Беглец или Ловушка для разума

А тем, кто сам добровольно падает в ад, Глупые ангелы не причинят Никакого вреда никогда, никогда. Боль – это боль, как ее ты не назови. Это страх, там, где страх, Места нет любви.

Глеб приоткрыл дверь и заглянул внутрь. В полумраке студии все выглядело как-то по-домашнему: Вадик расположился прямо на полу, жевал огромный бутерброд с колбасой и прихлебывал из термоса, а капли сладкого кофе с молоком падали ему прямо на подбородок и стекали на рубашку. Рядом на стуле в позе усталой обреченности, согнувшись, сидел Слава, взирая на Вадика то ли с восхищением, то ли с отвращением. - О, а вот и наш гениальный автор подоспел! – раздался чей-то приятный голос, и со стула поднялся интеллигентного вида мужчина, в котором Глеб не сразу узнал главного властителя свердловских умов Кормильцева. Он поправил очки и протянул руку, крепко сжимая пухлую ладонь растерявшегося Глеба. Тот смутился и принялся переминаться с ноги на ногу, остановив взгляд на Вадиме как на единственном знакомом ему человеке. Но тот даже не поднял глаз, доставая из пакета второй бутерброд. - Брату пришел помочь? – в улыбке Ильи скользнула легкая снисходительность, отчего-то совсем не обидевшая Глеба: когда с такой же интонацией с ним пытался разговаривать Вадим, Глеб моментально взвивался, а сейчас лишь покорно кивнул и развел руками. - Помочь-то я вряд ли помогу. Хотел просто составить компанию. Ходят слухи, вы тут что-то историческое пишете. Можно хоть демки послушать? - Мальчики, - осадил их Бутусов, - идите в подсобку и болтайте, слушайте, дайте нам хоть "Тутанхамона" сегодня спокойно закончить. Вадик, ты перекусил уже, наконец? – в голосе Славы слышалось явное раздражение. Вадим вытер жирные ладони о джинсы и поднялся с пола, отряхивая крошки и плотоядно причмокивая. Илья поморщился с отвращением и указал Глебу на дверь в соседнюю комнату. - Твой брат – неплохой звукарь. Слава прямо молиться на него готов. Да и гитарист, кажется, годный. Подумываем взять его в Нау. Ты как бы к этому отнесся? Глеб потер шею, пытаясь как-то скрыть волнение. - А как же Агата? У нас только-только первый хит появился, мы пятый альбом пишем. - Ты пишешь. Не вы. Не так ли? - Вместе пишем, - мягко, но настойчиво повторил Глеб. - Так и тащите Агату с Сашкой вдвоем. Справитесь же. Вам гитара полегче нужна, думаю. Не Вадикова. Слава что-нибудь придумает… - А Вадик уже согласие дал? – насторожился и почти уже испугался Глеб. - Слава только сегодня разговаривать с ним будет. Глеб шумно выдохнул, потер пальцами лоб и помотал головой: - Тяжело будет без него. Он всю организацию на себе тащит. - Ну тут уж пусть он сам решает. Да и тебе взрослеть пора, на ноги вставать. Сколько можно оставаться в его тени? Глеб пожал плечами. - Вы демки обещали поставить. Илья спохватился, достал из тумбочки бобину и включил. Из приемника полился флегматичный голос Славы под гитару: - Негодяй и ангел сошлись как-то раз за одним и тем же столом… Глеб замер, сложив ладони у лица. В сочинении текстов с Кормильцевым было невозможно тягаться, хоть ты сто "Декадансов" напиши. Он очень гордился стихами с предпоследнего альбома, а Вадик-то и вовсе был в восторге и все сравнивал его с Маяковским и прочими поэтами серебряного века, но стоило Глебу услышать очередное творение Ильи, как собственная значимость таяла, как снежинка под ядовитым асбестовским солнцем. Илья был недосягаем ни по части рифмы, ни в плане настроения. Такие разные, они со Славой сформировали идеальный тандем поэта и композитора – тандем, о котором Глеб мог только мечтать. Ему-то все приходилось делать самому, а Вадик, казалось, полностью отошел от сочинительства, лишь изредка предлагал что-то на суд группы, да и то страшно смущался и никогда не настаивал, если Глеб с Сашей отвергали его задумки. - Это гениально, - произнес Глеб, дослушав "Негодяя и ангела". – Даже просто вот так вот под гитару… Нам о таком можно только мечтать. - Не начнешь отстаивать себя и в открытую озвучивать свою позицию – ничего вы не