Начало отрывка.
Как бы абсурдно это не звучало, но в нашу первую встречу Коля Соболев не принял предложение о сотрудничестве. Будущий ведущий журналист и первое лицо городского телевидения, тогда он ещё верил в игру по правилам. В своей работе он совмещал юный идеализм и совершенно взрослую скрупулёзность. А ещё он был консерватором, хотя нигде не заявлял об этом открыто, но мне хватило нескольких выпусков его обзорного шоу, чтобы разглядеть знакомые детали. Рыбак рыбака… И всё же — в первый раз, когда я сделал ему предложение о сотрудничестве, он его отклонил. Сказал, что, цитирую, «не готов, пока, расстаться с мечтой о независимых новостях». Примечательно, что даже тогда он считал это не более, чем мечтой. Стоит ли говорить о том, что я был огорчён — Соболев, с его аудиторией и его талантом, был почти идеальным кандидатом, но ситуация в Городе тогда была достаточно стабильной, чтобы мне не пришлось вынуждать его согласиться, как позже я сделал это с Русланом Усачевым. Скажу честно — я не верил, что он передумает, но контактный номер ему оставил, на всякий случай, и не прогадал. Он написал мне спустя неделю — сказал, что готов согласиться, но хочет обсудить условия и просит о встрече. Я настолько привык к его экранному образу сияющего уверенностью интеллигента, что с трудом узнал его в нервном юнце, который сутулился и барабанил пальцами по столу. Он уже умел скрывать эмоции, но ещё не добился в этом деле настоящих успехов. К тридцати годам он с лёгкостью провёл бы меня или Лиходея, но тогда, в двадцать с небольшим, внутренние переживания оставляли след на его лице, очевидный до крайности. Взамен на своё согласие он просил об одолжении деликатного характера. Тогда я пообещал молчать об этом разговоре и сдержал слово, но, занося свои воспоминания на бумагу, я и так нарушаю достаточно клятв, почему же эта должна быть исключением? У Ильи Соболева, младшего брата Коли, диагностировали шизофрению. Тяжёлое заболевание, особенно в столь юном возрасте — ему тогда было одиннадцать, — но не смертельный приговор, и точно не повод ставить на ребёнка крест. Чета Соболевых, правда, это мнение не разделяла. Коля говорил об этом неохотно, опускал детали, но картинка всё равно была довольно ясной, — родители восприняли новость как позор для семьи, как личное оскорбление, и пока никто об этом не узнал, решили сослать Илью в закрытую лечебницу. Возмущения Коли они не понимали, им казалось, что старший сын, известный журналист, поддержит их, потому что наличие шизофреника в семье повредит и его имиджу. Переубедить их Коля не смог, дать истории огласку не позволяла гордость, поэтому он пришёл ко мне с просьбой переоформить на него опеку над братом. При живых, не лишённых прав родителях закон такого, конечно, не позволял, но Коля, видимо, понимал, что в моих силах его обойти. Этот парень всегда хорошо понимал откуда дует ветер. С его братом я познакомился года два спустя, когда мы с Колей уже считали друг друга если не друзьями, то приятелями. Илья оказался неожиданно смышлёным и начитанным для своих лет, но совершенно асоциальным. Не будь я сам таким же в глубине души, вряд ли бы нам удалось так быстро найти общий язык. Знал ли я, что меньше, чем через двадцать лет он будет первым в очереди на пост следующего начальника секретной службы? Нет. Нет, не знал.Конец отрывка.
***
Илья. Вечером он не принимал таблетки. С тех пор, как брат перестал следить за каждой дозой, Илья иногда позволял себе пропустить приём. Нечасто, конечно, и только в тех случаях, когда был уверен, что всё обойдётся. Антипсихотики навевали сон, а иногда Илье, вместо того, чтобы просто спать, хотелось посмотреть фильм, почитать книжку или поболтать с Сашей, наименее жуткой из своих галлюцинаций. Болтовнёй, правда, как и разговором, их общение можно было назвать с большой натяжкой, потому что Саша жил у Ильи в голове и априори знал всё, что Илья мог бы ему рассказать. И всё-таки это было не тоже самое, что говорить с самим собой, потому что Саша был настоящим, что бы там не говорили врачи, слушал, смеялся, отвечал и никогда не смотрел на него как на психа, а это уже было больше, чем Илья когда-либо получал от реальных людей. После переезда в Центр и до поступления в гимназию, круг его общения был чрезвычайно узок — брат, лечащий врач и домашний репетитор, который одновременно