Светофоры, госпошлины, сборы и таможни...

(Интермедия. Лиходей.) — Ты должен научить меня танцевать медляк, — сказала первая леди. Было ещё довольно рано для внезапных полуночных звонков — три часа дня. Лиходей как раз был на пути домой. — Да, Ира, у меня всё хорошо, спасибо, что спросила, — обычно он пропускал Ирину бесцеремонность мимо ушей, но сейчас он устал, и ушибленный бок ныл под сделанной на скорую руку повязкой — малая плата за то, чтобы избежать пули, но тем не менее. — Почему именно медляк и, что важнее, почему именно я? — Медляк, потому что наши дражайшие соседи с запада приезжают с дружеским визитом, и в программе будет бал. В прошлый раз пронесло — у нас в горсовете как раз был траур, и никто не танцевал… — Лиходей хорошо помнил этот траур по министру образования, которого ликвидировала секретная служба, чтобы выдвинуть на освободившееся место своего человека. Ира тогда пролила немало лицемерных слёз, рассказывая всем и каждому, каким покойный был замечательным человеком, и как все его любили — о его взятках, откатах и любовницах, конечно, речь не шла. — …но если кто-нибудь ещё умрёт прямо перед их приездом, то это будет, как минимум, странно. Я уже посмотрела в сети гайд, но у одной у меня так себе получается, а зайчики мои, — так она называла своих телохранителей, — Кроме как драться ничего и не умеют… Прям как я. — А кроме меня этим точно никто не может заняться? — до дома оставалось каких-нибудь пять минут. — Ну, а кто ещё, Паш? Кому мы ещё можем доверить суперсекретное знание о том, что мэр может чего-то не уметь? — Резонно… — устало согласился Лиходей. — И когда ты хочешь начать? — А ты свободен прямо сейчас? — её голос прозвучал почти виновато, но упрямства от этого в нём не убавилось. — Я как раз в твоих краях… И вообще, раньше сядешь — раньше слезешь, правильно? — То есть это ещё и на моей территории, я правильно понимаю? — уточнил Лиходей и, не дожидаясь ответа, добавил, — Я теперь не один живу, вообще-то. — Помню-помню, тот мальчик, Юра… Сколько ему там? — Пятнадцать. И там, откуда он родом, тебя считают ведьмой. Ира рассмеялась своим удивительным, девчоночьим смехом, который никак не вязался с её работой, возрастом и местом в пищевой цепочке Города. — Тогда тебе точно нужно нас друг другу представить! Когда мне было пятнадцать, я бы всё отдала, чтобы увидеть настоящую ведьму… Кстати, о потустороннем — он уже знаком с Мефисто? — Мельком. И в подробности я не вдавался, так что… — А про то, чем твой, ну, теперь и его тоже, клан занимается? Знает? — Фрагментарно, — сказал Лиходей. Ему не слишком нравилось то, куда свернул их разговор, мысль о том, сколько всего Юрочка на самом деле ещё не знает и так была достаточно болезненной, чтобы ещё обсуждать её с первой леди. — Во-сколько тебя ждать? — В четыре?.. Четыре ноль пять?.. Четыре десять?.. Где-то в этом диапазоне. — Я тебя понял, — сказал Лиходей. — Надень платье. И что-нибудь на каблуке или толстой подошве, иначе, у нас слишком большая разница в росте. — Сделаю, — сказала первая леди и, не прощаясь, отключилась. Юра пришёл домой ровно через полчаса после окончания занятий — как раз столько времени занимала дорога от гимназии до квартиры быстрым шагом. С одной стороны то, что Юрочка был рядом грело Лиходею душу, а с другой — Анна Серговна ведь была права насчёт социализации. У подростка должны быть причины задержаться по дороге домой, какие-нибудь посиделки с друзьями, может быть, сигареты за школой. Обо всех этих вещах Лиходей имел