leave me here forever in the dark

— Знаете, где теперь живёт маленький недоумок? — Оливия захихикала, преисполненная восторгом от того, какую новость сейчас сообщит коллегам, — он… Её прервал звук открывшейся двери. Брайан задержал пальцы на ручке, остановившись на пороге офиса. Девушка вспыхнула и поджала губы. — Ну, что же ты? Давай. Я не буду отбирать у тебя единственное удовольствие, — неприятно улыбнулся Мэй. — Брайан, слушай, я просто хотела сказать, что у тебя большое доброе сердце, — засуетилась Оливия, бочком пробираясь к своему столу. — Ну-ну, — Брай прикрыл дверь и оглядел всех в помещении, — Да, Роджер теперь живёт у меня. Есть вопросы? Кажется, кто-то шумно выдохнул. Джим поднял было руку, как школьник, озадаченный фразой учителя, но тут же опустил её, под пристальным взглядом Брайана. — Значит, разъяснений не потребуется? Вот и отлично. Мэй прошёл к своему месту, спиной чувствуя взгляды, в которых жадное удивление мешалось с яростным желанием немедленно обсудить услышанное. — Я сейчас ухожу, написал заявление на отпуск, так что вы можете сколько угодно перемывать косточки мне и Тейлору. Счастливо оставаться. Брайан собрал необходимые ему бумаги со своего стола и, в воцарившемся молчании, вышел в коридор, брезгливо передёргивая плечами. Какие же всё-таки мерзкие люди его окружают. Сейчас вскочат со своих мест и начнут шумно выдвигать идеи одна другой гаже. Плевать. Главное, что он вернётся домой, где его ждёт Роджер, который всё утро чуть не поскуливал, таскаясь за ним из комнаты на кухню и грустно заглядывая в глаза с немым вопросом: «Уходишь?». Решение об отпуске пришло само собой. Он должен больше времени проводить с Роджером, если правда хочет ему помочь. Кроме того, отдых им обоим явно не помешает. *** Роджер почти не помнит лицо мамы. И забыл, как звали весёлого рыжего пса, которого они когда-то подобрали на обочине мокрым напуганным щенком. Иногда он силится вызвать в памяти какие-то образы из детства, но чем больше пытается — тем сильнее их заволакивает густая чёрная пелена. Он не сразу сдаётся, пробует снова и снова. Всё мелькает несвязными обрывками будто не из его жизни, а из увиденных по телеку киношек и реклам. Противень с аккуратными рядами золотистого печенья, утыканного орешками. Радостные голоса и шаги в прихожей. Оранжевый фонарь над крыльцом родительского дома. Тёмный силуэт на пороге его детской и далёкий глуховатый голос, интонации которого стёрлись за давностью, желающий ему спокойной ночи. «Чудовищ не существует, Роджи». Он верил в это, пока не понял, что даже взрослые не всегда говорят правду. Чудовища есть. И это не отвратительные монстры с острыми зубами и слепыми глазами, безошибочно угадывающие его положение в комнате. Оказалось, что чудовищем может стать любой из обычных людей. Даже он сам. Он не помнит, куда они ехали и какое было время года. Кажется лето. Потому что он был одет в любимые, продранные на коленках джинсы и полосатую футболку на два размера больше. И потому что окно с водительской стороны было открыто. Туда врывался упругий тёплый ветер, раскидывая уже отросшие волосы, которые лезли в лицо, приклеиваясь к липким от вишнёвой газировки губам. По радио звучало что-то разнузданно рок-н-рольное, дорожный саундтрек, обещающий долгий, но полный приятных событий путь под безупречно синим мультяшным небом, которое сильно отличалось от привычного — вечно затянутого низенькими серыми облаками. Он ещё помнит ощущение беспричинного счастья и бесконечной свободы, то, как уверенно лежали на руле руки отца и как лохматый сеттер высовывал морду в окно, отчего его уши смешно развевались вслед мчащемуся автомобилю. Начало каникул. Впереди два беззаботных месяца, рядом самые близкие люди. В такой светлый день