2.
11 мая 2019 г. в 19:44
Рудбоя снова выворачивает, почти насухую. Фаллен придерживает его за подрагивающие плечи, проводит ладонью по взмокшему горячему затылку. И с ненавистью смотрит на Мирона. Тот торчит тут безвылазно, только в коридор периодически выглядывает и просит убрать беспорядок. Ване хочется разбить ему лицо, нос сломать, еще что-нибудь такое сделать, от чего он отказался уже очень-очень давно. Пацифизм, мир, любовь, помнишь, Ванечка? Помнишь.
Когда Рудбой обессиленно укладывается на кушетку, Фаллен забывает о Мироне. Выжимает от лишней воды тряпку, проводит по раскаленному лбу, пытаясь разгладить морщины и чуть-чуть облегчить лихорадку. Ваня знает, что и жар, и рвота должны вот-вот сойти на нет, но все равно Рудбоя жалко. Он такой слабый сейчас и несчастный, совсем измученный, и Фаллену от этого пиздец как тоскливо. Не должно так быть. И не было бы, блядь. Если б не…
– Все, я вызываю медика.
– Какого медика? – Ваня даже не пытается говорить дружелюбно, цедит слова сквозь зубы. – Того, который его отравил? Или к девочкам за врачом пошлешь? Отличный план. До завтрашнего заката доберется как раз.
– Его никто не травил. Это случайность, тебе прекрасно известно.
– Нихуя это не случайность. – Он знает, что вот-вот, еще секундочка – и рванет. Чужая тупость, глухота, нежелание слышать разумные доводы давненько не бесили Фаллена так сильно, правда. Возможно, все дело в том, что сейчас пострадал Рудбой, один из немногих людей, на которого ему не насрать. Но об этом Ваня подумает потом. – Это закономерность. Я предупреждал, что Охра среагирует и вмешается.
От плохо сдерживаемой злости ложка в руках подрагивает, и весь солевой раствор льется Рудбою мимо рта. Фаллен тихо матерится, заставляет себя успокоиться. Пробует еще раз. Выходит лучше. Рудбой стонет, кривится, но послушно глотает лекарство, а потом слепо шарит ладонью по кушетке, и Ваня дает ему схватить себя за пальцы свободной руки.
Мирон выглядывает в коридор, что-то говорит, но Фаллен не вслушивается, только замечает, что грязный таз уносят, оставляют чистый. У Рудбоя грубая кожа на пальцах и глупые, выцветшие уже в некоторых местах рисунки. Шрамы, порезы, ожоги. Много всякого. Собственная ладонь кажется слишком светлой и чистой в сравнении, и Ваню этим контрастом почему-то бьет под дых. Сейчас, когда Рудбой почти в отключке, можно немножко расслабиться, порассматривать его вволю, поизучать.
– И что ты предлагаешь?
Блядь. Можно было бы.
– Я предлагаю тебе пойти нахуй. Через полчаса-час его должно отпустить. Тогда и приходи.
– Так просто? “Должно отпустить”?
– Это воздействие на нервную систему. Или психосоматика. Не отравление, не вирус, не физиологическая дисфункция. Охра не хочет его убивать.
Мирон что-то раздраженно отрывисто произносит на незнакомом Ване языке и начинает мерить шагами комнату. Его ни капельки не жалко, но злость к нему постепенно испаряется.
– Ты уверен?
Или не испаряется.
Фаллен не хочет срываться, правда. Но срывается. Высказывает все, что накопилось, приплетает и заебавший бессмысленный плен, и одержимость Мирона идеями нового государства, которое он обязательно должен построить, и его нежелание признавать собственные проебы. Если уж честно, Ване похуй на него, правда. И большая часть претензий не его собственные, а так, перебродившие Славкины мысли. Ну, кроме плена. Но потыкать Оксимирона в его косяки все равно приятно, особенно зная, что ничего за это не будет. Тот и не реагирует толком, усаживается прямо на пол, упершись спиной в толстое стекло, и устало проводит ладонью по безволосому затылку. И Фаллен вдруг понимает, что все эти пинки и подколки Мирону знакомы, потому и выслушивает их на удивление спокойно.
– Я больше не буду ничего делать. Все. Хватит. – Ваня выдыхается. Он чувствует себя измотанным, усталым. – Без оборудования и нормального помощника? Нахуй. Ты меня не заставишь.
– Знаешь, что в этом самое примечательное, друг мой Фаллен? – Улыбка на губах Мирона почти мечтательная, делает его моложе и даже симпатичней. – Тебе самому важно докопаться. Доказать себе, что от тебя есть хоть какая-то польза, что не просто так ты все еще болтаешься в этом мире.
– Браво. – Отпускать руку Рудбоя, чтобы саркастично похлопать в ладоши, Ване не хочется. Поэтому он просто закатывает глаза и издевательски улыбается. – Да вы гений, господин Оксимирон. Мозг. Надежда на светлое будущее всего нашего поколения.
– Но ведь я прав.