довольно смутное представление, — он-то в своё время учился на дому, но своего детства и юношества не пожелал бы и врагу, не то, что Юрочке. — У нас будут гости, — сказал Лиходей, не вполне уверенный, как лучше подать новость. — Одна моя хорошая подруга, — Юра, который как раз присел, чтобы развязать шнурки, бросил на него взгляд из-под отросшей чёлки. — Так и скажи — Анна Сергеевна, — он ещё не научился произносить её имя так, как это делали Шляпники, — Я же её знаю, забыл? — Нет, не Анна Серговна… — Лиходей решил, что будет решать проблемы по мере их поступления. Всё-равно рано или поздно Юрочка бы узнал, насколько близко он, Лиходей то есть, дружит с действующей властью, — Её зовут Ира. Она, она работает в правительстве и ей срочно понадобилось научиться танцевать вальс. — А ты, типа, умеешь танцевать вальс? — Ты бы удивился, если бы узнал, сколько всего я на самом деле умею. Вместе они сдвинули к стенам мебель в гостиной и скатали ковёр. — Юр, могу позаимствовать метроном? — Да, конечно, — сказал Юра, отряхиваясь от пыли, — Кстати, а во сколько твоя знакомая приедет, я поесть успею? — Полчаса у тебя ещё есть, — сказал Лиходей и снял с полки метроном, который купил Юре в музыкальном магазине в качестве подарка на день рождения, вместе с канифолью для скрипки и запасным набором струн. От предложения купить новую скрипку от хорошего мастера Юра отказался наотрез и продолжал играть на своей, старенькой, с потрескавшимся лаком. — Из готового есть тушёная баранина с овощами, но, если хочешь сосиски с макаронами, то есть и они. — Это очень хорошо, — Юра бросил на Лиходея короткий взгляд из-под лохматой чёлки. — Рад, что ты наконец смирился с моими вкусами. — Рад, что и ты наконец смирился с моими, — отозвался Лиходей. Юра смутился. Едва заметно — не покраснел, не сжался, но отвёл глаза и неловко одёрнул футболку. Лиходей притянул его к себе, и он не отстранился — только развернулся поудобнее, уютно уткнулся носом Лиходею в плечо и притих. Лиходей почти забыл о синяке на боку, — обезболивающее подействовало, — пока Юра случайно не проехался по нему рукой и не заметил повязку. Лиходей зашипел сквозь сжатые зубы и поспешно отстранился, кожей чувствуя Юрин тревожный взгляд. — Что случилось? — Да так… — Лиходей сделал неопределённый жест рукой, — Неудачно упал. Ничего такого. — Ещё один такой удар, и останешься без почки! — увещевала его Анна Серговна двумя часами ранее. — Я совершенно серьёзно, Паш. Один прогиб и ты погиб, — она сделала ему компресс на скорую руку и выдала таблетку обезболивающего, продолжая перечислять причины, по которым Лиходей, на самом деле не Лиходей, а идиот, а Кир с отсутствующим видом сидел на подлокотнике его кресла, распространяя вокруг слабый, но отчётливый запах крови. Не своей. — Настолько неудачно, что пришлось перевязывать? — уточнил Юра. — Да… То есть нет, — не слишком уверенно отозвался Лиходей. На самом деле, на компрессе настоял он сам, боясь, что знакомый с уличными драками Юра поймёт, что такой синяк может оставить только кастет. — Это, чтобы не испачкать рубашку мазью, — нашёлся он наконец. — А тебе не пора её сменить? — Юра поддел пальцами неаккуратный узел на одном из бинтов, который Лиходей затягивал сам, когда тот, что сделала Анна Серговна развязался. — Я могу помочь… — Не надо, — Лиходей, как мог ненавязчиво, перехватил Юру за запястье, поднёс к губам и быстро поцеловал в выпуклую венку у перехода руки в ладонь, — Я ценю, но правда, всё хорошо. — Как скажешь, — Юра рассеянно