Наше завтра

– Вот же кретин. Даже Гришенька уже график подачи воды знает, а он тут недели не провел. – Гришенька? – Гришенька. – Я должен знать, кто это? – Ты тоже, кстати, кретин. Гриша. Кот. – Кот. – Кот. – Ты… дал коту имя. Гриша. – С чего ты взял, что я? Не я. Но Гришеньке нравится.       Из санузла доносится такой ветвистый душевный мат, что Ваня даже немного впечатляется. Удивительно, как Фаллен умудряется каждый раз придумывать новые обороты. И удивительно, как за три месяца пребывания в их убежище он не смог запомнить, во сколько отрубают горячую воду, все равно залазит под душ за считанные минуты до отключения. Фаллен вообще… удивительный. Рудбой совершенно перестал его понимать, и от этого по-настоящему хуево. Оказывается, заебавшая френдзона без возможности делать то, чего действительно хочется, это еще очень даже неплохо. Ледяное презрение, злость, почти ненависть, которыми Фаллен теперь окатывает Ваню каждую проведенную вместе секунду, – вот это да, вот это правда ужасно.       Рудбой отсыпался почти трое суток, поднимаясь с койки, только чтобы выпить воды и отлить, и сразу падал обратно. Когда пришел в себя и впервые выполз в общую комнату, он увидел Фаллена и буквально задохнулся от его неприкрытых эмоций. Охра язвительно напомнил, что "он ведь предупреждал" и с того момента, как ни странно, отношения с Фалленом никак не комментировал. У Вани еще тогда это вызвало немало вопросов, да и сейчас они никуда не делись, но вытягивать что-то из Охры так себе удовольствие.       Воспоминания о загуле у Рудбоя смазанные, невнятные. Он давно так не терял контроль, больше года как минимум. И, если те, первые, отрывы и попытки хоть как-то заткнуть ебучий голос в голове можно было объяснить, то сейчас никаких оправданий найти не получается. Привык считать себя сильным и с головой на плечах, а тут просто резьбу сорвало. И ведь не от чего-то серьезного, нет, от ерунды какой-то. От осознания собственного одиночества.       У них с Мироном никогда не было такой дружбы, которая держится на стопроцентном доверии и вываливании всех тайн и секретов, нет. Сохранять личное пространство, не лезть не в свое дело, просто подставлять плечо, когда это нужно, – это давно стало не привычкой даже, а инстинктом. Рядом с Мироном Рудбой не чувствовал себя прокаженным и ебанутым. И одиноким. Ведь у всех сейчас так, верно? Никто не крутит любовь, не строит серьезные отношения, тем более не держит их в секрете, когда единственная цель – выжить и приспособиться. Здорово, если найдется человек, с которым можно некоторое время проводить в постели и есть о чем потрепаться, а о большем и думать глупо. Оказалось, нихуя.       Оказалось, у Мирона, независимого, бесстрастного и полностью сосредоточенного на великих целях, есть кто-то настолько дорогой и близкий, что можно и осторожность потерять, и выглядеть влюбленным мальчишкой, а не мудрым правителем. Что можно вот так просто забить на все, запираться в спальне, а потом сверкать шальными от счастья глазами. Посреди полумертвой планеты и разрухи, когда небо над головой затянуто густым сизым смогом, не дающим пробиться солнцу, над головой. В разгар дележки и ресурсных войн.       У Рудбоя эта новость выбила почву из-под ног. Не догадка Фаллена, а ее подтверждение. Ване тогда стало так тошно от того, что он так и не смог смириться с новой жизнью, что его так и тянут на дно воспоминания. Он просто вдруг увидел своими глазами, что Мирон идет дальше. Что он пытается строить новый мир, а не вернуть старый. Потому что самое важное оттуда он смог сохранить.       