исполнял и функцию дневной сиделки, которая должна была контролировать то, что сумасшедший мальчик не выпрыгнет в окно и не выпьет разом месячную дозу препаратов. Её снисходительное, с оттенком презрения, отношение злило, но Илья молчал, потому что не хотел создавать брату дополнительные проблемы. Коля и так возвращался вечерами с работы бледный и вымотанный, полночи печатал что-то у себя в кабинете, а утром, с приклеенной к лицу благожелательной улыбкой, шёл на пробежку. Илья восхищался им. Илья врал ему о том, что всё отлично. Илья делал ему чай и бутерброды, когда видел, что бумажная работа опять затянется до самого утра. Саша был с ним — нескладный, длинный, растрёпанный как воробей. Он рассказывал Илье странные страшные сказки, присыпанные меткими злыми шутками и вопросами без ответов, иногда читал плохие, немелодичные стихи, которые потом никак не удавалось вспомнить, но чаще молчал. Илья был рад его обществу. Когда приходил Саша, отступали и пауки, и тени, и шёпот из стен, но, куда важнее было то, что он был другом, а друзей Илье очень не хватало. Тогда, в двенадцать лет, он сильно сомневался в том, что хоть когда-нибудь сможет снова общаться с людьми. Гимназия стала одновременно стрессом и облегчением — никто кроме администрации не знал о его диагнозе, но по началу Илье всё равно казалось, что все знают и только и ждут, когда он проколется, покажет себя. Но проходили дни, недели, а всем было плевать. Напротив даже, именно в те моменты, когда Илья особенно старался вести себя как все и не привлекать внимания, на него смотрели с недоумением. Саша был с ним — едва заметный, из-за новых, сильных таблеток. Дома, до прихода брата, Илья мог говорить с ним в полный голос, если хотел, потому что никакой сиделки больше не было, и от этой свободы кружилась голова. К концу года он уже совершенно расслабился, осознав, что любое, даже самое странное поведение, спишут на понты, а понты в гимназии для богатеньких детишек не были чем-то из ряда вон выходящим. Первое за долгие годы лето в качестве нормального члена социума было замечательным. Даже родители, которые давно поставили на нём крест, заметили в нём перемену и, судя по лицам, были не рады — гораздо проще было видеть сына-шизофреника тихим и отрешённым, с пустым взглядом, чем разговорчивым и жизнерадостным. Коля был рядом, Саша, конечно, тоже, но Коля держал руку у него на плече и рассказывал родителям о том, как Илья хорошо учится и, как он им гордится, а Саша, Саша просто был, едва заметно, на периферии сознания. Осенью в гимназию пришёл Юра Музыченко. Зимой — Даня Поперечный. К весне Илья обнаружил, что находится в большой компании, которую создал сам и совсем-совсем не боится показаться каким-нибудь не таким, и это было здорово, по-настоящему здорово. Саша… Саша никуда не делся. Илья говорил с ним иногда, больше по привычке, чем из необходимости. Для разговоров о серьёзных вещах у него теперь были друзья, которых видеть и слышать мог не он один, но перед Сашей, которого он, хоть убей, не мог считать просто плодом своего воображения, было почти неловко, вроде как забросил старого друга. Было ведь время, когда они с Сашей были вдвоём против целого мира — наверное, чего-то это стоило. Поэтому вечером он не стал принимать таблетки, хотя аккуратно опустошил вечернюю ячейку в коробке для лекарств, на случай, если брату вздумается проверить. Он был спокоен — приступов не было уже давно, ремиссия затянулась. Всё было хорошо. Брат ушёл к себе в одиннадцать, попеняв Илье, чтобы тот не засиживался допоздна. Тот привычно отшутился. Саша сидел на подоконнике. Как и всегда, на его лице было легче всего сосредоточить взгляд — худое, с высоким лбом и широкой переносицей, всегда улыбчивое, сейчас оно казалось усталым и раздражённым. Откуда-то нестерпимо тянуло прелой листвой и мокрым асфальтом, хотя за окном был сухой весенний вечер. Илья сел за стол, вполоборота к окну, и пододвинул ближе телефон, чтобы в случае чего притвориться, что записывает голосовое сообщение. На правой ноге почувствовалось шевеление, словно что-то медленно ползло по его коленке. — Не смотри туда, — сказал Саша, — Он скоро уйдёт. Илья, конечно, посмотрел. К паукам он, на самом деле, почти привык. Большие, с длинными тонкими лапками, они взяли в привычку появляться там, где Илья ожидал меньше всего, то на стенке в