погладил его по щеке, — Скажи, если тебе что-нибудь будет нужно. — Непременно, — отозвался Лиходей и подтолкнул его в сторону кухни. — Иди ешь. Лиходей нашёл у себя в шкафу единственные приличные туфли — в последние годы он расслабился, перешёл на кеды или, в зависимости от погоды, высокие прорезиненные ботинки. Кожаные туфли навевали болезненные воспоминания об уроках танцев, которые пришлись на тот небольшой отрезок времени, длинной в пять-шесть лет, когда отцу было уже на него наплевать, но он ещё не видел в Лиходее угрозу. Тогда Лиходей занимался, казалось, абсолютно всем, от этикета и бальных танцев до астрономии и стрельбы, и при том отставал от сверстников по самым базовым предметам, вроде математики и биологии. (Заглянув один раз в Юрин учебник по алгебре, он понял, что узнаёт в лучшем случае половину терминов.) За стрельбу и танцы отец радел особо, но стрелок из слабовидящего Лиходея был никудышный, поэтому налегать приходилось на второе. Правда воспользоваться своими знаниями Лиходею удавалось не часто — за годы единоличного управления кланом он побывал, может быть, на пяти свадьбах и, от силы, десятке официальных мероприятий, где нужно было протанцевать круг-другой, и почти нигде от него не требовалось ничего сложнее вальса или простенького контрданса. Первая леди приехала в четверть пятого, в сопровождении всего двух охранников. Острая, как скальпель, улыбка, невысокий каблук, платье чуть ниже колена, без пистолета — куда его деть под тонким шёлком? — и всё-таки во всеоружии. — Не разуваюсь? — уточнила она. — Не разуваешься, — подтвердил Лиходей и кивнул двум внушительного вида «зайчикам» у неё за спиной, — А вот вы — да. Если проходите, конечно. — Они не проходят, — отрезала Ира, — Даня — в машину, Дюша — покукуешь снаружи. — сказала она через плечо, снова повернулась к Лиходею и собиралась было что-то сказать, как вдруг заметила что-то у него за спиной и улыбнулась, совсем не хищно, почти приязненно. — Привет, ребёнок. Паш, представишь нас? Ребёнок, который был выше Иры на добрые полголовы стоял в дверях кухни с вытаращенными глазами и сжимал обеими руками кружку с чаем. — Конечно, — сказал Лиходей и послал Юре ободряющую улыбку, — Ира, это мой воспитанник Юра. Юра, это Ирина Алекс… — Просто Ира. — …Ира, моя хорошая подруга. — Привет, Юра, — Ира протянула ему руку. — Здра… Здравствуйте? — Юра оторвал одну руку от кружки и неуверенно протянул ей. На его открытом лице сейчас выражались все эмоции разом, от страха и смущения, до веселья и восторга. — А вы… Вы… Вы… — он сделал неопределённый жест рукой. — Да, это мою фотографию печатают в учебниках по праву. Сама удивляюсь. На то, чтобы Юра совершенно ею очаровался, Ире потребовалось каких-то пять минут непринуждённой беседы. Конечно, этого было недостаточно, чтобы забыть убеждения, за которые он держался всю жизнь, но достойный первый шаг. Лиходей понимал, что до тех пор, пока Юра окончательно не повзрослеет, им придётся довольствоваться полуправдой. Простая и понятная субъективщина вместо рассказа обо всех сомнительных вещах, которые им приходится делать, чтобы запустить полумёртвому Городу сердце. Ира ведь хорошая? Она же тебе нравится? Сам посуди — разве может она быть плохой, если она такая милая, вежливая и так хорошо смеётся? А Егор? Ну и что, что его называют Мефисто — ты мне сам рассказывал, что твоего одноклассника называли Кукухой и ничего, жил же как-то. Он ведь хороший? А я, Юра? Если мои друзья плохие, то и я плохой. Я плохой, Юра?

