Наше завтра

      Рудбой объявляется в общей комнате, оборудованной под лабораторию, дней через двенадцать после своего ухода. Шумно вваливается в отсек и, ни на кого не глядя, быстро двигает к небольшой подсобке в дальнем углу, что-то туда закидывает и с грохотом закрывает дверь. У Фаллена от облегчения сердце подскакивает. Живой, сука. На вид невредимый. Только помятый какой-то, заросший.       Из своей комнаты выглядывает Слава, недоуменно разглядывает Рудбоя, принюхивается и с отвращением морщится. Ваня его даже винить не может. Потому что… ну правда. От Рудбоя несет. Спиртом, пылью, немного гарью. И еблей. Он выглядит как нагулявшийся котяра, и у Фаллена от этого простого понимания ком в горле. Дождался, Ванечка? Довыебывался? Досомневался?       В лабораторию влетает Мирон, и Фаллен впервые видит его, обычно выдержанного и до отвращения спокойного, таким взбешенным. Он быстрым шагом приближается к Рудбою, встает вплотную, и Ване кажется, что сейчас начнется драка. – Что. Это. За. Хуйня. Ты где, блядь, был?       Слава перестает молча пялиться, подбирается ближе. Видимо, тоже переживает, что сцепятся сейчас. А Фаллену так тошно на душе, что он впервые с того момента, как любые ограничения с него сняли, задумывается, не свалить ли отсюда к хуям. Нечего ему тут делать. Все его методы и идеи – Славкины, сам он мало на что годится. Рудбой, очевидно, перегорел, нашел себе более сговорчивую компанию. Сука.       Ваня просит себя перестать смотреть, но не может. Вот еще минуточку – и точно отвернется. Честно-честно. У Рудбоя обдолбанные глаза, зрачки здоровенные, но он не выглядит довольным или счастливым, ни капельки. Обходит Мирона по дуге, наливает себе стакан воды, выпивает его залпом, за несколько глотков. Темные, багровые следы зубов на его шее Фаллен, пожалуй, не забудет никогда. – Ваня, я к тебе обращаюсь. – Мирон хватает Рудбоя за локоть, разворачивает. Заставляет посмотреть на себя, а не куда-то мимо. – Мы волновались. Ты что творишь вообще, а? – Мы – это кто? – Голосок тоже у Рудбоя тот еще. Осипший, хриплый, царапучий. – Ваша славная семейная ячейка? Или ваш уютный исследовательский уголок? – Он стаскивает с себя куртку и швыряет ее прямо на пол. Потом морщится, как от боли, оттягивает ворот футболки, что-то там разглядывает. У него все руки в ярких глубоких царапинах, и почему-то это выглядит красиво.       Мирон смешно открывает и закрывает рот. В любой другой ситуации Фаллен поржал бы с него от души. Но сейчас как-то нихуя не весело. Не разреветься бы от жалости к себе любимому. Нужно заняться хоть чем-то, перестать разглядывать явные следы чужого бурного загула, но Ваня из каких-то мазохистских, не иначе, чувств следит за каждым шагом Рудбоя. Пока Слава вдруг не оказывается рядом, не встряхивает Фаллена за плечо. Он смотрит встревоженно, с участием, но молчаливое «ну а что ты хотел?» настолько очевидно, что его даже произносить не надо. И правда. Дольше ломаться надо было. Ваня закрывает глаза, заставляет себя думать о чем угодно, только не о том, как он ждал Рудбоя все это время, как вздрагивал от каждого шороха. Как завидовал неприкрытому взаимопониманию между Славой и Мироном, их нежности и тому, что они просто вместе, несмотря ни на что.       Все звуки доносятся, как через ватное одеяло, и Фаллен слышит только обрывки фраз. Говорят на повышенных тонах, с обвинениями и трехэтажным матом, но это уже неважно, наверное. Надо прикинуть маршрут, куда теперь двигать. И с Мирона стребовать нормальную оплату за три с лишним месяца ебучих исследований, вряд ли он теперь откажет. – …он же угашенный, хули от него сейчас добиться хочешь? – Голос Славы из общего гомона выделяется. Спокойствием, издевательскими нотками, знакомыми, чуть гнусавыми интонациями. Не Слава это сейчас, Гнойный. – Ты хоть чего нажрался, красавец? Помнишь, нет?       