ванной, то в школьном рюкзаке, поверх пенала, на спине брата, на руке Юры Музыченко, на плече у самого Ильи. Реже злые, чаще безучастные, они ползли по своим делам, сверкали на Илью глазками-бусинками и, как правило, не пытались укусить. Бывали и исключения, особенно во время приступов, когда наполненные ядовитыми пауками сны перетекали в наполненную ядовитыми пауками явь, которые кусали его снова и снова, заставляя до крови расчёсывать укусы, которые были, но которых не было. У паука были красные полоски вдоль брюшка, белёсые глаза и грозного вида челюсти. Илья зажал себе рот рукой. — Сказал же тебе — не смотри, — Саша спрыгнул с подоконника, снял паука с его ноги и сунул в передний карман безразмерной рубашки в аляповатый горошек. Сквозь тонкую ткань было видно, как паук копошится внутри. Экран мигнул новым сообщением, рядом высветилась аватарка Юры — Илья рефлекторно потянулся к телефону, но быстро отдёрнул руку. Саша не любил, когда Илья во время их встреч отвлекался на друзей. — Ты много чего говоришь, — сказал он, просто, чтобы что-нибудь сказать. — А ты очень мало слушаешь, — Саша снял ещё одного с лампы и сжал в руке — послышался неприятный писк, хруст, а затем из его пальцев, пачкая рукав рубашки, потекло что-то вязкое, полупрозрачное. Илье пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поморщиться. Саша отбросил в сторону остатки паука и небрежно вытер руку о штаны. — Как прошёл твой день? — спросил он. — Нормально, — на ковре теперь лежал ломанный-переломанный подрагивающий комок, окружённый влажным пятном, такое же пятно было у Саши на штанах, — Сдал физику. Уболтал историчку не ставить мне парашу за тест, в понедельник пойду переписывать. Борисов что-то притих, до Юрки даже не доёбывается, только мне кажется, что это не к добру. — Мне, честно скажу, поебать на Юру этого, главное, чтобы он под тебя не копал. — На Юру, я так понимаю, тоже есть что копать, — мрачно заметил Илья, — Личадеев, опекун его — очень скользкий тип и очень умный. Я раньше радовался, что Юру именно он опекает, они же с моим братом вместе работают, так что его и ночевать к нам отпускают, и вообще дружим семьями, но теперь… Юра мне этого, конечно, не говорил, но есть вещи, на которые глаза не закроешь. Я переживаю за него. Он просто… Такой уязвимый, знаешь? — Не понимаю, что ты в нём нашёл, — мрачно заметил Саша. — Ты его видел вообще, Сань? — Илья взмахнул рукой, — Знаешь, есть такие люди, на которых смотришь и понимаешь — вот в лепёшку расшибусь, но буду с ним дружить. Вот Юра он — да. Он… Бля, такое не объяснишь. — Очаровательно, — запах прелой листвы стал почти тошнотворным, — Не знал бы я, что ты по тёлкам, сказал бы, что это любовь… Ты принимал сегодня таблетки? — Ты же знаешь, что нет. — Ну, может Юра Музыченко тогда защитит тебя от этой ебени, — двумя пальцами он вынул из кармана паука и посадил перед Ильёй на стол, — Скоро придут ещё. Спокойной ночи. — Ты куда собрался? — запаниковал Илья. Саша подошёл к зеркалу, бросил на Илью злой, короткий взгляд через плечо и шагнул вперёд, сливаясь со своим отражением, — Эй! — Илья вскочил, едва не опрокинув кресло, протянул руку, но пальцы встретили только твёрдое стекло, — Пидорас. Он сделал шаг назад и босой ногой почувствовал что-то живое, мягкое, а теперь ещё и мёртвое. До ушей донёсся знакомый неприятный хруст. «Не смотри вниз», — сказал себе Илья и посмотрел. Он не успел зажать рот, но этого и не понадобилось, потому что крик застрял где-то в горле, и изо рта вырвался только задушенный хрип. Их никогда ещё не было столько. Большие и маленькие, цветные и однотонные, они выползали из-под стола, из-за шкафа, из всех тёмных щелей, и, вместо того, чтобы привычно заниматься своими делами, целенаправленно ползли к нему. Голова кружилась, от запаха прелых листьев мутило, он прижался спиной к зеркалу, боясь пошевелиться, боясь упасть, потому что, если он упадёт, то это тёмное, глазастое, многоногое море поглотит его, и поминай как звали. Он закрыл глаза и, стараясь не отвлекаться на то, что несколько тварей уже ползли по его ногам, вспомнил дыхательные упражнения, которым его научил лечащий врач. Вдох — раз, два, три, четыре, пять. В волосах чешется, кажется, пара тварей спустилась с потолка. Не трогать, не отвлекаться. Задержать дыхание — раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Большой, тяжёлый