***

*** Павлик. На свежем воздухе голова у Павлика немного прояснилась. Был ранний вечер — небо, ещё светлое, постепенно темнело, где-то далеко догорал закат. Кир мягко, но настойчиво взял его за локоть и повёл к машине, рядом с которой курил незнакомец в кожанке. — Две минуты, Алик, — бросил ему Кир, усадил Павлика на заднее сиденье и сел рядом, прижимаясь бедром, коленом, касаясь плечом. Его было много, слишком много, особенно сейчас, когда у Павлика не было ни одного клочка кожи, которого не касались чужие руки, когда на языке ещё чувствовался чужой вкус. — Слушай внимательно, — сказал Кир, вручил Павлику телефон, который отобрал, кажется, вечность назад, ещё на пути к клановым территориям. — Ты написал отцу, что загудишь у друга, и его водитель подвезёт тебя домой, а потом ты выключил телефон. Всё понял? Павлик кивнул, чувствуя, как всё внутри сжимается при мысли о доме. Домой. Неужели его всё-таки отвезут домой и этот невозможный, ненастоящий день наконец закончится? — Ты, конечно, можешь сделать глупость и рассказать своим родителям как всё было на самом деле, — рассуждал Кир, поглаживая его по коленке, — И они, возможно, даже тебе поверят и пойдут в полицию. Полиция… Обратятся к своему начальству, которое, ты не поверишь, отлично дружит с Лиходеем. А Лиходей… Лиходей даст мне добро на то, чтобы увидеться с тобой ещё разок, — он взял Павлика за затылок и развернул к себе, гипнотизируя своими сумасшедшими, нечеловеческими глазами, — Поэтому я прошу тебя. Сделай глупость. Поцелуй, который последовал за этими словами был голодным, жадным, пальцы на коленке, которые до этого просто поглаживали, больно сжались, словно Кир не хотел его отпускать. Может быть так оно и было, Павлик не знал, Павлик не хотел знать. Кир оторвался от его губ только тогда, когда гравий зашелестел под колёсами ещё одной машины. Тогда он чертыхнулся, погладил Павлика по щеке и, не прощаясь, вылез и захлопнул за собой дверь. Павлик проследил за ним рассеянным взглядом — из новой машины вышел невысокий парень в чёрном, с закрывающим лицо капюшоном, они с Киром пожали руки и вместе направились к крыльцу. Парень, который, судя по всему, часто бывал в этом доме, сам открыл дверь и зашёл внутрь, а Кир задержался на пару мгновений, чтобы дать отмашку водителю. В свете фар его лицо уже не выглядело таким энергичным и жизнерадостным, теперь он хоть немного походил на человека, способного похитить и изнасиловать старшеклассника. Он улыбнулся — невесело, скорее, многообещающе, и тоже скрылся в доме. Закрылась и открылась водительская дверь. Алик — кем бы он ни был, ввёл в навигатор адрес дома Павлика и завёл машину. Павлик прикрыл глаза. Он почти чувствовал, как наркотик выветривается из его крови, оставляя только усталость и сонливость. Павлик подумал, что если и есть время, когда стоит размышлять о произошедшем, то оно именно сейчас, пока остатки эйфории ещё гуляют в крови и не дают ему потонуть в стыде и страхе. Вспоминать, впрочем, было практически нечего. С того момента, как экстази ударил ему в голову и до самого выхода на улицу, произошедшее казалось фильмом, снятым на плохую камеру. Всё было пьяным, смазанным, на грани реальности и фантазии, словно попытка вспомнить сон, где ты и сам не знаешь, что действительно помнишь, а что уже додумал. Напрягшись, Павлик смог выловить несколько кадров, которые казались наиболее чёткими — толи подкреплённые жизнью разрозненные фотографии, толи скриншоты из 5D кинотеатра, когда помимо картинки и звука, есть ещё движение и запах. Он разместил их в порядке, который можно было бы