Болезненное чувство, густая смесь любопытства и беспокойства, заставляет Ваню открыть глаза. Рудбой с нечитаемым лицом вдруг оказывается совсем-совсем близко, нависает над столом, за которым Фаллен обычно работает, и швыряет на него потрепанный толстый блокнот. – Уж извини, без подарочков сегодня. Зато вот, календарь наблюдений. – Он говорит резким неприятным тоном, таким, каким никогда еще с Ваней не разговаривал. – Наука прежде всего, да ведь?       Соблазн надавать ему этим самым блокнотом по ебалу слишком велик, но Фаллен понимает, что Славка совершенно прав: смысла нет, пока Рудбой не проспится. Ваня старается не дышать чужим запахом, не вдыхать тяжелый душок перегара и… чего-то еще, но удается не очень. Слишком рядом сейчас Рудбой и отодвигаться, видимо, не собирается.       Строчки неровные, но почерк на удивление приятный. Много сокращений, много незнакомых формул и слов, но пометки вполне читаемые. Фразы “попытка напиться №1”, “снова провал”, “вино Охре почти зашло, но все равно мимо” выглядят слишком комично, но смеяться Ване все еще совершенно не хочется. А, когда он долистывает до страницы с равнодушным заголовком “трах”, руки начинают ходить ходуном. Ваня старается не делать лишних движений. Медленно закрывает блокнот, откладывает его на стол от себя подальше, словно он может… причинить боль. В груди разрастается приличная такая дыра, в которую, кажется, утекают все эмоции и умение соображать. Ему как-то все равно, что Слава подтягивает блокнот к себе, листает его, что-то даже комментирует и неприлично громко ржет на некоторых моментах. – А вкратце можно? Боюсь, все целиком я не осилю? – Вкратце? – Рудбой отвечает Славе обманчиво спокойно, но от его тона мурашки почему-то по позвонкам пробегают. Неприятно. – Вот это херня в моей голове, – он стучит себе пальцем по виску, – охуенно заботливая. Сначала меня ничего не брало. Потом я блевал дальше, чем видел. Потом – снова ничего. Пусто. Как водички попил. И так по кругу.       На языке так и вертится “а ебаться Охра тебе не помешал”, но Ваня сдерживается каким-то чудом. И вдруг ловит на себе темный тоскливый взгляд Рудбоя. Отвести глаза почему-то не получается, даже моргает Фаллен с трудом. Все ведь не так должно быть. Не так. Рудбой должен был вернуться из вылазки уставший, но довольный, прийти первым делом сюда, поздороваться, но так и зависнуть на оставшийся день. Мог бы и не привозить ничего – лишь бы сам живой, здоровый и без запаха чужих людей на себе. – Так ты у шляпников был, что ли? – Ваня и не заметил, когда блокнот к Мирону перекочевал. Голос у того звучит уже ровней, спокойней. – Чего сразу не сказал, долбоеб? – Так они же ебанутые? – Слава вроде и пытается снова вчитаться в записи Рудбоя, но Фаллену кажется, что ему совсем неинтересно. С большим удовольствием заперся бы сейчас с Мироном своим где-нибудь. – Ну да, есть такое. Но Ванька им как семья, они бы херни не допустили. Так что все не так уж плохо, как могло быть.       Фаллен не хочет, но все равно против воли пытается прикинуть, что он знает про шляпников. Выходит, что не сильно-то и много. Знает, что у них и Дом есть вроде, и свое убежище, но кочуют и таскаются они по миру похлеще бездомных, устраивают шоу и представления, которые дико смотрятся посреди разрухи и общего запустения, но людям заходят. Что у них почти всегда можно достать выпивку или что-то повеселей. Что сами они чуток отбитые, но ладить умудряются почти со всеми. Или просто связываться с ними – себе дороже, Ваня точно не помнит. Главного у них, кажется, Юрой зовут, а партнера его Пашей. Все эти обрывочные сведения совсем не помогают. Представить, хоть приблизительно, кого-то из них внешне у Фаллена не получается. Представить Рудбоя с кем-то из них в постели получается слишком, блядь, хорошо. Даже лиц их знать не надо.       