увалень залез на лодыжку и перебирает лапками. Кажется, хочет выше. Выдох — рад, два, три, четыре, пять, шесть. Только бы не вырубиться, только бы не вырубиться, только бы не… Не открывая глаз, он ломанулся в ту сторону, где должна была быть открытая дверь, прямо по живому морю, больно врезался в косяк, вылетел в коридор и, наконец, смог заорать. Что было дальше он помнил плохо, потому что всё тело чесалось, и он не мог ровно стоять на месте — всё время тёр места, по которым ползали пауки, расчёсывал укусы и лохматил волосы, едва не плача от брезгливости. Брат держал его за плечи и задавал вопросы — Илья отвечал что-то невпопад, перед глазами у него плясали чёрные точечки. Укусы, которых не было, болели и истекали гноем, всё тело чесалось, от безысходности хотелось выть. После таблетки успокоительного его отпустило достаточно, чтобы он сказал, что хочет вымыться. Коля посмотрел на него с сомнением, но разрешил и сказал, что постелет ему на диване в гостиной — видимо что-то всё-таки понял из его разрозненного, горячечного бреда. — Ванну только набери, окей? Под душ не надо, ты еле на ногах стоишь. И дверь не запирай. Илья кивнул. Его всё ещё колотило, в подмышках, под коленками и на загривке было мокро от пота, и ощущение того, что по нему ползают пауки не уходило. Ему просто хотелось смыть с себя страх, вину и паутину. Лёжа в чуть-тёплой воде, он слушал, как в коридоре брат разговаривает по телефону с лечащим врачом. Маленький, незлобного вида паук выбрался из-за шкафчика над раковиной и, не обращая на Илью никакого внимания, спустился вниз по стене и заполз под ванную. Илья шмыгнул носом и принялся с усердием тереть губкой места укусов. — …правда, не знаю. Вроде бы и предпосылок не было… Да, с тех пор как на новые лекарства перешли в первый раз так сильно… Приступы? Да месяца два уже без этого. Кажется, опять пауки, по реакции очень похоже, но я не уверен… Он в ванной отмокает сейчас. Дать трубку? Прежде чем зайти в открытую дверь брат символически постучал в дверной косяк. — Это тебя. Илья вытер руку о первое попавшееся полотенце и взял у брата телефон, но, хотя сердце уже не билось где-то в горле, и дрожь почти улеглась, но говорить о том, что произошло не получалось. Поэтому он бодро и связно нёс какую-то околесицу, пока брат, усталый и заспанный, наполнял шприц из зеленоватой ампулы со снотворным, которое Илье полагалось колоть после приступов. — … это была статья про ужастики, от чувака, который написал их просто кучу, и там он объяснял разницу между книжками для детей и книжками для подростков… — он не мог позволить себе замолчать, потому что за тишиной пришли бы мысли, которые не хотелось думать, а поэтому говорил и говорил. — Как интересно. Какого рода были галлюцинации? Только слуховые или зрительные тоже? — Все вместе. Короче, он объяснил, что в ужастиках для детей не должно быть никакой привязки к реальному миру. Ну, то есть, злодеями должны быть всякие там ведьмы, феи, оборотни и всё такое… — Обычно феи в детских сказках — существа положительные. Насколько интенсивным был сегодняшний приступ, по сравнению с тем, что был в феврале? — Такой же. Вот, а в книжках для подростков, наоборот, всё должно быть максимально привязано к миру. Типа, секс, наркотики, рок-н-рол, — Коля наполнил шприц, проверил на свет и кивнул. Илья протянул ему руку, запястьем вверх, — Злая мафия с пистолетами, грабители в балаклавах, серийные маньяки-убийцы… — Думаю, это происходит потому, что дети ещё не могут осознать ужасы реального мира, а подростки, напротив, гиперболизируют. Как ты себя чувствуешь сейчас? — Нормально. Бывало хуже. Вам дать Колю? — Да, если можно. Спокойной ночи, Илья. — Спокойной ночи, Гурам Андреевич, — он вернул Коле телефон и, когда тот вышел за дверь, вылез из ванной. В голове, которая до этого казалась огромной и гулкой, появился приятный, непроницаемый туман. Он лениво вытерся и натянул пижаму — микс из успокоительного и снотворного толкал его в сторону расстеленного дивана. — Гурам Андреевич сказал, что рекомендует завтра посидеть дома, но оставляет на твоё усмотрение, — сказал Коля и широко, заразительно зевнул. — Не-е-е, — протянул Илья, — Я пойду. — Посмотрим, как ты будешь чувствовать себя с утра, хорошо? — Коля потрепал его по волосам. — Хорошо, — покладисто согласился Илья, уже решив, впрочем, что