назвать хронологическим, а можно было не называть никак вообще. Раз. …два, три, четыре — пальцы Лиходея пересчитывают его позвонки, пока Павлик пытается делать то, что ему говорят и дышать носом. Член у Кира, наверное, не очень большой, но во рту занимает неожиданно много места и достаёт до горла — у Павлика уже побаливает челюсть. Ему жарко — ему очень жарко, без видимых на то причин. Наверное, это одно из действий наркотика, потому что, положив руку ему на лоб, Кир только хмыкает довольно, и продолжает трахать его в рот, придерживая за затылок. Лиходей насчитывает тридцать четыре позвонка — он единственный здесь не испытывает никаких неудобств и никуда не торопится. Два. Столько раз Киру приходится повторить, чтобы Павлик услышал. Его уже ведёт, в голове туман, от чужих прикосновений больше не хочется уходить, хочется только больше. У него стоит — Боже, у него правда стоит, и это пиздец, и это круто, и это отвратительно, но когда Лиходей кладёт руку ему на член, то мыслей о правильно и неправильно уже не остаётся. «Будешь глотать, пирожок», — говорит Кир, а потом повторяет, потому что Павлик его не услышал, потому что Павлик уже почти не здесь. Конечно, он ничего не понял и во второй раз, поэтому давится и кашляет, в другое время он бы, наверное, уже блевал вовсю, но не сейчас, когда ему слишком хорошо и правильно внутри, чтобы думать о том, что снаружи. Три. «Бог един в трёх лицах», говорили в воскресной школе, куда Павлик ходил в третьем, что ли, классе. «Бог смотрит за вами» — весь он, все его три лица. «Бог любит вас» — об этом дородная мать-настоятельница всегда говорила особенно горячо и с придыханием. Павлику было неинтересно — Павлик рисовал человечков с тремя лицами, потому что это «един в трёх» заело у него в голове, зациклилось, как несмешная шутка, как строчка из попсовой песни. Восемь лет спустя Бог, который вроде как его любит, всё ещё далеко, а пресловутое «един в трёх» бьётся о стенки черепной коробки. Восемь лет спустя у Павлика по венам вместо крови течёт экстаз, и он думает — и сам поражается своим мыслям, — что любовь Бога она такая, не может быть другой. Потому что хорошо, и потому что больно, и потому что «един в трёх», и потому что… Четыре. Очень хочется пить. Вроде как это один из эффектов экстази, но откуда Павлику знать, он сейчас даже имя своё не знает. Жажда полыхает в груди, там, где когда-то, наверное, были лёгкие и сердце, ему плохо, потому что хорошо, и хорошо, потому что плохо. У Лиходея злые глаза голодной кошки и россыпь мелких, едва заметных веснушек по щекам. От Кира пахнет чем-то звериным, он кусается, больно, кое-где, наверное, до крови. Когда у Павлика ещё были связные мысли, имя и достоинство, Лиходей казался ему ближе, понятнее, чем, очевидно, опасный и ебанутый Кир, а теперь, когда Павликом правил наркотический трип, он твёрдо знал одно — как бы больно Кир не кусался, он свой, а Лиходей — нет. Ужасно хочется пить. Первый раз, когда он просит, его игнорируют, на второй он получает снисходительное «проси лучше», на третий, кажется, плачет. Воду ему дают на четвёртый и, Господи, он никогда ещё не пил ничего вкуснее. Тогда он думал: «если она отравлена — это того стоит». Тогда он думал: «если я сейчас кончу из-за того, что вода охуенно ощущается на языке — меня пристрелят». Пять. С ним закончили, когда эффект от экстази уже начал сходить на нет, и отсроченная боль и ломота в теле уже давала о себе знать. Яйца ломило — он и не помнил, сколько раз кончал и почти моментально возбуждался снова. Он ещё был как в тумане, хотя граница между настоящим и