добьетесь, - слова Ильи прозвучали как-то уж слишком жестоко. - Я и так только этим и занимаюсь, - дернул плечом Глеб. - Непохоже на то. Слишком уж ты боишься отправиться в свободное плавание без брата. А ведь Агата – это ты, - Илья поймал пальцами его подбородок и повернул лицом к себе. – Подумай об этом. У вас может быть прекрасная группа со своим индивидуальным лицом, а не ширпотреб а-ля очередной Кьюр. В Нау мы заточим Вадика под себя, а в Агате нужен кто-то, кто будет слушаться тебя, понимаешь? Лидер должен подбирать себе музыкантов, а не наоборот. Лидер… слово звучало как-то странно. Шесть лет назад Вадик позвал его к себе в группу, и Глеб стал простым скромным басистом. Затем песни его одна за другой просачивались на пластинки, и вот он дожил до того момента, что сам Илья Кормильцев называет его лидером Агаты. Как бы воспринял все это Вадик? Что бы сказал Саша? - Твое слово должно быть решающим, - продолжал Илья. – Не его. Ты понимаешь это? Глеб кивнул и поднялся. Он не знал, что отвечать, а врать и дальше поддакивать не хотелось. Когда через месяц запись "Титаника", наконец, завершилась, и Вадим вернулся в группу готовить песни для следующего альбома, Глеб долгое время внимательно наблюдал за ним, а потом вдруг спросил: - Ну что, в Нау уходишь? - С чего это ты взял? - Ну как – альбом им записал, на концертах с ними выступаешь на гитаре. Круто, правда? - Попросили помочь, вот я и… - А Агата побоку, да?! - Глеб, я вообще-то сейчас занимаюсь тем, что разбираю твой материал для следующего альбома, если ты не заметил! - Но куда ему до "Титаника", верно? Это же великие Нау! - Глеб, ты пьян что ли? - нахмурился Вадим, всматриваясь в напряженное лицо брата. – Что ты несешь? - Вадик, если тебе с ними комфортнее, то мы же тебя не держим, иди к Славе. А гитариста мы и другого подыщем… - Ах, вы гитариста другого подыщете! – тяжелый кулак Вадима со всей силы опустился на пульт – так, что пара кнопок треснули. – Может ты, объевшийся белены гений, и брата себе нового подыщешь в таком случае?! Глеб ощутил, что конфликт заруливает не в то русло, но остановиться уже не мог. - А что, песни ты мои записывать не хочешь, все тебе не так, ты вечно всем недоволен. А в Нау все прекрасно, к Нау у тебя претензий нет! Их ты не критикуешь! Так мне тоже нужен гитарист, который не будет меня критиковать, а будет тихо писать то, что ему дают! - Что?! – взревел Вадим, налетая на Глеба и припечатывая его к стене. – Ты себя лидером-идеологом возомнил что ли? Гопота недоделанная! А ну марш отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели. Мало тебе ремня в детстве досталось, видно. Корона череп не жмет? Волосы назад в башку не врастают? Глеб вдруг задрожал от гнева: - Вон из моей группы! И Вадим не выдержал, громко расхохотался и рухнул на стул. - Мелкий, я серьезно – иди домой и проспись. Я не знаю, что там тебе ударило в голову – моча вместе с горшком, или коньяк вместе с бутылкой, но я в таком ключе с тобой беседы вести не собираюсь. Приди в себя, и поговорим, а я пока гляну, что ты тут принес. - Не смей присваивать мои песни! – заорал вдруг Глеб, выхватывая тетрадь с текстами и нотами из рук Вадима. – Я без тебя все это запишу! - Да пожалуйста, - как-то слишком быстро сдался Вадим, а губы его трогала издевательская усмешка. – Ради всего святого только уберись отсюда и на глаза мне не показывайся дней десять. А потом поговорим. Глеб шел по улице и бормотал себе под нос, сминая в ладонях тетрадь со стихами: - Сердце твое двулико, сверху оно набито мягкой травой, а снизу каменное дно. Ненавижу! Твоя душа гореть не сможет и в аду! Сделал из меня какого-то мальчика на побегушках, какого-то придворного поэта, а сам… В кого ты меня превратил, Вадик? Зачем я только согласился на эту Агату… Все ведь могло быть иначе… Вадим примчался уже с утра, не дожидаясь окончания самим им данного срока. Забарабанил в дверь, а когда ему открыл взъерошенный Глеб в одних семейниках, он оттолкнул его, вбежал в квартиру и заорал: - Я музыку написал! Вот