Все ориентиры тогда вдруг перемешались, превратились в бестолковый и бесполезный ком. А Рудбой остался один на один со своим неприятием окружающего, неразделенной влюбленностью в Фаллена и одиночеством. Ах да, еще с Охрой, которому на все Ванины кризисы глубоко похуй.       Нет, Ваня не жалеет. И совесть его не грызет, если уж говорить начистоту. Он взрослый человек, имеет право и бухать, и наркотой закидываться, и трахаться, не спрашивая у кого-то разрешения. Это его жизнь, пусть и не такая, о какой он когда-либо мечтал. Отрыв с Юркой и Пашей помог. Не решил проблемы и не заставил любить мрачные пейзажи и горький воздух, нет. Но Рудбой выплеснул эмоции, совершенно перестал себя контролировать, отключил мозги. Перезагрузился. Нашел в себе силы порадоваться за Мирона и принять, что вряд ли он вывез бы всю творящуюся вокруг хуету без Гнойного. А еще Ваня признался себе, что завидует им. Тому, что они сохранили друг друга и смогли уберечь. Страшно завидует.       Но сейчас, с чистыми мозгами и тщательно контролируемыми эмоциями, Рудбой окончательно теряется. Он не понимает, что происходит с Фалленом. Почему тот бесится и шипит на каждое сказанное слово, хуже подобранного кота. Кота Гриши, блядь. Кто так животных называет вообще?       Есть одно объяснение, но Ваня в него мало верит. Охра ведь и правда предупреждал, говорил, что Фаллен взбесится. Безостановочно ворчал, пока Рудбой послушно подставлялся под чужие прикосновения и губы, а потом заткнулся и появлялся только, чтобы не дать Ване уйти в окончательный невменоз.       Поверить, что Фаллен ревнует, не получается. В то, что по-дружески беспокоился и переживал за нечужого человека, – да, можно, во что-то большее – нет. Сам ведь на расстоянии держал все это время, не подпускал к себе слишком близко. Даже никакого шанса, самого крошечного, Рудбою не давал. Схуяли ему теперь ревновать и злиться? Хер знает, вот честно. Но Ваню весь этот спектакль начинает доставать.       Фаллен чуть ли не выскакивает из душевой, натягивая футболку. Он откидывает мокрые волосы со лба и дрожит так сильно, что Рудбою это даже со своего места с другого конца комнаты видно. Правильно, санузел практически не отапливается и выстужается моментально, как только перекрывают горячую воду. Кот тут же подбирается к Фаллену, трется о ноги, требовательно мурчит и всячески просит внимания, чем заслуживает кривоватую улыбку. – Ебаная Антарктида. Почему, блядь, нельзя нормальное время для воды сделать? – Фаллен натягивает куртку – теплую вязаную кофту, подаренную Ваней, он больше не носит – и подхватывает кота на руки. – Кто, сука, встает в восемь утра? – Все, кроме тебя. – Это был риторический вопрос. Не надо со мной разговаривать. – Голос Фаллена, резкий и неприятный. Но сразу же меняется, когда он обращается к коту, теплеет, словно он разговаривает с самым-самым дорогим и важным существом на планете. Возможно, так оно и есть. – Ты кушал? Тебя додумались покормить?       Рудбой хочет заметить, что кроме них двоих и кота тут никого и нет, даже еду, воду и прочее необходимое передают через окошко, благодаря выдуманному Мироном карантину. И что да, животное уже накормлено, даже не один раз. Как будто он стал бы сидеть голодным, зверюга. Но Ваня молчит. Жадно рассматривает мягкие искренние эмоции у Фаллена на лице, теплую улыбку и мелкие морщинки вокруг глаз.       Гриша получает еще одну порцию еды. С видимым неудовольствием принюхивается, смотрит на Фаллена, будто спрашивая "ты мне эту дрянь есть предлагаешь?", но все равно уминает моментально. Он уже заметно так отъелся с того момента, как Рудбой его вытащил из сточной канавы неподалеку от нынешнего пристанища шляпников. Шерсть больше не грязная и с проплешинами, а красивая, густо-золотистого оттенка. Классный кошак, что говорить, пусть и с придурью. Хотя кто без нее сейчас?       