вымышленным уже начинала обретать чёткость. Он помнил, как Кир с Лиходеем над его головой обменялись несколькими короткими фразами, а потом, как чьи-то руки заставили его сесть и приподнять голову, как Кир очень чётко и очень ласково скомандовал «закрой глаза» и кончил ему на лицо. Он помнил, как непослушными руками пытался оттереть сперму хотя бы с глаз, чувствуя, как блаженное «ни боли, ни нервов» исчезает, оставляя после себя страх, стыд и растерянность. Он помнил, как Лиходей холодно и безмятежно, словно не ебался, а бумажки перебирал, бросил Киру: «верни мальчика туда, где взял и приведи себя в порядок, будут гости», а потом, в сторону Павлика — прощальную формулировку на старогородском, которую использовали только самые снобы. Павлик знал, как нужно отвечать, но ничего не сказал. Шесть. Яркий свет ванной комнаты резал глаза. Кир привёл его в порядок легко и быстро, словно каждый день занимался подобным — умыл, оправил одежду, залепил пластырем единственный укус, который так и не перестал кровоточить. Павлик поймал своё отражение в зеркале и поразился тому, что, если не считать расширенных зрачков и мятого воротника рубашки, выглядит он точно так же, как сегодня утром, когда отправлялся в школу. Знакомая лестница с финтифлюшками на спуске вниз оказалась куда короче. Как и в прошлый раз Кир крепко держал его за локоть, но теперь у Павлика были свободны руки, и, вместо страха, его сковывала сонливость. На свежем воздухе, правда, голова немного прояснилась. Он, наверное, задремал, потому что, когда машина затормозила, он резко открыл глаза и несколько мгновений не мог понять, где находится. — Приехали, — бросил Алик через плечо, — Дальше без пропуска не проеду. До подъезда сам дошлёпаешь, — Павлик понял, что они стоят у КПП жилого комплекса и испытал прилив мстительного удовольствия, его дом всё ещё оставался крепостью, в которую не могли проникнуть даже Шляпники. Он взял школьную сумку, которая так и валялась под сиденьем, с тех пор как Кир запихнул его в машину какую-то вечность назад, и вылез из машины.

***

*** Лиходей. Он вверил мальчика Киру, а сам отправился в кабинет, чтобы курить и слоняться из угла в угол, не зная, куда себя приткнуть. В этом кабинете, в отличии от того, что был у него в квартире, всё было каким-то несуразно громоздким и внушительным. После смерти отца он постарался переделать дом главы клана по своему вкусу, но очень быстро махнул рукой и окончательно переехал в Центр со всеми бумагами, техникой и папоротником в глиняном горшке, оставив дом для официальных встреч и особых случаев. Одно время, когда в Центре было небезопасно, они жили здесь с Юрой, оба стеснённые старомодной обстановкой — Юра принёс немного света и звука под эту пропылённую крышу, облазал всё от чердака и до подвала, но, как только появилась возможность вернуться в Центр, уехал с радостью и приезжал только вместе с Лиходеем на те клановые мероприятия, которые предполагали общий сбор. Дом, который Лиходей-старший в своё время превратил в неприступную крепость, из которого не уходил, в котором принимал доклады, лекарства и решения, теперь пустовал. Даже Кир, который часто бывал на клановых территориях с поручениями от Лиходея, предпочитал, скорее, ночевать на чердаке у Анны Серговны, чем в выделенной ему в доме комнате. Дом был рудиментом, сохранившим всё-таки часть своих прежних функций — производить угрожающее впечатление и быть местом для разного рода тёмных дел. По долгу службы подвал приходилось использовать едва ли не чаще, чем кабинет. Спаленка под крышей, в которой всегда было всё