не может случиться ничего плохого. Мама оборачивается к нему с переднего сиденья, и шутливо ворчит на то, что они с сестрой опять затеяли перебранку, не поделив последний пакетик мармелада. И это единственный момент, который он помнит до мельчайших деталей. Мамино лицо, со смазанными чертами, вдруг резко искажается, застывая в гримасе полной удивления, это совпадает с резким неправильным звуком сминающегося металла, с торпеды слетает стопка карт, прижатая фуляром для очков, рыжий пёс взвизгивает, сестрёнка перестаёт бить его по руке и до боли вцепляется в его запястье. Роджер хочет громко возмутиться, потому что синяки же останутся, ну. Но не успевает. Весь мир превращается в мельтешение и крики, верх и низ меняются местами, острая вспышка боли пронзает бок, что-то чиркает по скуле, и только спустя мгновение, он понимает, что липкая горячая жидкость, стекающая по лицу, это его собственная кровь, тут же мешающаяся со слезами страха. Он ещё секунду держит глаза открытыми, и успевает заметить, как отец бешено вращает руль, но это уже бесполезно, видимо. Веки опускаются, и солнечный летний день скатывается в горячую пустую тьму. Он бы предпочёл никогда больше не думать о том времени, стереть все эти моменты, как дурацкую картинку на запотевшем стекле — проведи ладонью по влажному гладкому холоду, и всё исчезнет. Но никак не получалось, сколько бы он не старался. Роджер хорошо осознавал, что происходит сейчас, только внешне походя на аутиста, потому что отвечал короткими и порой мало лишёнными смысла фразами, потому что мог внезапно уставиться в сторону и надолго зависнуть, смотря немигающими глазами в одному ему виденную бездну. Так было проще. Сначала он правда не мог вести себя нормально с другими, притворно сочувствующими и бесконечно расспрашивающими. А потом просто уже не хотел по-другому. Пусть так. Пусть думают, что он двинулся, поехал, повредился рассудком. Зато никто больше не пытается вытянуть из него, какого это, разом потерять всю семью, будучи ещё ребёнком, обласканным и любимым. Со своими детскими амбициозными мечтами и радужными стремлениями. Людям будто нравится слушать о чужой боли. Они делают скорбное лицо и говорят заученные слова соболезнования, но продолжают свои бестактные расспросы, словно наслаждаясь осознанием того, что это не с ними случилось. Боль и горе есть, но не у них, не здесь, и от этого собственная их серенькая жизнь кажется не такой уж плохой, почти что счастливой. Всё познаётся в сравнении. На фоне роджерового несчастья собственные будничные проблемы его знакомых не так сильно их трогали, почти что съеживаясь до микроскопических размеров. Роджер настолько отгородился от остальных, что правда стал позволять обращаться с собой как с отсталым мальчиком, его не волновали перешёптывания за спиной и полные душного сочувствия взгляды, которыми окидывали его различные барышни из родственников и просто знакомых Мужчины же и особенно ровесники относились к нему подчёркнуто безразлично, с некой долей плохо скрываемого презрения и брезгливости. Ущербный. Недоумок. Идиот хренов. Тупица. Слабоумный. И ещё миллион эпитетов которыми ежедневно награждали его новоиспечённые коллеги. Всё не без стараний тётушки Мэг, выхлопотавшей ему место на складе. Но Родж не держал на неё обиду. Как бы ни была повреждена его психика, он отдавал отчёт — Мэгги действовала из добрых побуждений. Просто, иногда они не идут на пользу. «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Он не помнил где и когда услышал эту фразу, но она постоянно всплывала в его подсознании, стоило подумать про почившую родственницу. Роджер привык, что мир вокруг враждебный и отвратительный донельзя. Что всё хорошее в его жизни давно закончилось. Осталось валяться на