– Прав. – Фаллену не жмет признаваться в своих слабостях и тщеславии, никогда не жало. А уж теперь и подавно. – Важно докопаться, доказать, разгадать ребус. Только вот не угробить в процессе человека важнее.
Мирон насмешливо фыркает, неверяще качает головой.
– Вот этого не надо. Ванька – кусок меня. У меня нет никого ближе, чем он. И меньше всего я хочу, чтобы он сейчас валялся трупом. Но эта хуйня в голове мешает ему нормально жить. Я знаю его всю свою жизнь, я знаю, каким он был. А ты – нет. Эта штука ему мешает.
Не то чтобы Фаллен не верил в дружбу и привязанность, нет. Он верит. Но только он не первый день живет на этом ебучем свете и не просто так он долго изучал человеческую мораль и нравственность, не просто так. Оксимирон, может, даже и неплохой мужик, с мозгами и великими целями, но прежде всего он – правитель. Да, всего лишь глава Дома, да, без аккуратненького костюма и кожаного дипломата, которые полагались политиками до катастрофы. Но он просчитывает ходы, мыслит глобально и наперед, а не думает о здесь и сейчас, это очевидно. Он вроде и хочет Рудбою помочь, но не готов ждать. И признать, что у того в башке сидит что-то с развитым интеллектом, не готов тоже. Идиот. Приручить, покорить, научиться управлять хочет, а понять – нет.
– И поэтому надо его гробить какими-то сомнительными лекарствами?
Мирон зло поджимает губы, а потом улыбается такой неприятной улыбкой, что у Вани даже холодеет внутри.
– Можно подумать тебе на него не похуй. Или боишься кормушку потерять, да? Ничего, ты парень ушлый, да и по нынешним меркам почти красавец. Найдешь себе нового спонсора, правда жопу-то точно подставлять придется. Рудбой, по ходу, у нас один такой джентльмен остался на всю планету.
Щеки затапливает жаром, кончики пальцев наоборот леденеют, и Фаллен зажмуривается до черных пятен перед глазами. Лишь бы не швырнуть ничего в чертову лысую черепушку. Лишь бы не прибить этого ебаната. Глаза открывает, только досчитав до десяти и в обратном порядке. Не на Мирона смотрит, на Рудбоя. На его полные потрескавшиеся губы, на глубокие морщины на лбу, которые даже во сне не разглаживаются, на выгоревшие из-за какой-то химической херни волосы – практически седые на концах. Не успевая себя остановить, поправляет плед, чуть сползший с оббитого невнятной вязью плеча. Да уж, один такой, действительно.
Мирон смотрит, внимательно смотрит. Ваня будто чувствует его взгляд виском и щекой.
– Я все сказал. Хочешь – трави его дальше. Но я без адекватной поддержки в это больше не полезу.
– У тебя нет выбора. Ты тут пленник.
– А ты тут еблан. – Он все-таки оборачивается. И давится воздухом, потому что Мирон… улыбается. По-настоящему, тепло. Жутко выглядит, если честно. С высокомерными ужимками он как-то привычней. – Оборудование. И специалист с руками не из жопы. Сомневаюсь, что нам нужен врач, без химика тоже пока обойдемся. В идеале – инженер, для которого биотехнологии, нейросети и вот это все – не просто набор звуков. Только так мы поймем, где именно эта штука сидит и на что она влияет.
– Такой специалист один. И тебе это известно.
– Рад, что мы друг друга поняли.
Мирон тяжело встает, разминает шею и чуть потягивается. Потом подходит ближе, разглядывает Рудбоя и громко шумно выдыхает.
– Гнойный не пришел за тобой, как я рассчитывал.
– Конечно, не пришел. – Тугая пружина напряжения разжимается, и Фаллену даже дышать становится легче. – Делать ему больше нехуй.
– Хорошая у вас дружба, ничего не скажешь.
– Нормальная. Он меня хотя бы не травит всяким дерьмом. – Ваня не старается больше задеть, и Мирон это, кажется, понимает: улыбается криво, но вполне искренне. – Найми Славку. Подкупи. Сделай такое предложение, от которого он не сможет оказаться. Ведь однажды у тебя уже получилось.
Фаллен не знает, зачем он это говорит. Но чужая растерянность, почти смущение, неожиданно приятна. Мирон отводит взгляд, снова бормочет на непонятном языке. Ваня уже хочет добить его, сколупнуть всю эту раздражающую шелуху окончательно, чтобы убедиться своими глазами – да, это обычный живой человек, а не ебучий робот. Но тут Рудбой шевелится. Он переворачивается на бок, пытается свернуться калачиком и целиком поместиться под плед, но выходит у него не очень. Фаллен дергается сначала за тазом, думает, что снова выворачивать начнет, но останавливает себя, слыша тихий скрипучий голос:
– Вы все заткнетесь когда-нибудь, нет? Заебали галдеть.
От облегчения у Вани вырывается идиотский какой-то смешок. Рудбой на доли секунды открывает глаза, закрывает их почти сразу, но Фаллена успевает заметить, слабо улыбается уголком губ.