послушай! – и он ринулся к стоявшему прямо в спальне у брата синтезатору и заиграл. Глеб замер и сглотнул горькую слюну: из-под пальцев Вадима лилась мелодия, которая звучала вчера и у самого Глеба в голове, когда он выплевывал на бумагу жестокие строчки: "Смеется и злорадствует любовь!" Он подошел к синтезатору, отодвинул Вадима и запел – запел сочиненный им в ночи текст, идеально легший на написанную братом музыку. Синергия, которой они так давно ждали, возникла вдруг после грандиозного скандала с взаимными упреками и пережеванными пудами ненависти. А Вадик просто молча обнял младшего – ему все было ясно и без лишних речей. Когда многострадальный пятый альбом был, наконец, выпущен, Вадим твердо решил переселиться в Москву – хотя бы на время, и не на квартиру, а в пансионат, что давало им возможность всегда вернуться на родину. По этой же причине не стали перевозить и семьи. Он долго и упорно обставлял свою комнату по, как ему казалось, последним веяниям богемной моды, и Глеб старался не отставать – ковры, кальяны, шелковые халаты безумных расцветок, дешевая мебель под антиквариат, статуэтки со всех блошиных рынков столицы… Провинциальная безвкусица и тяга хоть к какой-то роскоши создали в их комнатах атмосферу фильмов Альмодовара в худшем своем проявлении. И когда Вадим однажды вошел к Глебу и бросил на стол пакет с белым порошком, младший понял, что именно и только этого им обоим недоставало для завершения картины жизни богемы 90-х. Они все постарались сделать как в лучших голливудских фильмах – за неимением банковских карточек сделали дорожку линейкой, скрутили в трубочку самую крупную из найденных купюр и по очереди вдохнули собственный прах. Лицо Вадима тут же растянулось в странной улыбке. Он откинулся в кресле и громко выдохнул: - Сейчас бы телочку… Ну или хотя бы гитару… Притащи, а. Глеб что-то промычал ему в ответ, ощущая, как в паху его снова болезненно запульсировало. Такого не случалось уже несколько лет. Все эмоции, которые когда-то вызывал в нем брат, давно были подавлены, сломлены и уничтожены. Да и Вадим лишился своей былой сексуальной привлекательности, значительно прибавив в весе. Впрочем, по этой части и Глеб не уступал старшему. Женитьба на Тане постепенно успокоила разбушевавшиеся юные гормоны, а теперь она была беременна, и Глеб уже даже и не вспоминал о том, что когда-то стремительно мчался в туалет, завидев лишний оголенный участок на теле Вадима. И вот кокаин разбудил эти воспоминания, не стертые подчистую, а заваленные хламом, поломанные, полуживые, но все еще существующие где-то на задворках больного сознания. Едва только порошок слился с нервной системой в единое нездоровое целое, затуманив взгляд Глеба и расширив до неприличия его зрачки, как Вадим – вот этот несуразно толстый с засаленными волосами, пухлыми пальцами и уродливыми коленками – обрел вдруг снова какие-то привлекательные черты, а какие – Глебу и самому было неведомо. Он сидел на тахте напротив брата, сверлил его взглядом и ощущал в паху каменную тяжесть. - Очень крутая штука. Надо бы приберечь до концерта, нам понадобятся силы. И Сашке тоже предложить. Глеб поднялся и, шатаясь, подошел к брату, сел на корточки рядом с его креслом и поднял на него щенячьи глаза. Внизу живота противно ныло, и надо было бы пойти в туалет и снять напряжение, но отключенные кокаином мозги не могли рассуждать логично. Они не могли даже просчитать последствия хотя бы на шаг вперед и ни единым сигналом не остановили Глеба от последовавшего безумия. Он опустил свою тяжелую ладонь на бедро Вадима и поглаживающими движениями медленно заскользил ей вверх. Вадим не сразу понял суть происходящего, лишь когда пальцы Глеба настойчиво впились в его вялую плоть, что-то дернулось на задворках его сознания: происходит нечто неправильное, и необходимо это остановить. Он перехватил руку младшего и попытался откинуть ее, а Глеб закусил губу, и его расширенные зрачки посмотрели прямо в глаза старшего. - Хочу, - пробормотал Глеб. – Боже… Еще выше – к пуговице брюк, молния