необходимое, тоже была отведена для особых случаев. Он присел в кресло и закинул ноги на стол, в попытке устроиться поудобнее. Посмотрел на часы, затушил сигарету об край пепельницы и позвонил Юре. — Да? — Привет, это я. — Мог бы и не уточнять, ты мне один звонишь. Все нормальные люди пишут! — Юрин голос, пусть и весёлый, казался глухим и усталым. — Можешь не напоминать мне, что я старомодный — Кир делает это регулярно, — отозвался Лиходей и, вспомнив, что вообще-то не должен ничего знать, небрежно поинтересовался, — Всё хорошо? — Да, — быстро сказал Юра, — Всё отлично. А что? — Да так, просто звучишь немного убито, — сказал Лиходей, — Ты у Соболева сейчас? — за окном сверкнули фары машины. — Ага. Я тебе написал. Потому что вообще-то люди так это делают, когда что-то хотят сказать — пишут. — Я хотел сказать, что заночую сегодня на клановой территории, — Лиходей пропустил его слова мимо ушей, — Если вы Коле Соболеву не помешаете, то может там и переночуешь? — Сейчас спрошу, — в трубке послышалось что-то неразборчивое, видимо Юра сверял планы со своим другом, — Он сегодня в ночную, у них какой-то срочный эфир. Я не помешаю. — Вот и отлично. Не мотайся тогда по темноте. Как электив? — Я… — Юра вздохнул, — Я его прогулял. — Были причины или… Просто? — Да… Нет… — замялся Юра, — Просто… Просто прогулял, да. Обленился. Больше так не буду, честно. Дверь беззвучно приоткрылась. В проёме, сливаясь с темнотой коридора стоял Мефисто. «Можно?» «Заходи» — кивнул Лиходей, а вслух сказал, — Элективы не обязаловка, так что ругать я тебя не собираюсь. Ты сам реши, нужно оно тебе или нет, потому что, если нет — возьми что-нибудь другое. Ладно, мне пора. Илье привет. — Передам. Спокойной ночи. — Можешь даже не говорить, что уже собираешься ложиться — всё равно не поверю, — Юра понимающе хмыкнул, — Ладно, спокойной ночи, — он отключился и перевёл взгляд на Кира с банкой его любимого дешёвого пива в руке, — Саша, а гостю предложить? — Гость такое пить не будет, — безмятежно отозвался Кир, — Я прав, исчадие? — Ты прав, — сказал Мефисто, — Мне кажется, что эта хрень вызывает рак. — А ещё ВИЧ, СПИД, холеру, родильную горячку, свальный грех… — Ты, кажется, хотел прибраться на чердаке, — прервал его Лиходей. — Не без того, — согласился Кир и исчез за дверью. Мефисто посмотрел ему в след с ленивым любопытством, но ничего не сказал. — Что будешь пить? — Лиходей спустил ноги на пол и подошёл к минибару, замаскированному под одну из книжных полок. В доме, конечно, маскироваться не было никакого смысла, но Лиходею с детства нравились всякие фальшивые панели и потайные ящички. Благодаря этому, Юра не находил у них в квартире ни таблетки, ни оружие. — Водки бы, — сказал Мефисто, — Хотя не надо, наверное. Херес есть? — Херес есть, — подтвердил Лиходей, — Хотя, если передумаешь, мне недавно подарили бутылку шикарной абрикосовки. — Не искушай, — поморщился Мефисто, — Я сегодня ночью ещё планирую поработать. — Не ты один, — вздохнул Лиходей и, исследовав содержимое бара, добавил, — Олоросо закончился, есть Крим. Устроит тебя? — Да, давай, — он откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза. Лиходей подумал, что если бы ему нужно было отравить начальника секретной службы, то сейчас было бы самое время. Мефисто выглядел неважно. Он похудел, синяки под глазами стали темнее и глубже, даже двигался он теперь куда плавнее, словно экономил силы, но, всё равно, он даже близко не выглядел на свой настоящий возраст. — Ты хотел мне что-то рассказать, — Лиходей отдал ему стакан и присел на край стола. — Да, хотел. Я тут подумал об