...во рту было ужасно сухо, голова кружилась. Подставлять шею другому альфе всегда было тяжело, даже в обычное время, когда Чан был с ним неизменно ласковым, и вдвойне тяжело теперь, когда все инстинкты кричали обнажить не горло, а клыки.

Он знал, что остальные тоже присматриваются к нему. Даже мелкие, которые заразились от старших ожиданием… Чего-то. Тэ всматривался в его лицо за завтраком, Нини старался незаметно его обнюхать его каждый раз, когда они оказывались рядом. Присмотр старших тоже ощущался чуть сильнее, чуть настойчивее, и всё это внимание потихоньку начинало действовать Бомгю на нервы.

Ифань пробормотал что-то утвердительное и двинул бёдрами, возобновляя неторопливый, размеренный ритм, в котором они оба плавились последние двадцать минут. Удовольствие было ленивым и тягучим - достаточно сладкое, чтобы продолжать, и недостаточно сильное, чтобы гнаться за ним, хотеть ещё и ещё. Ифань, наверное, мог бы заснуть так, пьяный, на коленях у лучшего друга и с его членом в заднице, в полутьме и привычном шуме ночного клуба.

Вечером в субботу Бекхён обнаружил себя на диване в гостинной с охапкой напуганного Марка в руках. Они смотрели ужастик, потому что была очередь Тэмина выбирать фильм, и тот немедленно назвал какой-то классический японский хоррор, который любил до безумия. Марк занял место на диване рядом с Бекхёном и с каждой новой пугалкой вжимался в него всё сильнее, до тех пор, пока Бекхён просто не затащил его к себе на колени.

Ладно бы ещё похмелье или, на крайний случай, старый добрый недосып, но терпеть подлянки от погоды он никогда не мог. Ласковое мамино "у нас, малыш, в семье у всех так" и беззаботное Чанёля "подумаешь, метеозависимость - не сифак ведь" эхом отдавались в голове, которая была пустой и тяжёлой и гудела как колокол.