Громкий грохот и пронзительный звук, вдруг раздающийся из закрытой кладовки, становится для Вани спасением. Все мысли про Рудбоя напрочь пропадают – настолько он пугается. Это орет животное, точно. Слава сначала смотрит на Мирона, тот только плечами пожимает, и после уже на Фаллена. Ваня же за каким-то хером пытается поймать взгляд Рудбоя, безуспешно, впрочем: его шум и грохот вообще не беспокоят, он рассматривает собственные руки. Правильно, у каждого тут свои приоритеты.       Первый испуг отступает, и Фаллен решительно двигает к подсобке. В конце концов, почти все опасные хищники передохли еще во время первого взрыва, а те, кто выжил, не перенесли голода и отравленной воды. Не может там быть никого такого ужасного.       Ваня отодвигает щеколду, дергает дверь на себя и делает шаг вперед. То есть пытается сделать, да. Потому что Рудбой вдруг дергает его назад, перехватывая горячей рукой за живот, прижимая к себе так крепко, что Фаллен шевельнуться не может. – Не лезь, дебил. Оно же тебя сожрет.       Ваня замирает, настораживается, ведь Рудбою вроде как виднее, что за хрень там прячется. Именно такое оправдание он себе находит, да.       В комнате становится тихо-тихо, даже техника, кажется, гудеть перестает. Из кладовки раздается шум, словно падает что-то тяжелое, затем шорох. У Фаллена сердце колотится громко-громко, не от страха, а от предвкушения скорее. И когда из двери показывается зверь, он просто не может сдержать пораженного вздоха. – Не сожрет, посмотри, какой он милый. – Ваня все-таки стряхивает с себя руки Рудбоя и просто не может удержаться. Добавляет: – Не хочешь помыться? От тебя несет.       Реакция на его слова Фаллена не очень интересует. Он делает два коротких осторожных шага, приседает на корточки и замирает, даже старается не дышать. Перед ним кот. Не тот, какими Ваня их помнил, крупней намного, с более дикими чертами, но совершенно точно кот. Он прижимает уши к голове, громко шипит и идет на полусогнутых лапах, принюхивается, но не нападает. Ваня, стараясь двигаться плавно, чтобы не напугать, садится на пол. Он протягивает открытую ладонь вперед, но расстояние между ним и животным все еще приличное. Кот начинает принюхиваться еще усердней, выдает оглушительно громкий “мяв” и вдруг усаживается, аккуратно обернув вокруг лап длинный хвост. Выглядит все это так, словно он чего-то ждет. Снова орет, только требовательно, и смотрит прямо на Фаллена. – Рудбой, ты нахуя это притащил? Ты в себе вообще? – Мирон шипит похлеще кота. Ваня кидает на него короткий взгляд, но тут же отворачивается – котик намного, намного интересней. – Он же дикий. И больной наверняка. Ебануться. Просто ебануться.       Фаллену плевать, что там Мирон говорит. Кот – охуенный. Да, слишком худой, но это поправимо, да, перепуганный и злой, ну а кто бы нет на его месте? И кто тут дикий – вопрос спорный. Зато у котика золотистая, пусть и грязная, шкурка. Толстые массивные лапы. Круглые умные глазища. Охуенный просто. – Я не уверен. – Рудбой говорит это нехотя, перемежая слова громкими зевками. – Охра его услышал, предложил взять с собой. Сказал что-то про… Блядь, не помню. Вроде, что коты это хорошо. – Заебись просто! Давай все решения у нас будет принимать эта хуйня в твоей башке! Ты сейчас ставишь под….       Мирон все повышает и повышает голос, и Ваня замечает, что кот опять уши к голове прижимает, метет хвостом и издает тихий-тихий рычащий звук. Фаллен его понимает. И не выдерживает. – Ты можешь, блядь, не орать, а? – Все взгляды в комнате словно прилипают к Ване. Он чувствует их загривком и затылком. Это неприятно, но лучше, чем слушать ор. – Ты его пугаешь. И пожрать ему что-то придумай. Пожалуйста. – Он тут не останется. – Останется. Если Охра действительно сам предложил его забрать, то мы можем это использовать. – Слава. Слава, скажи ты ему! Это не домашняя киса из тех, что жили в наших квартирах до взрывов! Это дикое непредсказуемое животное! – Мирон, видимо, ждет какой-то поддержки, но ответом ему становится только тишина. – Серьезно, Слав? И ты туда же? Заебись.       