отпуске… — Лиходей вскинул брови, — И подумал, что это может тебя заинтересовать, — он замолчал и сделал глоток из стакана, — Слушай, а почти не приторный. Десертный, конечно, но, по-моему, очень даже. — Мефисто, Бога ради. — Ладно-ладно. Ты что-нибудь знаешь про наш отдел логистики? — «Наш» это, я так понимаю, служебный? Только о его существовании. — Если вкратце, то его работники не в курсе о том, на кого на самом деле работают. Официально, как бы, на мэрию, и они считают, что на мэрию, но вообще ими пользуемся мы. Предупреждая твои вопросы — отдел логистики здоровый, собака такая, я не могу позволить себе столько… Штатных работников. Отбор там всё равно довольно строгий, лишних вопросов никто не задаёт. — Идиллия. — Было идиллией. Чтоб ты понимал — через наших логистов проходит половина городских проектов. Облицовка проспекта, замена фонтана, парад победы — они решают, какие улицы перекрыть, а какие нет, какой дорогой отправить песок и щебень для стройки, а какой господина посла с супругой и эскортом из пяти машин… Ты понимаешь, о чём я, — он сделал ещё глоток и продолжил, — Короче, кажется, в этом неебически важном звене завелась крыса. — Сочувствую, — сказал Лиходей, — Но мне всё ещё неясно, при чём тут твой отпуск. — При том! Сейчас, когда Ира только на третьем месяце, северяне восстанавливаются после войны, юг и запад грызутся за острова, а секретная служба работает как хорошо отлаженная машина, я наконец могу ненадолго отойти от дел. Поэтому я решил тряхнуть стариной и отправиться на задание как рядовой агент. Я уже почти десять лет только Мефисто. Пора бы выгулять Жору Будза. Его имя — настоящее имя, — резануло Лиходею по ушам. Он и сам ведь уже много лет был не тем, кем числился в паспорте. Они с Мефисто сошлись потому, что были одной породы, расчётливые, недобрые, идущие по головам. Только вот если Мефисто мог снять свою маску, свой образ, придуманный для устрашения, и снова стать человеком, не хорошим, может быть даже не нормальным, но вполне обычным, то Лиходею некуда было возвращаться. Только к Юре — с ним он иногда ещё вспоминал, что был такой парень, Паша Личадеев. — Это… Неожиданно, — сказал он, когда понял, что пауза затянулась, — И когда начнёшь? — С понедельника. Официально я — богатенький мальчик с дружественного нам запада, которому правительство выдало первый попавшийся пост, на отъебись, мол, чем бы дитя не тешилось. Я уже присмотрел себе квартиру недалеко от офиса — как заселюсь, позову на новоселье. — Это как-то входит в легенду или?.. — Нет-нет. Загримируешься под золотую молодёжь — видит Бог, тебе и стараться не нужно, просто лицо попроще сделаешь и будет отлично. — Тебе нужно какое-нибудь содействие? — Содействие? — с сомнением протянул Мефисто, — Знаешь, может быть и да. Пробьёшь мне одного парня по своим каналам? — он достал телефон и открыл фотографию, — Даниил Лазаренков, ведущий специалист. Начальник того крыла, в котором мы ищем крысу, с понедельника — мой начальник. Проблемы начались вскоре после его назначения. Поищи его связи с нашими свободолюбивыми петушками, может он где-нибудь светился. Рыжий-рыжий, но без веснушек. Очки в простой оправе. Тонкие губы. В лице раздражение пополам с усталостью. — Фото свежее? — Вчерашнее. — Присылай, пробью, — сказал Лиходей и, вновь почувствовав себя в своей тарелке, добавил, — Выпивка на новоселье, кстати, с меня. — Конечно с тебя, — Мефисто и не думал спорить, — Ты знаешь, что мне нравится. — Да… — протянул Лиходей и снова посмотрел на фото. Высокий. Рыжий. Как на заказ делали, — Да, Меф. Я знаю, что тебе нравится.