4.
11 мая 2019 г. в 19:44
Выбираться из постели не хочется, поэтому Мирон позволяет себе небольшую слабость – устраивается с распечатками прямо там. Славка длинный, неудобный, занимает большую часть койки, толкается и закидывает то руки, то ноги, то все сразу, но уйти от него невозможно. Совершенно невозможно. Мирону не нравится, как быстро, за каких-то пять дней, он привыкает к совместным ночевкам, к одному утру на двоих, к долгим разговорам перед сном, пока глаза сами собой не закрываются. Слава делает его слишком мягким, уязвимым. Обычным живым человеком на самом-то деле, но даже этого Мирон себе позволить не может.
Мозг сопротивляется работе, не желает вникать в графики и пометки. И, если круглый разборчивый почерк Фаллена еще хоть как-то читается, то Славкины каракули совершенно не поддаются расшифровке. Телу лениво, телу хочется ласки и секса, утреннего и неторопливого. Рука сама собой тянется. Проходится по обнаженной расслабленной спине, спускается к мягким ягодицам, но снова уходит вверх. Мирон злится сам на себя, но убирает распечатки, кладет прямо на пол. Прижимается к Славиному плечу губами, мягко целуя и собирая знакомый до малейшего полутона вкус. Возбуждение ласковое, сладкое. Такое бывает, только когда знаешь, что торопиться некуда и незачем, что можно растянуть удовольствие, а не ловить в горячке короткие минуты рядом. Слава потягивается, тихо довольно выдыхает и отрывает голову от подушки. Сонно моргает и улыбается, становится совсем податливым и немножечко томным.
– Я еще сплю, так что давай сам. Ага?
– Ты спи, спи. Разберусь как-нибудь.
Мирон только и успевает, что стянуть простынь, да оставить на каждой из чужих лопаток по короткому поцелую, когда в дверь комнаты громко, настойчиво стучат. Со Славы тут же слетают все намеки на сонливость и расслабленность. Он резко садится, встревоженно смотрит на Мирона и тянется за одеждой.
– Кто? – Мирон старается, чтобы голос звучал обычно: сдержанно, спокойно.
– Рудбой.
Ванька. Ванька – это не страшно. Неловко сейчас будет, неудобно, но не критично. Знать бы еще, что он тут забыл, по графику он сегодня в основном жилом отсеке до полудня, а только потом сюда. Потому-то Мирон и расслабился, что они со Славой вдвоем остались. Фаллен не в счет, один хер из своей комнаты не высовывается, если Рудбоя нет, а Слава сам к нему ходит.
– Сейчас.
Слава заметно расслабляется, но все равно натягивает вещи. Беззвучно спрашивает “пойти с тобой”, но Мирон отрицательно мотает головой.
Ваня сидит в небольшой комнатке, заменяющей тут столовую. Рассматривает свои руки, сцепленные замком, и словно прислушивается к чему-то, что остальным не слышно. Опять с Охрой, наверное, болтает. На Мирона он даже не поднимает глаз, только сдержанно кивает, и это неприятно царапает. Давно надо было ему рассказать.
– Что-то случилось?
– Да. Взяли шутников, которые ракетницами палили.
– И? – Мирона немного раздражает, что из Рудбоя приходится сейчас вытягивать все по слову. А еще не к месту просыпается голод: пожрали-то они последний раз еще вечером, а потом полночи кувыркались, надо бы потраченную энергию восполнить. Но завтракать без Славы не хочется.
– Микси.
– Блядь.
– Нашел себе троих дружков-дебилов, решил всем показать, насколько крут.
Мирона передергивает от злости и… разочарования какого-то. Он сам уже пожалел сотню раз, что принял в Дом десяток молодых бестолковых пацанов. Они не помнили толком ни жизни до катастрофы, ни самих взрывов, потому и были непугаными и слишком легкомысленными. Да, некоторые из них действительно прижились, стали частью семьи, но вот остальные… Хотя так, как Микси, так Мирона никто из них не подводил.
– Где он?
– Где ему быть, в камере сидит.
– Говорил с ним?
– Да чего говорить? – Ваня недобро улыбается, и Мирону кажется, что сейчас он общается не с ним, с кем-то другим. Тем, невидимым. – По зубам дал разок, не сдержался. Но легонько.
Они наконец-то встречаются глазами. Рудбой невесело кривится, бросает взгляд Мирону за спину, туда, где виднеется дверь в его временную комнату. С ним хочется поговорить откровенно, без утайки и вранья, но все очень сложно. Рассказывать придется слишком много. Вот как признаться лучшему другу, брату почти, что врал ему пиздец сколько времени? Что сначала, в разгар той еще, старой, карьеры было несолидно крутить роман с каким-то задротом-ученым. Что потом уже, когда все оказалось не просто интрижкой, а чем-то большим, уже Славе пришлось скрывать на работе, что он встречается с перспективным политиком из партии оппозиции. Что после первого, самого страшного, взрыва они потеряли друг друга, оплакали, похоронили, а после второго – чудом, не иначе, нашли снова. Но уже по разные стороны новой жизни. Мирон, пытающийся с нуля построить полноценный нормальный мир со своими законами и правилами. И Слава, который борется за то, чтобы выжившая кучка людей не пошла по стопам своих предшественников и не угробила сама себя.
Ваня слишком давно в его жизни, чтобы не понимать. И он понимает. Не злится, не обижается, просто смотрит выжидающе, но потом огорченно, разочарованно вздыхает. Тяжело поднимается, двигает в сторону выхода из отсека.
– Вань.
– Ты не должен мне ничего объяснять.
