чимин всё равно чуть полнее Юнги, но на это всё Мину наплевать. Он только что надел на себя его запах, от этого башка дуреет ничуть не меньше, чем от ударов кулаком. Он наслаждается моментом парочку секунд и следом надевает штаны и толстовку, которые явно из Чиминовой прошлой жизни, потому что огромные. Но Юнги благодарен и за это, потому что в своих вещах было совсем хуево. — Можешь закинуть свои вещи в стирку, — кричит Чимин с кухни. — До утра высохнут. Кряхтя и морщась от болей, Юнги первым делом протирает пол за собой в прихожей, затем закидывает вещи в машинку постираться, а уходя из ванной наконец кидает взгляд на себя зеркало. — Сука-а!.. — одними губами выражается он, тыкая пальцем в раздутую скулу и трогая опухшие разбитые губы. И правда пельмень. Раздавленный. С вишней.