на уроки пойдёт, а на элективы — нет, — Коль… — ужасно хотелось извиниться за то, что из-за него брату пришлось подскочить среди ночи, но Коля этого не любил, и, поэтому, он одёрнул себя. — Что? — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — Коля погасил свет и ушёл в свою комнату. Илья знал, что не один в комнате, но не придал этому значения. Снотворное и успокоительное делали окружающую реальность мягкой и уютной. Глаза слипались, мягкий плед приятно касался растёртой до скрипа кожи. — Прости меня, — сказал Саша. Его голос звучал глухо, словно бы издалека, но Илья чувствовал прохладные пальцы у себя на лбу, — Не знаю, почему я… Мне не стоило. Прости, пожалуйста. Вы с Юрой просто друзья, я знаю. Если я пообещаю больше никогда тебя к нему не ревновать, ты меня простишь? Илья не стал утруждать себя ответом. Он спал без снов, даже без привычной бессвязной мути из звуков и образов, но проснулся совершенно разбитым. В затылке пульсировала тупая боль, во рту пересохло, волосы, которые он ночью только небрежно вытер полотенцем, художественно стояли дыбом. Несколько минут он рассматривал своё отражение, пытаясь понять, можно ли ему в таком виде показываться людям, но, после душа, завтрака и таблетки обезболивающего, почувствовал себя готовым к новым свершениям. В свою комнату зашёл с опаской, но ни пауков, ни влажных пятен видно не было, поэтому он смог собрать рюкзак и переодеться в форму. Брат настоял на том, чтобы подвезти его до гимназии, но почти всю дорогу собачился по телефону с Усачевым, судя по отрывочным фразам — согласовывал интервью, и Илье даже удалось поспать пару минут под братское убаюкивающее «то, что я к нему ходил ещё не значит, что и тебе можно». И вот тогда ему приснился сон. Даже не сон, скорее — воспоминание, картинка, которая просто вынырнула из памяти и встала перед глазами, предлагая рассмотреть себя поподробнее. Ему семь лет — смешные бриджи в полосочку, чёрная футболка с воротником, браслет-сувенир, подарок брата на день рождения. Мама с папой молодые и строгие, брат — выпускник, а дедушкин прах хоронят на центральном кладбище, потому что у них, как у коренных жителей Города, есть свой участок и это несомненный повод для гордости. Центральное кладбище, конечно, уже больше похоже на музей — старые памятники держат в порядке и тщательно реставрируют, к могилам известных людей ведут добротные каменные дорожки с указателями. Участок Соболевых на одной из боковых аллей, в пяти минутах ходьбы от главной. Пока взрослые обсуждали замену оградки, а брат, под присмотром тёти, пропалывал сорняки, Илья глазел по сторонам. Соседние могилы, в отличии от шикарных памятников на главной алее, были совсем неинтересными — кресты да надгробия, иногда с фотографиями, чаще без. Кое-где с приписками, вроде «дочь-жена-мать», кое-где только имена и даты жизни. Илья рассматривал их бездумно, не вчитываясь, просто, чтобы хоть чем-нибудь себя занять. Он знал, что кладбище — это серьёзно, а потому, ни сидеть в телефоне, ни приставать ко взрослым со всякой ерундой нельзя. Сладковатый запах прелой листвы забивал нос. Он не отходил далеко, чтобы не сердить родителей — дошёл только до угла аллеи, скользнул взглядом по памятнику на последнем в ряду участке и вернулся обратно. Он не запомнил ни имя, ни годы жизни, только картинку — потому что на этом памятнике, в отличии от многих других, она была. И на картинке… — Давай мы обсудим это, когда я приеду в телецентр, — сказал Коля. Илья проморгался и понял, что они уже почти приехали, — Да-да, хорошо… И драфт на новый выпуск тоже, хрен с тобой. Но в одиннадцать у меня собрание. Двух часов тебе хватить всё обсудить?.. Хорошо. Отлично. Всё, отбой, — он вынул из уха наушник и поймал взгляд Ильи в зеркале заднего вида, — Ты как там? — Явно лучше, чем ты после двух часов наедине с Усачевым. Коля фыркнул и закатил глаза. — Да, хорошее будет начало дня. Как кружка крепкого кофе, — он припарковался перед гимназией и повернулся к Илье, — Пиши тогда, где ты и как ты, хорошо? — Конечно. Спасибо, что подвёз, — Илья подхватил рюкзак, вылез из машины и, прежде чем захлопнуть за собой дверь, добавил, — Ни пуха. — К чёрту, — отозвался Коля. До звонка на урок оставалось пятнадцать минут. Странный сон-воспоминание не шёл из головы. Когда хоронили дедушку Илье было семь, и это точно, значит, до