Мирон тоже ощутимо расслабляется. Он говорит что-то про нормальное одеяло, спрашивает про еду и питье, обещает прислать сейчас все, а сам скомкано прощается – не с Ваней, конечно, с Рудбоем – и уходит.
А Фаллен решает, что можно и поработать. Чтобы не мешать Рудбою, перебирается на тяжелый стул, но подтаскивает его поближе к кушетке на всякий случай, распечатки и записи раскладывает на полу. Охра себя выдал, нихуево так выдал, и, как бы Ваня ни злился на Мирона, этот случай прояснил очень многое. Картинка медленно, шаг за шагом, но складывается. Фаллен старается ничего не упускать, записывает даже самые глупые и нереальные догадки, шифрует их, конечно. Потому что осторожность никогда не повредит. Он уверен, что Слава объявится, не сразу, потянет пару недель, как минимум, но придет. И вот тогда и понадобятся все Ванины умозаключения и наблюдения.
Рудбой громко всхрапывает, откидывается на спину, но сразу снова возвращается в прежнюю позу. Фаллен вспоминает почему-то, как дней десять назад он вырубился во время снятия показаний. Сначала упрямо моргал, что-то там пытался выяснить, а потом доверчиво уснул. Вымотанный такой был, уставший после вылазки, пропахший горьким дымом и ядовитыми парами, которых не избежать, пробираясь на территорию девчонок. Наверное, тогда, именно в тот раз Ваня не просто подумал, что Рудбой классный, а понял… что он не только классный.
Слова Мирона, про спонсора и какое-то еще дерьмо, всплывают в голове против воли. У Фаллена нет проблем с тем, чтобы приспосабливаться, подстраиваться под кого-то, правда нет. Он знает, что сейчас они все тут не живут, а выживают, и уж о гордости и чести стоит задумываться в последнюю очередь. Но как-то так выходило все время, что или Слава вовремя прикрывал, или звезды, которых давным-давно не видно из-за густого смога, так складывались, но получалось у Вани обходиться без… радикальных способов выживания. Вот до взрывов, когда торчал на наркоте, когда на все готов был ради дозы, – вот тогда да, тогда могло и до крайностей доходить, но этого он уже не помнит. Поэтому-то у Фаллена и нет проблем с этим ебучим апокалипсисом: до него все было гораздо, гораздо хуже.
Спонсор. Рудбой – спонсор. Смешно. Он с таким облегчением рухнул во все эти исследования, что поначалу Ваня опешил. И потом только понял, сколько страха и боли накопилось за полтора года соседства с Охрой. Да, на словах все не так уж и хуево, но на деле мало кто безболезненно уживется с неизвестным, достаточно злым ублюдком, от которого невозможно избавиться. Тем более, если уживаться приходится в собственной голове. А еще Рудбой доверился, вот взял и доверился Фаллену сразу и безоговорочно. Не только к голове с датчиками подпустил, но и ближе. Гораздо ближе. А еще он многое рассказывал. Про тоску по мирной жизни и по ушедшему, которая сидит внутри почти все время и очень редко затихает. Про то, как одиночество заебало в край, так что Охра иногда очень даже в тему. Так уж случилось, что Ваня подвернулся под руку, да. Отличный вариант, почти королевна в заточении из полузабытых сказок, которую можно немного баловать и потихоньку завоевывать. Дарить подарки, за ручку держать под предлогом каким-нибудь. Задобрить, соблазнить, потрахать чуток. А когда надоест, другую найти. Круто ведь? Круто.
Нет, говоря уж честно, Фаллен понимает, что все это вопрос времени – когда они с Рудбоем окажутся в одной койке. Или не в койке, а на столе, у стеночки, да похуй, где-нибудь. Потому что Ване тоже одиноко. Потому что ему нравится чувствовать себя не пустым местом, как сказал Мирон, а быть важным кому-то. Не просто быть бродяжкой без Дома и Семьи за спиной, а быть чьим-то. Так почему не Рудбоя? Он не станет удерживать, когда Фаллен отправится в очередные странствия, не станет запрещать что-то делать или наоборот заставлять. Хороший мужик, адекватный. Добрый и ласковый наверняка в меру, и в меру жесткий, когда приходится. Почти идеальный. Хуево только, что Ваня-то и не захочет куда-то проваливать. Захочет сидеть в уютной, насколько сейчас возможно, комнатушке, кушать сытную горячую жрачку каждый день, мыться горячей водой, а не стоками вонючего дождя. Заниматься любовью, не второпях и в горячке, а медленно и вдумчиво. Засыпать не в одиночестве под сизым от смога небом, а в крепких надежных руках. Он уже сейчас даже в глубине души не возмущается, что его держат взаперти. Ему это почти нравится: не думать о том, где ночевать и какие услуги обменивать на еду. И знать, что не сегодня, так завтра придет Рудбой, устало улыбнется и смущенно вручит очередную красивую шмоточку, которая даже месяца вольной бездомной жизни не выдержит.
Вот тебе и «спонсор». Хуенсор.