Фаллен накладывает себе остатки каши в тарелку, заглядывает в чашку на столе и устраивается завтракать. Он аккуратно ест, медленно. Рассматривает записи, лежащие перед ним, иногда откладывает ложку, чтобы сделать пометки. И Ваня наслаждается даже вот такой далекой близостью, которая за последние пару дней и то редкость. Хочется растянуть этот момент подольше. А еще хочется, чтобы Фаллен перестал сучиться или хотя бы объяснил, что происходит и чем Рудбой ему так сильно насолил. Но только не будет он ничего говорить. Исключительно по делу, исключительно про исследования, исключительно необходимый минимум. Но Ваня все равно садится за обеденный стол, напротив. У него даже оправдание находится – наливает себе остывшего чая. – У меня есть кое-какие соображения. Про Охру. – Быть такого не может. – Фаллен не отрывается от записей, показательно перелистывает страницу. – Про Охру и кота. Он знает, что ты его назвал Гришей. Я – не знал, а он да. – Может, услышал. Та еще скотина, но явно внимательней и умней тебя. Не вижу тут ничего странного. – Ему интересно. Ваня видит это по тому, как Фаллен начинает покусывать губы и хмурить брови. Но глаз на Рудбоя он так и не поднимает. – Сказал, что Гришеньке нравится имя.       Присутствие Охры, пусть и молчаливое, очень отчетливо. Оно отдает легкой тревогой и интересом, и Ваня не помнит, чтобы до этого ему удавалось так четко понимать настроение безликого голоса в своей голове.       Фаллен наконец-то поднимает глаза. И смотрит он так, что у Рудбоя сердце проваливается куда-то в желудок. Ему кажется, что это первый раз с его возвращения, когда появляется маленькая лазейка в чужой глухой, неприступной обороне. – Так и сказал? Гришеньке нравится? – Да. – Шанс терять нельзя. Ваня ощущает это каждым нервным окончанием. И буквально молится, чтобы зрительный контакт, которого так не хватало все это время, не оборвался. – Почему ты не ушел? – Я… Я завтракаю. – Фаллен знает, о чем речь. И Рудбой видит в его глазах почти панику, желание спрятаться и что-то еще, что расшифровать пока не получается. – Доем и пойду к себе. – Отсюда. Почему ты не ушел, когда Мирон снял ограничения? Ты больше не пленник. Мог идти куда хочешь.       Ваня готов ко многому. Что Фаллен просто молча свалит. Что он начнет рассказывать, какие тут все идиоты, которые сами ни за что не справятся. Или что Слава его попросил, а Мирон пообещал сумасшедшую награду. Наверное, он готов ко всему, кроме того, что происходит дальше. Фаллен отодвигает от себя тарелку, долго складывает разрозненные записи в аккуратную стопку. И потом скрещивает руки на груди, словно защищаясь. – Тебя ждал. Вот и не ушел. – Он улыбается горько-горько, даже не пытаясь больше что-то из себя изображать. – Дождался, блядь.       Рудбой пытается найти какие-то слова, но в голове просто вакуум, даже Охры там нет. Только идиотские, полные надежды вопросы. – Я не понимаю. – Это все, что получается из себя выдавить. – Ну, тогда мы в одной лодке. Я сам, кажется, нихуя не понимаю.       Оставаться в стороне, на расстоянии, больше не получается. Ваня встает, думает сначала стул с собой прихватить, но забивает. Он усаживается на пол рядом с Фалленом, опираясь спиной на ножку стола. Неудобно, почти больно, а и так не слишком здоровая поясница обязательно напомнит о себе потом, но на это все сейчас как-то плевать. Он не ждет ничего, когда протягивает руку, открытой ладонью вверх. Но Фаллен, настороженно следящий за всеми его передвижениями, тоже меняет положение так, что сидит теперь к Рудбою лицом. И тоже протягивает руку, вкладывает ее в Ванину, слегка пожимая его пальцы своими. – Да неужели. – Съеби сейчас. Пожалуйста. Оставь нас одних.       