первых симптомов было, как минимум, три года, а до диагноза и все четыре. Но он совершенно отчётливо видел на том могильном камне Сашино лицо и даже припоминал под ним красивой вязью что-то похожее на «Александр», а дальше — ещё какие-то слова. На том портрете, Саша был такой же, каким Илья его знал — некрасивый, но притягательный своей неправильностью. Будь он хоть чуточку обычнее, и Илья не обратил бы на него внимания, прошёл бы дальше, как прошёл мимо всех остальных надгробий, но у той могилы на углу он замер. На мгновение, на долю секунды, но замер, прежде чем вернуться к родителям, и этой секунды хватило, чтобы запомнить лицо во всех подробностях, а потом забыть и вспомнить теперь, почти десять лет спустя. Он почти пожалел, что принял сегодня утром все таблетки по списку, включая дополнительные, которые Гурам Андреевич прописал ему специально для того, чтобы сгладить последствия приступов, потому что были вопросы, которые хотелось прояснить. С другой стороны, после вчерашнего общаться с Сашей не хотелось. Его собственнические замашки уже переходили всякие рамки — Илья решил, что сегодня точно позовёт кого-нибудь к себе на ночёвку. Просто, чтобы Саша не забывал своё место.***
— …передам. Спокойной ночи, — сказал Юра, отключился и сунул телефон в карман, — Остаюсь у тебя. Паша передаёт привет. — Взаимно, — коротко отозвался Илья. Это был странный вечер. Они играли в приставку, перешучивались, но время от время выпадали из реальности, каждый в своих мыслях. Илье не давали покоя воспоминания многолетней давности, Юра рефлексировал на тему клановых шлюх. О серьёзных вещах говорили мало и неохотно, обмениваясь признаниями, словно фишками в настольной игре. «Когда мне было двенадцать, из стен шёл белый шум, а окна истекали кровью» «Когда мне было четырнадцать, я думал, что Бог убьёт меня молнией за то, что я… Ты понял» Но все эти разговоры быстро сворачивались, сводились в шутку и заедались чипсами. Юре была выдана бутылка сидра — Илье нельзя было употреблять ни алкоголь, ни кофеин. В исключительных случаях он мог позволить себе выкурить сигарету — они, в тайне от брата, хранились на дне ящика с носками, в пакете из-под печенья. Алкоголь же в доме был всегда — покруче — для друзей брата, попроще — для друзей Ильи. Породистое заграничное вино делило полку с полусладким сидром. К одиннадцати часам, когда пришло время принимать вечерние лекарства, желание биться головой о стену стало почти непреодолимым. Юра валялся на диване рядом и листал что-то в телефоне, грустный и усталый, а Илья слонялся по гостиной без цели, чувствуя спиной и плечами насмешливый Сашин взгляд. Он не видел его, не слышал, но чувствовал присутствие, и от этого здорово сдавали нервы. Поэтому, когда часы показали одиннадцать, Илья вынул у Юры из рук телефон и хлопнул по плечу, побуждая вертикализироваться. — Как вы смотрите, Юрий, — мысль ещё только начинала формироваться и с трудом поспевала за языком, — На тупую, бесполезную и довольно опасную авантюру, за которую нам с некоторой вероятностью дадут пизды? — Весь внимание, — Юра казался заинтригованным. — Тогда, имею честь пригласить вас на ночную прогулку, — он сделал паузу, не столько для драматизма, сколько для того, чтобы хоть самому осознать, что говорит, — На центральное кладбище. — На кладбище? — Юра нахмурился, но в глазах, чуть ли не впервые за вечер, вспыхнул интерес, — А нахуя? — Ну… — Илья сделал неопределённый жест рукой, — Надо мне. Хочу проверить кое-что… Я бы объяснил, если бы мог, правда. — Верю, — Юра встал и потянулся, разминаясь, — Как думаешь, там похолодало? Куртку нужно надевать? Илья с трудом поборол желание кинуться к нему на шею. Просто потому, что Юра был таким, каким был — понятливым, безрассудным, лёгким на подъём, и потому, что он был на самом деле, что Илья его не выдумал. — Лучше надень. В сети писали, что ночью до восьми градусов может опуститься — околеем без курток. Он распихал по карманам предметы первой необходимости — телефон, ключи, кошелёк и наушники. Подумав, вынул из тайника и сунул во внутренний карман пачку сигарет. Зажигалку оставил — он, вообще, и курить-то не планировал, но если что, то у Юры всегда была запасная. Шарф брать не стал, не настолько, всё-таки, на улице было холодно, но, вместо тонких кед надел кроссовки. Уже у двери Юра хлопнул себя по лбу и выложил из кармана телефон. — Там следилка, — сказал он, встретив непонимающий взгляд Ильи, — Я недавно совсем узнал… Паша сказал, правда, что это для крайних случаев, и просто так, он её не проверяет, но мало ли. В конце концов, у него от меня куча секретов, имею я право на свои? — Конечно, — сказал Илья, а сам подумал, что, если с Юрой что-то случится, Лиходей его, Илью, в смысле, не Юру, на обивку для кресла пустит. И не поможет пресловутое «не бейте, я дурачок», потому что Лиходей сам тот ещё псих и на любые диагнозы ему начхать.***