загородной трассе мятой грудой искорёженного металла и пластика в лужах человеческой крови и клочках рыжей собачьей шерсти. Он не смирился, но зачем-то жил, будто механическая игрушка со слишком долгим заводом. Однажды, он знал, любой завод заканчивается. Но это его не пугало. Когда он вытягивался на кровати, раскинув руки по простыне и упираясь взглядом в серый потолок комнаты, чудовища приходили к нему. И у них было его лицо. Они выстраивались рядом и начинали твердить на разные лады: «Это твоя вина. Твоя вина. Твоя.». Комната превращалась в зал суда с тысячей прокуроров. И судьёй, который неизменно выносил один единственный приговор: «Виновен!». Накануне поездки, Роджер тайком вытащил у отца ключи от машины, чтобы прокатить Бетти, но она предпочла мотоцикл старшеклассника Майка. В сердцах Родж разогнался по пустынной ночной трассе, выжимая из не очень нового форда такую скорость, какой тот прежде не видывал. И в какой-то момент сообразил, что тормоза отказываются нормально срабатывать. Почти попрощался с жизнью, отчаянно втискивая педаль в пол, и всё-таки сумел остановиться. После чего отдышался и тихонько поехал к дому, вернул машину обратно в гараж и ни словом никому не обмолвился о случившемся. Отец бы никогда не простил ему, что брал тачку без спроса. Это повлекло бы за собой как минимум трехнедельный домашний арест. А впереди было лето, каникулы, счастье. Никак нельзя променять это всё на скучное сидение в четырёх стенах под немым укором родителей. Утром, когда загружали чемодан в багажник, Роджер сделал слабую попытку: — Пап, ты проверил двигатель? А то ехать долго. Было бы не круто поломаться в дороге. Но отец снисходительно потрепал его по затылку и шутливо обозвал занудой. Первый час поездки Тейлор внутренне обмирал каждый раз, когда нога отца касалась педали тормоза, ожидания, что что-то опять пойдёт не так. Но постепенно расслабился, потому что мотор урчал ровно, покоряясь уверенному водителю всецело. Роджер решил, что он просто что-то напутал вчера и совершенно успокоился. Синий пикап появился перед ними слишком резко, расстояние мгновенно сокращалось и с лица отца моментально сбежали все краски, когда он понял, что не в силах остановить автомобиль, потому что нога, упираясь в педаль, будто легко проваливалась до пола, совершенно не влияя происходящее. Виновен! «Это всё машины!» — захлёбываясь слезами, скулил Роджер, съёживаясь под обвиняющими взглядами собственных укоризненно качающих головами призраков. Они исчезали только с рассветом, и он мог провалиться в рваный быстрый сон, который больше выматывал, нежели дарил отдых. Он привык, как привыкаешь к любым трудностям в жизни, постепенно смиряясь и безвольно опуская руки. Он думал, что так будет всегда. Пока в первый раз не остался на ночь у Брайана. Тот постелил ему на удобном мягком диване, простыни были новыми, хрустящими и гладкими, одеяло тяжёлым и тёплым, а на потолке приклеены пластиковые звёздочки, в темноте излучающий слабый зеленоватый свет. — Это глупо, да? — улыбнулся Мэй, перехватив его взгляд, — зачем-то купил прошлым Рождеством и наклеил. У меня в детстве были такие, и вот… У Роджера в детстве был крутящийся ночник, от которого по стенам скользили светлые фигурки большекрылых ангелов, но звёзды Брайана понравились ему больше. — Небо, — он протянул руку вверх, будто пытаясь коснуться высокого потолка кончиками пальцев. — Хорошо, что тебе нравится. Я буду рядом, если что. Мэй помедлил, подавив желание подоткнуть одеяло и убрать от лица Тейлора светлые пряди. — Спокойной ночи, Роджи. — Спокойной ночи, Брайа-ан. Роджер сунул ладошки под щёку, повернулся и спал крепко до самого утра. Будто был горячечным больным, которого трое суток мучила лихорадка, а теперь отступила.