ширинки скользнула вниз, и вот пальцы Глеба уже блуждают внутри, настойчиво проникая под резинку трусов, касаясь жестких волосков, опускаясь ниже… За секунду до того, как оказаться на полу от легкого удара кулаком в грудь, Глеб ощутил, как набухла, налилась еще за минуту до этого вялая плоть Вадима… - Ты чего это, а? – плохо соображающий Вадим непонимающе хлопал глазами, переводя взгляд со своей ширинки на Глеба и обратно. – С Танюхой своей меня спутал? Глеб помотал головой и встал на колени, снова подползая ближе. - Не спутал. Вадим нервно сглотнул, и, оказавшись совсем близко, Глеб услышал, как оглушительно громко колотится сердце брата. - Ты чего? – снова испуганно спросил он, видя, что Глеб не собирается останавливаться на достигнутом. - Я люблю тебя, братик. Вот такая вот ерунда, - протянул младший и глупо улыбнулся. - Ты же не всерьез, да? Это же шутка такая? – выдавил, заикаясь, Вадим. - Помнишь, мы «Всадника без головы» смотрели, а ты мне глаза рукой закрывал? Вот ты заботился тогда о моей психике, а я ведь в тот вечер впервые в жизни кончил – от одних твоих прикосновений… - Глеб… - Вадим с ужасом взирал на младшего, уткнувшегося лицом ему в пах. – Глеб, кажется, мы перебрали с дурью… - Инцест – это мерзко, да? Что может быть хуже инцеста? Только вот эта гадкая жизнь, которую мы с тобой ведем! Ты что, думаешь, я люблю Таню? Да ты ее хоть видел? Она же копия ты! Я каждую ночь трахаю твою копию! А иначе зачем бы мне было на ней жениться? - Глеб… - казалось, все слова выветрились из лексикона Вадима, и даже убогий словарь людоедки Эллочки мог бы послужить ему сейчас неплохим подспорьем, чтобы выстроить хоть какую-то примитивную фразу. Только это имя осталось на языке, приправленное кокаином, разбушевавшимися гормонами и первобытным ужасом. – Глеб… - Да, это я. Я Глеб, - бормотал младший, снова медленно расстегивая ширинку Вадима. – Можно я сделаю это? Хотя бы один раз, пока мы под кайфом? По трезвому я уж точно не решусь, да и ты мне ребра переломаешь… Пожалуйста, Вадик… - Глеб… Глеб… - Вадим хватал воздух ртом и не понимал, как остановить брата, все его конечности будто парализовало. А настойчивые губы младшего уже искали его наполовину возбужденную от наркотика плоть. Вот только от наркотика ли? Вадим отчаянно потер ладонями лицо, опустил взгляд на Глеба, уже практически стянувшего с него трусы, и вся эта нелепая фантасмагорическая картина увиделась ему будто бы со стороны – глазами третьего, и он в неосознанном диком страхе, вскочил, отталкивая Глеба, поспешно застегнул ширинку и схватил гитару, словно бы защищаясь. - Прекрати! – в память начали возвращаться слова. – Этого не будет никогда! - Я люблю тебя, Вадик, - прохрипел Глеб, распластавшись на полу. – Моя жена ждет ребенка, а я хочу отсосать у своего старшего брата! - Я не хочу этого! – завизжал Вадим, поднимая гитару еще выше. – Это мерзко. Давай лучше девочек вызовем, если тебе так припекло со стояком… - Девочек… - усмехнулся Глеб, вытирая губы, так и не успевшие коснуться плоти Вадима. – А если бы я был бабой, я бы понравился тебе? – и он пьяно расхохотался, брызгая слюной и неуклюже катаясь по ковру с пошлым рисунком, вцепившись пальцами в спутанные кудри. - Глеб, Глеб, прекрати… - Вадим опустился на корточки рядом с бившимся в истерике братом, схватил его за плечи и потряс, но тот вдруг перешел на крик, оттолкнул от себя старшего и пополз к двери. Вадим кое-как дотащил его до кровати, сбрызнул лицо водой и от перенапряжения сам рухнул рядом. В ту же минуту его настиг тяжелый наркотический сон. Глеб же еще некоторое время лежал, вяло моргал и не сводил осоловелого взгляда с безмятежной физиономии брата, а затем и сам провалился в бездну без сновидений. Наутро болела голова и сводило мышцы, до одури хотелось пить, а глаза сами отказывались подниматься и смотреть в глаза Вадима, но тот словно и не помнил событий прошлого вечера. А к полудню позвонила мама, оповещая их о том, что Глеб стал отцом очаровательного малыша, удивительно похожего на Вадима.