На территории жилого комплекса было тихо и безлюдно, только в отдалении кто-то выгуливал собаку. Наземная парковка была заполнена на две трети — все, кто собирался ночевать дома уже вернулись, а остальные подтянутся только к утру. Они уже почти дошли до выхода, когда у КПП остановилась машина, но дальше проезжать не стала. Илья не удивился — такси довозило всегда только до ворот, дальше без пропуска проехать было нельзя, но Юра вдруг замер, напряжённо вглядываясь, а затем схватил Илью за локоть и затащил за дерево. — Что за?.. — возмущённо выдохнул Илья, но Юра сделал страшные глаза и приложил палец к губам. — Это наша машина, — сказал он едва слышно. — В смысле клана? — так же тихо уточнил Илья. — Это машина Алика, а он, ну, он выполняет только Пашины поручения. А какие у Паши могут быть здесь… — Он кого-то привёз, — перебил Илья. Задняя дверь машины открылась, и в свете уличного фонаря стало хорошо видно знакомое лицо в окружении светлых кудряшек. — Павлик? — ахнул Юра, — А какого?.. Павлик шёл вперёд нетвёрдой походкой человека, который смертельно устал. Илья закусил губу, потому что он уже понял «какого» и теперь ждал только, когда поймёт и Юра. Сделать было уже ничего нельзя, поэтому он просто стоял, опустив взгляд и чувствовал, как в голове у друга разрозненные кусочки собираются в цельную картинку. — Ты думаешь, — сказал Юра, когда за Павликом закрылась подъезда, а машина клана Шляпников укатила дальше по дороге, — Что Лиходей… Что-то ему сделал? — Думаю да, — признался Илья. — Зачем? Из-за меня? Это же смешно!.. — Юра ещё сильнее взлохматил и так растрёпанные волосы на затылке, — И очень в его духе… Вот мудак! — Можем никуда не ехать, — осторожно предложил Илья, — Если хочешь — давай вернёмся, и ты устроишь ему скандал… — по лицу Юры было заметно, что он готов согласиться, — Но сначала сделай несколько глубоких вдохов. Пожалуйста. Юра продышался, успокоился и даже улыбнулся, пусть и нервно. — Нет, братан, — сказал он, — Теперь мы точно поедем. Я что, баба, что ли, чтобы истерики закатывать? Да и вообще, — он потёр лицо руками, — Ты же… Ты же знаешь, я говорил — он меня уболтает, и я в любую херню поверю. Поехали. Путь от комплекса до станции метро занимал почти полчаса. Большая часть жителей, всё-таки, передвигалась на своей машине или на такси, а некоторые и вовсе не уходили дальше торгового центра, в паре кварталов. На территории комплекса был и парк, и детская площадка — даже бассейн со спортзалом были. Во всех этих местах, не считая, разве что, детской площадки, Илья бывал с подачи или брата, или лечащего врача. С Колей ходил на утреннюю пробежку в те дни, когда у них обоих были время и силы на то, чтобы встать пораньше и уделить полчаса бессмысленному бегу. По настоянию Гурама Андреевича занимался злоебучей лечебной физкультурой, под лозунгом «скажи спасибо, что я тебя на йогу не отправил». Чем ближе они подходили к метро, тем больше вокруг было людей, и тем ярче горели вывески. В отличии от спальных районов, злачные улицы Города не спали — здесь кипела какая-то своя, малознакомая Илье жизнь. Он редко гулял по вечерам за пределами комплекса и очень смутно представлял, чего можно ожидать. Район, правда, по меркам Центра, всё равно был тихий и даже с наступлением темноты выглядел очень безопасно и цивильно. — А кладбище ночью работает? — вдруг подал голос Юра. — Не думаю, — медленно ответил Илья. — И как мы тогда внутрь попадём? — Хороший вопрос, — подумав ответил Илья, но шаг не сбавил, — Вот на месте и придумаем. Илья думал, что на станции «Центральное кладбище» выйдут только они с Юрой, но вышла ещё целая куча народа, и это было странно, потому что экскурсии в исторический центр Города водились, обычно, днём, и такой наплыв людей за десять минут до полуночи, как минимум, вызывал некоторые