– Должен. Просто не знаю как. – Это правда. Не только потому, что Мирон Рудбою жизнью обязан, нет. И не только потому, что они дружат лет тридцать уже. – Ты ведь и сам не уверен, что этой херне в твоей голове можно доверять.
Тяжелая напряженная тишина будто делает воздух гуще. Ваня снова падает куда-то внутрь себя, слушает, что ему там говорят. А потом взрывается чистыми яростными эмоциями. Он приближается к Мирону так близко, что они чуть ли не носами сталкиваются.
– Конечно, блядь, нельзя. Нельзя этой херне доверять, Мирон. Но мне-то, мне-то можно! Я не могу прикрывать твою жопу, плутая в темноте. Скажи мне “да, я сплю с Гнойным, да, мне не помешает нормальная легенда, которой можно все объяснить людям” и я тебе отвечу “без вопросов, брат”. Придумаю, как отмазать, дам пизды тем, кто лезет не в свои дела. Поддержу. А сейчас…
– Ваня. – Мирон пытается хоть что-то сказать, но Рудбой не дает. Обрывает.
– А сейчас я сваливаю. У меня вылазка. Вы тут ебитесь, сколько влезет. Копайтесь в мозгах друг друга. Плетите интриги. Заебали. Я лучше останусь с этой своей херней в голове, чем с вами. За-е-ба-ли.
– А Фаллен? – Переубеждать Ваню бессмысленно. И, пожалуй, ему сейчас действительно лучше проветриться и остыть. Так что Мирон не пытается его остановить, скорее на реакцию посмотреть хочет.
– И Фаллен. Все вы у меня вот тут. – Рудбой резко проводит себе по горлу ребром ладони, шумно выдыхает и шагает к выходу. Он уже подносит к магнитному замку карту, но оборачивается под одобрительный писк. – Кормить его только не забывайте, голубки, бля.
На душе погано. Они с Ванькой от силы раз пять за всю жизнь ссорились, и знать сейчас, что по-настоящему облажался, – неприятно. Действительно слишком увлекся, заигрался в эту свою секретную любовь и конспирацию и просто забыл о других важных вещах.
Он дает себе еще пятнадцать минут тишины и мнимого спокойствия, накрывает на стол скудный завтрак, к которому Рудбой даже не притронулся, – травяной чай, каша, да несколько кусков хлеба. На общей кухне, конечно, еда получше, но Мирон слышит, что Слава уже шебуршит в комнате, значит выйдет скоро, не хочется их время тратить на беготню за жрачкой. Фаллену тоже порцию оставляет. Не морить же его голодом, действительно.
– Все нормально? – Слава коротко целует в затылок, усаживается на свободный стул. Смотрит встревоженно и так нежно, что у Мирона в груди теплеет.
– Ну как “нормально”? Справедливо психанул и свалил на вылазку. Так что вы пока без подопытного.
– Психанул из-за чего?
– Что не предупредил насчет тебя? Что врал? Поводов мало?
Слава задумчиво хмурится, скатывает из хлеба небольшой шарик и только потом закидывает его себе в рот.
– С Охрой разговаривал в это время?
– Да, кажется.
– Занятно.
Мирона немного раздражает, как мало Славе сейчас интересны какие-то там дружеские проблемы. Он цепляется за теорию, что Охра пытается Рудбоя изолировать, держать подальше от других людей и делает это с помощью вспышек эмоций. Звучит, на взгляд Мирона, бредово: у Ваньки и самого с эмоциями и вспыльчивостью все неплохо.
– Если б твой друг поменьше выебывался, Ваня бы, может, и поспокойней был. Вот хули ему еще надо, а?
Они как-то незаметно начинают спорить, Слава, естественно, защищает Фаллена, а Мирон заводится совершенно искренне: его бесит, что два человека со вполне взаимным интересом тратят время на какое-то мозгоебство и танцы вокруг да около. Не в их мире, не в их реалиях это можно делать: одному небу известно, сколько им всем осталось. Как, сука, можно просирать шансы на малейшее счастье и взаимность?
– Ты бы его отпустил, а? Он в плену, блядь! Конечно, он не хочет ни…
– Я предлагал ему хорошую оплату! Знаешь, что он ответил?
– Догадываюсь! – Слава выставляет перед собой ладони, словно защищаясь. – И ты не придумал ничего лучше? Охуенный ты стратег! Дипломат! Политик, епта.
Всерьез не ссорятся, просто подкалывают друг друга, не зло, скорее просто для того, чтобы кровь разогнать. Не замечают, как доедают завтрак. Мирон на автомате тянется за кисетом с табаком и только потом вспоминает, где и с кем находится. Нельзя тут курить, да и курево в куртке осталось, в спальне.
Появление Фаллена не замечают – снова цепляются за слова и фразы, отбивают их друг другу, спорят яро и с удовольствием. Пока не слышат громкий кашель от выхода из его комнаты.
– Обязательно так орать? Тут люди спят вообще-то.
Мирон вопросительно смотрит на Славу, он кивает в ответ, иди, мол, сам разберусь. Отлично. Выслушивать истерики Фаллена – последнее, чего сейчас хочется. Явно же, сука эгоистичная, будет не в восторге от того, что Рудбой свалил минимум на неделю.
Шагая по узкому слабо освещенному коридору к основным помещениям, Мирон вдруг понимает, что ему совершенно плевать, в курсе ли Фаллен про их отношения со Славой, догадывается или знает наверняка. И на то, как скоро два этих гения найдут ключ к Охре, плевать тоже. Разберутся как-то. Вместе – разберутся. А пока впереди заботы Дома, туманное будущее, Микси в камере и барахлящие фильтры. Сейчас, до ночи, Мирон – Глава Дома, хозяин убежища. Все остальное – после.