Фаллен, кажется, даже дышит через раз. Он сейчас такой растерянный, уязвимый и почти перепуганный. И весь, целиком, его, Рудбоя. Ване кажется, что он никогда больше не сможет разжать руку, отпустить. Так и будет торчать у ног Фаллена, пока мир окончательно не пойдет по пизде.       К ним подходит кот, настороженно обнюхивает Ванины ботинки. Он вроде подумывает запрыгнуть Фаллену на руки, но вдруг разворачивается и уходит, высоко задрав хвост. Оставляет наедине. Молчание не тяжелое, не такое, каким оно было последние несколько дней, а спокойное. Словно оба сейчас дают передышку друг другу, дают время собраться с силами на не самый приятный, наверное, разговор.       Рудбой находит в себе силы заговорить, но смотреть на Фаллена больше не получается. Разглядывает нитку на штанине, которую так и не обрезал, руки не доходили. – Я был уверен, что тебе плевать. Совсем. В смысле… на меня.       Снова молчание: Фаллен не сразу отвечает. Долго водит пальцами по Ваниным, касается костяшек, гладит мелкие шрамики, татухи. Ласка отдается таким теплом по всему телу, что у Рудбоя даже лицо гореть начинает, хотя в комнате совсем не жарко. Он растворяется в несмелой близости, в тишине одной на двоих, в общем волнении. – Наверное, я не очень в проявлении привязанностей. – Наверное.       Фаллен щекотно проводит ногтями по внутренней стороне ладони, ведет по линии жизни и что там еще есть, Ваня не помнит, чуть царапает. И Рудбой заставляет себя поднять глаза. И тонет в том, как много всего во взгляде Фаллена. Там такое же одиночество, в котором Ваня барахтался все это время. Там такой же страх никогда не привыкнуть. И надежда на то, что есть кто-кто, кому не плевать. – Я почти нихуя не помню. Из того, из прошлого. – Когда Фаллен заговаривает, его голос совсем тихий, и Рудбой боится упустить что-то важное из-за оглушающего гула крови в висках. – Ну, то есть помню, но только неважное. Какую-то работу, каких-то людей, что солнце было и речки, в которых можно плавать. А то, что я с кем-то был, – не помню. Совсем. Какие-то обрывки, секс, а, может, нет. Я не знаю, был ли у меня хоть один человек, которого я любил. Который меня любил. – Ваня.– Рудбой не уверен, что говорит вслух. Придвигается ближе, кладет вторую, свободную руку Фаллену на колено, чтобы хоть как-то показать, насколько ему не все равно. – Ванечка. – Послушай сейчас, ладно? Не думаю, что я потом еще раз подниму эту тему. – Некоторое время в комнате тихо-тихо, и Рудбой даже дышать не хочет лишний раз, чтобы тишину эту не нарушить. – Почти весь промежуток между первым и вторым взрывами я торчал. Знаешь, как тогда было с веществами: жри не хочу. Не помню, толком, что творил. Ничего хорошего – точно. Слава думает, что я не сам подсел. Считает, что я мог узнать что-то не то, меня и решили заткнуть и сделать так, чтобы мне никто не верил. Но Славка в принципе слишком хорошо думает о людях. Верит, что они лучше, просто сами не догадываются.       