вопросы. Какая-то мысль вертелась на задворках сознания, пока они поднимались по эскалатору. Что-то, о чём рассказывал брат, а ещё пост в интернете и реклама по телеку, и… — Юрий, — сказал он ошарашенно, — Юрий Юрьевич, судьба благоволит нам. — Да? — Да! Сегодня ночь музеев, Юрий Юрьевич. — И это значит?.. — И это значит, что все достопримечательности будут открыты для посещения всю ночь. А какая у нас главная достопримечательность? — Центральное кладбище, — протянул Юра, — Понял, принял. Они прошли на территорию вместе с экскурсионной группой, но, пока всем раздавали буклеты, выскользнули с освещённой центральной аллеи в тёмную боковую. Илья подождал, пока они отойдут достаточно далеко и зажёг фонарик на телефоне, но лучше бы он этого не делал, потому что невесёлый кладбищенский пейзаж разом стал ещё мрачнее. Тени удлинились, полированные бока надгробий поблёскивали на свету — казалось, что рядом моргают чьи-то белёсые глаза. Откуда-то сзади доносился голос экскурсовода, а там, куда направлялись Илья с Юрой, стояла тишина, настолько полная и осязаемая, что её можно было резать ножом. И, несмотря на весну, откуда-то нестерпимо пахло прелыми листьями. Илья не боялся — он давно не верил, что в мире есть вещи страшнее, чем у него в голове, — а вот Юре было явно не по себе. Он пытался шутить и хорохориться, но дёргался от любого звука и жался к Илье. Тот, не выдержав, взял его за руку. — Под ручку и под луной. Считай, что у нас свидание. — Смешно, — сказал Юра и благодарно сжал его пальцы. Хоть Илья и не был на кладбище с тех пор, как десять лет назад здесь хоронили дедушку, память его не подвела, и, свернув за красивым белым крестом, он увидел знакомый камень, испещрённый именами его предков, с редкими вкраплениями других фамилий. Запоздало подумал, что стоило, наверное, купить цветы, раз всё равно пришёл. — Это… Твои? — тихо спросил Юра, который тоже разглядел надпись на камне. — Мои, — легко согласился Илья, хотя «своим» уже много лет считал только Колю. — Сегодня какая-то годовщина? — Нет, просто… Просто пошли дальше, ладно? Юра вздохнул горестно, но возражать не стал. Теперь Илья не торопился. Он освещал каждое надгробие по очереди, вспоминая тот день во всех подробностях. Должно же было случиться что-то особенное, что-то из ряда вон, что-то, из-за чего в его черепушке появился именно Саша, а не какой-нибудь Вова, Толик или Денис. — Или, — сказал Саша, которого не было рядом, но который, безусловно, был, — Всё это не имеет никакого, нахуй, смысла. Не думал об этом? Последняя могила в ряду была очень заурядной — от других её отличало, разве что, наличие портрета и эпитафии. Илья не слишком долго рассматривал портрет — за годы болезни он успел изучить это лицо во всех подробностях, — а вот надпись прочитал, хотя от запаха прелой листвы ныли зубы и кружилась голова. А может это были побочные эффекты дополнительных таблеток. «Александр Гудков» — вязью, с финтифлюшками, а ниже, под датами жизни, вместо профессии или строчек от заупокойной шли стихи. — «Только змеи сбрасывают кожи, чтоб душа старела и росла. Мы, увы, со змеями не схожи, мы меняем души, не тела», — прочитал Илья. — Это Гумилёв, — заметил Юра, — «Память», по-моему. Паше очень нравится. Там дальше что-то вроде… «Память, ты рукою великанши жизнь ведёшь, как под уздцы коня. Ты расскажешь мне о тех, что раньше в этом теле жили до меня». Дальше не помню. — И что это значит? — А я ебу? — Юра пожал плечами. — Вот и я не ебу, — согласился Саша, который никак не мог стоять у него за левым плечом и соглашаться, потому что, судя по датам жизни, помер ещё сотню лет назад, — Ты чего этим добиться хотел, дурик? Я разве похож на ёбаного призрака? Мол, ты покажешь мне могилу, я всё осознаю и исчезну? Разбежался, — он похлопал его по плечу. Правому, — Езжай домой, Илья. Здесь тебе нечего ловить. — Илюх, с тобой всё в порядке? — Юра потрепал его по плечу. Левому. — Да Юр, — сказал Илья и заставил себя оторвать взгляд от надгробия, — Всё хорошо, — всё хорошо, только вот из задорного фентези плохой учебник жизни, потому что в фентези есть какая-то логика, а в жизни — нихуя подобного, только сбой в мозгах, прелая листва и пауки с тонкими лапками, — Пойдём отсюда. — Давно пора, — с облегчением согласился Юра, — В следующий раз я выбираю место для прогулки, понял меня? — Понял, принял.