Кот успокаивается, ложится на пол, все так же разглядывая Ваню. И Фаллен спорить готов, что на его морде расползается довольная усмешка, а желто-зеленые глаза поблескивают уже торжествующе, а не испуганно. Блядь, идеальный кот!       Фаллен аккуратно, медленно встает. Берет со стола первый попавшийся чистый листок, набрасывает список необходимого, вроде двух мисок, подстилки и таза с песком. Подумав, добавляет несколько медикаментов, потому что, каким бы классным кот ни был, он и правда может оказаться больным и заразным. В то, что Мирон выделит для животного хоть какую-то молочку, Ваня не верит, да и сам прекрасно понимает, что она сейчас дороже нефти. Остается только надеяться, что кошак достаточно оголодал, чтобы есть то, что дадут, и не капризничать.       Когда Ваня протягивает листок Мирону, то ждет, что тот швырнет его обратно. Но ошибается. Список забирает Слава. А Мирон просто внимательно смотрит на Фаллена, будто в черепную коробку ему влезть хочет. Хотя наверняка так оно и есть. Но потом Мирон просто качает головой, как-то растерянно проводит рукой себе по затылку. – Притащить дикую зверюгу – это какая-то уж совсем отчаянная попытка, не думаешь? – Попытка? – Ваня честно собирается выяснить, что Мирон хочет этим сказать, но кот опять начинает орать.       Он мяучит, не затыкаясь, настороженно обходит комнату, стараясь держаться от людей подальше, принюхивается. И только к Фаллену подходит совсем близко, задевает его ногу кончиком хвоста. Чем завоевывает окончательно. – Все. С меня достаточно. Объявляю карантин. Ты, этот блохастый и Рудбой. Еду и все необходимое передадим. – Иди-ка ты на хер. Я не буду опять сидеть взаперти! Тем более – с Рудбоем. – Хорошо. Забирай кота – и проваливай. Или выдерживай недельный карантин, изучай записи, пытайся выяснить, нахуя Охре понадобилось животное.       Ваня смотрит на Славу через мироновское плечо, мол, сделай что-нибудь, это нечестно вообще-то. Но друг, дружище, братишка Слава только сочувственно улыбается и разводит руками. – Неделю? – Неделю.       Мирон вдруг становится серьезным и начинает объяснять. Что он не может подвергать риску сотню людей, за которых несет ответственность. Что кот действительно может болеть, а у Рудбоя, вон, все руки расцарапаны, помимо того, что он неизвестно где шлялся столько времени. Это все не звучит как оправдания, нет. И Фаллену это неожиданно приятно. Он может упереться рогом, сказать, что он-то не поцарапан, а все это время даже по убежищу толком не ходил, тут, в лаборатории, и торчал. Да, его пугает перспектива остаться с Рудбоем один на один, если не считать Охры и кота, но Ваня понимает, что… готов попробовать.       Кот замолкает, заканчивает свой осмотр и усаживается у ног Фаллена, словно никого другого тут и нет. Видимо, он не против ни заточения, ни Ваниной компании. Хотя к Рудбою… Стоп. А где… – А Рудбой куда делся? – Спать пошел по ходу. – Слава до безобразия спокойный. Фаллена так и подмывает спросить его, как он собирается ебаться и миловаться с Мироном, живя не в уединенном отсеке, а в какой-нибудь гостевой комнате Дома. – В твою комнату.       Блядь. Ванин взгляд мечется к знакомой, почти родной двери, которая совершенно точно была плотно закрыта еще десять минут назад, а сейчас распахнута почти настежь. У самого входа аккуратненько стоят грязные, запыленные и запачканные ботинки. Хорошо стоят, рядышком, даже шнурки не свисают, а заправлены внутрь.       Фаллену вдруг так хочется остаться в тишине. Одному. Попытаться привести мысли в порядок. Понять, что делать вообще дальше. Разобраться и, может, назначить виноватых. А еще – придумать коту имя. Потому что без имени такой зверюге нельзя. Глупая, неуместная какая-то мысль, что насчет клички стоит посоветоваться с Охрой, Ваню даже не сильно удивляет. День сегодня такой просто. Ебанутый.