Он не говорит это вслух, но намек на Мирона Ване не слишком сложно поймать. Только сейчас это почти не задевает: без него разберутся. – Это может быть правдой. Ты же видишь, что со мной сделали. А я в корпорации этой вашей даже не работал. – Может. – Фаллен тяжело протяжно выдыхает. – И то, что я сам подсел, может. Испугался апокалипсиса. Людей, которые теряют человеческий облик от безнаказанности. Будущего. Захотел просто объебаться, чтобы ничего не чувствовать и ни о чем не думать. Похоже на меня. Так что… – Он пожимает плечами, улыбается почти настоящей, почти искренней улыбкой, которая глаза, правда, не трогает. – Мне нечего тебе предложить. Я не знаю, как это все происходит. Наверняка, какая-то мышечная память сохранилась, тело всегда лучше знает, что делать. Если попробовать, оно как-то само… – Заткнись, а? – Рудбой тоже пытается улыбнуться. – Не надо “оно само”. Не надо никакой мышечной памяти. Просто не гони меня. Дай нам шанс. – Не надо, говоришь? – Фаллен вдруг почти стекает на пол со стула, оказывается рядом, и Ваню ведет, кроет так, что дышать больно. – Вижу я, как тебе не надо. – Он вдруг кладет свою ладонь, неожиданно горячую, Рудбою на шею и с силой ведет. Боль легкая, но колючая: кожа с еще незажившими синяками остро отзывается.       Ваня и не пытается увернуться. Отнюдь. Прижимает руку Фаллена еще сильнее, пытаясь показать, что доверяет, что понимает. Теперь – понимает. – Можешь наставить новых. Сколько понадобится. И это в последнюю очередь было связано с сексом.       Фаллен фыркает, словно не верит ни единому сказанному слову, но руку вдруг убирает. И тут же наклоняется близко, так, что Рудбой почти верит в поцелуй. Но вместо этого – острые колючие не засосы даже, укусы. Которые все равно отдаются сладкой тяжестью внизу живота. Грызется Фаллен всерьез. Не жалеет, сжимает на коже зубы, тянет. Наверное, и правда пытается стереть все чужие следы с Ваниной шеи. А Рудбой понимает, что все, еще чуть-чуть, и пути назад уже не будет. Он кладет руку Фаллену на затылок, вплетает пальцы в растрёпанные, еще влажные волосы, успокаивающе нежно гладит. Это почему-то срабатывает, помогает себя контролировать.       Когда Фаллен отстраняется, он сначала прячет глаза, шумно-шумно дышит, рассматривает что-то на полу. Но потом все же поднимает на Рудбоя взгляд, темный и совершенно безумный. И Ване хочется положить к его ногам весь уцелевший мир и даже немного больше. Может, есть смысл создать новый? – Я понятия не имею, что было в моем прошлом. – Мне плевать. – Вдруг я был маньяком? Убивал людей? Может, я ебался за дозу? Оно тебе надо? – А у меня Охра. И что? Дальше будем соревноваться в ебанутости?       Фаллен смеется, нервно, но с явным облегчением. Он так не похож на себя обычного, даже на того, в кого Ваня медленно, но основательно влюблялся. Более открытый, мягкий. Немножечко, пусть самую каплю, но более счастливый. – Ты точно ебанутей. Но не в Охре дело. Совершенно. – Вот видишь. – Вот такого Фаллена так сильно хочется целовать, что Рудбою сложно думать о чем-то еще. Но он очень, очень старается. – Я устал все время оглядываться назад. Не отказался бы забыть кое-что. Так что у каждого свои загоны. – Расскажешь? – Что именно? – То, что хочешь забыть.       Наверное, Фаллену легко доверять именно потому, что он не помнит. Не знает, с чем сравнивать, не смотрит через собственную призму. Просто слушает. Сначала Ване кажется, что он не готов. Что отговорится парой-тройкой фраз. Но его неожиданно затягивает. Он рассказывает про свою сытую, успешную жизнь. Про хорошую тачку и целый шкаф под дорогие кроссы. Вываливает буквально все, по чему скучает и чего не хватает, словно плотину прорывает. Он говорит, говорит, говорит. О том, как тоскует по фильмам и музыке, по творчеству в принципе – по тому, что в апокалипсисе погибает первым, оставляя после себя сосущую пустоту. А Фаллен слушает заворожено, внимательно. Гладит Рудбоя по запястью и иногда задает вопросы, несмело, наверное, боясь спугнуть откровенность. – Это так охуенно, просто прыгнуть в тачку, взять вкусного кофе с отвратительно сладкой хуйней и человека, который нравится. И ехать. К морю или, наоборот, в ебеня какие-нибудь. Останавливаться на ночь в придорожных дешевых гостиницах, в которых койки скрипят. Рисовать свою собственную карту, отмечая места какими-нибудь глупыми историями. – Делал так? – Пробовал. Но, может, люди не те. Может, это только в голове так пиздато, а на деле уже вторые сутки пути заебывают, а из дома начинают телефон обрывать, потому что без тебя никак. Глупо, да? Скучать даже не по событиям, а по тому, что так и не смог сделать. – Нет. Я бы поехал с тобой. Если бы мир не наебнулся.       Фаллен сам, первым, тянется за поцелуем. Он просто прижимается губами к Ваниным и замирает на долгие секунды. Ждет. Рудбой подхватывает, неспеша и ласково. Касается и делится воздухом, мягко проводит языком, не пытаясь проникнуть внутрь. И понимает, как все неправильно и бессмысленно было до. Что вот сейчас, сейчас – да. Он ловит сорванное дыхание Фаллена губами, гладит его по затылку, верхним позвонкам. Не разрешает себе торопиться, растягивает сладкие мгновения настолько, насколько возможно. И дает себе обещание, что теперь он будет цепляться за эти воспоминания, а не за те, что тянут его назад.       Когда воздух окончательно заканчивается, Ваня отстраняется и тут же тянется назад. Но Фаллен отодвигается, смотрит на него совершенно расфокусированным взглядом и прижимает ладони к своим горящим щекам. – Думаю, я был прав про мышечную память. Более чем. – Он выдает какой-то невнятный смешок, растирает лицо и после этого выглядит уже вменяемым. Ну, почти. – Мы должны отомстить этим придуркам, которые тут устроили медовый месяц под боком у грустных одиноких людей. Как ты на это смотришь?       У Рудбоя вдруг мозги совсем отключаются. Может, Фаллен и шутит, но слишком легко представить, что они прямо сейчас двигают в первую попавшуюся комнату, запираются там на пару дней, а покидают ее только, чтобы кота покормить. Ваня с трудом сдерживает стон. Он отводит Фаллену растрепанные волосы со лба, гладит по скуле, щеке. И понимает, что улыбается так широко, что губам больно. – Я пережил два ебаных апокалипсиса и непонятный пиздец в своей голове. Но ты меня угробишь. – Нет. Ты мне еще пригодишься. – У Фаллена в глазах мелькает что-то развязное, многообещающее. – И я тут подумал, что знаю кучу мест, куда можно двинуть. Без тачки и дешевых гостиниц, конечно, но спальники тоже иногда скрипят, если очень постараться. Только перед этим надо придумать, как отключить Охру. Я не готов к траху при свидетелях. – Да кому вы нужны, убогие? – Сгинь, а? – Я, кстати, серьезно говорил. Мне кажется, Охра и кот как-то между собой общаются. – Да? – Фаллен смотрит недоверчиво, но с явным интересом. Покусывает нижнюю губу, сразу же зализывает ее языком. А Рудбой понимает, как мало сейчас ему самому дела до Охры и всего, что с ним связано. – Я даже знаю, как это можно проверить. Разберемся. – Это Фаллен вдруг выдыхает Ване куда в подбородок, прижимается коротким целомудренным поцелуем. – Но потом. Все – потом.       И Рудбой не знает, будет ли оно, это самое «потом» – у него, у них, у человечества в принципе. Ведь завтра или в любой другой день может ебануть третий взрыв, который оставит после себя только мертвое пепелище. Или наоборот им удастся, наконец, полноценно запустить фильтры и избавиться от чертового смога, увидеть солнце. Ваня не знает, что будет через несколько часов или суток, недель или месяцев. Никто не знает. Но в одном он уверен: то, что происходит сейчас, в эту самую секунду, он ни за что не потеряет.